Место для Гномика (Часть 3/7)
Сонечка уснула, свернувшись под одеялом гусеничкой. Леся сидела рядом и читала газету, которую Дмитрий захватил, сунув в пакет с едой. Саймон пока не пил и фыркал только чай. В баре он запасся маленькими бутылочками кровавого цвета. Коньяк или ликёр. Говорили тихо, что б не разбудить Гномика, девочка за день устала. Перед сном она долго плакала, и Леся гладила её по голове, успокаивала. Соня говорила, что хочет отрастить за спиной крылышки, и улететь на них к маме с папой. Их сообразительный Гномик был ещё совсем маленьким. Крохотным и беззащитным. Басист каждый раз одёргивал себя сам, когда начинал вдруг гундосить громче.
– А как же тогда… – хотел спросить Дмитрий его про еду в ресторанах, но… тут он прервался. Услышал, как – и не в первый, а, вероятно, в третий раз – снаружи что-то легонько стукнуло. Не в дверь их купе, а дальше, возможно, в окно вагона.
Встал, ничего не объясняя, шагнул. Саймон молча поднялся за ним. И оба вышли. Долго в покое сидеть им не дали.
На стекле с обратной стороны, прямо напротив купе, словно кривые запятые, виднелись несколько следов. Размазанные, с тёмными крапинками бордовых брызг, зигзаги эти походили на кровь. Снаружи спустилась ночь, но свет в коридоре горел и позволил всё рассмотреть.
А в следующий миг, у них на глазах, стук этот повторился снова. Только на этот раз, то, что ударило по стеклу, прилипло к нему и задержалось. Оно отвалилось через секунду, однако мгновенья оказалось достаточно, чтобы увидеть его хорошо. А после – ужаснуться. В окно их вагона с размаху врезалась птица.
Такое бывало. Пернатые разбивались от удара в лобовое стекло автомобиля или залетали в решётку открытого авиационного мотора. Иногда, «сходя с ума», настойчиво стучались в стеклянные двери и окна домов. И умирали тогда не сразу, а медленно, раз за разом ударяясь в прозрачную преграду и стремясь по какой-то причине к смерти… Здесь удивило другое. Ударившаяся птица изначально будто была мертва. Стукнулась животом и грудкой, похожими на вывернутый куриный желудок или сибирский пельмень. Прилипла и, повисев немного, сама отвалилась. Наверное, на скорости сдуло ветром.
А следом за ней ударилась уже другая, оставив такой же кровавый след. Потом ещё, и ещё.
– Ты видел раньше подобное?..
Саймон растерянно покачал головой.
В их первом купе в этот миг завозились. Соня проснулась и попросилась в туалет. Оба, не сговариваясь, встали к окошку спинами, закрыли собой запачканное стекло. Леся прошла мимо них вместе с Соней.
– Сок, – тихо произнёс Дмитрий.
– Ага, – быстро, как ни странно, догадался басист. – Томатный. Шёл дождь из томатного сока…
Ребёнку нужно было что-то соврать, если заметит, сложностей на этот день ей хватило. Поэтому они стояли и ждали, пока за их спиной продолжало постукивать. А когда девочки вернулись в купе, забарабанило так, будто начался настоящий мёртвый дождь из птиц. Вот-вот треснут стёкла, и никаких уже спин не хватит прикрыть все разводы с кровавым омовением.
Дождавшись, когда Соня уснёт, они вернулись. Дождь из мёртвых пернатых к тому времени прекратился. Можно было засесть в соседнее купе, чтобы никого не будить, но раз уж начинали происходить какие-то новые вещи, девочек решили из виду надолго не упускать. Просто так, для безопасности.
– Кто это – Кира? – спросил Дмитрий в беседе Саймона. – Ты говорил, она исчезла…
– Кира – это он, – поправил его рок-басист. – Наш ритм-гитарист. Красава, Джимми Хендрикс! Даже не знаю, как отыграем без него первый концерт…
Лирично, конечно. Но сейчас было не до лирики. Полезного во время вылазки выяснилось мало. Лишь удалось убедиться в том, что эти «милиционеры» могли появляться всегда и везде. У них была миссия – привозили еду. Подкармливали, вероятно. И похищали стекавшихся в вагон-ресторан пассажиров. Тех, кого не успели забрать с перрона на Красных Землянках.
