Разбираемся — что это было на самом деле.

Что такое «Дуга»?

Официальное название объекта — «Дуга-1», и он был частью огромной системы раннего предупреждения о возможном ядерном ударе из США.
По сути — это гигантский радар, способный обнаруживать межконтинентальные баллистические ракеты на старте, ещё до того, как они достигли территории СССР.

И звучит это вполне логично: 1970–1980-е — это разгар Холодной войны. США и СССР постоянно держат пальцы на красной кнопке, и любая секунда оповещения могла означать спасение миллионов.

Размеры и масштабы

Когда ты видишь это сооружение впервые — у тебя пропадает дар речи.

Высота — около 150 метров

Длина — почти 700 метров

Масса — тысячи тонн металла

Всё это — на сваях посреди леса, без окон, без жизней — просто гигантская конструкция, напоминающая то ли антенну, то ли забор для титанов.

На фото и видео она выглядит почти как нечто внеземное.
Некоторые даже шутят: «Это не радар, это лестница для пришельцев».

Жужжалка с короткими волнами

Радар работал в коротковолновом диапазоне и имел одну любопытную особенность.
Он издавал характерный монотонный "тук-тук-тук" в эфире, и радиолюбители по всему миру стали называть его "Русским дятлом" (The Russian Woodpecker).

Сигнал был настолько мощным, что пробивал даже через экраны телевизоров и радиоприёмники в США, Европе и Азии.
Многие считали, что это глушение, психотронное оружие, или даже сигнал для контроля сознания.

Заговоры и теории

Конечно, вокруг такого загадочного объекта быстро разросся лес мифов:

Что Дуга — это не радар, а система управления климатом

Что она способна подавлять электронику врага

Что она может облучать население невидимыми волнами

Или даже: что она — часть секретного контакта с внеземной цивилизацией

В реальности всё прозаичнее, но не менее впечатляюще: это была реальная попытка создать систему всевидящего ока, способную увидеть ядерный удар ещё до того, как он покинет Штаты.

Секретный статус и маскировка

На советских картах объект вообще не обозначался.
Вместо радара — на бумаге значился лагерь по подготовке пионеров.
Въезд туда был ограничен, охрана — как в зоне особого режима. Даже многие военные не знали, что именно там построено.

А рядом находился небольшой городок Чернобыль-2, где жили сотрудники комплекса с семьями.
С виду — обычный советский посёлок. А по факту — город-призрак, обслуживающий тех, кто слушал эфир в поисках старта ракеты.

Роковая дата — 1986 год

Когда случилась Чернобыльская катастрофа, радар оказался в зоне заражения.
И хотя он сам не был повреждён, его персонал эвакуировали, а проект заморозили.

На восстановление ушли бы огромные деньги, а в 90-е СССР и так разваливался.
Так самый амбициозный радар страны оказался брошен, словно кадр из антиутопии.

Что осталось сегодня?

Сегодня «Дуга» — это гигантская мёртвая конструкция, ржавеющая в лесах рядом с саркофагом ЧАЭС.
На фоне разрушенной атомной станции она выглядит особенно символично — как памятник эпохе, когда человечество больше боялось друг друга, чем радиации.

Туристы, попадающие туда в рамках экскурсий, часто говорят:
«Это как попасть в декорации фильма про конец света. Всё огромное, тихое, заросшее... и будто живёт своей жизнью».

Поп-культура

Объект появился в фильмах, играх и сериалах:

В документалке The Russian Woodpecker (о теоретической связи между Дугой и катастрофой на ЧАЭС)

В игре Call of Duty: Black Ops Cold War

И, конечно, в серии сталкерских историй о Зоне

Она стала новым Чернобылем для мифов — менее известным, но не менее таинственным.

Почему важно помнить об этом?

«Дуга» — не просто странная антенна.
Это — символ времени, когда наука и страх шагали рука об руку.
Когда государства строили колоссы не ради связи, а ради предупреждения об апокалипсисе.

И если подумать: всё это — всего лишь ради возможности "услышать" старт ядерной ракеты...

Подобнее тут

1. Летом 1991 года я получил очередной диплом и стал "дваждывысшеобразованным" человеком. Сейчас мне сиё кажется смешным, но на тот момент я этим всерьёз гордился и хвастался напропалую.

