- Что, позвольте полюбопытствовать, вас так вдохновило? – уточнил мужчина в очках с верхней полки.
- Так она самая и есть, красота! – с готовностью подтвердил дед. – Раньше ведь как оно было? Ни белья тебе чистого, ни туалета, ни розетки. Окна и те забиты наглухо, в духоте езди. А сейчас вон как, красота! Кондиционер дует, хоть и вовсе окна не открывай, а публика пошла-первый сорт! Не то, что раньше, одни колхозники неумытые.
Дама с нижней полки криво усмехнулась.
- И чем же вам колхозники не угодили? Не уважаете рабочий класс? Странно, вроде взрослый человек, при Союзе жили, а трудовой народ не уважаете!
- Ииии, милая! Уважаю, истинный крест уважаю, да только с колхозниками ехать никакой мочи нет. Как в Москву выберутся, так половину ГУМа скупают, а то и курей с собой везут племенных. Колбасу… Представляете? Колбасу! С живыми курями! Во что превращается колбаса после трех дней пути без кондиционера? Да по жаре этак +32? - назидательно пояснил дед
- Вареная или сырокопченая? – снова уточнил мужчина в очках – Помню, я вез как-то сырокопченую в Новосибирск… Мама маслом ее подсолнечным смазала и в пергамент! Довез, в целости и сохранности. Правда, вот вкус от масла не очень был…
- Прямо живых курей? – не выдержал парень в камуфляже. – Да быть не может! Курей кормить два раза в день надо, походить на воле. А то они расклевывать начинают себя и других. У нас куры были, я за ними ходил. Знаю. Не может быть!
- Еще как может. Курица- птица живучая и хитрая. Хоть и глупая. Ее можно хоть сутки не кормить, главное поить. А воды-то залейся у нас в Союзе было. Это сейчас малюсенька бутылочка денег стоит, а тогда…Все народное было, все богатства! – торжественно сказал дед
Попутчики помолчали. Устыдилась своей нападки дама с нижней полки. Выходило, что дед прав, и вовсе колхозников не презирал, а наоборот страной гордился, но личный комфорт уважал. И тем не менее, разговор завязывался.
- Да…- вздохнул мужчина в очках, вспоминавший про колбасу и Новосибирск. – Хорошие времена были. Люди другие были, душевные. Раньше вот разве ж за полки был скандал? А сейчас одна грызня, деньги делят, я, мол, вам уступлю, а вы мне за это верните переплату. Стыдно. По-человечески надо, я так думаю.
- За полку вам отдельное мерси. – выразительно посмотрела на него дама снизу. – Очень вам благодарна, ужасно не люблю ездить в поезде, боюсь во сне упасть с полки. И тут, как назло, ни одного билета. А мне в Ставрополь, к отцу СРОЧНО надо.
- И мне надо, к мамке. Контракт закончился, домой хочу, соскучился. Мамка у меня в Новочеркасске и брательник. – разоткровенничался парень в камуфляже. Он спрыгнул с полки и протянул деду руку. – Меня Валера зовут.
- Серафим Тимофеевич. – представился дед. – Но обычно кличут Патефоныч.
- Патефоныч? – удивилась дама. - Почему?
- Больно музыку люблю и байки разные. – пояснил дед
- А я Наталья Петровна. – сообщила дама и посмотрела на мужчину в очках.
- Игорь Сергеевич. – спустился вниз он и присел рядом с Натальей Петровной. – Серафим Тимофеевич, может вы сыграете что-нибудь?
- Хех, играть-то поздновато будет, а вот байки порассказать –послушать самое оно. – подмигнул дед и протер блестящую лысину платком. - У каждого человека, если покопаться, всегда найдется хоть одна, а самая что ни на есть небывалая история. Да такая, что никто в нее не верит. Ну, признавайтесь, есть такие?
И он обвел горящими от нетерпения глазами попутчиков.