– Про то, как выбраться – давай про это поподробнее, – последовал главный вопрос.
Басист-манекен отставил свой чай. Разбавил его коньяком после «птичьего бриза».
– Нужно в самый первый вагон попасть, в кабину локомотива, – деловито и со знанием дела заявил он. – Машиниста там всё равно нет, но есть панель управления. И можно «переводить стрелки». Так мне сказал Фарадей. Один из тех, кто скрывался, как я. У него была целая теория, он тут два месяца до меня выживал. И думал, что всё это – поломанный мир, мир созданный кем-то давным-давно или самопроизвольно отражённый от нашего. Как он вызнавал и что, у кого всё это выпрашивал, я не знаю. Но Фарадей побывал в том первом вагоне – в локомотиве. И он оттуда вернулся. Сказал, произошла поломка и что нужна микросхема. Я в электронике не шарю. Но схему эту он здесь добыл, в других вагонах. И снова ушёл. Больше я его тут не видел…
– И как он ушёл отсюда, этот самый Фарадей?.. Кличка такая?.. Что за поломка?.. Почему сразу не сказал об этом человеке? – сыпались на Саймона вопросы. – Попытайся вспомнить всё. Это важно...
Что-то сильно знакомое зашевелилось в памяти при упоминании имени этого Фарадея. Но только вряд ли такое было возможно...
– Как он ушёл? – переспросил Саймон. – Верхом и ушёл, по вагонам. Единственный способ обойти охрану. Кордон из этих "милиционеров" стоит во втором вагоне, человек восемь-десять. Охраняют локомотив. А что за поломка случилась – я не знаю. Мне так Валентин сказал – «сломалось», и всё. Я даже думаю, он говорил чаще о каком-то общем сбое, но микросхему искал для конкретного, частного замыкания. Сам, кстати, просил называть себя Фарадеем, не я эту кличку придумал...
Ну, нет, как же такое...
Вернее, все-таки… «да» вместо этого «нет». Да! Да! Да!
Это ж Валька Фарадей, аспирант с радио-технического! Всё говорило за него. В политехе и МГУ было ещё три Фарадея – кличка среди студентов-физиков популярная. Но не могло существовать двух «валек фарадеев» сразу, разъезжающих на 22-м фирменном поезде. Фамилия, конечно, была у него Лоскутов, но физик Фарадей стал его кумиром. Никогда Валька никому не объяснял, почему, поступив на радио-техническое отделение, в кумиры выбрал себе не Попова, а Фарадея.
А еще Валентин был самой настоящей рок-звездой своего потока, в полном смысле этого слова. Тихий, дружелюбный, но ярый квн-щик, танцор, музыкант, шахматист. Наконец, просто большой умница и многое тому подобное! На каком-то научном конкурсе занял первое место и утёр нос всем долгопрудненским гениям с МФТИ.
Только ведь пропал Валька этой весной. Давно уже пропал, месяца три как. Все московские газеты писали тогда, исчез, мол, парень с Рузаевки, надежда российской науки, пропал в московском подземном переходе, зашёл в него и оттуда не вышел. Даже камеры издалека засняли, как заходил, как спускался по лестнице! Они с Валькой несколько раз ехали в одном поезде, только он был с самой Рузаевки, а Дмитрий из деревеньки подальше. Кто бы подумал, где на самом деле исчез Фарадей – в этом же самом поезде! Похоже, что поломанный мир, о котором говорил Валентин, выдвигая теорию, сам заметал за собой следы и вмешивался в наш. Люди пропадали в поезде, но все думали иначе. И записи с камер, выходит, исчезали. Последняя его засекла у подземного перехода, а дальше – ничего, как сквозь землю провалился! Ловко. Кто так придумал? Как создал и для чего? Фантазия могла разгуляться и дальше, но не пытаться хоть как-то объяснять причины всего для себя самого Дмитрий не мог.
Он снова спросил, уже почти трезвого, басиста, и тот, запинаясь, продолжил.
