А на следующий день начался КМБ. КМБ – это курс молодого бойца. Сами молодые бойцы расшифровывают КМБ – кровь, мозоли, боль. Несколько театрально, но доля правды есть. После завтрака первый курс рассадили по машинам и поехали. Это сейчас легко пишется «рассадили по машинам». А в тогда этот процесс занял около сорока минут. Ведь в машину надо правильно сесть.

Сначала подаётся команда: «К машинам!» По этой команде мы должны выстроиться в колонну по два у заднего борта машины. «По местам!» А вот теперь можно начать посадку. Первый отдаёт вещевой мешок товарищу позади себя, залазит в машину и принимает свои вещи. И так далее. И всё это надо отрепетировать. При малейшем выкрике: «Чего пихаешься, я ещё не залез!», тренировка прекращается и начинается заново. Но всё-таки расселись, выслушали инструктаж и поехали. Учебный центр находился в шестидесяти километрах от города. А чтобы попасть в него, необходимо было пересечь реку на пароме. Машины доехали до парома, нас высадили и уехали обратно в училище. И далее около пяти километров пешком до лагеря.

Учебный центр представлял собой палаточный городок на берегу небольшого озера. Чуть в стороне стояли три ангара, в которых располагались столовая, клуб и учебные классы. Несколько кирпичных домиков: лазарет, караульное помещение и ещё какие-то необходимые строения. Особняком стояли деревянные домики для офицеров, которые называли «Шанхаем». Почему? До сих пор не имею понятия.

Остаток дня был посвящён размещению по палаткам. В каждой палатке по десять человек на деревянных настилах. На настилы брошены матрацы и бельё. Развернуться в палатке негде, места хватает, чтобы поставить обувь.

Ужин в полевом лагере – отдельная песня. Сервировки на столах никакой. В столовую мы ходили со своими котелками. На ужин выдали кашу, чай, сахар, хлеб и по шайбе масла. В первый день я, и не только я, съев кашу, потянулись за маслом. Его на хлеб пришлось намазывать ложкой, которой уже ели кашу. Как ни облизывай, а привкус каши на масле остаётся. А теперь надо помешать сахар. Мешать той же ложкой, которая уже в масле.

Так что поесть в лагере – это целая наука. Но скоро мы приспособились. Сначала чистой ложкой мешали сахар в чае, затем ложкой намазывали масло. Ну а промасленную ложку можно и в кашу опустить. Далее посуду надо помыть. Для этого на улице поставлена большая цистерна с водой. Под ней разводиться огонь, и вода нагревается, проходя через хитрое сплетение труб. Вся эта система завершается двумя прямыми параллельными друг другу трубами, к каждой из которых приварены краники. Вот в этих краниках и мыли. А в качестве чистящего средства использовали песок. А песка было много.

Вопрос: чем занять людей, если по плану учебных занятий нет? Ведь кем становиться солдат при получасовом безделии, уже сказано выше. Ответов на этот вопрос несколько: 1) строевая подготовка; 2) физическая подготовка; 3) уборка территории.

Лагерь располагался в сосновом лесу. Плац в это время был занят ( по-моему другой ротой), физическая подготовка наших командиров не прельстила. Наверное, из-за того, что бегать надо было с нами. И оставалась уборка территории.

Если вы считаете, что Сизифов труд бесполезен, вы глубоко заблуждаетесь. По крайней мере, толкая в гору камень, можно накачать мускулы. А вот уборка соснового леса от шишек и иголок – увлекательнейшее, я вам скажу, занятие. Только курсант прошёлся по своему участку, как подул ветер. Сосны отозвались ветру колыханием и… Правильно – уборка не получилась. Ещё раз! А никому не надо, чтобы было чисто. Надо, чтобы личный состав без дела не сидел.

