22 апреля 1870 года родился Ульянов Владимир Ильич, более известный всему миру под псевдонимом Ленин.
Интересные факты о том, каким был Ленин, когда «бегал с кудрявой головой» — по той самой улице, которая названа в его честь (Московская улица, сейчас улица Ленина).
Вопреки распространенному убеждению, у Ленина в роду нет калмыков. Его дед по папе, Илье Николаевичу, происходил из села Андросова Нижегородской губернии, после чего переехал в Астрахань. Прадед и прапрадед были крепостными крестьянами нижегородских помещиков. А вот в маме, Марии Александровны Бланк, кровей было намешано: в ее роду имеются русская, немецкая и шведская линии. У Ленина имеются именитые родственники: его прапрабабушка Кристина Маргарет Эдлер была связана родственными узами с семейством Курциусов. Эрнст Курциус был одним из крупнейших историков античности, археологом, автором трехтомника «История Греции». Его брат Георг написал учебник по древнегреческому языку, который был переведен и на русский язык, и имелся в библиотеке Ульяновых.
Ленин, как и все дети того времени, был крещеным. В Никольскую (Казанскую) церковь, которая располагалась на Карамзинской площади (ныне — пересечение улицы Гимова и эспланады), маленького Володю отнесли на шестой день после рождения. Крестными мальчика были этнограф, краевед, управляющий Симбирской удельной конторой Арсений Белокрысенко и мать коллеги и друга Ильи Николаевича, Наталья Ауновская.
Исследователи считают, что от религии Владимир отошел, когда ему было 16 лет. По закону Божьему при этом гимназист Ульянов имел отличные оценки.
Никольская церковь была одной из красивейших в Симбирске. После революции она была взята на охрану государством музейным отделом Главнауки Народного Комиссариата Просвещения СССР. Однако в 30-е годы ее уничтожили.
Знаменитый дом на улице Московской, приобретенный семьей Ульяновых (именно в нем сейчас расположен музей), семья купила за 3750 рублей. Бывшая хозяйка — вдова титулярного советника Екатерина Молчанова. Купчая была оформлена на маму Ленина, Марию Александровну.
В детстве Володя был пухленьким, крупным мальчиком, что видно по его фотографиям. Он поздно начал ходить, много падал и часто ударялся головой — родители даже опасались, что это отразится на умственных способностях их сына. Интересно, что акушерка, которая принимала роды, говорила: «Либо очень умный, либо очень глупый выйдет».
Позже он стал бойким, веселым мальчиком, любил шумные игры, ломал игрушки. Играл в солдатики и предпочитать командовать другими детьми. В пять лет (по тем меркам очень рано) выучился читать, затем был подготовлен к гимназии и в 9,5 лет пошел в первый класс.
Маленький Володя был мастером на все руки. Вместе со старшим братом и сестрами делал из картона, бумаги и других материалов елочные игрушки, солдатиков, по чертежам из детских журналов изготавливал гимнастические снаряды, ходули. А позднее помогал отцу ремонтировать мебель и делал полки для книг.
Будущий вождь мирового пролетариата неплохо рисовал. Известен его рисунок «Тотемами», который Володя послал своему другу в Оренбург. У маленького Володи был очень хороший слух, он хорошо для своего возраста играл на рояле. Однако, поступив в гимназию, это занятие забросил.
В детстве Володя чуть не утонул. Вместе с сыном портнихи, жившей во флигеле усадьбы Ульяновых — Колей Нефедьевым, он ходил на Свиягу. Однажды, увидев большую канаву, Володя подошел к ее краю и, не удержавшись, упал на дно, в трясину. Коля спас ему жизнь — он начал громко кричать. Володю вытащили подбежавшие рабочие.
В подростковом возрасте Володя был очень вспыльчивым. Известен его конфликт с преподавателем французского языка в гимназии. На родине, во Франции, он был кучером, а в России выгодно женился на помещице и решил преподавать язык в гимназии. Учитель неправильно написал слово на доске, и Володя его высмеял прямо на уроке. Ульянову выставили 4 по поведению — из-за этого ему, круглому отличнику, могли не дать золотую медаль. Илья Николаевич серьезно побеседовал с сыном, конфликт был погашен.
