После десяти классов - 2,5 года. Начал осваивать «мужскую» профессию. Кроме учебных предметов отрабатывались навыки слесарного дела, а также токарного, кузнечного, столярного. Знакомился с секретами работы электросварщика.
Теперь я имел временную прописку и можно думать об изостудии. Ближайшая была в Доме культуры им. Крупской, в котором сейчас большой книжный магазин. Руководитель студии, старенький, среднего роста человек, предложил сначала сдать вступительный экзамен, так как ещё одна девушка хочет учиться. А он может взять только одного. Не помню, что мы рисовали. В результате выбрал меня. В тесном помещении плотно друг к другу за мольбертами сидели ученики. На стенах, на полу висели и стояли работы студийцев. Занятие включало в себя час лекции и два часа практической работы. Тщательно проработанные, «сухие» натюрморты мне казались бесцветными, затушёванными. На большом мольберте стояла картина, выполнена студийцем, «Ленин в Разливе». Как сейчас бы сказали, «продвинутому» студийцу позировал сам руководитель в костюме, соответствующего цвета ленинскому костюму. И в то же время он не советовал писать картины на политическую тему и привёл пример, как до войны написал картину с вождями Германии и Советского Союза. Во время войны пришлось варить картину, чтобы сохранить холст. На этом холсте написал картину со Сталиным, а после его смерти снова варил картину.
В день второго моего занятия в изостудии все ученики техникума работали на воскреснике. На улице Крупской разбирали булыжники, подготавливали улицу к асфальтированию. Чтобы не показаться симулянтом, я не отпрашивался, и когда оставалось время только добежать до изостудии, отпросился. И всё равно на пару минут опоздал. Руководитель не допустил до занятий, сказав, что ему такие ученики не нужны, которые, ещё не начав заниматься, опаздывают.
Оставалось обратиться в изостудию Дома культуры им. Ленина. Раньше там занимался дядя Сергей. Туда по проспекту Обуховской обороны надо добираться на трамвае. Руководителем была Жукова Нина Павловна. Вскоре меня назначили старостой, в обязанности которого входило брать ключи на вахте и готовить студию к занятиям. Для меня это было важно, так как мог приезжать заниматься в любое свободное время. Помню, как вместо консультации перед экзаменом, предпочёл занятия в студии. А по воскресеньям с утра до вечера рисовал гипсовые слепки, забыв про обеды. Рисовал, начиная от розеток, анатомических рук, прямых и согнутых, ног и добирался до экорше головы. В некоторых рисунках ограничивался тоном. И всё же больше нравилось передавать объём мелкими плоскостями.
И когда в техникуме объявили конкурс на лучший рисунок, я представил очень много рисунков, добротно сделанных с натуры в студии. За первое место мне на вечере секретарь комсомольской организации вручил диплом и статуэтку бюста Чехова. Сохранилась фотография.
От Нины Павловны узнал о рефлексах, их значении в передаче объёма. В углу студии висели маслом написанные мужские портреты. Нина Павловна посмотрела на один из них, где мужчина изображён строго в фас, и говорит, что в нём нет затылка. Мне казалось, портрет сделан на самом высоком уровне. При чём здесь затылок, если голова в фас? Она объяснила, что без рефлекса ощущается отсутствие тыльной стороны. Однажды перед каким-то праздником она оставила на вахте для меня записочку, где было сказано, что мой рисунок портрета девушки отобран на выставку самодеятельных художников в Русском музее. Окрылённый такой вестью, поехал на выставку посмотреть свою работу в музее. Много раз прошёл по залу, но своего рисунка так и не нашёл.
В библиотеке техникума познакомился с большим рядом книг по изобразительному искусству. Особый интерес у меня вызвал четырёхтомник «Мастера искусства об искусстве». В нём собраны мысли, советы зарубежных художников, начиная с эпохи Возрождения. Я познакомился с «золотым сечением», искал такие секреты, которые раскроют тайны художников в технологии живописи, думал, начну сразу создавать пусть не шедевры, но что-то близкое к ним. Меня волновал вопрос:
«Чем отличаются хорошие произведения от плохих?» Казалось, картины, написанные профессиональными художниками, все хорошие. Но мы знаем великих мастеров и не очень, даже посредственных. Многое законспектировал и в дальнейшем использовал в практическом изучении искусства.