Первым знаменательным событием в лагерной жизни было вручение оружия. После завтрака роты вернули в палатки и приказали начистить обувь. Затем построили на плацу. К этому времени приехала машина, в кузове которой находились ящики с автоматами и охрана. После этого поставили несколько столов. За эти столы встали офицеры и, вызывая по одному, вручали оружие каждому. После вручения оружие было сдано в оружейную комнату. А до этого мы как дети щёлкали затворной рамой, откидывали и примыкали приклады, перебрасывали автоматы с одного плеча на другое. И ещё не догадывались, что пройдёт немного времени, и оружие надоест по самое «не хочу». Ещё один парадокс! До совершеннолетия мы по закону не имеем право покупать спиртное, но оружие нам доверять можно. Ведь большинству из первокурсников на тот момент было по 17 лет.

На следующий день после вручения оружия начались занятия по тактике, уставам и другим военным предметам. К бегам на зарядке мы уже начали привыкать. К своему удивлению очень скоро я заметил, что успеваю заправить кровать и умыться за положенное время. КМБ мне запомнился двумя чувствами: голода и сна. Не хочу сказать, что нас плохо кормили. Не ресторан, конечно, но сносно. Просто резкий переход на питание по режиму сделал своё дело. Ко мне в один из выходных дней приезжали родители. С разрешения командира роты я с родителями ушёл из лагеря, и мы разложили скатерть на берегу озера. Разговаривая и поглощая пищу, я обнаружил, что сижу с плюшкой в одной руке и куском хлеба в другой. Мне было всё равно, что закидывать в желудок. Хотя повторюсь, голодом нас никто не морил. Командиры нас даже опрашивали после завтрака: «Кому не хватило чая, масла и белого хлеба?» Как в детском саду!

Возможно, и не стоило бы, но хочется рассказать, что даже физиологические надобности можно справлять по команде. Туалет был расположен метрах в двухстах от палаточного городка. Он представлял из себя бетонное строение на двадцать или двадцать пять посадочных мест с ямой внизу. Итак, к этому времени мы уже изучили какую-то строевую песню, с которой проводили вечернюю прогулку. По окончанию вечерней прогулки рота подходила к туалету и звучала команда: «Разойдись! Построение через пять минут!» И за пять минут мы должны были успеть добежать, оправиться и встать обратно в строй. Впрочем, со временем мы научились успевать выкурить сигарету. Прав был Михаил Зощенко: «Человек не собака! Ко всему привыкнет!».

В один из дней первой парой на занятия стоял РХБЗ. Радиационная, химическая и биологическая защита. Взвод получил оружие, взял противогазы, вещевые мешки и отправился на…лекцию по РХБЗ. А зачем..? На глупые вопросы отвечаю: лекция по РХБЗ. РХБЗ преподаётся на кафедре тактики, а на тактику надо приходить с оружием и в полной амуниции. Не поняли? Я тоже не сразу понял. В армии вообще некоторые вещи лучше не понимать, а принимать как аксиому. Следующей парой было изучение Уставов. Эта книжица называлась иногда Кораном или Библией. Да простят меня верующие люди, но никакой насмешки в этом не было. А ещё, когда хотели сослаться на Устав, говорили: «Читай первоисточник!» Третьей парой была строевая подготовка. На ней нам разрешили снять вещмешки и сложить в одно место оружие.

После обеда в этот день была баня. Баня находилась в другом лагере за пять километров от палаточного городка. В баню мы бежали. То есть сначала шли, но долго идти молча тяжело. И начался процесс, который называется «разговорчики в строю». После трёх замечаний старшины (старшиной уже официально был назначен старший сержант Рыжин, поступивший в училище из полка ВДВ), которые прозвучали, как глас вопиющий в пустыне, раздалась команда: «Вспышка слева!»

По этой команде военнослужащий должен имитировать свои действия в случае ядерного взрыва. То есть упасть на землю головой в сторону противоположенную взрыву, закрыть голову руками и поднять воротник. Кто-то решил, что это защитит от последствий ядерного взрыва. Ну не знаю насчёт взрыва, а дисциплину в строю укреплять помогает. Падать мы должны были на любую поверхность. Грязь, лужа и асфальт ядерный взрыв не остановят. И, нападавшись досыта, мы побежали до бани.

