Глава 23 — Беглецы
Ссылка на книгу:
https://author.today/work/434487
Толька говорил тихо, словно боялся, что нас подслушивают:
— Послезавтра трудсоюзники проведут митинг. Против войны. Северов сказал деканам, что будет провокация. Что Виль устроит драку, а потом набежит стража с журналистами и во всём обвинят Рёмера.
Я присвистнул.
— Постой, а ты что, декан?
Толька поморщился:
— Назначили, пока ты в больнице валялся. «Молодец, что вмешался» и всё такое. Какая теперь разница…
— Толька, — перебил я, — а ты зачем мне всё рассказываешь? Я думал, ты с ними. Сам же сказал, чтобы я валил.
— Ты что, дурак? — рявкнул он. — Какой «с ними», когда Джавада чуть насмерть не забили? Северов хитрый, на вшивость проверял. Уйди я с тобой, и не узнал бы ничего.
Я откинулся на спинку, переваривая услышанное. Выходит, Толька не предал. Выходит, умнее меня поступил!
— В приют не возвращайся — сегодня ночуешь у меня. — Я встал и схватил со стола телефон. — И дверь закрой, на нижний замок. У Северова от него ключей нет.
Я оставил Тольку внизу, а сам поднялся в комнату и набрал номер Джавада. Мерно потянулись гудки. Наконец мне ответили:
— Алло?
Это был Хасан. Сердце ушло в пятки, но я себя пересилил и поздоровался.
— Позовите Джавада, — попросил я. Хасан помолчал — долго, потом ответил:
— Я не буду его звать. Всего доброго.
— Подождите! — крикнул я. — Это важно, очень!
Послышалась возня и шорохи. Хасан что-то недовольно произнёс, и трубку взял Джавад.
— Привет.
— Надо встретиться, — сказал я. — Завтра. Срочно.
— Хорошо, я приду.
— Ты не понял. — Я облизнул губы. — С Генрихом.
Джавад помедлил.
— Приходи завтра на Штурмана Латыпова. Прямо с утра. Я встречу.
— Дом четыре, — вспомнил я. — Приду. Со мной ещё Толька будет. Но он свой.
***
— Латыпов… Латыпов… — Толька морщил лоб, пытаясь вспомнить. — Он же в войну вроде, не?
— В войну. — По истории у меня всегда была четвёрка. — Их самолёт сбили фашисты… Инициатива. А он выжил и к своим лесами добирался. Две недели шёл, ноги обморозил. Кору с деревьев ел. А когда его нашли, первое, что сказал — координаты секретного аэродрома, который они с воздуха обнаружили. Не «помогите», не «дайте поесть», а координаты.
По спине пробежали мурашки. Представился отчётливо Валерий Латыпов, бредущий сквозь заснеженные леса на отказывающих ногах. «Координаты». Ноги ампутировали, но он вернулся в строй и летал до конца войны. Герой. Его родное село после войны переименовали в «Латыпово».
Толька не ответил, лишь лбом к стеклу прижался. Пешком мы не пошли — ехали на такси, чтобы не показываться лишний раз на улицах. Водителем был здоровенный хазарец. За всю дорогу он ничего не сказал, только музыку слушал — тихую, с восточными переливами.
— Приехали, — сказал он, когда машина остановилась.
Я протянул ему талеры, но водитель покачал головой.
— Не надо. Со своих не беру.
— А откуда вы…
Лицо хазарца тронула улыбка.
— Адрес этот знаю. Все знают. Генриху привет.
— Во дела… — удивлённо пробормотал Толька, когда такси уехало.
— Пошли. — Я решительно одёрнул свитер и зашагал к небольшому скверу. В глубине, чуть поодаль от дороги, пряталось невысокое здание. У входа уже стоял Джавад — нахохлившийся, в тёплой куртке. Для октября было не так уж холодно. Но это, конечно, для местных.
— Привет.
Руку я протягивать не стал — мало ли. В больнице, конечно, общались, но то в больнице.