– Мы сели все в один поезд на Казанском вокзале. В разные дни, но в одно время. Другой поезд, в ином мире, но в этой же точке пространства, всегда стоит там же, и в это же самое время ждёт отправления. Мы сейчас в нём. Валька только не успел понять сам принцип – как мы переходим из нашего поезда в нашем мире в другой поезд в мире здесь. Зато догадался, когда. Есть некая точка перехода в пространстве – у станции Красные Землянки. Поезд проходит сквозь неё, и тот, другой поезд, успевает вобрать в себя избранных пассажиров из нашего мира. Всё ваше купе, например. Именно в тот момент, у станции Красные Землянки, и происходят изначальные перемены. Тогда ещё не важно, где ты находишься, в тамбуре или нет, – перемены эти все равно произойдут. Ты свой «момент» просто проспал. Во сне перенёсся из поезда в поезд…
Да, он уснул. Вымотался за день и провалился. Случившегося не повернуть.
– Но Соня и её родители не спали. Не знаю точно, почувствовали они что или нет. Но вышли вместе с дочкой на ставший чужим перрон. Там их и забрали. Возможно, они пытались выяснить, почему в их купе собираются сесть другие люди. Тебя будить не стали, сами хотели разобраться. Не вышли б из поезда, были бы снами здесь и сейчас... Потом проснулся ты, а в купе сидят другие люди. К тебе их подсадили. Фарадей, Кира, я – все мы тоже проспали этот момент перехода. Может, в нём ничего и важного, но он неизбежен…
– Но проводница сказала, что трое сели со мной в купе ещё там, в Москве… – нашёл возражение Дмитрий. – И Соню с её родителями она не помнила. Как так-то? Не клеится что-то…
Саймон только усмехнулся.
– Не я тебе дал этот «клей» – Фарадей его заварил. Не помнят проводницы людей, которых с перрона забирают от поезда «милиционеры». А вместо них приводят с билетом к вагонам других. Здесь все начинает появляться и исчезать на той первой станции. На Красных Землянках. Валентин наблюдал за этим, а я прятался. Кого-то отловят на перроне, и вместо них – сразу замену в поезд. Проводницы и другие люди не вспомнят. Будто проги в башке у всех так прописаны. На забвение. Знают и видят лишь те, кого выбрал поезд. Кого он забрал из нашего мира. Знают и пытаются сопротивляться. Некоторые из нас…
Зловеще. И в чём-то немного гротескно – вспомнился какой-то подобный комикс. Там правда было смешно, а тут – не сойти бы с ума.
– И многих забирает поезд? Зачем тащит в свой мир и куда всех потом уводят? Почему исчезают и появляются пассажиры?
Картина, которую со слов Фарадея нарисовал Саймон, становилась всё более громоздкой. Конечно, возможно, за день всего было не понять. Валька исчез, но парень он был башковитый. Если б не его имя, Саймона Дмитрий вообще бы не слушал. Да и сейчас тот мог что-то напутать, объясняя ему с Валькиных слов своими, птичьими, в четыре струны.
– По поводу выбранных людей Фарадей говорил, что мир этот так пополняет ресурсы. Он сломан и сломан был изначально. В нем нет деторождения, копия, пустая и бесплодная. «Неправильно прорисованная, с глюками». Возможно – просто кривая альтернатива или отражение нашего, но не зеркальное. Но… копия эта функционирует. И хочет продолжить существовать. Сосёт всё из нашего мира, грабит, ворует, подсматривает. Как паразит. Не может воссоздать человеческий ресурс биологически, и заимствует его таким вот варварским способом. Готовых людей забирает. Большую часть уводят на Красных Землянках. Когда кончается еда, оставшиеся по одному стекаются в вагон-ресторан, и на других станциях их забирают оттуда. Чем моложе, тем лучше. Что б забирали пожилых – такого я не видел ни разу. Сюда они просто не попадают. Всем до тридцати. Заметил, как на Землянках было много стариков на перроне? И милиционеры-сборщики – тоже не самые молодые парни. Этот мир «старый», пожилых и взрослых больше. И дети тут дефицит. Они и есть главный ресурс. Остальное мир успешно копирует. Видал, какие вокзалы? Даже мобильная связь имеется. Валька сумел разобраться с их связью, даже разговаривал с кем-то …
Наверное, надо было остановиться. Столько информации теснило в его черепе мозг, и он начинал раздвигать коробку. В висках слегка заломило.
