Бюрократия
Кто там на Госуслуги жаловался?;)
@vodoo999, зацени:)
Народ, ваши лайки и комменты мотивируют пилить контент дальше;)
Кто там на Госуслуги жаловался?;)
@vodoo999, зацени:)
Народ, ваши лайки и комменты мотивируют пилить контент дальше;)
Из серии "Вася Пупкин"
В конце восьмидесятых наградили Васю Пупкина по профсоюзной линии бесплатной поездкой на две недели в одно из местечек «зеленого сердца» ГДР земли Тюрингии.
Прибыв в Оберхоф, и расположившись в отеле, Вася пошел прогуляться по жемчужине ГДР. Еще в Берлине, общаясь с местными немцами, они с восхищением отзывались об Оберхофе, как о мечте каждого немца. И Васю Пупкина, даже обуяла гордость от того, что он туда едет на две недели, пусть даже и летом. Выйдя же на улицу, гордость Васи Пупкина поутихла. Оказывается, он приехал в небольшой городок, окруженный обычным сосновым лесом, правда, выглядевшим таким декоративным и не тронутым, не от того, что лес дикий, а от того, что немцы ходят в этом лесу по ухоженным дорожкам и ни шагу в сторону от тропинок.
Вася сразу заскучал. Оживился Пупкин, когда увидел пиво. Небольшая очередь его не испугала, в Союзе, в то время, стоящих несколько человек за пивом, вряд ли бы кто осмелился назвать очередью.
Купив пару кружек, Вася Пупкин, почувствовал, что не зря приехал в Германию. «Хоть пива, напьюсь»- подумал он.
Сидя за столиком, Вася наслаждался, не успел он приступить ко второй кружке, как к столику подошел человек и тут же предложил унести пустую кружку, мол, их мало, не хватает. Вася подумал еще, - Ну и сервис.
Когда так же исчезла и вторая кружка, он благодушно кивнул:
- Гут, гут, хорошо, конечно.- И пошел гулять дальше.
Какого же было его негодование и огорчение, когда вечером от соседа по номеру он узнал, что за каждую кружку пива берут залог десять марок, и при возвращении кружки, продавец отдает деньги обратно.
- Так это, что меня на двадцать марок обули, прохвосты. Я еще целую кружку мог выпить.
Второе неприятное открытие Вася Пупкин сделал, когда узнал, в туалет бесплатно он может сходить только в своем номере, в других местах нужно было платить. Для советского человека, попавшего впервые за границу, это было шоком.
-Как же так,- думал Вася,- Я плачу за пиво, чтоб оно вошло в меня, а потом приходится платить, за то, чтобы оно вышло из меня. Ну, и немцы, ну и камрады. Удружили.
Поэтому Вася старался далеко от отеля не ходить или терпел до прихода в номер.
За два, три дня все окрестности были изучены, леса истоптаны. Фокус с пивом Вася освоил до совершенства, сходу определяя новых туристов.
Забирал у них из под носа, освободившиеся кружки, наслаждаясь халявным пивом.
На четвертый день группа поехала на экскурсию в соседний городок Зуль. Вася со всеми.
Посетив местный музей и пообедав в небольшой столовой, сопровождающий группу немецкий товарищ объявил, что есть два часа свободного времени, что ровно в 15 часов автобус отправится с площади, просьба не опаздывать.
Вася ринулся на охоту за пивом. Почти тут же на площади он увидел точку продажи пива, но главное, на столиках стояло куча пустых кружек.
Как бы невзначай, Вася подсел за один такой столик, видит, что на кружки больше никто не покушается, сгреб их в охапку и отнес продавцу. Взамен потребовал пива. На халяву получилось четыре кружки.
От такого счастья Вася выпел их залпом, сдал и получил в замен еще одну да еще немного сдачи.
Допивая пятую кружку, Вася вдруг обнаружил, что в метрах двадцати стоит полицейский и с интересом наблюдает за ним. Видно, что человека осилившего пять больших кружек пива он встречает не каждый день.