В молодости нам кажется, что мы знаем всё на свете, способны свернуть горы и в советчиках не нуждаемся, считая, что чужой опыт это не про нас. Поэтому сразу по получении второго высшего образования, я, будучи абсолютно уверен в том, что являюсь самым умным в этой стране, решил заняться чем-нибудь высокодоходным, наивно поверив в модные на тот момент идеи перестройки и ускорения. Для осуществления идеи по быстрому обогащению я без сожалений уволился из ТОРГа и намеревался влиться в набирающее силу кооперативное движение.

Вот только оказалось, что у судьбы были на этот счёт совсем иные планы.

Мой жизнерадостный трёп о "колоссальных" познаниях в экономике, понимании процессов и перспектив вполне ожидаемо достиг заинтересованных ушей и я был приглашён в горадминистрацию, где получил необычное предложение. Оказалось, что городские чиновники, проявив инициативу, создали фонд социальной защиты населения. Благословила на подвиг их сама мадам Панфилова, приехавшая на его торжественное открытие.

Идея была проста как валенок - слуги народа собирались "доить" городские предприятия, а собранные средства предполагали использовать для поддержки социально неблагополучных слоёв населения. Вот только при осуществлении "гениального плана“ случилась небольшая проблемка - предприятия "доились" из рук вон плохо и могли предложить для поддержания инициативы только свою продукцию, но не деньги. Тема начала помаленьку издыхать и вот тогда они коллегиальным решением сподобились пригласить для претворения идеи в жизнь "выдающегося специалиста", т. е. меня.

Как известно, топ-менеджменту принято достойно платить, поэтому бюрократы "не поскупились" и предложили мне громкую должность директора по коммерции при фонде. Вот только оклада не предложили, заявив, что это унизительно для такого высококлассного специалиста.

На тот момент я был довольно самонадеянным персонажем, поэтому спорить с чиновниками не стал, согласившись работать за % с оборота бартерных сделок и заключённых контрактов. Городская власть поняла, что вытянула свой счастливый билет и подсчитывая в уме скорую прибыль, пообещала подпереть административным ресурсом, предоставить полную свободу и отсутствие контроля.

Это сейчас, когда стал значительно постарше и немного поумней, я понимаю, что ребята из горадминистрации просто воплощали очередную "инициативу на местах", следуя указаниям из Центра и им было в принципе пофиг, чем дело закончится. Ну а про меня скорее всего думали, что парень конечно типичный инициативный лох, но видимо помятуя о моём "торгашеском" прошлом, решили: "Более ушлого претендента нам всё равно не найти, пущай попробует".

2. В июне 1993 года я - достаточно заматеревший в боях за пополнение городского бюджета и уже получивший некоторый, пусть и недостаточно богатый опыт вымогательства в пользу бедных, решил заключить несколько бартерных сделок в Беларуси, имея твёрдое намерение обменять там Уральские трубы и прокат на сахар, ставший к тому времени в наших краях довольно дефицитным.

Одним прекрасным июньским утром я вошёл в прохладный зал нашего аэропорта "Кольцово" и не спеша направился к стойке регистрации пассажиров. Утряся все формальности и подтвердив симпатичным тётям в голубеньких мундирах, что точно намерен улететь и уже не передумаю, я попал в полосу отчуждения.

Обычно моё безошибочное чутьё за многие мили чувствует неприятности и опасность. Почему оно подвело в этот раз, я не знаю. Хотя явно стоило насторожиться, поскольку на рейс зарегистрировалось всего трое пассажиров. И знай я тогда, через что мне придётся пройти, то наверняка сдал билет и добирался до Минска хоть бы и попутной лошадью.