– Последний вопрос, и я его уже задавал, – тихо произнес Дмитрий и посмотрел на мирно сопевшую Сонечку. – Почему ты сразу ничего не сказал про Фарадея? Почему только и делал, что трещал про своего Киру? Тот пропал давно, а Валентин недавно…
– А ты что, всему, что я тут наговори, поверил? – ответил так же вопросом Саймон. – Я и половину бреда, что нёс Фарадей, не понял. Посмеивались тут над ним, и я, и другие. Теории, видишь ли, у него, физика да математика, параболическое исчисление. И это, как его… квантовое… Тьфу! Ты сам то слышишь, что я несу?
– Но ты поверил, что нужно попасть в кабину управления. И зовёшь нас туда. Как можно верить в спасение, не веря ни слову говорящего о нём спасителя?..
Похоже, и этот вопрос Саймона в тупик не загнал. Он даже зарделся щеками, запыхтел, заёрзал плечиками под кофтёнкой и нервно затряс ногой. Вовремя сдержался, что б не повысить голос.
– Фарадей, может, и выдумщик, но он уже возвращался оттуда, – чётко отвесил он, дыхнув им с Лесей в лицо многодневным перегаром. – За схемой. А, значит, вернуться оттуда можно, если что пойдёт не так. Вот только сам Фарадей, когда ушёл во второй раз, не вернулся. Думаю, у него получилось. Это я испугался пойти с ним три дня назад. Теперь жалею об этом. И знаю, что один не выберусь. Никчёмный я, вечно во всё вляпываюсь…
В этот момент его стало даже жаль.
Но так же хотелось отвесить хорошую затрещину. Саймон не мог знать, выбрался ли Фарадей из этого поезда в тот, на котором попал сюда, или нет. Придётся выяснять самим. И конечно же, даже такой союзник, как этот четырёхструнный пьяница, сейчас им был очень нужен.
– Будь ты совсем никчёмным, не выжил бы здесь целый месяц, – примирительно произнес Дмитрий.
– Забавно, но Фарадей рассказывал, что люди, возможно, здесь тоже счастливы, – слабо попробовал улыбнуться в ответ собеседник. – Похоже, говорил он, что им стирают память. Так же, как проводницам и местным пассажирам. Они ничего не помнят из своего настоящего прошлого и имеют другие воспоминания. На Красных Землянках есть один дед. Торгует газетами. Память его, вероятно, стёрлась не до конца. Однажды он пытался помочь ребёнку, спрятать его от сборщиков. Есть и другие такие, с памятью, я замечал. А один сука-сборщик знает меня в лицо. Выслеживает. И пугает до усрачки…
И отхлебнул коньяка, от которого почем-то начал трезветь.
Со сборщиком-сталкером разберутся. Башку расшибут, если встретится. А вот деда в костюме и фетровой шляпе Дмитрий запомнил хорошо. Тот самый, что газетами на руке и самим собой закрыл от глаз «милиционеров» Гномика. Ему рассказала об этом Леся. Поговорить бы с кем-нибудь из таких на перронах, может, что вспомнят из прежнего своего мира. Но для начала нужно было выйти и зайти несколько раз в тамбур, пока люди не появятся в вагонах и на перроне. С этим бы ещё разобраться, для чего все эти мелькания. Или, как их назвал Саймон, тамбурные «перезагрузки»…
– С этим немного сложнее, – почесал тот свой подбородок. – Опять-таки – это всего лишь деталь в бесконечно разветвленной теории Фарадея. Но всё же он предположил, что если мир этот зародился не сам, то такой поезд-сборщик существует не один. Просто именно в нашем случился технический сбой. Их много, таких поездов, не сломанных и на разных маршрутах, и все они выполняют сборные функции. Собирают людей, заполняют свой мир. И люди, попав в этот мир, моментов перехода не замечают. Просто жить начинают иначе, в другой немного реальности, принимают её мгновенно как свою. Не будь наш поезд сломан, мы тоже ничего б не заметили. Не было б никаких исчезновений пассажиров с проводницами и тамбурных перезагрузок, смены зимы и лета. Но Фарадей тут прожил несколько месяцев, и никаких изменений в процессах вокруг не заметил. А, значит, сбой починить никто не пытался. Вот он и предположил тогда, что строили такие поезда не люди этого мира, а, возможно, его создатели. Они по какой-то причине на сбой и не реагируют. Либо самих нет давно, либо что-то ещё случилось. Весь мир будто создан кем-то, точно один большой эксперимент. Валентин почти сразу начал рыскать по поезду в поисках ответов. Набрёл так однажды на меня. И день ото дня всё больше пугал меня размышлениями. Затем, вот, пропал. Наверное, спасся? Как же иначе...
