Культура + Мошенничество

Очередь в МММ, Mocква 1990-e.

https://t.me/history_centuries/1504

Арчил Гомиашвили в одном из интервью говорил, что Остап Бендер не сумел бы приспособиться к жизни в "лихие 90-е". Он, дескать, невинный младенец, наивный мечтатель, поэт и романтик в сравнении с жуликами и бандитами наших дней.

Такой душка, он же "чтит уголовный кодекс" - на все лады умиляются советские и постсоветские интеллигенты.

А между тем, впервые за 30 лет перечитывая "Двенадцать стульев", я вижу перед собой нормального такого вора, шулера, мошенника и вымогателя, который если и представляет чуть более интересный объект, чем какие-нибудь "сотрудники службы безопасности Сбербанка", так только благодаря таланту Ильфа, Петрова и Катаева.

И угловный кодекс он, как и всякий урка, чтит только на словах, не гнушаясь при случае самой пошлой кражей. Кстати, любопытен комментарий исследователей к этой фразе:

"…без уголовщины. Кодекс мы должны чтить…

То, что избегать «уголовщины» рекомендует именно уголовник, профессиональный мошенник, рецидивист, не казалось читателям-современникам парадоксом. Суждение «великого комбинатора» напоминало о том, что с 1 января 1927 года на территории РСФСР уже вступил в силу новый Уголовный кодекс. А в нем сроки наказания за ряд преступлений были увеличены.

Осенью 1926 года Бендер был осужден. Шесть месяцев спустя вышел на свободу.

Ему вынесли приговор, когда еще действовал первый советский УК – в редакции 1922 года. Если бы уже вступил в силу новый, то срок увеличился б вдвое.

Новый УК вступил в силу на территории РСФСР с 1 января 1927 года. Прежний же еще действовал на Украине и в других республиках.

Местные УК, аналогичные российскому, должны были вступить в силу с 1 июля 1927 года. Именно это подразумевалось шуткой Бендера: компаньонам, приехавшим в Москву, где по отношению к мошенникам применялись меры гораздо более строгие, чем на Украине, надлежало соблюдать осторожность. Цена ошибки выросла не менее, чем вдвое".

А вот с чего Бендер начал бы в "лихие 90-е":

"Тогда Остап извлек из тайников своего походного пиджака колоду карт и, засев у дороги при выезде из города, затеял игру в три карты. Рядом с ним стоял проинструктированный Ипполит Матвеевич, который должен был играть роль восторженного зрителя, удивленного легкостью выигрыша. Позади друзей в облаках рисовались горные кряжи и снежные пики.

– Красненькая выиграет, черненькая проиграет! – кричал Остап.

Перед собравшейся толпой соплеменных гор, ингушей и осетинов в войлочных шляпах Остап бросал рубашками вверх три карты, из которых одна была красной масти и две – черной. Любому гражданину предлагалось поставить на красненькую карту любую ставку. Угадавшему Остап брался уплатить на месте.

– Красненькая выиграет, черненькая проиграет! Заметил – ставь! Угадал – деньги забирай!

Горцев тешила простота игры и легкость выигрыша. Красная карта на глазах у всех ложилась направо или налево и не было никакого труда угадать, куда она легла.

Зрители постепенно стали втягиваться в игру, и Остап для блезира уже проиграл копеек сорок. К толпе присоединился всадник в коричневой черкеске, в рыжей барашковой шапочке и с обычным кинжалом на впалом животе.

– Красненькая выиграет, черненькая проиграет! – запел Остап, подозревая наживу. – Заметил – ставь! Угадал – деньги забирай!

Остап сделал несколько пассов и метнул карты.

– Вот она! – крикнул всадник, соскакивая с лошади. – Вон красненькая! Я хорошо заметил!

– Ставь деньги, кацо, если заметил, – сказал Остап.

– Проиграешь! – сказал горец.

– Ничего. Проиграю – деньги заплачу, – ответил Остап.

– Десять рублей ставлю.

– Поставь деньги.

Горец распахнул полы черкески и вынул порыжелый кошель.

– Вот красненькая! Я хорошо видел.

Игрок приподнял карту. Карта была черная.

– Еще карточку? – спросил Остап, пряча выигрыш.

– Бросай.

Остап метнул.

Горец проиграл еще двадцать рублей. Потом еще тридцать. Горец во что бы то ни стало решил отыграться. Всадник пошел на весь проигрыш. Остап, давно не тренировавшийся в три карточки и утративший былую квалификацию, передернул на этот раз весьма неудачно.

– Отдай деньги! – крикнул горец.

– Что?! – закричал Остап. – Люди видели! Никакого мошенства!