Я всегда очень боялся самолётов, и каждый раз решиться на полёт было для меня крайне непростым испытанием. Поэтому по версии всезнающей статистики самым безопасным транспортом я предпочитал не злоупотреблять и пользовался только в случае самой крайней необходимости. Не знаю, что тому было причиной. Возможно неприятие моим разумом того факта, что железные птицы не машут крыльями, а передвигаются в синем небе только за счёт пердячьей тяги. А может быть детская травма, которую я по словам родной мамы мог обрести в пятилетнем возрасте. Тогда Ил 18, на котором мы возвращались из Анапы, не хотел расстаться с мечтой о знойном юге и отказывался садиться в дождливом Свердловске битых три часа, что вполне ожидаемо вызвало у находившихся в салоне комфортабельного лайнера пассажиров некоторую озабоченность, выразившуюся в сдержанных воплях ужаса или покорным смирением перед злодейкой судьбой.

Первым звоночком о том, что через несколько минут меня ждёт одно из самых феерических приключений за прожитые на планете 27 лет, стало сообщение, что на борту самолёта, следующего в город-герой Минск, меня и ещё двух неудачников приветствует экипаж в составе … и командира экипажа, простого белорусского лётчика-космонавта Рабиновича, мастера спорта по затяжным прыжкам с парашютом в закрытых помещениях, героя всех известных конфликтов с НАТО, победившего в тысячах воздушных боёв весь цвет западной авиации досрочно. Когда экипаж представился, пожелал своим пассажирам приятного полёта и сообщил температуру за бортом, то спустя всего несколько секунд взревели двигатели и самолёт, включив форсаж, помчался по взлётной полосе.

Лётчик - космонавт Рабинович не разочаровал и наш Ту-134, забив на законы физики, взмыл в небо почти вертикально, сделал мёртвую петлю и заложив крутой вираж с перегрузкой минимум в 5 g, взял курс на капиталистический запад.

Спустя некоторое время, когда наш гордый лайнер встал на эшелон и то, что несколько минут назад могло запросто перекусить лом, несколько расслабилось, ко мне подсел один из попутчиков. Достал из сумки две бутылки коньяка и вытерев рукавом покрытое испариной бледное от пережитого лицо, предложил снять стресс. Я не возражал и добыв из недр литровую бутыль виски, спросил, с чего начнём.

Накатив по 200 грамм, мы с моим новым лучшим другом Славкой (пережитые вместе опасности быстро сближают людей) вспомнили и решили проведать нашего третьего попутчика - милую бабульку, возрастом лет под 1000 и предложили выпить за успешное завершение нашего путешествия. Бабушка была нам явно рада и не отказавшись от компании, хлопнула залпом 50 грамм виски, проигнорировав предложенную от всей души шоколадку. Потом заказала ещё 100 коньяка и попросив, если не жалко, оставить ей всю бутылку, отпустила нас восвояси. Далее весь полёт происходил в весёлой, непринуждённой обстановке и время до посадки в Минске прошло незаметно.

3. В столицу Беларуси я прибыл в 11.00 и в дрова.

Новый лучший друг Славка заселил меня, как он выразился, в лучшую из доступных гостиницу и свалил, пообещав вечером устроить обширную экскурсию по его любимым местам.

Я не возражал.

Прошло три дня. От знакомства с любимыми местами Славки немного ныла печень и много голова. Поэтому однажды утром я твёрдо заявил новому лучшему другу, что надо бы и делами заняться. Славка был не против, признавшись, что в него уже не лезет и гостеприимство его почти на исходе, а не тормозил он из-за боязни меня обидеть чёрствостью и равнодушием. Спустя час мы были на стоянке такси и переговорив с мужиками о том, чего ищем, нашли сведущего человека и выдвинулись на северо-запад, держа курс на Барановичи и Брест.

Два дня мы глотали пыль сельских дорог и успели нанести визиты в десяток колхозов и совхозов, производящих сахарный песок. Везде нам были рады и заинтересованы в долгосрочном сотрудничестве, но... как только вставал вопрос о том, кто первый будет отгружать продукцию для обмена, то переговоры заходили в тупик. И всё шло по избитому сценарию из книги Ильфа и Петрова:

- Деньги вперед.

- Утром - деньги, вечером – стулья!

- А можно утром стулья, вечером деньги?

- Можно, но деньги вперед!

Вот так, несолоно хлебавши, мы со Славкой вернулись в Минск и сели думать, как нам быть дальше. Ну а поломав головы над решением проблемы несколько часов, решили на неё просто забить и выдвинулись функционировать в модную дискотеку, где познакомились с двумя милыми девушками из провинции.