- Есть! – воскликнул он –Вижу, что есть! А это самое святое дело, хорошую байку рассказать, слушателей потешить и себя показать. Со сказочников и скоморохов и в аду спроса нет!
- А вы, Серафим Тимофеевич, стало быть и в ад верите? – усмехнулся Игорь Сергеевич.
- И правда, только что про Союз нам говорили, а теперь про ад. – подтвердила Наталья Петровна.
- Конечно верю, как не верить! - пожал плечами дед. – Кто черта своими глазами видел, в ад не может не верить. И вообще, какой русский человек в черта не верит? А уж как при Союзе плевались через плечо и божились, даже и говорить не стоит. Чаще черта поминали, чем товарища Сталина, ей Богу не вру.
- А вы, значит, самого черта видели? – уточнил Валера
- Видел, врать не буду. Не только видел, но и в карты с ним играл. – скромно ответил дед.
- Вот это ДА! – изумился Валера. – Расскажите!
Дед откашлялся, радуясь произведенному эффекту.
- Стало быть, я тогда первый начинаю? Тогда слушайте.
«Как Серафим Тимофеевич Трофимов по прозвищу Патефоныч с Чертом в карты играл и что из этого вышло»
Сам-то я из деревни из-под Рязани. Фатьяновка, да вы и не слышали о такой. Мы все рязанские Трофимовы оттуда. Дед мой, Егор Егорыч и отец Тимофей Егорыч кузнецами были. Первыми на всю округу. А про кузнецов –то что в народе говорят? Что навроде колдунов они. С огнем дело имеют и тайны железные знают. Да и с самим чертом якшаются.
Нас в семье 12 детей народилось, да только в живых до взрослого возраста всего четверо и осталось. То холера, то дизентерия. А сестричек Надюшку да Настену кикимора унесла. Так в деревне говорили. С вечера был младенец жив-здоров, а поутру глядь, а в колыбели уж холодный лежит. Так мы с братьями вчетвером и остались. Братья мои все в отцову да дедову породу пошли, крепкие да здоровые, как медведи, брат старший Сашка в 14 годков кочергу согнуть мог. А я вот, сами видите, ростом и статью не удался. Так гриб-боровик, руки-ноги короткие, от земли и не видно. С самого начала понятно было, что к кузнечному делу не годен, силушки нет. Ну, и приставили меня по малолетству к стаду, в подпаски к деду Онфиму. Сам-то дед глухой был да подслеповатый, но коров четко соблюдал, за все годы только раз у него корова отбилась без следа. А меня, стало быть, на смену ему. Мне же эти коровьи дела без интересу были. Мне бы в кузницу, если уж не самому ковать, так хоть на огонь посмотреть, да больно уж хотелось тайны железные узнать. Сколько раз отец меня за уши драл, что пост свой у коров оставлял, а все без толку. Вы уж заскучали, как я вижу, а вот сейчас о том самом, о чем я сначала говорил.
Бывают в летнюю пору такие дни, что носа из дома не высунешь. Жарища-не продохнуть, а на улице и вовсе, хуже, чем бане. Жару глотнешь, так насилу отдышишься. Около полудня мы с дедом Онфимом с коровами в тенёк скрылись, в рощицу березовую, у канавы. Дед уж подремывать начал, а я вижу, у кузницы нашей на краю села всадник стоит. А в кузнице- то нет никого. По такой жаре работать там ну никак невозможно. Я смотрю, а всадник не уезжает, топчется у ворот. Видно, что важный и сердитый. Да и дело у него, видать, срочное. Я бочком, бочком от деда в сторону кузни канавой пополз, а как убедился, что дед не видит, так и припустил по полю бегом.
Прибежал. Ох и страшен тот всадник был. Худющий, как смерть, лицом подвижный, губы тонкие, аж зубищи видать, а нос крючком. Весь в черном по такой-то жарище. А конь! Боже мой! Таких коней я и в жизни не видывал! Громадный, длинноногий, шея круто изогнута, грива вся в косы заплетенная, до самой земли, хвостище такой же, глазищи с мой кулак, сливовые, блестящие а по морде тоненькая полоса белая бежит и между ушей полумесяцем заканчивается. Наши деревенские рабочие лошаденки и вовсе коровенками рядом с ним смотрятся.