— Пошли. — Мне показалось, что Джавад обиделся. Я вздохнул, но вида не подал.
Мы поднимались по облезлой лестнице — такая же была в приюте.
— Тут раньше библиотека была, — бросил я Тольке.
Я отчаянно трусил. Я не знал, как объясняться с Генрихом.
— Угу. — Толька, похоже, чувствовал себя не лучше.
Мимо нас пропорхнула девушка. Я её вспомнил — она продавала книги на фестивале. Девушка тоже меня узнала. И глянула так, что я сквозь землю готов был провалиться.
Всё произошло неожиданно. Джавад толкнул обитую дерматином дверь и пропустил нас внутрь обшарпанного кабинета. Я думал, он скажет «ждите», и будет время собраться с духом, но внутри, за заваленным бумажками столом, уже сидел Генрих.
Меня как током ударило — я застыл и не знал, что говорить. Толька тоже встал, как вкопанный.
— Здрасьте, — угрюмо буркнул он.
— Забор покрасьте, — хмыкнула в ответ Танька. Она сидела за соседним столом и тоже перебирала бумажки. Я её даже не сразу заметил.
— Что встали — заходите, — пробасил Генрих Людвигович. — Джавад, тащи стулья.
— Из самой Заставы пожаловали. — Танька ехидно прищурилась. — Чем обязаны?
— Третий фронт, — угрюмо поправил я. — И вообще, мы больше не с ними.
— Надо же. — Генрих оторвался от бумажек и опёрся локтями о столешницу. — А с кем же вы тогда будете, господа?
— Хватит.
Генрих вскинул брови.
— Что, прости?
— Хватит, — твёрдо повторил я.
Во мне закипала упрямая злость. Как тогда, когда Северов ударил Юрку.
— Издевайтесь, сколько хотите. Можете вообще выгнать. Прощения не прошу — всё равно не простите. Но выслушайте.
Я пихнул Тольку, и тот пересказал всё, что узнал от Северова. Генрих внимательно дослушал, повертел в пальцах ручку и спросил:
— А почему я, собственно, должен вам верить?
— Как… почему? — ошарашенно переспросил я. — Мы же сами пришли.
— Ну и что? — подала голос Танька. — В прошлый раз ты тоже сам пришёл. С диктофоном.
— Сейчас же другое…
— А мы откуда знаем?
— Да вы… — От обиды я задохнулся. — Да делайте, что хотите! Пошли, Толька. Нечего на них время тратить.
Но Толька не пошевелился. Он оттопырил губу и смерил Генриха взглядом.
— Я на свободе последний день гуляю, — сообщил он.
Вышло смешно, немного по-тюремному. Но никто не засмеялся.
— В приюте новый директор, — пояснил Толька. — От Третьего фронта. Когда я вернусь, меня больше не выпустят. Особенно теперь, когда к вам пришёл.
Я замер на пороге. Вот, значит, как.
— Думаете, мы шпионы? — Толька горько усмехнулся и встал. — Нужны вы больно. Я лучше в кино схожу. Напоследок.
— Погодите, — тихо сказал Генрих. — Вернитесь.
Он встал и подошёл к окну. Осмотрел улицу, задёрнул плотные шторы.
— Кто нибудь знает, что вы здесь?
Мы дружно помотали головами.
— Значит, так, — Генрих нахмурился и задумался. — Анатолию в приют нельзя — никак и ни под каким соусом. Тимофеева рассказывала про нового директора. Скотина ещё та.
Толька дёрнулся:
— Помогите ей. Пожалуйста!
— Силы не равны, — вздохнул Генрих. — Но Стася сильная, держится. Её подругу Варю удочеряют родственники из Унии. К счастью, они разделяют наши взгляды и согласились удочерить Стасю тоже. Но процесс длительный. Быстро не получится.
Он прервался и пристально на меня взглянул.
— Северов будет мстить. И Анатолию, и тебе. Особенно тебе. Как предателю.
Я помотал головой:
— Он не станет.