На мытьё в бане военнослужащему даётся 40 минут. Из них 25 минут на помывку и 15 минут – одевание и раздевание. Там же в бане нам выдавали сменное нательное бельё, а в городке чистое постельное.

Сама баня представляла собой небольшое кирпичное строение. Душ в ней был сделан из пустых консервных банок с отверстиями в днище. Сами банки были натянуты на трубы, вмонтированные в стену на уровне двух метров.

Из бани идти те же пять километров по песку и пыли. Результат ясен: можно было и не мыться.

А на следующий день были занятия по тактической подготовке. Тема: маскировка. Занятия напоминали детскую игру в прятки. Преподаватель в должности подполковника поворачивался к нам спиной на несколько минут, а мы за это время прятались по ближайшим кустам. Затем подполковник разворачивался и, оглядывая взглядом окружающий пейзаж, провозглашал, указывая пальцем: «Вижу! Вижу!» Это означало, что какой-то курсант плохо замаскировался. Похоже, преподаватель в детстве очень много читал произведение Гоголя «Вий».

Инженерная подготовка. Ну тут всё более банально. Тема: оборудование окопа для стрельбы лёжа. Окоп оборудуется под огнём противника, то есть лёжа. Место, где проводились эти занятия называлось «тактическим полем», у курсантов «поле дураков». На нём были вырыты окопы, стояли макеты боевой техники. Там же нам устроили огневую полосу.

Огневая полоса. Моя очередь. По команде я срываюсь с места, пробегаю через дверной проём, края которого обмазаны каким-то горючим веществом и стреляю холостым в сторону предполагаемого противника. Затем проползаю под колючей проволокой, по бревну прохожу над глубокой лужей, в которую кидают взрывпакет, и опять стреляю. Ползу по дну окопа, а сверху на меня скидывают чучело человека. Я должен изогнувшись под ним дотянуться до штык-ножа, который висит на поясе, и пронзить это чучело. Далее выбегаю на финиш. Возможно, были ещё какие-то препятствия, но мне запомнились только эти.

Ещё одним знаменательным для многих событием были стрельбы. Почему я говорю, что событие было знаменательным не для всех? Да потому что среди курсантов было много детей из офицерских семей, и стреляли они не в первый раз. Дело в том, что согласно Уставу военнослужащий не может быть допущен к принятию присяги, если не выполнил упражнение по стрельбе. Впрочем, огневая подготовка на стрельбище включает в себя не только стрельбу. Нас развели по отделениям, и каждое отделение занималось на своей учебной точке. Разборка – сборка оружия, метание макета гранаты, упражнение по прицеливанию и ещё множество элементов по отработке стрельбы. Там же на стрельбище я узнал ещё одну аксиому. Во время возвращения в лагерь я обнаружил, что на моём плече отсутствует противогаз. И не надо задавать глупых вопросов о необходимости противогаза на стрельбище! Уже объяснял.

- Товарищ капитан! Разрешите обратиться, курсант Шураев?

- Ну!

- Товарищ капитан! Я на стрельбище противогаз забыл. Разрешите сбегать за ним?

Капитан Георгиев посмотрел на меня, как на душевнобольного и произнёс фразу, которая была бы достойна анналов истории. Одна беда – фраза была нецензурной.

- Курсант! В армии нет слов «потерял», «забыл», «украли». Есть слово «прое…л»! Бегом марш за противогазом! Оружие отдать командиру отделения!

Я уже собирался метнуться, но раздалась следующая команда:

- Отставить! Первое отделение! На полигон, бегом марш!