Вася икнув, сделал последний глоток, и показал язык полицейскому. Это была его ошибка. Полицейский отвернулся, но Васю запомнил.
Блаженство расплылось по телу Василия, и медленно спустилось к мочевому пузырю. Вася не сильно этому обеспокоился, кустики и в Зуле найдутся. Вася одного не учел полицейского, которому показал язык.
Вася вышел из-за стола и направился на поиски кустиков. Полицейский последовал за ним. Пупкин свернул в какую то улочку, поднялся вверх по ней и наконец увидел подходящий забор торчащий за небольшими деревьями.
Вася уже хотел сделать шаг к забору, но осмотрелся, на всякий случай и с большим удивлением обнаружил недалеко от себя полицейского. Быть задержанным за нарушение общественного порядка в планы Васи Пупкина ну никак не входило. А снизу подпирало. Вася ускорил шаг, попытался скрыться за новым поворотом , но полицейский не отставал. Смех и грех, но это превратилось в какую-то игру. Один хочет сделать нехорошее дело. Другой, ему мешает.
- Ну, ты от меня отвяжешься, наконец,- думал Вася, ругая полицейского про себя последними словами. Но полицейский, не смотря на это, от Васи не отставал.
– Видно придется раскошелиться и сходить в платный туалет,- решил Вася.
Он направился на центральную улицу. Так как в этих закоулках были бесплатные, но под присмотром полицейского абсолютно бесполезные.
Но и на центральной улице туалет нужно было еще найти, а приперло « до немогу». Оглядываясь по сторонам, Вася вдруг увидел ту самую, единственную соломинку, которая могла его спасти. Нужна была только пустая бутылка.
Еще в первый день пребывания в ГДР Васю Пупкина поразил один факт, точнее вещь, а именно контейнер с пустыми пластиковыми бутылками, канистрами и другими пластиковыми отходами. И, оказывается, таких контейнеров для пластиковых отходов было много, на каждом перекрестке, а там лежали такие канистры, мечта любого советского автолюбителя. Вася уж подумывал, не прихватить ли канистрочку в Союз.
Подобный контейнер оказался в поле зрения Пупкина. Не спеша, как бы ни взначай, Вася оказался рядом с ним. Вытащив подходящую канистрочку, Вася направился к будке моментальной фотографии. Полицейский стоял в растерянности. Помешать человеку, который вдруг взял пустую тару из контейнера он не мог, это не преступление. Преступление будет, если он эту тару выбросит мимо контейнера, но этого пока не случилось. И помешать, человеку сфотографироваться в будке моментальной фотографии он тоже не мог. Это тоже не преступление. Но зачем фотографироваться с пустой канистрой, полицейский понять никак не мог. Ну, мало ли какие фантазии у этих странных, русских туристов.
Вася Пупкин вышел из будки моментальной фотографии счастливым и облегченным литра на два, которые тихо плескались в канистре. Он не спеша подошел к контейнеру и, с чистой совестью, положил канистру на самый верх, увидел свой автобус, и поспешил к нему.
Полицейский стоял и ничего не мог понять. Почему этот русский зашел в кабинку с пустой канистрой, а вышел с не пустой. Неужели он… Да нет, не может быть. Тогда с чем?
Мимо него проплыл автобус. В окне он увидел того самого русского. Он приветливо улыбался, и махал ему рукой.
Полицейский резко повернулся, и направился к контейнеру.
Вася смотрел ему в след, и подумал:
- Наверняка отнесет на анализ. Да и хрен с ним.