Просматривая записи периода учёбы в техникуме, нахожу выписки из «немецкой Академии», отрывки из книги «Искусство живописи, её древность и величие». Знакомился с советами русских художников, таких как П. Чистяков. Меня тянуло на изображение человека, где требовалось не только взять правильно пропорции, но и передать характер, создать образ. Сначала в общежитии никто из однокурсников не хотел позировать. Тогда я взял зеркало и написал себя маслом на картоне, и сразу появились натурщики.
В студии кроме натюрмортов рисовали и писали портреты. Впервые сделал рисунок с обнажённой фигуры девушки. Она неподвижно стояла и рассматривала нас. Когда её взгляд доходил до меня, я стыдливо опускал глаза до середины её тела. Как-то в студию зашёл большевик Ануфриев, ранее позировавший для портрета. В юношеские годы был связным у Ленина. По его словам, он упоминается в книге «Обуховцы». По просьбе руководителя он нам позировал. Рисунки выставили для просмотра.
Гость остановился у моего рисунка и произнёс: «У этого молодого человека я более похож».
Хорошо помню, как в студию пришёл парнишка с «охапкой» больших листов бумаги. На каждом листе крепко скомпонованные рисунки плакатов, выполненные в карандаше. Показал руководителю студии. Нина Павловна их одобрила и посоветовала показать в редакции для печати. Меня поразила его работоспособность. Не помню его эскизов. Он сразу на большом листе быстрыми движениями равномерно заполнял всё пространство.
Мы познакомились. Это был Коля Громов. Прошли годы, десятилетия. 2020 год. Случайно зашёл я в Союз художников. На стенде вижу портрет искусствоведа профессора Николая Громова в чёрной рамке. Как мне не хотелось в это верить. Совсем недавно мы с ним встречались на персональной выставке В. Леднева «По Китаю». Моё выступление о выставке Коля оценил: «Хорошо сказал» и попросился привести ко мне в мастерскую студентов Театральной академии, где он работал. Долго стоял я у стенда. В памяти пробежала вся наша жизнь, начиная с изостудии в юношеские годы. Потом были случайные встречи в городе, когда мы учились в институтах. Как-то он мне встретился с цветной бумагой. Спешил домой выполнять плакат к конкурсу. К моему удивлению, от него узнал, что он учится на искусствоведческом факультете. Он был секретарём комсомольской организации института им. И. Репина. На одной из встреч пригласил меня показать институт и провёл по всем факультетам и мастерским. В памяти остался момент, когда в монументальной мастерской, руководимой профессором А. Мыльниковым, спросил я одного студента: «Как делается фреска?» Он выполнял фрагмент композиции в материале. «Возьми книгу Киплика и точно следуй его указаниям. Мы сами так делаем», - ответил студент. В то время я интересовался технологией изготовления фрески. Даже дипломную работу собирался выполнить в этом материале.
Многие годы областных художников от Союза художников курировал В. Леднев. Впоследствии стал народным художником России. Учился Леднев у Мыльникова в то время, когда мы с Николаем были в монументальной мастерской, руководимой A. Мыльниковым, где я спросил студента о фреске. Через много лет ко мне пришла странная мысль: а не был ли Леднев тем, запомнившимся мне, студентом? Николаю я рассказал о своём знакомом театральном художнике А.Д. Кетове, ещё в блокаду работавшем в Кировском (Мариинском) театре. Николай заинтересовался, и мы вместе пришли к Кетову. Коля долго беседовал с художником. Хотел написать статью, да и Кетову тоже хотелось. C Николаем по телефону договаривались о встречах в Эрмитаже в дни занятий со студентами.
Помню, как он с небольшой группой студентов режиссёрского отделения Театральной Академии проводил занятия на временной выставке французского искусства. Николай выбрал сезановского «Курильщика». Всё занятие говорил об одном портрете, да так эмоционально. Он связывал портрет со всеми достижениями французских художников второй половины девятнадцатого века. Я стоял в стороне и наслаждался его речью, наблюдая за его артистическими движениями, меняющейся интонацией, порой вызывающей улыбку у внимательных студентов.