— Он фашист. Типичный фюрер, — усмехнулся Генрих. — Бешеная, жестокая, одурманенная властью псина. Я хочу, чтобы ты это понимал. Чтобы вы ОБА это понимали.
— Не надо так, — тихо сказал я. — Он папин друг. Дедушку похоронил.
— Твой дедушка с такими, как он… — Генрих прервался и махнул рукой. — Ладно, не хочу в это лезть. Но сегодня домой не возвращайся. Переночуете на фермах, а там видно будет.
— Что — видно? — спросил Толька. — Я что, теперь всю жизнь прятаться буду?
Генрих помотал головой:
— Максимум пару лет, до совершеннолетия. Потом просто выдадут документы. Ты не рискуешь, рискуем мы. Если они тебя найдут…
— А взамен? — Толька осёкся и сглотнул. — Взамен вы что хотите?
— Взамен? — удивился Генрих. — А что я могу просить взамен? Глаза у вас открылись, уже хорошо. Теперь другим помогите — по возможности.
— Дурачок, — по-женски вздохнула Танька. — Что с вас взять? Пошли лучше. Барджиля найдём.
— Подождите, — сказал я. — А как насчёт митинга? Вы же отменять не будете?
— Нет, конечно, — ответил Генрих. — Третьему фронту только это и нужно.
— Тогда я с вами. Северов меня увидит и решит, что это я его сдал. А Тольку в покое оставит.
— Рискованно, — покачал головой Генрих. — Не могу разрешить.
— Я всё равно приду, слышите? Ещё и повязку вашу надену.
— Шантажируешь?
— Предупреждаю.
— Тогда я тоже! — вскинулся Толька.
— Нет уж, — воспротивился я. — Меня Северов простит. А вот тебя…
***
Барджиль приехал за нами на потрёпанном грузовичке. Как настоящие беглецы, мы вышли из чёрного хода и прыгнули в фургон с надписью «Доставка». Танька поехала с нами.
— Убьют, — мрачно сказал я, вспомнив рейд. Танька фыркнула:
— Ты их не знаешь. Они хорошие.
Нас устроили в тесную комнатку с двухъярусной кроватью и маленьким столиком у стены. На провисших сетках лежали свёрнутые матрасы. За мутным окошком шумел двор и бегали дети.
— Располагайтесь. — Барджиль улыбался так, словно не было никакого рейда. — Потом во двор приходите. Чай пить, плов кушать.
Я разворачивал матрас и думал, что хазарцы всё-таки странные. Я бы нас на порог бы не пустил, какой там плов!
Выходить мы поначалу не собирались, но в животе забурчало, а с улицы вкусно запахло. Я осторожно выглянул в окно. Двор был уставлен пластмассовыми столиками. Посреди ароматно дымился огромный чан.
Когда мы вышли, я уже в который раз подумал, что провалюсь от стыда сквозь землю. Мне показалось, что на мне снова проклятая форма. Я даже по голове провёл: нет ли пилотки?
Вопреки ожиданиям, на нас не кричали и не гнали. Набравшись смелости, я подошёл к поварихе, — смуглой, в расшитом халате, — и протянул ей пустую тарелку.
— Можно?
Повариха улыбнулась золотыми зубами и отвесила пару здоровенных половников.
— Кушай на здоровье.
Забрав плов, я поискал глазами Таньку. Она сидела неподалёку и что-то оживлённо обсуждала с Барджилем. Увидев нас, махнула рукой.
Мы долго разговаривали — о нас, о Заставе. Я рассказал Барджилю про папу. Он погрустнел и сказал:
— Сочувствую, брат.
Барджиль тоже много чего рассказал. Про родину, про то, почему уехал. Работы в Хазарии мло, а молодёжи много. Надо как-то жить, вот и разъезжаются — кто к нам, кто в Каракташ.
— В Каракташе плохо. Бьют, не платят, чуть что — выгоняют. Много богатых, а бедных ещё больше.
— А как вы с Генрихом познакомились? — спросил Толька. — До рейда или после?