И первое отделение, в составе которого я числился, рысью понеслось на полигон искать мой противогаз. А когда вернулись, оказалось, что рота даже с места не сдвинулась, ожидая нас. Моя забывчивость съела несколько минут потенциально свободного времени, которое могла быть в нашем распоряжении после занятий. Этот армейский принцип позаимствован у Дюма, правда, немного в иной форме: «Один за всех! И все из-за одного!» Издевательство? Нет, нет и нет! Воспитание ответственности за коллектив. А командир отделения обязан был проверит наличие оружия и амуниции у подчинённого личного состава.

На следующий день после стрельб состоялась обкатка танком. Курсант садится в окоп, и на него надвигается многотонная машина, за рычагами которой сидит прапорщик. Необходимо выстрелить несколько раз из автомата, изображая уничтожение десанта на броне, затем метнуть макет гранаты и залечь на дно окопа. Проезд танка над окопом ощущается интуитивно, так лицо смотрит вниз. Затем заставляем себя подняться в окопе, снова метнуть макет гранаты в танк и огонь из автомата, изображая ликвидацию экипажа, который покидает танк. К слову сказать, макет гранаты напоминает столовый прибор, которым хозяйки толкут продукты. Только макет больше и тяжелее. Поэтому травмы у механика-водителя танка – обычное явление.

Всё вспомнить тяжело. Но память иногда подкидывает забытые моменты жизни, которые, казалось, никогда не всплывут. Разве можно забыть пятидесятикратное прохождение мимо фонарного столба, с правой рукой, приставленной к козырьку. Это случилось после того, как я не выполнил воинское приветствие офицеру. И козырянием занимался в выходной день, когда остальные спали.

Да! Как не удивительно, но в выходные и праздничные дни нам разрешалось провести два часа в постелях. Но отдых тоже дело организованное. Поэтому лежать в своих ложах должны все. Спать никто не заставляет, но находиться все должны в постелях. Изредка в городок приезжала автолавка. Это был праздник души и живота.

В таких заботах промчался месяц. И наступил день отъезда из учебного центра. Всё также буднично собрали вещи, надели вещевые мешки, взяли оружие и пешком до парома. А на том берегу нас уже ждали машины. Обучение в лагере дало о себе знать, и, в отличии от отъезда из училища месяц назад, посадка в машины прошла быстро и организовано. А на следующий день после приезда нам выдали новую форму, та, в которой мы были в учебном центре, превратилась в рабочую и повисла на плечиках в каптёрке.

Хочу поделиться с вами, как я шёл к офицерским погонам. Кто-то поступил сразу после школы и через пять лет уже носил офицерские погоны. Но мы не ищем лёгких путей.

Будучи 6 лет от роду, летом 1979 мне довелось познакомиться с прапорщиками из 15 бригады спецназ. А тут ещё и фильм "В зоне особого внимания" в прокат вышел. Дед подполковник милиции, родители прапорщики ВВС. Так что в столь нежном возрасте я о других профессиях даже не думал. Я решил, что поступлю в Рязань и буду спецназовцем. Занимался на стадионе "Динамо" самбо, в школьном кружке изучал радиодело (кстати, знание морзянки в училище пригодилось), в аэроклубе напрыгал больше 400 прыжков к моменту призыва, по окрестным горам лазал. Но после школы поступить в Рязанское училище не смог, и на следующий год тоже не смог. :(

Когда пришло время призыва, военком, глядя на мои потуги и учитывая, что в военкомат я прибежал без напоминаний и даже без повестки, пошёл мне навстречу и отправил служить в 467 отдельный учебный полк спецназ в славный город Чирчикаго (Чирчик в смысле). Последний всесоюзный призыв - осень 1991. И вот уже там я посмотрел как служат офицеры и понял - нафиг! Служить хочу, но так, чтоб призывного состава у меня в подчинении не было. В шесть утра офицеры с бойцами на подъёме, весь день с нами, до самого отбоя, в выходные тоже с нами, на полигон с нами пешочком 17 километров туда и столько же обратно. Да ещё и отвечать за каждого, кто что натворит. Подумал-подумал и отслужив 1,5 года подал рапорт в лётное училище.