– Люди видели, не видели – их дело. Я видел, ты карту менял, вместо красненькой черненькую клал! Давай деньги назад!

С этими словами горец подступил к Остапу. Великий комбинатор стойко перенес первый удар по голове и дал ошеломляющую сдачу. Тогда на Остапа набросилась вся толпа. Ипполит Матвеевич убежал в город. Вспыльчивые ингуши били Остапа недолго. Они остыли так же быстро, как остывает ночью горный воздух. Через десять минут горец с отвоеванными общественными деньгами возвращался в свой аул, толпа возвратилась к будничным своим делам, а Остап, элегантно и далеко сплевывая кровь, сочившуюся из разбитой десны, поковылял на соединение с Ипполитом Матвеевичем".

Ну и стоит добавить, перечитав ещё и "Золотого телёнка", понял, что Остап Бендер "Двенадцати стульев" и Остап Бендер "Золотого телёнка" - это два совершенно разных персонажа. Первый - малопривлекательный уголовник. Второй - один из самых обаятельных и романтических художественных героев двадцатого века.

На картинке — скелет в саркофаге из позолоченного серебра. Фигурка ростом сантиметров десять, в палец взрослого человека, состоит из 167-ми деталей, каждая из которых движется в соответствии с человеческой анатомией. Саркофаг украшен тончайшими рельефами, изображающими жизнь по этапам от рождения до смерти.

Имя автора этого чуда Израиля Хацкелевича Рухомовского (1860-1936) едва знакомо даже многим из нынешних коллег, не говоря уже о широкой публике. А вот в конце XIX — начале XX века первейшего одесского ювелира знали далеко за пределами Российской империи.

Над скелетом Израиль Рухомовский трудился с 1892 по 1906 год, а купил его в конце концов Мойше Винницкий — один из королей преступного мира Одессы, больше знаменитый как Мишка-Япончик (1891-1919). Возможно, скелет, оказавшийся практически ровесником бандита, до конца его недолгой жизни настраивал на философский лад и напоминал Япончику о бренности сущего.

Международную славу Рухомовскому, как это часто бывает, сделал скандал.

В 1896 году Лувр приобрёл у одесских торговцев антиквариатом Гохманов за сумасшедшие 50,000 рублей золотую тиару древнего царя скифов Сайтаферна. Судя по затейливой надписи, грозный воин получил её в качестве выкупа от Совета и народа греческого города Ольвии в Причерноморье. Тиара была украшена мифологическими сценками, а работа выглядела настолько — в полном смысле слова! — ювелирной, что никому и в голову не пришло заподозрить подделку.

Сомнения в подлинности драгоценного украшения стали появляться спустя несколько лет. Сперва подали голос два-три видных эксперта, потом на авторство претендовал некий фальсификатор, которого схватила полиция... Всё встало на свои места, когда в 1903 году в Париж приехал Израиль Рухомовский и заявил, что тиару изготовил он. В подтверждение мастер привёз эскизы, технологические чертежи, формы для отливки деталей — и предложил по памяти собственноручно повторить при экспертах любой тончайший элемент изделия.

Никому не пришло в голову обвинить Израиля Хацкелевича в мошенничестве, ведь он не торговал тиарой и не выдавал её за древность: ювелир лишь выполнил заказ Гохманов и совершенно официально получил за работу 1,800 рублей (меньше 4% продажной цены). Французы, потрясённые искусством Рухомовского, пригласили его участвовать в Салоне декоративных искусств и наградили золотой медалью.

После 1917 года ювелир снова оказался во Франции уже как эмигрант и умер в Париже в 1936 году. Тиару, несмотря на её происхождение, продолжают экспонировать в Лувре — настолько она хороша. А золотой скелет, раньше принадлежавший Мишке-Япончику, снова сменил владельца. В 2013 году на торгах аукциона "Сотбис" его купили за 365,000 долларов.

...поскольку это всё же две разных ипостаси одного и того же человека, российского предшественника доктора Джекила и мистера Хайда. Михаил Салтыков — государственный чиновник генеральского ранга, вице-губернатор и даже и.о. губернатора, который исправно поставлял уникальный аналитический и фактический материал блестящему литератору Н.Щедрину.

Если российские писатели, чья тема — маленький человек, вышли из гоголевской "Шинели" (готов это допустить), то все писавшие и пишущие на тему общества продолжают дело Салтыкова-Щедрина, хотят они того или нет, знают они о том или нет; и мало кому удаётся хотя бы приблизиться к уровню, который задан им полтораста лет назад.