Середина 1980х, военное училище, где помимо наших учились и курсанты из разных стран Варшавского договора. Уходит начальник так называемого "иностранного" факультета, к которому относились все группы из Восточной Германии (ГДР), Кубы, Сев.Кореи, Венгрии (ВНР), Монголии (МНР) и Болгарии (НРБ). На плацу все иностранные группы собраны в каре для торжественного прощания. Уходящий начальник факультета толкает пламенную речь, желает всем успехов в учебе, дальнейшей службе, помнить, что все мы "братья по оружию" и тому подобное. Дошла очередь до ответного пожелания иностранных групп, все дружно что-то желают, и тут группа курсантов-монголов выдает:
Скатертью дорога, товарищ начальник факультета!
Небольшое смущение, нервные улыбки. Расходятся. И сразу после этого преподавателя русского языка этих монголов требуют "на ковер". Кто научил? Может, кто подстроил? Начали по одному вызывать курсантов-монголов. Ребята они были простоватые, но беззлобные, в отличие от известных смутьянов-венгров. Расспросы монголы восприняли с обидой,
Мы же думали, что скатерть в дороге это хорошо. Путнику в дороге сгодится. Кто же знал, что у вас все наоборот, и скатертью дорога означает "катись к черту"?
Так все и списали на культурное недопонимание. Но их преподавателю русского языка на всякий случай выговор сделали. Черт знает, что у нее на уме было.
Предыдущие байки канувшего в лету военного училища:
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
В продолжение ответа на пост «Почему Германия проиграла Первую мировую войну». Помимо немцев в военном училище с нами учились курсанты из других соцстран, - болгары, венгры, вьетнамцы, сев.корейцы, монголы и кубинцы. Лучше всего учились немцы с вьетнамцами. Хуже всего монголы. О болгарах помню только их вычурную разноцветную форму, как все расцветки у снегиря.
Венгры были далеко не дураки, но дюже вредные. Были случаи, когда на занятии с проверяющими они вдруг переставали понимать по-русски. Типа мести требовательному преподавателю, который их год учил. И еще венгры научились у наших специально заваливать сессию, чтобы отчисли из военного училища. Была такая тема, чего греха таить.
Неписанным правилом у преподавателей было не объединять немецкие и венгерские группы на занятиях в классе. Не любили венгры немцев, а немцы им отвечали взаимностью. Занятие могло окончиться перепалкой. Венгры обвиняли немцев, что те бросили их, как союзников, на произвол судьбы в каком-то там году. Чем немцы им отвечали не помню. Возможно, что и просто "сами дураки".
Особенно не любили курсантов-венгров преподаватели кафедры огневой подготовки. По каким-то причинам венгры очень плохо стреляли и, соответственно, плохо сдавали зачет. Запоминающийся случай произошел с курсантом-венгром, сломавшем указательный палец на правой руке перед самыми стрельбами. Он, якобы, решил вылезти через окно первого этажа общежития и сорвался. Его начальник факультета, из наших, от злости направил телегу, чтобы по прибытии в отпуск в Венгрию, этого курсанта посадили в наказание на гауптвахту. Наши их дисциплинарно так не наказывали, только ходатайствовали перед их командованием. Причем очень редко. Этот венгр был отличником по другим предметам, поэтому за него попытались вступиться преподаватели. Но начальник факультета был непреклонен. Понимаете, сказал он, и я был курсантом. И с третьего этажа общежития, было дело, спускался через окно, - и ни одной царапины! А этот, вылезая из окна первого этажа, умудрился палец сломать, да еще указательный! Не верю!
В военном училище в середине 1980х с нами училась группа восточных немцев, из того самого ГДР. Тогда еще существовал Варшавский Договор как противовес НАТО. И надо сказать, что восточные немцы были верными союзниками СССР, несшими бремя военных расходов порядка 17% ВВП и всегда готовыми выдвинуть войска на проведение воспитательной операции в соцстрану, ошибочно решившую сойти с пути социализма. Как Чехословакия в 1968г.