Шёл 1993 год. За год до этого узбеки, поступавших в лётные училища, отправили учиться в Россию. Но мне "повезло". В 1993-м решили лётчиков готовить у себя. Набрали в Ташкентском Высшем Общевойсковом Командном Училище имени Ленина (ТВОКУ) роту лётчиков. В том году там ещё набрали по взводу артиллеристов, замполитов и пограничников ну и само собой, как и должно быть в общевойсковом училище - пехоту. Год мы там отучились и после второго семестра в мае 1994-го вдруг в узбекском Министерстве Обороны вспомнили, что у них три взвода лётчиков в пехотном училище учатся, в красных погонах ходят.

Выдали нам голубые погоны, погрузили в автобусы и повезли в Джизак. Приехали мы туда, а там нас никто не ждёт. Из всех военных частей в Джизаке только инженерно-аэродромная рота, аэродром якобы восстанавливает. Мы заняли корпус политехнического института и когда туда пришли студиозусы с преподавателями, то обнаружили нас, стоящих в оцеплении и никого туда не пускающих. Говорят, что министр обороны и министр образования из-за этого подрались прямо в кабинете у Каримова, но наш министр генерал всё таки, навалял гражданскому и один из корпусов политеха остался у нас. На его территории стали создавать Джизакское Высшее Военное Авиационное Училище (ДВВАУ). Летом нас вывезли на полёты. По задумке узбекского командования, летать мы должны были начать уже после первого курса. Третий взвод вертолётчиков, кстати, начал летать в Чирчике, сразу на Ми-8. Наш первый взвод отправили на мой родной аэроклубовский аэродром "Аранчи" под Ташкентом. А второй взвод тоже на аэроклубовский аэродром "Бахор" под Андижаном. Летать мы должны были на Як-52, но ни минуты не летали, так как бензина Б-91/115 не было. Начальство периодически приезжало, обещало и уезжало. Бензин от этого не появлялся. Пока мы загорали под тёплым ташкентским солнцем, отец съездил в Россию и привёз мне отношение на перевод в Тамбов. Училищное начальство долго ругалось, переводом меня отпускать не захотели, промурыжили почти три месяца с отчислением, но всё-таки уволили из рядов узбекской армии.

С попутным Ил-76 я прилетел в "Домодедово".

И вот в ноябре 1994-го я приехал в Тамбовское Высшее Военное Авиационное Краснознамённое Училище Лётчиков имени Героя Советского Союза майора Марины Михайловны Расковой (ТВВАУЛ). Там меня сразу восстановили, но с потерей курса. Почти год я там проучился. После пехотного училища в лётном одно удовольствие было учиться. Но летом 1995-го Тамбовское ВВАУЛ сократили. Наш второй курс погрузили в самолёты и отвезли в Балашов.

С осени 1995-го я начал учиться в Балашовском Высшем Военном Авиационном Училище Лётчиков имени главного маршала авиации Новикова (БВВАУЛ). Доучился до конца третьего курса и в конце весны 1997-го нас отправили на полёты в Мичуринск. Там я упорно пытался укротить L-39, но увы, не смог. Летал, сажал, но с ошибками. Даже научился исправлять ошибки, но самостоятельно так и не вылетел. Таких, как я набралось 18 человек, нам предложили дальше учиться в Монино на штабных офицеров, но я хотел летать и подал рапорт на перевод в Челябинск. Глядя на меня ещё трое ребят так же сделали. Остальные "сбитые лётчики" уехали в Монино.

Осенью 1997-го я, опять с потерей курса, перевёлся в Челябинское Высшее Военное Авиационное Краснознамённое Училище Штурманов (ЧВВАУШ). Старше меня не было не только на моём курсе, но и на предыдущем, да и на два курса тоже. В военном билете уже не было места, куда записывать училище, дочертили графы ручкой.

И вот Челябинское училище мне наконец-то удалось закончить. Это был юбилейный 90-й выпуск, последний выпуск XX века, 21 октября 2000 года. Я долго стремился к лейтенантским погонам и честно их заслужил.