Вот, скажем, "Ташкентцы приготовительного класса", сочинение Н.Щедрина. Изменить год, изменить кое-какие имена на сегодняшние — и пожалте в свежие российские новости 🙂

Никто не мог сказать определительно, каким образом Порфирий Велентьев сделался финансистом. Правда, что ещё в 1853 году, пользуясь военными обстоятельствами того времени, он уже написал проект под названием: «Дешевейший способ продовольствия армии и флотов!! или Колбаса из еловых шишек с примесью никуда не годных мясных обрезков!!», в котором, описывая питательность и долгосохраняемость изобретённого им продукта, требовал, чтобы ему отвели до ста тысяч десятин земли в плодороднейшей полосе России для устройства громадных размеров колбасной фабрики, взамен же того предлагал снабжать армию и флот изумительнейшею колбасою по баснословно дешёвым ценам. Но, увы! тогда время для проектов было тугое, и хотя некоторые помощники столоначальников того ведомства, в котором служил Велентьев, соглашались, что «хорошо бы, брат, разом этакой кус урвать», однако в высших сферах никто Порфирия за финансиста не признал и проектом его не соблазнился.
<...>
Наконец наступил 1857 год, который всем открыл глаза. Это был год, в который впервые покачнулось пресловутое русское единомыслие и уступило место не менее пресловутому русскому галдению. Это был год, когда выпорхнули целые рои либералов-пенкоснимателей и принялись усиленно нюхать, чем пахнет. Это был год, когда не было той скорбной головы, которая не попыталась бы хоть слегка поковырять в недрах русской земли, добродушно смешивая последнюю с русской казною.
<...>
Одним словом, русский гений воспрянул...
Но как ни грандиозны были проекты об организации грибной промышленности, об открытии рынков для сбыта русского тряпья и проч. — они представлялись ребяческим лепетом в сравнении с проектом, который созрел в голове Велентьева. Те проекты были простые более или менее увесистые булыжники; Велентьев же вдруг извлёк целую глыбу и поднес её изумленной публике. Проект его был озаглавлен так: «О предоставлении коллежскому советнику Порфирию Менандрову Велентьеву в товариществе с вильманстрандским первостатейным купцом Василием Вонифатьевым Поротоуховым в беспошлинную двадцатилетнюю эксплуатацию всех принадлежащих казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления»… Перед величием этой концессии все сомнения относительно финансовых способностей Порфирия немедленно рассеялись. Все те, которые дотоле смотрели на Велентьева как на исполненную финансового бреда голову, должны были умолкнуть. Столоначальники и начальники отделений, встречаясь на Подьяческой, в восторге поздравляли друг друга с обретением истинного финансового человека минуты.
<...>
Таким образом, на нашем общественном горизонте одновременно появилось два финансовых светила. Другое, более слабонервное общество не выдержало бы, но мы выдержали. Велентьев и Поротоухов пошли в ход. Железными когтями вцепились они в недра русской земли и копаются в них доднесь, волнуя воображение россиян перспективами неслыханных барышей и обещанием каких-то сокровищ, до которых нужно только докопаться, чтобы посрамить остальную Европу.
Но общественное мнение, справедливо угадав в Велентьеве и Поротоухове людей, отвечавших потребностям минуты, всё-таки не совсем правильно взглянуло на те условия, в силу которых они появились на арене общественной деятельности не в качестве прохвостов, какими бы им надлежало быть, но окружённые ореолом авторитетности. Оно увидело в них баловней фортуны, гениальных самоучек, в которых идея о всеобщем ограблении явилась как плод внезапного откровения. Это было заблуждение. Не с неба свалилась к этим людям почётная роль финансовых воротил русской земли, а пришла издалека. Над ними прошло целое воспитание, вследствие которого они так же естественно развились в финансистов самоновейшего фасона, как Миша Нагорнов — в неусыпного служителя Фемиды, а Коля Персианов — в администратора высшей школы.

Иллюстрация — непопулярная картина Ивана Айвазовского "Раздача американского продовольствия во время голода в России", 1892 год. До этого позора Михаил Евграфович Салтыков, также известный как Н.Щедрин, немного не дожил: он родился в 1826 и умер в 1889. Художника за картину гнобили — тем более, картин было несколько. Припомнили, что не очень-то он русский, а на самом деле армянин Ованес Айвазов, и ещё много чего, тоже как будто сегодня дело было. В результате картины о том, как Америка в трудную минуту помогла России, были подарены Айвазовским американцам. И, кстати, Россия точно так же помогала Америке, когда схожие проблемы были там. Но пОтреотам — ни сто пятьдесят лет назад, ни сто, ни пятьдесят, ни сейчас — это не интересно.