- Что это у вас кузнеца закрыта? Кузнец где? Коня подковать требуется! – говорит всадник, брови хмурит, а зубами скалится. Зубы желтые, а крепкие, видно.
- Так зной ведь, работать невмочь. – говорю, а сам на коня поглядываю. Ну какой ведь конь, аж зубы сводит от удовольствия на такого смотреть!
- Ничего не знаю, зови кузнеца, ковать коня надо! – свое талдычит.
Побежал я за отцом и дедом, они как про черного всадника услышали, так с сена и попадали. Прибежали, за работу взялись. А всадник у дверей похаживает, в кузницу не заходит. И я стою, на коня таращусь.
-Скучно мне- говорит. – Играешь ли ты, малец на дудочке?
А я хоть в подпасках ходил, играть не умел.
- Плохо, - говорит всадник. Полез в седельную сумку и достает гармошку. – На, играй.
- Не умею я, в руках ее раньше не держал. – отнекиваюсь я.
А тот смеется, голову запрокинул:
- Ничего, играй, пальцы сами поймут.
Тут еще и отец из кузни на меня рыкнул:
- Играй, Серафимка, кому сказано.
Делать нечего, беру гармошку, растягиваю, а руки как пошли сами. Перебирают и перебирают. И Камаринского, и Барыню. Стою, играю, не живой, ни мертвый, а пальцы будто чужие. Так и играл, пока батя с дедом коня чудного не подковали и наружу не вывели.
Всадник всего коня обсмотерл, как положено, за косяк кузни ломаный гвоздь из старой подковы засунул. Подошел ко мне, в глаза посмотрел близко-близко так и говорит:
- Уважил, хорошо играл. Молодец. Не забудь урок, еще встретимся.
На коня вскочил и ищи ветра в поле.
Я к отцу, что это, кто это, как так?
Отец подзатыльник дал легко и молчать приказал. А дед потом и сказал, что сам черт это был, раз работой доволен остался, дар свой оставил, это гвоздь значит, не страшна теперь нашей семье никакая напасть.
А потом война была. И отец, и братья на фронте. Из мужиков я да дед Егор. Ему тогда восьмидесятый год шел. В ноябре сорок первого немцы до нас дошли. Чего говорить, зверствовали страшно. А тут еще и морозы грянули. Такие морозы напали, что даже столетняя бабка Мануйлиха не помнила на нашей земле таких. А к декабрю появились у нас особые группы. Говорили, что ищут на Рязанской земле какие-то тайные клады, что сам ихний фюрер приказал хоть в лепешку разбиться, но найти. Расквартировались, значит немцы эти в доме попа Василия, который с началом войны еще помер. Дом у него самый крепкий во всей деревне был. Но эти немцы, надо вам сказать, не хулиганили, и вообще в деревне их и не видели особо. С утра как уезжали куда-то в поля-леса, так к вечеру только и появлялись. Уж чего они там по зиме делали, кто ж их ведает, один ихний фашистский фюрер может только.
И вот вечером вернулись в один день да не одни, с гостем. Мать с перекошенным лицом в дом забежала, говорит:
- Серафимушка, бери гармонь да иди в поповский дом. Офицеры музыку требуют.
А надо вам сказать, что с того самого летнего дня навострился я знатно на гармони играть. Какую музыку не услышу, так сразу руки сами начинают играть. Ходил по двору так солдат один, Франц, песню свою, немецкую насвистывал, я подхватил и так это немцам понравилось, что завсегда они меня к себе звали, немецкие песни играть. Но не обижали. Хлеба, тушенки, шоколаду вдоволь давали. На этих немецких продуктах, что я приносил полдеревни детей и стариков в ту зиму выжили.