Позже летал на Ан-26 в Кубинке, потом на Ан-30 в Воронеже.

Длинный с усами - это я.

Прощание со знаменем.

А это уже Воронеж.

Многим погоны давались с трудом, но ПЯТЬ училищ вряд ли кто-то перечислит.

Вот и закончилось обучение в стенах нашего училища, подошли государственные экзамены. Первым среди них шла техника специальной связи.

Экзамен не из лёгких. Вопросы охватывали несколько типов шифровальной аппаратуры плюс всякая вспомогательная техника. Вот на этой-то вспомогательной я едва не погорел.

Основную шифровальную технику я знал хорошо, а вот по некоторым другим типам нам как-то бегло прочитали несколько лекций, и всё. Практических работ на них не было совсем. И был среди этого металлолома множитель перфолент М-10. И мои познания о нём глубиной не блистали.

А тут ещё, как назло, председателем подкомиссии, принимавшей экзамен в нашей группе, был полковник 8 Управления Генштаба, едкий и придирчивый мужик. У него, чтобы получить пять баллов, нужно было не только без запинки ответить на билет, но и на кучу дополнительных вопросов.

Я шёл на экзамен последним. Сам выбрал себе такую очерёдность, рассчитывая, что к концу экзамена комиссия станет если не добрее, то ленивее. Кое в чём мой расчёт оказался правильным, а кое в чём и нет.

Вхожу в аудиторию, представляюсь комиссии. Беру билет и чуть не падаю. Третьим вопросом в моём билете значится этот злосчастный множитель М-10. Всё, думаю, приехали. Ответить на него как это требует придирчивый полковник, я, скорее всего, не смогу. А значит, о пятёрке по этой дисциплине можно и не мечтать.

А надо сказать, что со второго курса я уверенно шёл на «отлично» по всем основным предметам и был кандидатом на красный диплом. Но всего одна четвёрка на госэкзамене поставила бы жирный крест на всех моих четырёхлетних стараниях.

Сажусь, начинаю готовиться к ответу. И тут, до сих пор самому странно, на меня опустилось какое-то ледяное спокойствие. Я будто забыл о последнем вопросе в билете и начал скрупулёзно готовить ответ на первый вопрос. Подготовился, перехожу ко второму. С этими двумя мне всё было ясно и понятно, даже более того, так как по первому вопросу я работал практически на стажировке, а по второму писал курсовую работу. И тут, о чудо! Откуда-то из закоулков памяти вдруг всплыла лекция, которую нам читали по этому множителю. До таких мельчайших подробностей, что я даже вспомнил, какая погода была в тот день за окном. Конечно, я тут же начал лихорадочно записывать всё, что вспомнил. Написал, выхожу отвечать.

Начал, как водится, с первого вопроса. Принимал у меня лично председатель комиссии, остальные члены сидели молча. Подробненько осветил ему вопрос; полковник удовлетворённо покивал и задал ещё целую пачку дополнительных. Ответил и на них. Тот поинтересовался источником моих знаний; я поведал ему о своей войсковой стажировке. Председатель похвалил, после чего перешли ко второму. Тут тоже всё было на ять, курсовая работа помогла; тоже упомянул о ней.

Видно было, что председатель остался доволен моими ответами и велел переходить к множителю. Выдал ему всё, что всплыло в памяти. Полковник покивал и задал дополнительный вопрос. А вот тут я, что называется, поплыл и ответил неправильно. Полковник поморщился. «А вот тут вы, товарищ курсант, ошиблись. Ну ладно, даю вам шанс. Вы так хорошо отвечали на предыдущие вопросы. Вон, на столе стоит множитель, ступайте к нему. Включите, отработайте во всех режимах. Шифровальная машина рядом».