История эта случилась, когда преподаватель русского языка повела курсантов-немцев в культпоход. Приобщать к русской культуре. Однако, как всегда у нас, чего-то она задержалась на кафедре, и, чтобы наверстать упущенное время, решила она перевести группу через дорогу на красный свет. Немцы за ней не пошли. Наоборот, даже стали удерживать ее за руки. Мол, нельзя так. Поняв, что ко времени им так точно не поспеть, преподаватель в сердцах бросила:
- Вот поэтому вы и проиграли ... (тут она спохватилась) ... проиграли ... Первую Мировую!
- Я, я, - ответили ей немцы, - и Вторую Мировую тоже.
С моим старшим братом Павликом у нас большая разница в возрасте — целых семь лет. Наверное, поэтому по сравнению с ним я всегда казался себе маленьким, а его считал взрослым.
Случай, о котором я хочу рассказать, произошёл, когда мне было примерно лет шесть, а Павлику, соответственно, лет тринадцать. То есть я тогда ещё был дошколёнком, и меня водили в детский садик «Василёк», а он — уже подростком. Брат уже несколько лет учился в средней школе № 2 имени Кирова, и в нашем родном городе Петропавловске она долгое время считалась очень престижной. Красный пионерский галстук Павлика казался мне признаком его зрелости и солидности, внушал естественное уважение. Интересы наши были не то, чтобы противоположными, но сильно отличавшимися. Общих тем для общения у нас было мало, разными были игры и любимые блюда. Я любил играть дома, а Павлик большую часть времени проводил на улице, у друзей, а если и был дома, то любил читать книги.
Однако существовал в нашей квартире один предмет, который обоих нас привлекал и объединял. Да, это был телевизор.
Надо заметить, что в то время, а это конец шестидесятых годов, телевизор был вещью довольно-таки редкой. И даже не какой-нибудь там цветной телевизор, а самый что ни на есть чёрно-белый. Кроме нас на лестничной площадке ни у кого из соседей телевизора не было вообще. Его не было ни в 53-й квартире, где жили электрик дядя Витя, его жена тётя Валя с малышом Сережей. В этой квартире, кстати, позже произошёл одновременно страшный и смешной случай, он о наушниках и смертельном риске — про него я тоже расскажу, но как-нибудь потом, чтобы совсем уж не растекаться мыслью по древу. Не было телевизора в 55-й, где обитала многодетная татарская семья — настолько скученно, что среди развешанных по всем углам мокрых подгузников и пелёнок, гоняющихся друг за другом двух полуголых ребятишек — их звали Носипка и Шарипка — и орущих младенцев ему, наверное, просто не нашлось бы места. Не было его и в 56-й, в которой жили тётя Клава и её дочь-старшеклассница Надя. Здесь, впрочем, отсутствие телевизора с лихвой компенсировалось висевшим на стене и никогда не выключавшимся радиоприёмником, толстой лохматой кошкой, которая не забывала оставить на моей одежде свою шерсть, клеткой с весело прыгающими зелёными попугайчиками и красной геранью на всех подоконниках. Ну, это я отвлёкся на соседей, хотя случай-то связан совсем не с ними, а с нашим телевизором, поэтому надо и о нём сказать несколько слов.
У телевизора было собственное имя — «Неман», и стоял он в зале у окна на самом умном месте, то бишь на книжной тумбочке. Мне разрешалось подходить к нему только в присутствии взрослых или, по крайней мере, Павлика. Впрочем, я и сам его немного побаивался, потому что сзади там был нарисован знак опасности — молния. Включался он не прямо в розетку, а через специальный прибор — стабилизатор. Тогда в городе часто бывали скачки напряжения, во время которых лампочки во всех наших трёх комнатах то почти совсем тухли, то ярко разгорались, и даже взрывались, а стабилизатор в моменты таких электрических фокусов позволял уберечь телевизор от перегорания. На одном боку у телевизора находились крутилки с надписями: «Частота строк», «Частота кадров», «Размер по горизонтали» и «Размер по вертикали», сбоку на другой стороне — «Громкость», «Яркость», «Контраст» и переключатель каналов. Телевизор был капризным, поэтому всякий раз его надо было настраивать — туда-сюда подкручивать регуляторы, чтобы картинка на экране не растягивалась, не сжималась и не скакала. Ещё у телевизора была антенна с двумя рожками. Её тоже нужно было вращать, если становилось невозможно разобрать, что в данный момент показывают — фильм, хоккей или концерт. Я очень любил, когда кто-то из взрослых просил меня: «Витя, поправь-ка антенну, что-то совсем ничего не видно!». Тогда я подтаскивал к телевизору стул, вставал на него и начинал крутить-вертеть антенну в разные стороны, пока изображение не становилось более или менее сносным, а мне не командовали: «Всё, молодец, давай слезай».