Саймон был неглуп. Хмель из него почти выветрился, он даже фразы начал строить иначе – сложнее, изящнее. Чувствовалось не пропитое до конца образование. Дмитрий, слушая его, хорошо налегал на колбасу с хлебом. Аппетит у него появился и мысли бегали в голове до нервного жжения в затылке. Одну из них, ускользавшую от него постоянно в ходе беседы, он почти что схватил за хвост. Однако, Леся, слушавшая их внимательно и читавшая одновременно ту самую газету, внезапно отложила её.
– Кажется, я кое-что нашла, – сказала она.
Перевернула для них разворот.
И в этот самый миг поезд их вдруг загудел страшно и включилось резкое торможение. Тяжёлые колёса со свистом и до рези в ушах заскользили по железным рельсам. Это был не стоп-кран, иначе маленький Гномик сразу слетел бы с полки. Но поезд тормозили резко, и гудок продолжался, будто что-то встало на его пути.
– Не бойся, не бойся… – Леся первой оказалась у полки девочки и пыталась её успокоить, испугавшуюся спросонья.
Дмитрий поднялся. Открыл дверь в коридор. Прежде всего в глаза бросилась одна деталь. Внутри купе, за окном слева, они все видели зиму: снаружи лежали снега и голыми стояли деревья, как пред Рождеством намело. Так было и справа в последний раз, во время «птичьего ливня». Теперь же там во всю дышало лето. Он даже лбом прижался к стеклу, что б лучше разглядеть природу, когда в вагоне вдруг отключили свет. Темно стало внезапно, и поезд полностью остановился. Единственный фонарь, что горел вдоль путей, был виден только изнутри купе, не с этой стороны.
– Я пошёл, – объявил всем Саймон, пощупал карманы. Там было всего несколько маленьких бутылочек, а тут случилось неожиданное. Ясно, каким образом он переживал здесь любые стрессы. Выпивка его спасала, выпивка в больших объёмах.
– Подожди, – остановил Дмитрий. – Давай выясним, что там.
– У кого? – спросил басист, мысленно уже делавший перебор по коньячным струнам.
– Останься с девочками, – прозвучало настойчиво. – Просто запритесь в купе. Я сам все выясню. А у кого – найду…
Не став слушать возражений и прочего нытья, он быстро вышел в тамбур. Затем вернулся. Увидел всё того же Саймона с разведенными в немом удивлении руками. Не исчез. Вышел снова, и в следующий раз в коридоре вагона уже не застал никого. А когда в третий раз прошёл через перезагрузку тамбуром, в коридоре десятого вагона, где они сидели вчетвером в крайнем купе, появились люди. Полный вагон людей. Проводница спешила с тележкой, её не пропускали, и громко надрывно плакали дети. Именно такую «перезагрузку» Дмитрий и ждал.
***
Он протолкнулся через весь десятый вагон дважды, но суета в нём стояла такая, что добиться хоть чьего-то внимания оказалось сложно. Каждый занимался собой, своей семьей, вещами, попытками выловить другую проводницу, которых всего было две. И когда он продвигался через коридор в третий раз, заметил вдруг одиноко сидящего старичка за столиком у боковушки. Тот будто выпал из происходящего, спокойно пил чай и флегматично-благородно, сквозь похожие на пенсне очки, поглядывал в окно. Белым платочком отирал усы. Не ясно, почему он с первого раза его не заметил. Видимо кто-то из других пассажиров закрывал деда собой. Вокруг стоял шум, слышались словесные перепалки, и детский плач только усиливался. Пару минут назад их рыдало четверо, а теперь уже больше. Заиньки и лисоньки, куда же без них? Хор голосов в вагоне уплотнился до высокого.