Вот схватил я гармонь, шапку, да и пошел к поповскому дом. А там уж дым коромыслом. Гуляют, значит. Оберштумбаннфюрер Рихтер, что главный у них был, в расстегнутом мундире сидит, а рядом с ним… Ох, ты ж, Боже мой, у меня сердце в пятки ушло! Рядом тот самый черный всадник, скалится желтыми зубами, сияет зализанными волосами, а на нем мундир новенький немецкий и погоны горят.
- А, мальшик, шпиль, давай, играй. – помахал мне Франц, который по- русски говорил.
- Чего играть? – говорю, а у самого со лба так и катится пот. Крупный такой, горохом.
Я им и Дойче золдатен, и Розамунду, и Лили Марлен аж по три раза играл. А этот старый мой знакомец сидит недовольный. Тут оберштумбаннфюрер Рихтер Франца подзывает, чтоб переводил и говорил:
- Мальчик, скучные песни ты играешь, господин генерал-майор скучает
Я растерялся, в красный угол смотрю, где у попа иконы висят, и говорю:
- Так вы напойте, чего играть, я подхвачу.
Черный услышал, подошел, рассмеялся и говорит мне на ухо:
- Молодец, хорошо урок запомнил. А в ты в карты играть умеешь?
Сам я карт-то в руках не держал, да по правде сказать и не видел особо, только у немцев и один раз у цыган, что табором на соседнем поле стояли.
- Нет, господин генерал, не умею. – отвечаю.
Тот рассмеялся, вытащил из кармана колоду и мне сует:
- Бери, - говорит- пальцы сами поймут.
Я опять не жив, не мертв, теперь-то знаю, с кем дело имею. Этот господин пострашнее немцев будет. Как уважить-то его?
А он уж за столом сидит, ром ямайский опрокидывает, шоколадом закусывает и с Рихтером по – немецки балакает.
Тут Франц и другие стол освобождать начали, закуску сдвигать, а знакомец мой рукой машет, мол, иди сюда, за стол. Я не негнущихся ногах к столу, плюхнулся, шапку стянул.
- Мешай. – командует Рихтер.
Я колоду распечатал, мешать начал. И так ловко у меня получается, сам диву даюсь. Начал раздавать, а сам и названий не знаю. Это уж я потом, когда вырос понял, что в ту ночь в преферанс играли. Мой знакомец, назвавшийся генерал-майором взялся результаты в пульке записывать. И подзадоривал Рихтера, чтоб ставил побольше. Тот ставил сперва деньги, часы, медальон фамильный, серебряный с портретом, а под конец взял и поставил ящик какой-то, который они откуда-то из леса притащили.
В общем, в тот раз играл я, себя не помня, а выиграл все равно генерал-майор. Он и часы Рихтеровы, и медальон, и деньги с ящиком забрал. Распрощался и был таков. А мне на прощание снова наказ дал:
- Уважил, хорошо играл. Молодец. Не забудь урок, еще встретимся.
И карту одну из той колоды мне за отворот шапки воткнут. Короля пикового.
Рихтер на утро как проспался и пропажу ящика обнаружил, так сразу же и застрелился, а немцы его сами разбежались. Видать очень ценный тот ящик был, не мог он командованию своему признаться, что фюреровы ценности продул в карты вот так запросто. А деревня наша и достояла до конца войны, больше ее немцы не трогали. А отец и братья все живые и целые с войны вернулись, не соврал дед, уберег нас чертов дар»
Серафим Тимофеевич поерзал на полке и вытер блестевшую лысину большим платком в цветочек.
- А дальше? – спросила Наталья Петровна с нетерпением
- Что дальше? – будто бы не понял дед
- Ну он же сказал, что встретимся еще.
- Ха, - рассмеялся дед. – не встретились пока, хожу вот, по земле, на гармони играю, в картишки иногда. Байки рассказываю, слушаю, собираю. Скоморошу понемногу. Сказано же, со сказочников и скоморохов в аду спроса нет.