Особо популярным телевизор был вечерами, когда шли хоккейные матчи. Папа с Павликом были настоящими фанатами хоккея и не пропускали ни одной игры. Мы выписывали еженедельник «Футбол-Хоккей», и они красным карандашом подчёркивали в расписании все игры, которые должны были показываться по телевидению. Когда шайба залетала в ворота противника, оба вскакивали с дивана, прыгали и так громко орали: «Гоооооооооооооооол!», что мама прибегала в зал и говорила им укоризненно: «Ваня, Павлик, вы что так кричите? Можно потише? Вы весь дом разбудите!». На что папа, обнимая и целуя её, отвечал: «Любушка, родная, потише никак нельзя, гол очень хороший». В те моменты, когда телевизор начинал валять дурака, и по нему бежали чёрные полосы, Павлик старался придать антенне оптимальное положение, для чего вставал во всякие смешные позы — то выгибал руку, то отставлял ногу. И правда, когда он принимал какую-нибудь особо забавную позу, как в детской игре «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три — на месте фигура замри», телевизор прекращал чудить и показывал гораздо лучше.
В тот вечер, когда всё это произошло, ни папы, ни мамы не было дома. То ли они уехали на дачу, то ли ушли к кому-то в гости — уж не знаю. Бабушка что-то долго готовила на кухне, а мы с Павликом сидели на полу перед телевизором. Да, вот ещё про бабушку и телевизор что хочу сказать: она любила его укрывать своими замечательными, связанными крючком, круглыми салфетками. Видимо, у них в деревне такими белыми салфетками всё было накрыто, и, переехав в город, она эту моду продолжила на новом технологическом уровне. В том смысле, что стала укрывать ими не только серванты, комоды и столы, но и все имеющиеся электроприборы — холодильник, телевизор, и даже утюг. Родители ей объясняли, что на телевизоре закрывать вентиляционные отверстия категорически нельзя, и если он перегреется, то может случиться пожар. Бабушка принимала озабоченный вид, вздыхала, охала, кивала, но продолжала украшать своими салфетками все доступные горизонтальные поверхности. Видимо, считала, что высокую сельскую эстетику нужно вбивать в городских жителей кирзовыми сапогами, воспитывая в них чувство прекрасного наперекор законам природы. Впрочем, Павлик перед включением телевизора предусмотрительно эту бабушкину салфеточку снимал. Не зря же он увлекался физикой — соображал, что к чему.
Так вот, сидим мы с ним перед телевизором на полу. Не на голом полу, конечно — нас за это ругали, а на рунах. Рунами в нашей семье почему-то называли старые одеяла, которые пожили своё. Выбрасывать такое богатство взрослые считали расточительным, ибо оно ещё могло послужить добрым людям. Чаще всего таким добрым человеком оказывался я, но пользовался рунами по своему разумению, а именно играл в балаган. Накрывал ими пару стульев, и — опаньки! — у меня получался свой уютный домик. Вниз укладывалось ещё одно старое одеяло, и если к нему добавлялась маленькая подушка с дивана — думка, то в таком тёмном балагане можно было часами сидеть, играть, кушать, и даже спать, положив голову на думку и укрывшись взятыми из кладовки рунами.