– Вы позволите? – спросил он у деда разрешения. И когда старик оторвался от созерцания безобидного тёмного лета за окном, переведя свой взгляд, Дмитрий уже сидел за столиком напротив – второе место не было незанятым.
– Когда это закончится? – громко возмущалась полная женщина рядом, пытавшаяся, как и другие, получить ответы у проводницы. – Неужели нет бульдозеров на Каменных Выселках?
– Они все в пути!.. – отвечал кто-то из середины вагона. Этот отвечавший, видимо, побывал ближе других к телу проводницы, потому что несколько человек сразу закивали головами, подтверждая правдивость его ответа. Всё, что на слух успел понять Дмитрий, пройдясь по вагону два с половиной раза, так это то, что образовался снежный занос и на рельсы упало огромное дерево. Поезд стоял где-то в лесу, минутах в двадцати от станции Каменные Выселки.
Пожилой пассажир смотрел на него доброжелательно. Умные внимательные глазки. Ждал вопроса или хотя бы слова от бесцеремонно подсевшего к нему.
– Здравствуйте, – произнёс Дмитрий. – Хорошая за окном погода.
Дедушка улыбнулся и кивнул. Сдержанно. Ничего не сказал, отхлебнул чая и снова уставился на пейзаж. Кто-то проходил под окном с фонарями и высветил деревья в лесу. Листья не свежие и стоячие, а пожухшие слегка от мороза. И сверху валили хлопья снега – их будто надувало с другой стороны. Поезд словно разделил собой два времени года, но зиму постепенно переносило и сюда, на правую сторону.
– Скажите, сейчас зима или лето?..
А вот этот вопрос собеседника заинтересовал. Он посмотрел на Дмитрия, затем огляделся. Снова глянул в окно, вздохнул.
– А почему вы спрашиваете, молодой человек? – у него оказался на удивление приятный и поставленный голос. Как у профессора Демьянова, что вёл у них когда-то физику полупроводников.
– В последнее время такие вопросы задают не впервые, – повёл он худыми плечами. – По крайней мере, мне. Вас ведь это удивило – что деревья стоят зелёными, а рядом лежит снег? Как и того молодого человека. Эти катаклизмы идут давно. Не помню даже с каких времён… Ему я это объяснял. Не знаете ли вы Валентина?
Он сделал после этого задумчивое лицо, помешивая ложечкой чай, подул на неё, положил на салфетку. А Дмитрий не сразу сообразил, о ком идёт речь.
– Какого Валентина?.. Фарадея?.. – спросил удивленно, назвав на всякий случай вместо фамилии прозвище.
– Ну, да! – ответил дед. – Он сам так просил его называть. Фарадеем – как физика. Известного, между прочим, учёного, но которого у нас никто не знает. Валентин так и не сумел мне объяснить; может быть, тогда сделаете это вы, если вопросы у вас одинаковые? Скажите тогда, откуда про физика Фарадея помню я, если здесь его никто не знает?..
Вот что-то и начинало вырисовываться. По крайней мере, если отталкиваться от той же теории Вальки – неизвестно, уж как он её вывел и на чём основывался. Что-то нарыл за три месяца. Похоже, что сбой в этом мире, о котором предположил Валька, действовал не только на поезд и явления природы, но и на людей. Сначала тот дед, который спас Гномика на Красных Землянках. Теперь другой дед, вот этот, что сидел перед ним. Никакого физика Майкла Фарадея в их мире не было, но он его помнил. Откуда? Да всё оттуда же. Дед этот так же, на этом маршруте или каком другом поезде-сборщике, попал в этот мир из их родного, пополнил собой ресурс. Вероятно, давно. А после обработки памяти забыл всю прежнюю жизнь и знания. Однако, не то забыл не до конца, не то виною всему тот самый сбой. Память начала возвращаться, он вспомнил Майкла Фарадея.