— После. Хозяин обманул, не заплатил. Я не знал, что делать, к нему пошёл. Он с хозяином поговорил, судиться обещал. Деньги вернули. Я Генриху за помощь предлагал, а он не взял. Хороший человек, очень хороший.
Ещё Барджиль рассказал про семью.
— Дома два сына и дочка. — Он протянул нам телефон. — Младшему четыре, даже не помнит меня толком.
Я посмотрел на экран. Женщина в платке и трое детей улыбались в объектив.
Барджиль помолчал и добавил:
— Ферму хочу. Работать будем, друзей позову. Но денег много надо, очень. И хазарцу никто не продаст.
Ночь мы провели беспокойно. Я ворочался и просыпался, глядя на полную луну. Толька тоже не спал.
— Думаешь, Северов узнает? — спросил он.
— Плевать, — отрезал я. — Теперь-то что.
Толька вздохнул и угомонился.
Утром я встал рано, до будильника. Толкнул Рыжова:
— Просыпайся. Пошли завтракать.
Двор был полон людей — кто-то ехал на фермы, кто-то собирался на работу в город. Мы наскоро позавтракали. Толька угрюмо молчал.
— Осторожнее там, — сказал он напоследок.
Я как можно бодрее улыбнулся:
— Постараюсь.
Барджиль высадил меня у Штажки, где уже собирались трудсоюзники. Было холодно, начинался дождь.
— Не передумал? — Генрих в непромокаемой накидке ловко прилаживал навес к прилавку с книгами. — Последний шанс. Можешь уйти.
Я помотал головой:
— Давайте лучше помогу.
Навес был скользким, холодным и неудобным. Пальцы быстро задубели, но я не сдавался, продолжая тыкать в пазы.
— Вот так. — Генрих отряхнул ладони и придирчиво осмотрел прилавок. — Надо бы кирпичами закрепить — улетит.
Я сбегал за кирпичами, заодно познакомившись с Гришей и Олегом. Оба были агитаторы и раздавали листовки всем, кто шёл на площадь.
— А за что вы боретесь? — с любопытством спросила прохожая.
— За вас, — спокойно ответил Олег. — За достойную жизнь. За то, чтобы у простых людей был голос.
— За будущее мы боремся, — вставил я. — Без войны и Третьего фронта.
Гриша покосился, но ничего не сказал. Женщина взяла листовку, покивала и ушла.
— Вернётся, — сказал Олег неуверенно.
— А вот и твои, — перебил Гриша.
«Мои» появились организованно, на двух автобусах. В новой осенней форме — кожаные куртки и чёрные джинсы. Первым вышел Гелька и смерил меня взглядом.
— Что смотришь? — спросил я с вызовом.
— Ничё. Через плечо. — Гелька недобро усмехнулся и сунул руки в карманы.
— Ну и всё, — сказал я и быстро вернулся на площадь.
— Они здесь, — сообщил я Генриху. — Виля тоже видел. Могу указать.
— Показывал уже, — качнул головой Генрих. — Мы за ним следим.
Виля и правда сопровождали — Джавад, Танька и пара ребят постарше. Я знал, что они держат наготове камеры. Но на душе всё равно было муторно.
Начался митинг, ребята подняли транспаранты. Я, чем мог, помогал. Северова не было.
Застава тоже развернула транспаранты и скандировала о предателях. Вокруг собирался народ, но ничего не происходило. Всё мое внимание было приковано к Вилю.
Он отделился от толпы и с подчёркнутым безразличием бродил по площади. Поковырял носком булыжник, лениво покричал. Затем подошёл к Олегу.
— Дай листовочку. Ты же всем раздаёшь.
Олег поколебался, но протянул голубую листовку. Виль лениво её порвал и швырнул Олегу в лицо:
— Мусор. Бумагу мараете.
Олег дёрнулся и что-то недобро сказал. Глухарь тут же оскалился и сунул руку в карман. Оттопыривающийся карман, как у Юрки! Ребята выхватили телефоны и навели объективы на Виля. Я тоже весь напружинился.