Да, и вот так мы сидели на рунах и смотрели телевизор. Павлик его настроил, и теперь было понятно, что там показывают художественный фильм. Какие-то дядьки на экране разговаривали о чём-то печальном, и происходило что-то унылое. Было видно, что фильм не детский, а взрослый, потому что мне было его смотреть скучно, а Павлику интересно. Но я всё же его спросил: «Про что кино?». Спросил так, на всякий случай, чтобы у меня была причина не смотреть эту муру дальше, а пойти в балаган и заняться там своей игрой. «Про шпионов», - ответил Павлик.
Я не очень хорошо понимал, кто такие шпионы, но мне казалось, что это как-то связано с войной. Играть в войну я любил: на такие случаи в моём ящике для игрушек — это был фанерный почтовый ящик без крышки — хранился соответствующий арсенал из пластмассовых пистолетов, солдатиков и конников. Но люди на экране не были одеты в военную форму, как это полагается на войне. Наоборот, все они были в костюмах и в плащах, на головах — обычные шляпы. Ни погон, ни пятиконечных русских звёздочек, ни загнутых немецких крестов, как полагается, чтобы отличать своих от врагов. Тогда я задал уточняющий вопрос: «А где немцы?». На что получил неожиданный ответ: «Здесь все — немцы».
Тут я немного, как бы выразились сегодня, завис. Потому что из своего небольшого опыта знал, что на войне всегда должны воевать русские и немцы. Во всяком случае, когда пацаны в нашем дворе затевали игру в войнушку, то мы всегда делились на две команды: одни были русскими, другие — немцами, или, что было тем же самым — фашистами. Быть, даже понарошку, немцем-фашистом я считал для себя позорным, поэтому был только русским и очень удивлялся, когда какие-то ребята стать фашистами не просто соглашались, но и хотели. Про них я всегда плохо думал, что они или двоечники, или их родители — пьяницы.
Только сильно позже, уже будучи взрослым, я понял смысл этого фильма. Все его герои действительно были немцами. И не в уничижительном смысле, который я вкладывал в это слово в детстве, а в самом что ни на есть прямом: они были немцами по своей национальности. Но немцами совсем разными идеологически. В то время Германия была разделена на две части: в одной из них — Германской Демократической Республике или ГДР — восточные немцы строили коммунизм и дружили с Советским Союзом, а в другой — Федеративной Республике Германии или ФРГ — жили западные немцы. Они были недобитыми фашистами и врагами СССР. Естественно, что фильм производства ГДР рассказывал о коварных шпионах-вредителях из ФРГ.
Однако в моём нежном шестилетнем возрасте все эти тонкие намёки на толстые обстоятельства были мне совершенно неведомы. Поскольку до этого я немцев на хороших и плохих не делил — все они были в моём представлении только врагами, тем не менее авторитет старшего брата не позволил мне ему не поверить. Поэтому я смирился с предложенным условием, но, чтобы найти в этой путанице какую-то знакомую мне опору и хотя бы чуточку понять, что в фильме происходит, я задал брату ещё один важный для меня вопрос: «А где наши?».
Видимо, Павлик был несколько раздосадован моей навязчивостью, потому что ткнул пальцем в дядьку, который в тот момент появился на экране, и недовольно буркнул: «Вот этот — наш». Обрадованный, что наконец-то нашёл точку опоры в том странном мире, где все были немцами, я стал внимательно следить за нашим дядькой, переживая за то, что его со всех сторон обступают враги.
И мой герой не подвёл: он отлично стрелял, убегая от немцев по крышам, лихо взорвал немецкую железную дорогу, и даже удачно подсыпал яд в немецкий водопровод. Короче, всю картину он отмачивал такие штуки, что я был восхищён его мастерством. Я громко хохотал и хлопал в ладоши, когда все окружающие его немцы были посрамлены и в бессилии разводили руками. Судя по всему, Павлик тоже веселился, но больше всего его почему-то радовала моя бурная реакция.