4. Мне везёт всегда. На этот раз удача уже в который раз опять была на моей стороне.

Одна из наших новых знакомых была родом из села, расположенного недалеко от Жабинки. Узнав о нашей беде, она предложила познакомить и поручиться за меня перед своим родным дядькой и по совместительству директором колхоза - миллионера, имеющего на балансе сахарный заводик.

Память не сохранила ни название того колхоза, ни фамилию его славного председателя и оставила только имя - Василий Иванович. Поэтому пусть он будет для нас В. И. Чапаевым, директором колхоза им. В. И. Чапаева, что, в принципе, вполне может соответствовать действительности.

Убранство кабинета и конторы Василия Ивановича поражало воображение и казалось, что тебя занесло в далёкое и славное прошлое или на съёмки фильма Ивана Пырьева "Кубанские казаки". Стены приемной и кабинета украшали десятки написанных маслом картин тематики "Ленин в Октябре" и „Bыполним пятилетку за неделю.“ В углах пылились бархатные переходящие знамёна победителей социалистического соревнования с вышитым золотом лозунгами. На столе у хозяина роскошного кабинета стояло в ряд шесть телефонов... как позже выяснилось, не работал ни один и за нужными для переговоров людьми гоняли секретаршу.

По причине, что мы со Славкой были не чужие и за нас поручились, договорились мы за полчаса. Ну а потом нас пригласили в баню и отметить будущее взаимовыгодное сотрудничество.

Уже далеко за полночь В. И. Чапаев, проникновенно глядя мне в глаза, попросил: "Вовка, ты мне как сын. Скинь батьке цену на 5%".

Ну что мне было ответить такому достойному человеку: "Василий Иванович, для вас всё, что угодно. Скину 6%!"

Праздновали мы с Василием Ивановичем три дня и три ночи. Поэтому, когда я вернулся в Минск и собрался в обратный путь, скидка для колхоза им. В. И. Чапаева составляла уже 20%.

5. Прошло две недели после того, как я вернулся из Беларуси. Я снова в аэропорту "Кольцово" и встречаю прибывающего с официальным визитом на Седой Урал В. И. Чапаева.

Не теряя времени даром, мы сразу поехали на трубный завод и стали комплектовать отгрузку. Вот только не всё пошло так, как хотелось. Василию Ивановичу одной самой необходимой ему трубы не дали, сославшись на дефицит. Председатель расстроился и приуныл. Пришлось мне идти к городским властям на поклон за письмом с просьбой предоставить необходимое железо вне очереди и потом долго убеждать директора завода пойти навстречу.

Всё получилось, и пока В. И. Чапаеву собирали вагоны в соответствии с пожеланиями, мы с ним упали в "синюю яму". Где события пошли по тому же вектору, что и в Беларуси.

Каждую заполночь, перед тем, как расстаться до следующей встречи, я проникновенно глядел в глаза Василию Ивановичу и спрашивал:" А правда ли, что я вам как сын? Сделайте скидку на сахар по-родственному. Пожалуйста."

Bы видимо уже догадались, что когда ушлому председателю на третий день его пребывания в России вручили товарно-транспортные и прочие необходимые документы на груз, то скидка на сахар была уже 21%.

Когда я провожал В. И Чапаева на родину, то, обнявшись на прощание, он сказал: "Эх Вовка. Ты, наверное, знаешь, что у нас есть поговорка "Когда хохол родился, еврей заплакал".Так вот после знакомства с тобой я точно знаю, что когда родился ты, рыдали оба".

Среди журналистских тем “Солидарности” есть те, которые редакция вместе с профактивистами ведет годами. Одна из них - что происходит с памятниками рабочим-фронтовикам на территориях обанкротившихся и проданных под снос московских предприятий. Как получилось, что имена, которые должны бережно передаваться следующим поколениям, предаются забвению?

Журналист “Солидарности” изучает судьбу заводских памятников на примере бывшего лидера промышленности Москвы - Кунцевской ткацко-отделочной фабрики - камвольного объединения “Октябрь”.