— Всё, всё, сдаюсь. — Виль скривился и медленно достал мобильник. — А вы ждали, жда-али! И кто же, интересно, вам сообщил?
Я оцепенел. Это что, всё специально подстроено?
Виль не спеша набрал чей-то номер. Прижал трубку плечом, подмигнул — недобро.
— Алё, Виктор Егорович? Приходите. Всё, как вы говорили. Ждём.
***
Северов появился почти сразу, будто ждал. А может, и ждал. В том же автобусе.
Он не спеша подошёл, в такой же куртке, как и остальные. Чёрная кожа блестела от дождя. На воротнике серебрился маленький череп с костями.
Вокруг меня сгрудились ребята. Джавад стоял чуть позади. Откуда-то примчалась Танька.
Генрих тоже встал рядом — высокий и строгий. Он положил мне руку на плечо и крепко сжал.
— Ух, сколько вас, — усмехнулся Северов. — Прямо боюсь-боюсь.
— Что вам нужно? — холодно осведомился Генрих.
Вместо ответа Северов рявкнул:
— Где Рыжов?
Генрих невозмутимо пожал плечами:
— Откуда мне знать? Это ваш активист, вы и ищите.
— Дурачка-то не изображай. — Северов ощерился и посмотрел на меня. — А ты что молчишь? Язык проглотил? Я знал, что ты гнилой, но не знал, что настолько. Ушёл — скатертью дорога. Но сливать всё врагу…
Он смерил меня бешеным взглядом.
— Сгною, змеёныш! Сегодня же в приют. А дом твой продадим — в пользу организации. И дедов дом тоже.
— Я… вы… — Я задохнулся, не зная, что ответить. Внутри всё кипело от ненависти и беспомощности.
— Что ты бормочешь? — перебил Северов. — Я тебя из приюта вытащил, помогал. А ты мне в благодарность — нож в спину?
Он сорвался на крик:
— Трибуном сделал, на всю организацию поставить хотел. Ты мне как сын — был! А теперь никто! И ни дед твой не поможет, ни папка. Воспитали на свою голову. Хотя чего ждать от всяких наумовых…
В глаза ударили слёзы. Очертя голову, я бросился вперёд, но Рёмер меня оттащил.
— Спокойно, спокойно. Он провоцирует.
Я сопротивлялся и вырывался, но Генрих прямо впился в меня железными пальцами.
— Не смей так разговаривать, — с холодной яростью процедил он Северову. — Подонок. Всё неймётся, предателей ищешь.
Северов помолчал, обвёл нас взглядом и расплылся в ухмылке.
— А что их искать? Вот они, голубчики — один тут, второй прячется. Но ничего, найдём. Всех, до единого! Будут знать, как форму нашу позорить.
— Её опозорить — постараться надо. — Я сбросил руку Генриха и шагнул вперёд. — Никуда не пойду, ясно? Я свободный человек.
— Ну-ну, — процедил Виктор Егорович. — Сегодня же от тебя откажусь, официально. Не явишься сам — приедет стража. И кстати. — Он поднял палец. — Что-то там у вас происходит.
Неподалёку послышался крик. Потом грохот — кто-то опрокинул прилавок с книгами. Раздались вопли, людская масса заколыхалась.
— Бьют! — заорал кто-то. — Фашисты напали!
Генрих рванулся туда, но было поздно. Уже бежали журналисты, уже свистели стражники. А на земле, с разбитым лицом, валялся Костя Кравцов.
— Видели? — Северов развёл руками, обращаясь к камерам. — Напали на мирного демонстранта! И кто здесь фашист?
— Они сами это устроили! — крикнул я. — Сами!
Но меня никто не слушал. Камеры снимали окровавленного Костю, стража уводила понурого Гришу с площади.
Я обернулся к Генриху. Он стоял бледный, со сжатыми кулаками.
— Переиграл, — глухо сказал он. — Сволочь.
Танька подошла и взяла его за руку. А я вообще не знал, что говорить.