И вот, когда я уже предчувствовал счастливый финал и ждал только того, что моего героя наградят за все его замечательные подвиги, неожиданно случилось то ужасное, чего я никак не мог предположить. Вдруг нашего дядьку окружили, надели на него наручники и посадили в тюрьму. После чего на экране появилась надпись: «Конец фильма» и начался какой-то концерт. «Это что — всё?», - недоумённо спросил я Павлика. «Да, всё». «А продолжение будет?». «Нет, это одна серия, без продолжения».
В моей голове как-то всё сразу рухнуло. Сказать, что я был разочарован, обижен, ошарашен — это ничего не сказать. Это было невероятно, этого просто не могло быть, потому что наши всегда и везде должны были побеждать. Никаких других вариантов просто не было и быть не могло. А тут произошло всё наоборот: наш проиграл, а враги победили. Это было немыслимо. Это была катастрофа.
Я поплёлся в нашу с бабушкой комнату, достал из ящика пистолет и залез в свой тёмный балаган. Я всё ещё находился под впечатлением от неправильности произошедшего. В мире, где все — немцы, где наши терпят поражение, где враги побеждают, не было смысла жить. Я долго сидел в балагане и до прихода родителей отстреливался от бесконечных фашистов, а когда меня окружили и хотели схватить, выстрелил из пистолета себе в сердце, чтобы не сдаваться немцам в плен.
Наверное, тогда и кончилось моё детство, которое называют безоблачным и счастливым, с его прекрасными заблуждениями о вечном торжестве добра и справедливости, и о наших, которые всегда побеждают.
Если ваше раннее детство тоже пришлось на советские годы, не помните, как вы в то время воспринимали немецкую нацию?
Хорошо помню, что лет с трёх и до семи-восьми, то есть примерно с 1986 по 1991, слова «немец» и «фашист» были для меня абсолютно тождественны. И оба они выражали эсхатологический образ врага.
Немцы, немцы, немцы
На нас напали немцы
Нас убивали немцы
Немцы наши враги
Не помню, кто впервые рассказал мне об этом. Кажется, это сакральное знание было со мной изначально. Оно вливалось с материнским молоком и вместе с понятием о Ленине – нашем вожде – оседало во внутренних органах, накапливаясь постепенно с каждым новым приёмом пищи. Ленин и немцы были для меня такими же элементами повседневной реальности, как папа и мама, как конфеты и санки, как кубики и колготки, как ангелы и черти. Впрочем, последние сосуществовали в основном с прабабушкой, и закрепиться в моём ментальном поле, несмотря на все её усилия, так и не смогли.
Война в такой системе координат понималась как самое страшное из когда-либо случавшегося на Земле. Она была повсюду, от неё нельзя было уберечься. О ней говорили дома и в песочницах, на лавочках и в ходе застолий. В неё играли дети, её носили на пиджаках взрослые. Она подстерегала на полках Детского мира, поучительно смаковала себя в детском саду, горбилась заросшими холмиками бомбоубежищ и приходила в гости пластмассовыми подарками. Она без стеснения показывалась с экрана в виде бомбёжек малюсеньких городков, чёрных разрывов пузатых бомб и громадных клеток, забитых обувью и человеческими волосами. Вместе с несущими её немцами война была неотъемлемым атрибутом повседневности.
Эсхатологический ужас притупляла лишь надежда, что та война была мировой, а стало быть, последней в истории человечества. Ведь «мировая» – значит та, после которой наступает вечный мир. Предательское порядковое числительное в названии несколько сбивало с толку и настораживало. Видимо, со второй попытки помирились уже окончательно. Ну правда, ведь больше-то с тех пор никто ни с кем не воевал. Надо ли говорить, в какое отчаяние повергло меня безжалостное разъяснение папы: «Нет, мировая – это когда весь мир воюет». Никогда больше не боялся я смерти так сильно, как в детстве.