На фотографии аллея ведет к мемориальной плите из розового мрамора, где выбиты 65 фамилий погибших заводчан. В зеленом сквере вокруг заботливо расставлены скамейки, там могут отдохнуть ветераны, пришедшие вспомнить своих товарищей... Все это осталось на старых снимках. Теперь на месте фабричных корпусов и посаженных фронтовиками берез и лип - уходящие ввысь кирпичи многоэтажек. И без того недешевая в Москве, на западе столицы земля “золотая”. Плита розового мрамора сиротливо стоит под огораживающим стройку забором.

В горькой истории заводского памятника как в капле воды отразилась судьба многих подобных монументов. Восстановить события прошлого помогает председатель окружного совета Московской Федерации профсоюзов по ЗАО города Москвы Наталья Кондрушина.

ИЗ НЕМЕЦКОЙ ФАБРИКИ - К СОВЕТСКИМ ЭКСПЕРИМЕНТАМ

Чтобы понять, почему работники так остро восприняли снос памятника фронтовикам, надо понять, чем было для них родное предприятие. История Кунцевской фабрики начинается в 1898 году, когда немецкая купчиха София Сакс основала в подмосковном поселке Кунцево предприятие акционерного общества Московской шерстоткацкой мануфактуры. Со временем немецкие мастера создали здесь школу разработчиков новых тканей, что требовало развитых технологий и мастерства.

После революции фабрика была национализирована, разрослась и стала одной из лучших в стране. Образцово-показательная Кунцевская фабрика выпускала ткани для костюмов, в первую очередь мужских. 50% производства шло по государственным спецзаказам. Из этих тканей шили форму для офицеров и высшего командного состава, железнодорожников, прокуратуры, костюмы для дипломатов, белоснежные кители адмиралов, белые полувоенные костюмы руководителей страны.

Были известны на всю страну и уважаемы в мире чистошерстяные ткани: кунцевский “бостон”, “столичная” и доступный всем “московский шевиот”, которые идеально садились по фигуре. Фабрика увеличивала производство, богатела, развивала свою социальную сферу. Работать здесь было престижно, попасть сюда - нелегко.

СТАНКИ В ЧИСТОМ ПОЛЕ И НАРУШЕННАЯ “БРОНЬ”

Война изменила судьбы фабричных работников. Осенью 1941 года город Кунцево стал прифронтовым. Фабрику, как и остальные стратегические оборонные предприятия, эвакуировали - в Орск.

На фабрике действовала жесткая бронь, но многие рабочие уходили добровольцами. Они вступали в истребительные отряды и боролись с диверсантами. С первых дней войны набирали в “коммунистические” отряды коммунистов и комсомольцев, сразу отправлявшихся на фронт. В июле в Москве начали формировать дивизии народного ополчения. Позже в списке на памятнике Кунцевской фабрики учтут только добровольцев истребительных батальонов, влившихся потом в дивизию народного ополчения. Имен сотрудников, ушедших воевать в составе 3-й Коммунистической дивизии, на стеле нет. При подходе немцев документы уничтожали. Почти все дивизии погибли, и свидетелей, способных документально подтвердить фамилии участников, нет.

Когда в ноябре 1941 года оборудование фабрики вывезли в Оренбургскую область, производство пришлось разворачивать прямо в чистом поле. Сделали навес, поставили станки, подключили электричество и начали работать - в ватниках, валенках, на пронизывающем степном ветру. Только пальцы рук открыты, чтобы вязать ткацкие узлы на станке.

“СЫНОК, ОНИ ЖЕ ДЕТИ!”

В феврале 1942 года ценой невероятных усилий Красная Армия отогнала немцев от столицы, и в Подмосковье начали возвращать предприятия. Перевозили эвакуированное оборудование - заводские стены, пусть и поврежденные бомбежками, остались. Вот только работать на предприятиях было некому. Поэтому на Кунцевской фабрике был объявлен трудовой набор. На производство пришли подростки 11 - 15 лет из окрестных сел.