Подхожу сначала к шифрмашине, включаю, набиваю в открытом режиме на перфоленте алфавит. Перехожу к множителю, включаю его на первый режим, вставляю в приёмник полученную ранее ленту, размножаю её. Всё идёт как надо. Перехожу на второй режим и тут… полный облом! Не получается размножить перфоленточку в этом режиме, хоть ты тресни. Делаю ещё одну попытку. Результат нулевой. Что делать?

В этой аудитории помимо экзаменационной комиссии сидел наш майор с кафедры эксплуатации техники, свой человек. Дело в том, что курсанту на экзамене экзаменаторы могли подсунуть заведомо неисправный комплект техники. Тот должен был определить причину неисправности и по возможности устранить её. Причём курсанту не говорили, исправна эта техника или нет. Так вот, наш майор заранее всех предупредил: «Подхо́дите к технике – смотрите на мои руки. Если у меня в руках отвёртка, значит, машина неисправна, если руки пустые, она в порядке».

Но к тому моменту наш майор уже покинул аудиторию, посчитав себя ненужным. И вот я встал перед дилеммой: если множитель априори неисправен, то я, что называется, чист, достаточно сказать об этом. Но если я заявлю о неисправности, а он на поверку окажется в полном порядке, просто я что-то делал с ним не так, то всё, за такой косяк тройка гарантирована.

И тут я, поняв всю безвыходность ситуации, хладнокровно перевожу множитель в первый режим и ещё раз размножаю свою перфоленту. Всё получается как надо, после чего выключаю агрегат.

Ко мне подходит моложавый подполковник из комиссии, интересуется ходом дел. Я нагло показываю ему результаты своих трудов: два десятка идентичных перфолент, разложенных в два ряда. Впечатление такое, что работа выполнена в двух режимах. Подполковник удовлетворённо кивает, велит собирать и зачехлять всю технику, а перфоленты отправить в мусорную корзину, что я с радостью и делаю.

Я подхожу к председателю комиссии и докладываю о выполнении задания. «Подождите. Я же велел вам показать мне все ваши результаты», – говорит тот. Я растерянно отвечаю: «Так ведь товарищ подполковник уже проверил всё, сказал, чтобы я зачехлял технику». Подполковник тут же подтверждает сказанное мною. «Да, я всё проверил. Всё хорошо». «Ну ладно, можете быть свободным», – смилостивился председатель комиссии.

Чуть позднее я узнал, что мне поставили пять баллов. Недаром говорят, что наглость – второе счастье. К слову сказать, этот злосчастный множитель, едва не стоивший мне красного диплома (я таки получил его), мне ни разу за всю мою службу так и не встретился.

АРМЕЙСКИЙ ШИФРОВАЛЬЩИК https://zen.yandex.ru/army_corder

На третьем-четвёртом курсе нашей учёбы в училище выезды в поле на учения по специальной подготовке были для нас уже обычным делом. На эти учения мы выезжали в наш учебный центр. Взвод разбивался на группы по 4-5 человек, каждая из которых работала за дивизию или полк. Все «боевые действия» проходили в спецаппаратных, оборудованных как и положено для полевых органов специальной связи. Спецтехника, документы и оборудование были реальными, и только переписка между полками и дивизиями была, конечно же, учебная.

«Воевали» дней пять, после чего отчитывались, сворачивались и возвращались в стены родного училища. Интенсивность выполняемых задач на учениях была такова, что на сон и отдых времени практически не оставалось. Успевали только наскоро перекусить. И хотя все боевые действия для нас проходили не в окопах, а в достаточно удобных спецаппаратных, от усталости и недосыпания на второй-третий день мы просто валились с ног.

Веселья на этом празднике военном нам добавляли наши преподы. То устроят нападение «диверсантов» с автоматной стрельбой холостыми и взрывпакетами, то химатаку с дымовыми шашками, то кто-то из них, подкрадётся и вырубит бензоагрегат, от которого запитывалась наша спецаппаратная. По этим вводным мы хватали свои автоматы, отстреливались, попутно приводили свои документы в готовность к экстренному уничтожению, натягивали противогазы, задраивали кабины и так далее.