– Нильс Бор, Исаак Ньютон, Стивен Хокинг – вам эти имена о чём-то говорят? – назвал для него Дмитрий фамилии других известных физиков.
– Молодой человек, – улыбнулся тот, – я уже слышал эти имена от вашего друга Валентина. Вы ведь друзья? И сказал ему, что нашего физика зовут Джеймс Хокинг, но заболевание у него было то же. Ныне он также покойный… Других я не знаю. Почему бы вам не спросить у вашего друга? А, хотите, поговорим втроём…
– Когда вы его видели? – нетерпеливо, немного даже грубовато, перебил Дмитрий.
– Я каждую неделю езжу этим маршрутом, – не обиделся дедушка. – Ровно восемь недель назад. В своём ещё уме, хорошо считаю. Вы что, с тех пор не виделись сами? Так позвоните ему, он оставил номер…
И дед достал из кармана смешной кнопочный телефон. Значок восьмёрки с двойным крестом на нём присутствовал, высветился на маленьком загоревшимся жёлтым экранчике. Похоже, это был распространённый оператор сотовой связи и в то же время производитель телефонов. Знак был и на самом корпусе.
– Знаете ведь, что в поезде и на перронах связи нет? – спросил он. – На Каменных Выселках зайдёте за здание вокзала. Это хорошая станция, там связь появляется ближе, метров пятьдесят пройти от здания в город. Вижу, вам нет двадцати одного, а стало быть и нет своего телефона…
– Да что же это такое?! – рядом, почти над ухом крикнула мамаша, и ещё один ребёнок присоединился к всеобщему плачу. С верхней полки грохнулся горшок.
– Вы никуда не уйдёте? – встав со своего места, спросил Дмитрий.
Договорить с дедушкой он собирался, но нужно было сначала дойти до первого вагона.
– Валентин Иванович, – представился напоследок собеседник.
– Дима, – ответил коротко Дмитрий.
– Куда ж я из поезда денусь? – пожал плечами Валентин Иванович. – Тем более надо поговорить. Валентина я больше не видел. А ведь я поверил ему. И он мой тёзка…
– Поверили… чему? – задержался на мгновенье Дмитрий.
И снова раздался громкий гудок поезда. Снаружи захрипел громкоговоритель. Эти штуки вещали невнятно в обоих мирах.
– Возвращайтесь, – не стал задерживать его Валентин Иванович. – Тогда и обсудим.
Дмитрий кивнул, и стал протискиваться в ближайший тамбур. Сначала был план пройти через все вагоны и перед вагоном с охраной выйти из поезда, что б посмотреть, что на самом деле происходит впереди локомотива, в мире, где начались страшные катаклизмы. Хотел своими глазами увидеть заносы или то, что ими назвали для пассажиров. Но потом, пока говорил со своим новым знакомым, решил выйти сразу и пробежаться вдоль поезда, посмотреть, что вокруг. Ситуация была явно нештатной, здесь «милиционеров», скорее всего, не было. Никто не схватит, а он увидит немного больше, чем на перроне Красных Землянок. Однако выходить придётся, скорее всего, несколько раз из-за этой «тамбурной перезагрузки». Он желал видеть людей, как внутри, так и снаружи.
Было зябко. Майка с коротким рукавом не грела. На Красных Землянках стояло лето, а здесь лютовала зима. «Холодно... Хооооолодно!.. Арктика... Ааааарктика!..» Снег выглядывал из-под вагонов слева от него, но рядом справа стояли деревья леса с замерзшей зелёной листвой. Порывы теплого воздуха оттуда говорили о том, что борьба между двумя стихиями все ещё шла не на жизнь, а на смерть. Либо к утру заметёт все пути, либо зима отступит. Пока что хлопьями сверху падал холодный снег, и Дмитрий набирал скорость, что б не замёрзнуть. Кроссовки скользили мёрзлому дёрну.