Среди материалов ликвидированного музея фабрики были воспоминания Владимира Глебова, который пришел сюда работать зимой 1942 года. Владимир Петрович вспоминал, как они, подростки, на санях тащили со станции Кунцево к фабрике привезенные из эвакуации станки: тяжелые, чугунные, обитые деревом. Посреди Можайского шоссе сани застряли. Не было сил сдвинуть их. Навстречу ехали на фронт наши солдаты. Владимир Петрович запомнил их по теплой одежде. Они были в тулупах, валенках. А на подростках - рваные холодные пальто. И вдруг им навстречу из кабины грузовика спрыгивает капитан с пистолетом: “Саботажники! Перегородили дорогу! Всех перестреляю”.

“А мы, - рассказывает Владимир Петрович, - стоим уставшие, голодные. Только спрятались за огромный станок, чтобы ветром не сдуло. Был с нами старик-мастер, и он этому капитану говорит: “Сынок, дети там - станок тянут. Какие они саботажники?” И тогда капитан замер, и я только вижу, как у него кадык от сдерживаемых слез ходит. Потом ребятам своим машет - давайте сюда! Солдаты с машин попрыгали, подхватили сани, перенесли на другую сторону шоссе. А капитан больше ничего не сказал”.

Навек ушедшие ветераны успели передать своим младшим товарищам, среди которых была и вчерашняя студентка Наталья Кондрушина, много историй, позволяющих представить меру трудового подвига фабричных работников - еще совсем детей.

“МЫ УЙДЕМ, И ПРО НИХ НЕ ВСПОМНЯТ…”

Как же появился на фабрике памятник?

- Все воевали на этой войне. В каждой семье был фронтовик. Это было нормой, - рассказывает Кондрушина. - В 50-е годы ветераны начали массово умирать от ран и увечий. На 20-летие Победы у Кремлевской стены зажгли Вечный огонь, и тогда фабричные спросили себя: “Если страна отдает дань памяти павшим, почему мы не увековечиваем своих героев?” Раньше обелиски появлялись прежде всего на захоронениях. Во всех деревнях такие стояли, в 50-е годы они были самыми распространенными. Но памятники на предприятиях еще не были массовым явлением. А в 60-е и 70-е их стали открывать на каждом предприятии.

На Филевском трубном заводе неподалеку от Кунцевской фабрики поставили трехметровый обелиск. Тогда директор завода собрал своих работников и сказал: “Мы, кто знал всех погибших лично, уйдем, но внуки о них не вспомнят, если мы не будем им напоминать”. Сегодня “Алеша” - так заводчане назвали свой памятник - стоит на бывшей земле завода у рынка “Горбушка”.

На Кунцевской фабрике мемориальный знак фронтовикам появился в 60-е годы. Потом к нему проложили дорожку, посадили аллею. Фабрика расширялась, разрабатывала и выпускала новые ткани, получала за них отечественные и международные награды. А потом наступил 1991 год.

“ЗОЛОТЫЕ” МЕТРЫ ПРОТИВ ВИТРАЖНЫХ ИРИСОВ

Когда пришла перестройка, ткани фабрики внезапно перестали находить сбыт. Работники недоумевали - почему их шерстяные ткани, имеющие международный знак Woolmark, ценившиеся за качество не только в Советском Союзе, но и за рубежом, вдруг оказались не нужны? Кунцевскую фабрику тогда купил сын министра одной из кавказских республик. Потом ее многократно перепродавали, довели до того, что она стала нерентабельна, и в 2016 году в очередной раз оказалось, что наладить производство невозможно. Фабрику решили продать под застройку.

С 1998 по 2006 год шла постоянная борьба за взыскание зарплат и против незаконных увольнений. Наталья Кондрушина, председатель первички Кунцевской ткацко-прядильной фабрики, подала в суд больше 800 заявлений. В 2016 году судьба предприятия стала ясна, и профсоюз свои усилия сосредоточил на том, чтобы сохранить архитектурное наследие: исторические здания, большое мозаичное панно, старинные витражи.

Когда в 2017 году начались слушания о застройке фабрики, окружной Совет профсоюзов, работники фабрики, ее Совет ветеранов, общественность Кунцево начали добиваться, чтобы этот образец индустриальной архитектуры XIX века не ломали, а сделали там музей всех разрушенных предприятий района.