Мы с ним ходили по залам Эрмитажа. Он вежливо здоровался с дежурными по залам. Они спрашивали нас: «Не братья?» Сам Николай подчёркивал наше с ним внешнее сходство. Он мне показывал такие места в залах Эрмитажа, на которые я раньше не обращал внимание. Но никакого превосходства от него не чувствовалось. Напротив, он внимательно слушал меня и иногда говорил, что этого не знал.
Я проговорился, сказав, что у меня сегодня день рождения, и он из кармана достал небольшую, видимо приготовленную на обед, шоколадку и подарил. Один раз он приводил ко мне в мастерскую студентов с режиссёрского факультета. С принесённым ими большим тортом мы пили чай, говорили об искусстве. Студенты задавали мне интересные вопросы, а прощаясь, оставили свои автографы в книге почётных посетителей. Сам Николай сделал линейный рисунок себя на фоне моего портрета, написанного Л. Кривицким. Подписал: «Дорогому Валерию Ивановичу в благодарность за хорошую и познавательную встречу со мной и моими студентами-режиссёрами. 3.12.2014 г.».
На одной встрече я попросил написать статью для моего намечавшегося каталога.
- Только не в стол. Какие наши годы?
Напишу сам или порекомендую хорошего искусствоведа. Но…
Выше сказано о моём увлечении, а в основном, в техникуме были занятия по предметам. Они не только давали знания, но и воспитывали. Особенно хорошо оборудованные мастерские. Вспоминается, как в кузнечной мастерской делали заготовки для плоскогубцев. Положишь в горн заготовку, отвернёшься с соседом поговорить, заготовка сгорает бенгальскими огнями. Проблема была с электросваркой, где прилипший к металлу электрод не оторвать. Насколько я помню, лучший в нашей группе сварочный шов получался у девушки Нины Ожигиной (Гриник). В дальнейшем она стала инженером и работала на Ижорском заводе. Преподавала. В техникуме на всех специальностях требования были предельные. Нам повезло с преподавателями. К ним мы относились с уважением, хотя получали разные оценки. Их требования считались учащимися нормой, потому что полученные знания, навыки нужны были не только для работы, но и для жизни. После изучения столярного дела я приехал к маме и сделал ей добротный стол. В дальнейшем для своих картин изготавливал подрамники, рамки.
Хочется вспомнить преподавателя теоретической механики, сопромата, деталей машин и машиноведения Николая Ивановича. Называли его Машин Иваныч. Шестидесятилетний с седой, серебристого цвета головой он говорил, что в трамвае, в котором ехал в техникум, золотые сидят, а серебряные стоят, имея в виду молодёжь и стариков. Он понимал юмор и не обижался. Контрольные работы по разделам написать было трудно, если не знаешь материала. Даже учебник не помогал. Вспоминается забавный случай на контрольной по сопромату. Сидим по одному за столом далеко друг от друга. Учебниками пользоваться нельзя. Шпаргалками можно, если только быстро посмотреть и спрятать в карман. За первым столом сидел Витя Иванов. В столе у него учебник. Преподаватель увидел, как учебником пользуется Иванов, встаёт из-за своего стола и медленно к нему идёт. Не глядя, протягивает руку в стол, «шарит» там, но никакой книги не находит. Осматривает Иванова. Тот сидит, не шевелится, под себя не мог положить, передать тоже не мог. Все далеко. Машин Иваныч только произнёс: «Кио-Иванов» и вернулся за свой стол. В то время популярный фокусник Кио удивлял зрителей на арене цирка. Всех заинтересовал Витя. Куда мог спрятать книгу? Оказалось, он коленом прижал её снизу полки стола. Если все положительные оценки по письменным работам, можно не готовиться к экзаменам, а прийти на экзамен и сказать: «Машин Иваныч, можно на ничью?»
