О САЛТЫКОВЕ и ЩЕДРИНЕ
...поскольку это всё же две разных ипостаси одного и того же человека, российского предшественника доктора Джекила и мистера Хайда. Михаил Салтыков — государственный чиновник генеральского ранга, вице-губернатор и даже и.о. губернатора, который исправно поставлял уникальный аналитический и фактический материал блестящему литератору Н.Щедрину.
Если российские писатели, чья тема — маленький человек, вышли из гоголевской "Шинели" (готов это допустить), то все писавшие и пишущие на тему общества продолжают дело Салтыкова-Щедрина, хотят они того или нет, знают они о том или нет; и мало кому удаётся хотя бы приблизиться к уровню, который задан им полтораста лет назад.
Вот, скажем, "Ташкентцы приготовительного класса", сочинение Н.Щедрина. Изменить год, изменить кое-какие имена на сегодняшние — и пожалте в свежие российские новости 🙂
Никто не мог сказать определительно, каким образом Порфирий Велентьев сделался финансистом. Правда, что ещё в 1853 году, пользуясь военными обстоятельствами того времени, он уже написал проект под названием: «Дешевейший способ продовольствия армии и флотов!! или Колбаса из еловых шишек с примесью никуда не годных мясных обрезков!!», в котором, описывая питательность и долгосохраняемость изобретённого им продукта, требовал, чтобы ему отвели до ста тысяч десятин земли в плодороднейшей полосе России для устройства громадных размеров колбасной фабрики, взамен же того предлагал снабжать армию и флот изумительнейшею колбасою по баснословно дешёвым ценам. Но, увы! тогда время для проектов было тугое, и хотя некоторые помощники столоначальников того ведомства, в котором служил Велентьев, соглашались, что «хорошо бы, брат, разом этакой кус урвать», однако в высших сферах никто Порфирия за финансиста не признал и проектом его не соблазнился.
<...>
Наконец наступил 1857 год, который всем открыл глаза. Это был год, в который впервые покачнулось пресловутое русское единомыслие и уступило место не менее пресловутому русскому галдению. Это был год, когда выпорхнули целые рои либералов-пенкоснимателей и принялись усиленно нюхать, чем пахнет. Это был год, когда не было той скорбной головы, которая не попыталась бы хоть слегка поковырять в недрах русской земли, добродушно смешивая последнюю с русской казною.
<...>
Одним словом, русский гений воспрянул...
Но как ни грандиозны были проекты об организации грибной промышленности, об открытии рынков для сбыта русского тряпья и проч. — они представлялись ребяческим лепетом в сравнении с проектом, который созрел в голове Велентьева. Те проекты были простые более или менее увесистые булыжники; Велентьев же вдруг извлёк целую глыбу и поднес её изумленной публике. Проект его был озаглавлен так: «О предоставлении коллежскому советнику Порфирию Менандрову Велентьеву в товариществе с вильманстрандским первостатейным купцом Василием Вонифатьевым Поротоуховым в беспошлинную двадцатилетнюю эксплуатацию всех принадлежащих казне лесов для непременного оных, в течение двадцати лет, истребления»… Перед величием этой концессии все сомнения относительно финансовых способностей Порфирия немедленно рассеялись. Все те, которые дотоле смотрели на Велентьева как на исполненную финансового бреда голову, должны были умолкнуть. Столоначальники и начальники отделений, встречаясь на Подьяческой, в восторге поздравляли друг друга с обретением истинного финансового человека минуты.
<...>
Таким образом, на нашем общественном горизонте одновременно появилось два финансовых светила. Другое, более слабонервное общество не выдержало бы, но мы выдержали. Велентьев и Поротоухов пошли в ход. Железными когтями вцепились они в недра русской земли и копаются в них доднесь, волнуя воображение россиян перспективами неслыханных барышей и обещанием каких-то сокровищ, до которых нужно только докопаться, чтобы посрамить остальную Европу.
Но общественное мнение, справедливо угадав в Велентьеве и Поротоухове людей, отвечавших потребностям минуты, всё-таки не совсем правильно взглянуло на те условия, в силу которых они появились на арене общественной деятельности не в качестве прохвостов, какими бы им надлежало быть, но окружённые ореолом авторитетности. Оно увидело в них баловней фортуны, гениальных самоучек, в которых идея о всеобщем ограблении явилась как плод внезапного откровения. Это было заблуждение. Не с неба свалилась к этим людям почётная роль финансовых воротил русской земли, а пришла издалека. Над ними прошло целое воспитание, вследствие которого они так же естественно развились в финансистов самоновейшего фасона, как Миша Нагорнов — в неусыпного служителя Фемиды, а Коля Персианов — в администратора высшей школы.
Иллюстрация — непопулярная картина Ивана Айвазовского "Раздача американского продовольствия во время голода в России", 1892 год. До этого позора Михаил Евграфович Салтыков, также известный как Н.Щедрин, немного не дожил: он родился в 1826 и умер в 1889. Художника за картину гнобили — тем более, картин было несколько. Припомнили, что не очень-то он русский, а на самом деле армянин Ованес Айвазов, и ещё много чего, тоже как будто сегодня дело было. В результате картины о том, как Америка в трудную минуту помогла России, были подарены Айвазовским американцам. И, кстати, Россия точно так же помогала Америке, когда схожие проблемы были там. Но пОтреотам — ни сто пятьдесят лет назад, ни сто, ни пятьдесят, ни сейчас — это не интересно.