Вместе с неравнодушными жителями профактивисты подали заявку в департамент культурного наследия с предложением включить здания в реестр памятников культурного наследия. Дело в том, что рядом с цехами стояло фабрикоуправление, где находились кабинеты директора, главного инженера и других руководителей. Здание, построенное на рубеже XIX - ХХ веков, украшали искусные витражи в стиле ар-нуво. Витражные лилии и ирисы вились по огромному окну. На просторную мраморную лестницу падали фиолетовые, желтые, зеленые блики.

К сожалению, повезло только зданию ткацкого производства. Застройщик уже начал сносить его крышу, когда департамент культурного наследия Москвы внес здание в список памятников регионального наследия. Сейчас оно задернуто плотной тканью, за которой идет стройка.

Фабрикоуправление же разрушили раньше. Его витражи были разбиты или отправились украшать чьи-то дачи. Никто до сих пор не знает, куда вынесли дорогую мебель, сохранившуюся там с дореволюционных времен, вроде больших напольных часов с боем или шкафов на львиных лапах, достойных стать музейными экспонатами.

Жертвой бесчисленных перепродаж стал и фабричный музей.

- Это было начало двухтысячных. Фабрика работала ни шатко ни валко, и когда мы пришли после очередного простоя, смотрим - а музея нет. На его месте - спортивный зал, - до сих пор с дрожью в голосе вспоминает Наталья Анатольевна. - Спрашиваю директора: “Где знамена?” Он только руками разводит. Ладно, забрали кубки - всю эту керамику, хрусталь, хохлому, которыми награждали завод. Но четыре бархатных знамени, одно с орденом Трудового Красного знамени, - где? Вопросы остались без ответа.

“МЫ УЖЕ НИКОГДА НЕ УЗНАЕМ ИХ ИМЕНА”

Самой большой потерей, помимо знамен, профактивисты считают пропавшие из музея воспоминания ветеранов и уничтоженную заводскую картотеку за 1941 год.

- К сожалению, ни одного из ветеранов-фронтовиков, работавших на фабрике, уже нет в живых. Некого даже спросить о прошлом. Музей уничтожен. Первое, что выкидывали, освобождая помещение, - тетради с воспоминаниями фронтовиков, - рассказывает бывший член профкома Альберт Новиков.

А уничтожение при сносе здания заводской картотеки 1941 года сводит к нулю шансы найти новые фамилии фронтовиков, которые надо было бы нанести на памятник. Списки для стелы составлял отдел кадров. По документам было видно, кого и когда призывали.

- После того, как был разрушен музей, мы пытались найти информацию о фронтовиках. Но в интернете ничего нет, а мы слишком поздно занялись этим, - говорит наш собеседник. - Всегда был музей. В нем - обитые красным бархатом альбомы, посвященные фабричным ветеранам войны. Они лежали на видном месте, но нам и в голову не приходило их внимательно читать. На митинг приходили жены и дети фронтовиков, играл оркестр, потом все шли на фабрику отмечать 9 Мая. И мы думали, так будет всегда. Только когда не стало музея, мы поняли, что уже вообще ничего больше не узнаем про этих людей.

ДЕМОНТАЖ ИСТОРИИ

Витражи и мозаики, наградные знамена, воспоминания ветеранов и заводская предвоенная картотека - еще не все утраты, которые может пережить бывшая Кунцевская ткацко-отделочная фабрика. Раньше стела из розового мрамора с именами погибших была смысловым центром прифабричной территории. Теперь она выглядит ненужной сиротой у края стройплощадки. Останется ли памятник на своей родной земле - вопрос до сих пор открытый.

Профсоюзные активисты добились, чтобы в префектуре ЗАО состоялась встреча представителей департамента культуры, префектуры, профсоюзов и представителей общественности. Там застройщик пообещал, что после окончания строительства вернет памятник на место. Но теперь ясно, что этого не будет - там уже возведен дом.

Защищая стелу у здания бывшей Кунцевской фабрики, профсоюзы округа пытались не допустить сноса памятника фронтовикам и другого предприятия района.