Тот берёт зачётку и ставит «удовлетворительно». Успеваемость на стипендию не влияла, так как стипендии делились на всех. Получалось по двадцать рублей. Чтобы протянуть на них месяц, я покупал сахар-песок, батон и пачку сливочного маргарина. Иногда что-то варил. По комнатам довольно часто проходила с проверкой комиссия, заглядывали в тумбочки, а у меня там всегда стояла кастрюля с первым. Если чувствовали кислый запах, спрашивали: «Что там? Если суп, то прокис, если щи, то нормально». - «Конечно, щи». Не помню, чтобы когда-то я варил щи.
В то время в магазинах из продуктов было всё, кроме яиц. Так как из-за очередей магазин плотно набивался людьми, иногда яйца продавались с обратной стороны магазина. Нужны были только деньги. Мы подрабатывали, где можно было.
Вечерами, после отбоя, в общежитие приходила женщина с пивоваренного завода «Вена» и просила срочно разгрузить вагон с десятью тысячами бутылок или с ячменём. Завод находился, как сейчас бы сказали, в шаговой доступности. И человек десять, как по тревоге, вскакивали с коек и шли разгружать вагон. Бутылки лежали горлышко к горлышку ровными рядами от пола до крыши вагона. Нужно было разложить их по двадцать штук в ящики и по транспортёру отправить вниз на землю. Организация за простой вагона в ночное время дорого платила железной дороге. Поэтому обращались за помощью к нам. Пиво давали в бачке с краником. Такие бачки, только с питьевой водой, стояли во многих организациях. Наливали пиво в полулитровые банки и пили, сколько кто хотел. До этого пива я не пил, оно казалось горьким. Но, чтобы утолить голод, пил сколько мог. Работали до утра и сразу на занятия. После напряжённой физической ночной работы и более суток без сна, помню, как мы шли на занятия по высшей математике. Неприятно, когда в таком состоянии тебя спрашивают. Ячмень разгружали без респираторов в сплошной пыли. Часть зерна «вытекала» из отрытых люков, остальное убиралось нами лопатами. По глупости своей смеялись друг над другом, когда видели себя негроподобными, со сверкающими белками в глазах и белыми зубами.
Вместе с однокурсниками работал путевым рабочим в транспортном цехе вагоноремонтного завода, также слесарем по ремонту вагонов в 11 парке. Инструментами слесаря-боковика в то время были: в одной руке ломик, в другой - тяжёлая кувалда. Из-за разболтанных частей приходилось с силой забивать крепёжные клинья у полувагона, домкратом поднимать угол вагона для смены подшипника скольжения и так далее. Вдоль состава на отдельно стоящих стеллажах находились листовые рессоры весом 75 килограмм. Они находились на такой высоте, что было удобно подойти к стеллажу, наклонить рессору на плечо и нести к месту ремонта. На всё отводились считанные минуты. Если на следующей станции отцепят тобой осмотренный, отремонтированный вагон - жди наказания. Бывало, что опытный с большим стажем осмотрщик дядя Яша (мой консультант) из-за отцепки вагона вызывался «на ковёр».