У Володи была огромнейшая тяга к знаниям. Он легко заучивал наизусть большие тексты, с лету сдавал экзамены в гимназии, читал на древнегреческом языке выступления ораторов. Знания давались ему без зубрежки — он просто прочитывал материал и моментально его воспроизводил.
Многие замечают, что в доме Ульяновых у Володи самая неудобная комната — ничем не огражденная, по сути, это лестничная площадка на втором этаже. Здесь всегда было очень шумно: лестница спускается ко входной двери. Помещение совсем крохотное, помимо печки, здесь есть место лишь для кровати и пары стульев. Изначально эту комнату хотела оставить себе Мария Александровна, но Володя захотел быть рядом с Сашей, которому подражал. Кроме того, он таким образом решил воспитывать силу воли, учился делать уроки, не отвлекаться на посторонние разговоры.
В студенческие годы Володя пытался курить. Отучить его от вредной привычки смогла только Мария Александровна, которая напомнила ему о бедности. Тогда семья жила только на пенсию отца, лишних денег на табак не было. Этот аргумент стал для Володи решающим.
Ее реальная жизнь намного интересней долгой и успешной профессиональной карьеры. Ее трагедия – по сути, готовый сценарий для пронзительного детектива.
В России часто называют «японской Любовью Орловой». У них много общего, обе красавицы, интеллигентные, с артистическим образованием, их именами бредили миллионы поклонников. Даже к вершинам славы обе шли практически одновременно, в непростые тридцатые годы.
Сравнивают Окаду и с Марлен Дитрих, которая в свое время бежала из своей страны в Америку. Да и с Татьяной Окуневской, артистическая карьера которой была прервана заточением в бериевских лагерях, тоже параллель провести легко.
Так кто же она – эта загадочная японка, для которой, несмотря на все тяготы, Советский союза стал по-настоящему второй родиной?
Актриса «погорелого театра».
Жила-была себе японская девочка. Родилась весной 1902 года в Хиросиме. С детства грезила сценой и подростком уехала в Токио, учиться искусству.Впервые на театральные подмостки вышла в семнадцать, а в девятнадцать проснулась известной. После «Уличного фокусника» режиссера Мураты ее стали узнавать на улицах и в магазинах.
Однако, Мурата, давший Есико путевку в жизнь, ее карьеру и похоронил. Спустя три года в ходе работы над фильмом «Дама с камелиями» актриса и ее партнер Рёити Такэути, несогласные с действиями режиссера и некоторыми моментами в сценарии, бросили съемки, нарушив контракт.
Разгорелся большой скандал. Актеров уволили, а Мурата, (этакий влиятельный японский Пырьев) позаботился о том, чтобы их нигде больше не снимали. Правда, на Есико и Рёити поначалу это никак не отразилось. Они нравились друг другу и, поженившись, стали жить в особняке Такэути, выходце из богатой аристократической семьи.
Однако, тихая благополучная жизнь оказалась не для Окады. Она создала собственную труппус которой начала выступать перед сеансами в кинотеатрах, ездила с антрепризами по стране. В общем, «разогревала» публику, надеясь вернуться на большую сцену.
И вот в 1936-м она уже актриса Нового театра. На свою голову. Именно там Есико познакомилась с молодым режиссером Рёкити Сугимото, членом запрещенной в Японии коммунистической партии. Между ними вспыхнула искорка, они очень быстро стали любовниками, а позже и мужем с женой, когда актриса оставила первого супруга-аристократа.
Навстречу новой судьбе и… лагерям.
Было еще одно общее у влюбленных. Оба хотели, по разным причинам, но оказаться в Советском союзе. Окада мечтала учиться актерскому мастерству на родине Станиславского, а Сугимото - переводчик русской литературы - убедил ее в том, что лучше всего это можно осуществить в России у великого деятеля театрального искусства Мейерхольда.
Конечно, Сугимото слегка лукавил, уговаривая жену ехать учиться в СССР. Ярый коммунист, он уже имел задание от партии установить прямые связи с Коминтерном. Так что, скорее всего, с женой или без нее, но он в любом случае планировал рывок на территорию СССР. Но получилось так, что с женой. Ее даже уговаривать не пришлось.