Конечно, мы пытались всеми правдами-неправдами облегчить себе жизнь на этой войне. По команде «газы», пользуясь тем, что препод нас не видит в спецаппаратной, старались противогазы не одевать, благо дым от шашки был не плотный. Одна группа так и сделала, продолжая работать, как ни в чём не бывало, но спалилась. Не догадались задраить окно спецаппаратной. Так препод, услышав их разговор и догадавшись, что средства защиты курсанты не одели, забросил им шашку через это окно прямо в кабину. То-то было шороху! Повыскакивали из КУНГа как тараканы от дихлофоса, прямо в руки препода. Мало того, что дыма наглотались, так ещё и получили нахлобучку за невыполнение команды.

Запрещать ночной сон нам никто не запрещал. Но задач к выполнению было столько, что на сон времени уже просто не оставалось. Поспать можно было разве что урывками. Или прямо за рабочим столом, или, кому повезло, в специальном брезентовом гамаке, подвешенном под потолком кабины.

На ночь наши преподаватели уходили спать, оставляя в качестве надсмотрщиков за своей паствой прапорщиков-лаборантов от кафедры. Те, выспавшись днём, шарились всю ночь по кабинам, контролируя наши действия и подстёгивая нерадивых. Потом утром докладывали начальникам о своих наблюдениях.

Был среди них один особенно усердный прапор. Чуть ли не каждый час стучался в нашу кабину, совал нос в каждую дырку и потом наушничал нашему преподу о замеченных им огрехах. С собой он всегда таскал солидный такой блокнот, куда и заносил весь тот негатив, который подмечал в нашей работе. На вторую ночь он так надоел всем своими придирками, что мы решили его отвадить от нашей спецаппаратной надолго и всерьёз.

Залазит он к нам в очередной раз и начинает по своему обыкновению вредничать. И ладно бы по делу. А то ведь сам ещё салага салагой, годами не вышел, да и опыта работы, сразу видно, маловато. Зато гонору с избытком. Только и делает, что недостатки выискивает. Нет бы, подсказать что-то по существу, а то одни понты.

И пока двое курсантов отвлекали прапора каким-то вопросом, третий ловко увёл у него его кляузный блокнот прямо из-под руки. Поворачивается его хозяин записать что-то там в него, а блокнота-то и нет.

– Э, ребята, а где мой блокнот?

– Какой блокнот, товарищ прапорщик?

– Как какой? Мой блокнот. Я всегда ношу его с собой.

– Было дело, но сегодня мы его не видели. Видимо, вы его оставили где-то.

– Да не мог я его оставить.

– А может вы его обронили где-то по дороге, когда шли к нам?

Прапор задумался. А наши курсанты ещё и подсыпали ему соли на раны.

– Вот, нас тут поучаете, а сами блокнот секретный потеряли незнамо где.

– Да несекретный он, несекретный.

– Ааа, так вы в несекретный блокнот заносите секретные сведения? Ну, так вы вдвойне нарушитель! Идите, ищите свой блокнот, пока его другие не нашли. А то нагорит вам от преподавателей.

Прапор выскочил из спецаппаратной как ошпаренный кот и ещё где-то с полчаса бродил по окрестностям с фонарём, разыскивая свою пропажу.

Утром мы, конечно же, вернули его блокнот нашему преподавателю, сказав, что нашли его у входа в спецаппаратную. Лежал, дескать, под лестницей, поэтому и не видно было его. Ещё и попеняли слегка, что в несекретном блокноте оказались сведения закрытого характера. Дескать, неаккуратно работает ваш подчинённый. Конечно, мы не преминули заглянуть в него на предмет того, что там нам инкриминируют. По счастью ничего серьёзного. А то бы мы ещё подумали насчёт возврата.

Не знаю, что там высказал наш подполковник по этому поводу своему подчинённому, но больше мы его в своей спецаппаратной до конца учений не видели, как и на всей спецплощадке.

Армейский Шифровальщик: https://zen.yandex.ru/army_corder