В настоящее время, спустя более полувека, я не перестаю приятно удивляться состоянию на железнодорожных путях. Прежде всего, бросается в глаза чистота и отсутствие людей на путях. Сразу вспоминается мой период работы в одиннадцатом парке депо, в котором начинал свою трудовую деятельность. Вдоль прибывшего поезда суетились рабочие, устраняли неполадки. А их было достаточно. Переходные площадки в поезде были редко, и рабочий, чтобы перейти на другую сторону вагона, пролезал под вагоном. Лез с осторожностью, чтобы не зацепиться о тяги или торчащие выступы. Часто бывало, находясь под вагоном, слышишь пробегающую дрожь вагонов от отправляющего поезда и пулей выскакиваешь. О чистоте того времени говорить не приходится. Чего только не валялось между путями. Однажды, готовились к встрече немецкой делегации, организовали «субботник». Весь мусор собрали в кучу, большую кучу. Чтобы её спрятать, решили оббить кучу досками. Получился сказочный домик без окон и дверей. Летом я устраивался проводником в поездах дальнего следования. Были поездки в Москву, Котлас, Мурманск, Никель (у границы с Норвегией). Штатные проводники делились своим богатым опытом, давали необходимые нам студентам советы. Были и такие советы, выполнять которые мы не решались. На практике в вагонном депо нужно стоять возле рабочего и записывать все его движения. Отмечать лишние движения рабочего в течение всего дня. С той ли стороны лежат инструменты и т.д. Называлось это «фотографией рабочего дня». Не нравилось такое занятие нам, особенно рабочим. «Ребята, будьте умными, идите домой, а в ваших дневниках мы распишемся», - советовали рабочие. Мы уходили и на период практики устраивались на работу на завод менять тяжёлые крестовины на заводских путях. Иногда работу давал дядя Сергей. Он был строительным мастером на Сортировочной. Небольшая наша группа гасила известь вечерами, чтобы с утра рабочие могли её использовать. Работали быстро и без перекуров. Дядя отмечал, что мы за несколько часов делали больше, чем рабочие за день. Жили в общежитии сначала возле техникума, затем, став взрослее и дружнее, нас перевели в отдельно стоящий одноэтажный дом из красного кирпича среди железнодорожных путей. В доме две большие комнаты. В одной - будущие тепловозники, в другой мы - вагонники, 16 человек.
Поздно вечером мы уже легли спать, кто-то крикнул: «Наших бьют!» Быстро вскочили и побежали в сторону Фарфоровского поста. Навстречу шли несколько человек наших ребят и сообщили, что всё в порядке. Но не всегда был порядок. В один поздний вечер в общежитие возвратился Борис Завалишин, снял рубашку, а у него вся спина в ножевых порезах. Повернулся, и на груди следы ножа. Оказалось, на праздновании открытия Московского парка Победы наши ребята столкнулись с другой группой. В результате из наших один погиб и несколько было раненых. Внутри общежития все жили дружно. Делились, чем могли. В основном элементами одежды, к которой отношение было особое. Наверно, кроме меня, ребята стремились приобрести зауженные зелёные брюки и грубый пиджак, серого цвета. Тогда начали появляться нейлоновые белые рубашки-распашонки. Рубашки были у всех, а остальным делились. Однажды всё общежитие одевало Колю Холоднякова для встречи с его давней знакомой. Нужно было показать, что он не такой бедный, как на самом деле. Одели от новеньких туфель до шляпы. Похоже одевались перед танцами. Самой модной причёской был «ёжик» - короткая стрижка. Одному я делал «укладку». Это значит, что расчёской сгибаются короткие волосы и прижигаются утюгом. Они, согнутые, так и остаются. Когда все волосы согнёшь, образуется единая поверхность. В общежитии я любил играть в шахматы, а карты у меня вызывали отвращение, как и курево. У ребят было наоборот. Играли, курили. Далеко за полночь от громкого крика просыпался и видел за столом оживлённых ребят. Над головами висела тонкая полоса синего дыма. И этот дым всегда видишь и чувствуешь, вспоминая техникум, общежитие.
Снова возвращаясь к искусству, вспоминаю посещение музеев города. Мне больше нравился Русский музей, чем Эрмитаж. В Русском музее в картинах видел больше свежести, воздуха, цвета. В нём, в Советском отделе (сейчас корпус Бенуа), проходили выставки ленинградских художников, персональные, к примеру. большая выставка скульптур Конёнкова, привезённых из США. С особым волнением смотрели её с дядей Сергеем. В 1960 году на выставке художников Ленинграда среди многих замечательных картин, на мой взгляд, значительно выделялись «Ополченцы» автор E. Моисеенко, и «Гроза прошла», автор В.Ф. Загонек. «Значит, есть большие художники в наше время», - думал я. В то время основную экспозицию выставок составляли заказные картины. Они отличались большими размерами, писались долго. По словам В.Ф. Загонека он писал картины по два года. Созданные произведения проходили тщательный отбор. Сначала давал оценку Союз художников, выставком, а окончательное решение было за заказчиком. С изменением государственного строя изменился состав картин, особенно их размеры. Сразу же большой зал выставочного Центра Союза художников заметно запестрел мелкими картинами. Появилось много картин-«скороспелок». Размер и качество соответствовали быстрой реализации произведения. Но это потом, а сейчас период учёбы в техникуме. Вспоминается работа в колхозе Тихвинского района (раньше был Капшинским). Наш курс разделили на группы и распределили по сёлам. Моя группа из пяти парней работала по извлечению картофеля из земли. Технику из-за мелких камней применять нельзя, послали нас. Дали каждому по ведру и копалку - копия сапожной лапы. Лошадь тянула деревянную с металлическим наконечником соху, которая где-то раскрывала борозду, а чаще проходила рядом, ещё больше засыпая её землёй. А мы тупыми копалками разгребали землю и, насколько могли, доставали картошку. Ещё более интересной была трелёвка леса. Наша группа работала с местными парнями. Спиленные деревья привязывались к оглоблям лошади, и та тянула к определённому месту.