Их побег на территорию нашей страны напоминал остросюжетный приключенческий фильм. В январе 1938 года супруг прибыли на принадлежавшую в то время Японии южную часть Сахалина, объявив властям, что знаменитая актриса хочет посетить с шефским визитом отдаленную погранзаставу.
Поклонники из местного начальства предоставили конные сани. На одном из перегонов у самой границы актриса и режиссер оторвались от сопровождавшего их на лыжах пограничника. Потом спешились и, проваливаясь в глубоком снегу, сбрасывая с себя лишние одежды, в одним легких курточках перемахнули через границу в районе 50-й параллели и оказались в стране, о которой мечтали.
Задержавшие пару советские пограничники доставили их в какой-то населенный пункт, в большую рубленную избу и развели по разным комнатам. Больше Окада и Сугимото друг друга не видели. Лишь спустя полвека Ёсико, тогда сразу же арестованная, узнает, что ее любимый больше года будет мучиться в застенках. А в 39-м его расстреляют как агента японской разведки, шедшего на явку к другому агенту - режиссеру Мейерхольду. Он к тому времени тоже уже будет объявлен шпионом, а потом и расстрелян.
Сама Окада, тогда не знавшая ни слова по-русски, была приговорена к 10 годам лишения свободы. Наказание отбывала в печально известном Вятлаге. От «звонка» до «звонка». Именно там, а не на сцене, она училась великому и могучему русскому языку, да и вообще училась выживать.
Советский Союз навсегда.
На волю Окада вышла лишь в 48-м. Но, несмотря на вычеркнутые из жизни почти 10 лет, на явную несправедливость к ней страны, о которой она мечтала, эта женщина по-прежнему питала к СССР теплые чувства. Решив остаться жить здесь, она позже никогда не рассказывала о годах, проведенных в лагере – словно и не было этого.
После освобождения она приехала в Москву и почти сразу устроилась диктором на радио. В тот момент как раз требовались ведущие с вещанием на Японию. Однако, обычные передачи с участием Окады вызвали в стране восходящего солнца большой резонанс. Там хорошо помнили актрису, она до сих пор была популярна. Настолько, что спустя некоторое время Есику стали в шутку называть «девушкой-вывеской» Московского радио.
При этом, несмотря на такую популярность, Окада продолжала грезить о театре – и в 57 лет, закончив режиссерский факультет ГИТИСа, начала играть и снимать на сцене театра им. Маяковского. А однажды на студии им. М. Горького она совместно с режиссером Бунеевым даже поставила фильм «Десять тысяч мальчиков».
Но была у Окады еще одна мечта – побывать в Японии, хотя СССР давно стал ее новой родиной. И в 1972 году эта мечта исполнилась. Исполняя просьбу тысяч своих горожан, губернатор Токио Минобэ прислал Есике билет в оба конца.
Показатель популярности Окады в Японии был выведен на следующий день после ее приезда. Утренние газеты пестрели огромными фотографиями Есики, сходящей по трапу, с прахом своего умершего мужа Синтаро Такигути, за которого вышла замуж в 1950 и восторженными откликами. И лишь где-то на заднем плане можно было заметить японского премьер-министра, в тот же день возвращавшегося из важной зарубежной поездки.
После этого Окада еще не раз бывала в Японии. Но, несмотря на заманчивые предложения местных деятелей театрального и киноискусства, каждый раз она возвращалась в свою крохотную уютную квартирку на Краснохолмской набережной, заставленную книжными полками и заваленную мягкими игрушками.
Несгибаемой воли маленькая японка ушла с московского радио лишь в 86-м году, когда ей было уже далеко за восемьдесят. Болезни и перенесенные тяготы давали о себе знать. Умерла Есика в 92-м, немного не дожив до своего 90-летия.
Уже сильно болея и почти не выходя из дома, она почти каждого, кто приходил к ней в гости, просила не жалеть ее. Окада говорила, что, несмотря ни на что, она прожила долгую и очень счастливую жизнь. И будь ее воля начать все сначала – она прожила бы эту жизнь точно так же.