Московский радиотехнический завод (МРТЗ) находится через одну остановку от Кунцевской ткацкой фабрики. В 2021 году в Совет профсоюзов Западного округа обратился председатель профкома завода: были подозрения, что землю предприятия заберут под застройку, а памятник заводчанам-фронтовикам снесут. Год профактивисты пытаясь выяснить ситуацию. В управе Можайского района их успокаивали: поводов для беспокойства нет. Но в 2023 году оказалось, что земли действительно собираются застраивать.

Председатель завода собрал все документы, пытаясь защитить мемориал. Но среди них не было документа, который бы доказывал право завода на землю под обелиском. Пока памятник не трогают, но его судьба не ясна ни управе, ни префектуре. Застройщики же не говорят ничего определенного.

“ТРЕХСТОРОННЯЯ” ПОБЕДА ПРОФСОЮЗОВ: ХОРОШО, НО МАЛО

Профсоюзы активно включились в защиту памятников, так как незадолго до совещания в префектуре Западного округа заключили с соцпартнерами трехстороннее соглашение по округу и внесли в него пункт о сохранении памятников.

- Это соглашение, подписанное представителями профсоюзов, работодателей и органов власти, свидетельствует о консенсусе: “Усилиями трех сторон мы будем контролировать нормальное состояние памятников округа”. То есть работодатели согласились с нашей позицией, - объясняет Наталья Кондрушина. - Теперь профсоюзы на основании этого документа обращаются в префектуру с запросом о защите памятников, барельефов, стел в память о фронтовиках, если им угрожает опасность. И органы власти округа не могут игнорировать это обращение.

Соглашение - важный документ в борьбе за сохранение исторической памяти на территории округа, убеждена Наталья Анатольевна. Ведь на уровне Москвы нет документа, который бы защищал памятники рабочим-фронтовикам.

У префектуры Западного округа есть перечень памятников на своей земле, но в список не входят монументы на территории бывших предприятий. Дело в том, что те стоят на земле, которая перешла в частную собственность. Сами же памятники - не в частной собственности. При покупке земли новый хозяин не брал их на свой баланс. Государству их также никто не передавал, потому что на это нет законных оснований. Вот и получается, что у памятников сейчас нет хозяина.

В 2017 году в Московской городской думе проходило заседание Общественного консультативного совета политических партий, инициированное московскими профсоюзами и редакцией газеты “Солидарность”. На нем были сформулированы предложения по сохранению памятников, обелисков и монументов рабочим и служащим московских предприятий, погибшим в Великой Отечественной войне.

Проблема выглядела следующим образом: когда трудовые коллективы предприятий ставили памятники, ни у кого даже мысли не возникало, что ценность монументов может быть подвергнута сомнению и нужны документы, чтобы оформлять их установку. В результате официально большинство монументов как памятники не зарегистрированы. Из-за этого их сносят или вывозят в неизвестном направлении.

В департаменте культурного наследия Москвы подтвердили: за памятники, которые не вошли в государственный реестр, никто не отвечает, охранное законодательство на них не распространяется. Однако вышедшее еще в 2011 году Постановление правительства Москвы 533-ПП позволяет реставрировать не только объекты культурного наследия, но и те, что ими не являются. Содержать их должны префектуры, а учет возложен на департамент культурного наследия Москвы.

За монументы на закрытых территориях отвечают организации - владельцы территорий. Мосгорнаследие может запретить сносить только те памятники, которые считаются объектами культурного наследия. В остальных случаях - это полномочия местных органов власти.

Собственник же не заинтересован в том, чтобы его земля была чем-то обременена, это снижает ее рентабельность. Защитить памятники от сноса может общественность: надо создать реестр всех монументов на территориях предприятий. Префектуры должны внести объект в реестр, и тогда за его снос будет грозить ответственность.

На заседании с докладом должен был выступить депутат и бывший министр культуры СССР Николай Губенко. К сожалению, этого не случилось. Ситуация с 2017 года не поменялась. Судьба памятников заводчанам-фронтовикам по-прежнему зависит от решения частных владельцев земли, готовых уважать и достойно хранить память о прошлом. А если они эту память игнорируют?

Почему государство оставляет без гарантированной защиты своих погибших защитников? Хотелось бы услышать ответ на этот вопрос…

Екатерина Жирицкая, коррекспондент "Солидарности"