У местных ребят созрела идея, с которой согласились все. Нужно закругляться с работой и раньше идти домой. А время-то не подошло. Местные «мыслители» стали думать, искать причину. Решили сломать у лошади дугу. Распрягли лошадь. Два человека налегли на дугу, она, спружинив, откинула их. Попытались повторить и снова отскочили в сторону. Местные ребята оказались упрямые. Один предложил: «А если немножко помочь топором?» Прибегли к топору. Сделали две насечки, дружно нажали. Раздался треск, и ранее упёртая дуга сдалась, один её край повис. Сломанную, потерявшую прежнюю упругую форму, дугу вставили на место. Довольные, возвращались из лесу. Не помню, выиграли что по времени? Из Токарёва в Новинку нужно было перегнать лошадей тяжеловозов. Попросили меня помочь. Я вскарабкался на широкую спину лошади без седла. Мои ноги, как на шпагате, расставлены по прямой в стороны. Всадники (местные ребята) на других таких же лошадях поскакали по песчаной дороге (во время войны была дорогой жизни). Поскакал и я, прыгая на спине лошади, как мячик. Каждый километр отмечал падением. И каждый раз лошадь останавливалась и терпеливо ждала, пока я залезу. В Новинке с неё сполз. К моему удивлению идти не смог. Не соединить ноги. Постепенно «пришёл в себя» и вернулся в Токарёво. Нам с Володей Гриником - однокурсником, другом по техникуму, эти «дикие» места понравились, и решили мы съездить туда ещё. Назначили дату. Пока добирался с Возов в Ленинград, опоздал. На Московском вокзале меня встретил Коля, брат Володи, и сообщил, что тот с другим другом уехали в Тихвинский район. Они торопились. Друг решил дня на два перед армией побыть в глухом лесу, что явилось причиной быстрого отъезда. Предстояло мне добираться самому. На поезде доехал до Тихвина. Точно не помню, но до Новинки добираться километров семьдесят. Часть пути проехал на автобусе. Дальше автобусы не ходили, и я, нагруженный рюкзаком и атрибутами для живописи, отправился пешком. Из вооружения на случай встречи со зверем в голенище сапога торчал тупой столовый нож. Дорога вела вдоль речки. Шёл целый день. К вечеру добрался до Новинки.
Предстояло до Гуриничей ещё три километра. Думаю, если совсем стемнеет, не буду стучать, пугать людей. Когда подошёл к домам, в окнах света не было. По дороге сюда на большой поляне маячил скирд сена. Подошёл к нему, сделал углубление, чтобы можно в него залезть. Поперёк углубления сделал лежанку, сеном заложил отверстие и заночевал. Утром нашёл дом, где останавливались ребята. Хозяйка сообщила, что за дорогой овсы (овёс), если не скошены, то они там в засаде на медведя. Если скошены, тогда они ушли на озера. Овёс оказался скошенным. Озёра находились в десяти километрах от Новинки. Отправился в Новинку, а оттуда по лесной дороге на озёра. Ранее Володя, как опытный и интересующийся охотник, рассказывал, как спасаться на сосне от медведя, как следить за рысью на дереве. Долго я шёл, и вдруг между стволами сосен засверкала вода. Прошёл по берегу озера, похожего на реку, покричал. Только эхо мне ответило. Продолжил путь дальше. Деревья закончились. Лесная дорога перешла в настил из брёвен. На вкопанных в землю столбиках написан год вырубки, как дневник того времени подсказывает, был 1953 год. До этого на вырубках никогда не бывал. Присел на лежащее серебристого цвета бревно. Стал что-то рисовать. На горизонте появилась синяя туча, увеличиваясь, надвигалась в мою сторону. Стал собираться в деревню.