Остановился. По пути он обогнал четверых или пятерых рабочих в отсвечивающих малиновых жилетах, они все шли вдоль вагонов с фонарями в одну сторону – двигались к локомотиву. Чем они могли там помочь, откуда здесь вообще взялись между станциями, на чём сюда доехали, понять в темноте было сложно. А останавливаться для расспросов он не стал. Почти во всех вагонах, кроме двух, не было света. Окна горели позади, в последнем, а также в вагоне-ресторане. Дмитрий уже понял, что со светом там, в другой параллели этого мира, в поезде без людей, где остались Леся, Гномик и Саймон, ситуация была точно такой же. Это люди почему-то то исчезали, то появлялись вновь. Но природные явления и технические вещи, вероятно, были стабильны для всех измерений, параллелей или временных точек – пока он ещё не придумал точного слова для этих мельканий. Следовало спросить у Саймона, возможно тот запомнил и это из объяснений Вальки о его разветвленной теории поломанного мира. Фарадей мог в голове создать собственный сложнейший улей или термитник, и заставить его работать так же, как настоящий. Даже, пожалуй, лучше. Плохо, что здесь требовалось не создавать, а разгадывать уже кем-то созданное. Ещё и сделанное криво или не так работающее.
Он достал из кармана зажигалку. Стянул её на одном из столиков, когда оставил Валентина Ивановича и отправился наружу. Вещь из его кармана не исчезла. Осмотрел. Вероятно, если что-то проносить через тамбур с собой, как рюкзак, еду, выпивку из ресторана и прочее, оно оставалось всегда, поскольку ты с этим не разлучался. И люди, если шли вместе, не исчезали. Тряхнул головой. Нет уж, размышления о подробных нюансах местного бытия лучше оставить Фарадею. Было предчувствие, что за эти три дня Валька из поезда никуда не ушёл, всего лишь застрял где-то. И что вообще хрен они просто так из этого мира выберутся, всё окажется намного сложнее. Попасть бы для начала в кабину управления.
Зажёгся огонь. Бензиновая, ветер поддувал, но пламя не гасло. Однако толку от неё? Ничего из темноты не высвечивала. Луна же пряталась за снежными тучками. Затушил и сунул в карман, пригодится ещё. Двинулся мимо первого вагона дальше.
Техника на самом деле тут была и разъезжала. Какой-то примитивный тягач тащил уже с рельсов в сторону дерево, надрывался. Работали два бульдозера, занимаясь расчисткой. Слабый свет их фар он видел издалека, когда ещё подбегал. Двух машин было недостаточно, но где-то впереди виднелись далёкие огоньки – сюда, возможно, ехали другие. Мир погибал, но боролся за себя до конца.
Любопытство вызвала правая сторона леса, та, что была еще зелёной. Впереди явно перевалило много снега через рельсы, и зима напирала на эту летнюю сторону справа. Но интерес вызвал не снег, а розовый свет, походивший на северное сияние. Он был далеко, наверное, в километре-полутора от локомотива, немного наискосок от путей. И свет этот исходил из нижнего края неба – прямо над верхушками зелёных деревьев. Чёрт его знает, на что это было похоже, не то световой разлом, не то НЛО, не то битые пиксели как на сгоревшей экранной матрице. Смотрелось всё равно красиво и круто, прямо световой аттракцион!
А где-то чуть в стороне от этого свечения мелькнула неясная и огромная тень. Будто нечто большое прошагало на двух ногах, высокой макушкой задев край неба. Большая голова, массивные задние лапы, могучее тело и длинный хвост. Дмитрий даже протёр глаза, что б убедиться, что всё ему это не привиделось. Парк Юрского Периода зимой, в замерзающем от снега летнем лесу? Кажется, так вымерли мамонты и динозавры – от холода. В этом он не был силён, зато посмотрел Ледниковый Период. Мультфильм ему нравился. И почему такое должны были смотреть только дети? Вот, выберутся с Гномиком отсюда, вместе облюбуют все части, будут пить чай и есть бутерброды…
– Интересно? – спросил вдруг голос, и он тут же вздрогнул.
Их было двое, милиционеров. Как же бесшумно они подошли! Блуждающие улыбочки больше походили на хищные улыбоны гопников, нежели на вежливую мину сотрудников правопорядка.
– Пройдёмте с нами, – сказал один из них, нащупав рукоять своей палки-трости на поясе. И, не меняя выражения лица, плавно расстегнул пальцами фиксирующий её ремешок. – Кажется, у нас безбилетник…