В один майский день 1989 года было солнечно и тепло. Нашу группу вывели на прогулку во двор детского сада. Я в одиночестве бродил под распускавшимися кустами и вдруг в ясном весеннем воздухе разнёсся тоскливый металлический звук. И ещё раз, и ещё, каждые десять-пятнадцать секунд, будто кто-то с удручающей периодичностью ударял металлом о металл. Эхом разносясь по окрестным палисадникам, он, казалось, появлялся ниоткуда, прямо из моей головы. И я почему-то решил, что этот звук оповещает всех о начале войны. Вот прямо сейчас опять пришли немцы и теперь в любую секунду налетят их самолёты и забросают нас бомбами, и весь мир покроется чёрными взрывами, и наступит вечная ночь. Кажется, целую жизнь метался я в смертной тоске по всему саду. Никому больше не было дела до этих ударов.
Как можно было считать немцев за людей после всего этого? Когда по телевизору рассказывали, как Горбачёв встречался с канцлером Колем, я был в недоумении. О чём нам говорить с фашистами? Их надо уничтожать. Взрослые обсуждали прелести немецких автомобилей. Как можно восхищаться техникой фашистов? Они что, предатели? В некоторых выпусках передачи «Детский час» вместо уроков английского языка с инопланетянином Маззи мне подсовывали немецкий с Йоханнесом Шульцем. Да что ж такое!
Как-то мне купили две модельки самолётов для склеивания. «Гэдээровские, - сказал папа. – Из Германии. Значит, качественные, не то, что наши». «Фашистские!» - ужаснулся я.
В одном наборе был истребитель Су-7.
- «Су» – потому что его построил авиаконструктор Сухой.
В другом - гидросамолёт Бе-6.
- «Бе» – значит Бериев, не путай с Берией - сталинским палачом.
- А Берия – он немец?
Так я впервые услышал о Берии. О Сталине я знал уже давно. Его портретик висел в коридоре у маминой родни возле двери в туалет, под выключателем.
- Это мой дедушка?
- Это товарищ Сталин – враг народа.
- А он почему здесь висит?
- Так это он сейчас враг народа. А раньше он знаешь кто был? Отец народов.
Одна воспитательница пыталась понизить градус: «Ребята, запомните, если вас кто-нибудь спросит, мы воевали не с немцами, мы воевали с фашистами». Но это помогало мало. Дети играли в «наших» и «немцев». Чапаев, как и неуловимые мстители, сражался с немцами. Бумбараш, Джеки Чан, Александр Невский и Индиана Джонс – все их противники были немцами. Отец рассказывал, как ещё в шестидесятых, гостя у родственников в Абхазии, он попал в деревенский клуб. Показывали мексиканский приключенческий фильм о временах Второй французской интервенции. Босоногая шантрапа, просочившаяся на сеанс через окна, и живо переживавшая сюжетные коллизии, сходу окрестила главных героев-мексиканцев «нашими», а их французских антагонистов, разумеется, «немцами».
«Немецкий крест» был самым зловещим сакральным символом эпохи. С большим трудом едва-едва он нейтрализовывался и отчасти искуплялся нашей звёздочкой. Знаменитый перестроечный тезис «Ленин – гриб» - детский лепет в сравнении с вторично за столетие набиравшим обороты: «Ленин – немецкий шпион». Вот он - самый фантастический оксюморон моего детства. Не пожелаю никому такого когнитивного диссонанса.
А отец мечтал навсегда уехать из «совдепии» в Германию.
- К поганым фашистам?
- Да это не те немцы. У них лучшие в мире дороги и машины.
Вот какую картину мира формировала тогдашняя пропаганда.
А как она воздействовала на вас?
И как обстояло у тех, чьё детство выпало уже на ельцинские годы?
И какое теперь место в сознании ваших детей занимают немцы, война и свастика?