Опять предстояла дорога через лес. Внезапно раздались громкие одиночные ружейные выстрелы и, угасая, эхом катились по всему лесу. «Это ребята», - подумал я и пошёл на звук. В лесу звуки кажутся в разных сторонах. Выстрелы прекратились. Окрылённый предстоящей встречей, смело шёл по бездорожью, напрямик к выстрелам. Пока я метался то в одну, то в другую стороны, потерял дорогу. Слышу, в траве ручеёк журчит. Он может течь или в озеро, или в речку, а там проще выбраться к населённому пункту. Вскоре ручей привёл меня к тому озеру, где я уже был. Там, у озера, где начиналась лесная дорога, стояли две раскидистые сосны с толстыми, горизонтальными ветками. Осмотрел их со всех сторон, чтобы заночевать на ветках сосны. А в это время ребята шли сюда. Я даже не предполагал, что в нескольких метрах от меня спрятана палатка и что через несколько минут они будут здесь. От набежавшей тучи темнело. Начал капать дождь и помешал моим планам. Укрыться от дождя у меня ничего не было. Пришлось уходить. Всю дорогу до Новинки шёл под дождём. Гуриничи появились, когда было совсем темно. Мокрым ночевать в скирде не решился. Обратился к уже знакомым. За горячим чаем мне сказали, что ребята обещали через два дня вернуться. Оставался один день. Действительно, они появились в назначенное время.
С почты друг позвонил домой, узнал, что его ждёт повестка из военкомата. Мы проводили его на попутной машине, а сами отправились на то место, где я был вчера. Мы с Володей и с Ниной навещали те места, только были на другом озере. На высоком берегу стояла бревенчатая банька с печкой. Когда-то была деревня, а после укрупнения колхозов, жителей переселили в другие сёла. Вместо домов остались бугры, заросшие крапивой. Один человек отказался покидать это место. Поселился в баньке и жил до последних своих дней. А после в ней останавливались рыбаки и охотники. Рядом с банькой отдельно росли высокие стройные сосны. Под ними у нас был костёр. Было уже темно. Володя или ещё не пришёл с охоты, или что-то делал внутри баньки. Мы с Ниной сидим у костра. Тихо о чём-то беседуем. Тишина. Только изредка потрескивают горящие палочки. Вдруг раздаётся у нас над головами сильный детский крик. Крик повторился. От неожиданности возможно мы вздрогнули. Не помню. Это кричал филин. Вспоминается другой случай. Володя на охоте. Нина на озере в плоскодонке, вырубленной из половины толстого бревна. Я наверху, у баньки, пишу акварельный этюд. Вдруг Нина громко обращается ко мне и просит помощи. Бегу вниз и вижу в руках у неё щуку. «Убей её». Я никогда никого не убивал, а тут пришлось выполнить просьбу. Что произошло? Лежала щука неподвижно в лодке. Нина решила её почистить, окунула в воду, и рыба ожила, стала вырываться. Как каждое учебное заведение, техникум заканчивался дипломом и распределением на работу. Тема моего диплома «Проектирование вагонного депо с детальной разработкой сборочного цеха». На распределении проблемы не было. Девчата попросились выбирать места первыми, так как ребятам всё равно скоро идти в армию. У меня для выбора оставалось два места: г. Кемь и Бологое (самое южное место, куда посылали). Выбрал Бологое.
Оцифровка журнала "Невский Альманах" раздел "Историческая память" 53 страница "Освоение мечты" https://www.nev-almanah.spb.ru/2004/6_2022/magazine/#page/54