Ее друзья, называвшую маленькую японку Окада-сан, сожалевшие о ее смерти, все-таки говорили – не только болезни и возраст добили эту сильную женщину. Происходивший распад СССР, ее по-настоящему второй родины, вот что могло стать последней причиной, еще позволяющей Окаде-сан цепляться за жизнь. Когда ее любимой страны не стало, не стало и Есики…
В Мексике имя этого советского ученого слышал едва ли не каждый ребенок, а в России до недавнего времени о нем знали только специалисты.
К счастью, в последние годы и у нас стали больше говорить о Юрии Кнорозове – гениальном человеке, который, сидя в тесном ленинградском кабинете в стране, закрытой железным занавесом, смог разгадать загадку письменности майя, мировой наукой считавшуюся неразрешимой. Знаменитая фотография Кнорозова с сиамской кошкой на руках и инфернальным взглядом из-под густых бровей стала теперь очень популярной. Многие находят ее вдохновляющей, ведь с нее на нас смотрит неординарный человек, явно не расположенный «прогибаться под изменчивый мир». 30 марта исполнилось четверть века со дня смерти Юрия Кнорозова.
Слова из космоса
В фигуре Кнорозова много таинственного – его нетрудно представить персонажем, скажем, фильмов Дэвида Линча. И то, что в детстве, фантазируя и сочиняя сказки, маленький Юра использовал непонятные слова, будто взятые из языка майя, вполне соответствует этому мистическому образу. Словно из космоса или ноосферы к нему проникали обрывки знаний, которые детский ум еще не мог постичь, но рука ребенка выводила: «поленка» (город Паленке – один из главных в цивилизации индейцев майя), «тамкас» («Тамакас» – Млечный путь по-майянски).
Семья Кнорозовых была очень культурной, но, как несложно догадаться, такой экзотики, как книги о майя, в домашней библиотеке у них не водилось. Юрий был младшим, пятым, ребенком Валентина Кнорозова, железнодорожного инженера, любителя музыки и живописи, писавшего неплохие пейзажи. «Когда будете ехать к нам, не забудьте купить серенаду Шуберта для рояля», – писал он уже взрослому сыну-ученому.
Мать Юрия Александра была с Русского Севера, из состоятельной купеческой семьи Макаровых, жившей в Великом Устюге. Поехав учиться в Петербург, она познакомилась и вышла замуж за Валентина, скоро получившего важное назначение на Южную железную дорогу и дом в поселке Южный под Харьковом. Там 19 ноября 1922 года Юрий Кнорозов и появился на свет.
Скрипач и народный целитель
Обычной семью Кнорозовых не назовешь. Детей Валентин и Александра воспитывали «по Бехтереву», развивая их способности по методикам известного русского психиатра и невролога. Среди прочего всех детей побуждали много рисовать, причем обеими руками. И Кнорозов действительно неплохо рисовал.
Унаследовав от родителей и бабушки любовь к музыке, Юра хорошо играл на скрипке, получал в музыкальной школе грамоты, но в девять лет с ним случилось странное: вернувшись после вполне удачного выступления на проходившем в Харькове фестивале учеников музыкальных школ, он разбил свою скрипку и больше к этому инструменту не прикасался.
Причины поступка неизвестны. Некоторые биографы считают, что на психику нервного впечатлительного мальчика повлияла гнетущая атмосфера голодных лет начала 1930-х и, возможно, страшные картины, виденные по дороге из относительно благополучного родного поселка в большой город.
Узнавая о Кнорозове больше, постепенно перестаешь удивляться многим его поступкам. Необычность была для него нормой. В отрочестве, например, у него обнаружился дар лечения наложением рук. Все началось с того, что он пытался помочь часто болевшей сестре Галине. Узнав о юном целителе, местные жители потянулись со своими хворями в дом Кнорозовых.
При этом у него самого начались проблемы со здоровьем, из-за которых его освободили от физкультуры, а позже от военной службы. В чем они заключались, точно неизвестно, предположительно, что-то с щитовидной железой, которую подростку оперировали. По другой версии, от армии Кнорозова освободили из-за сильного плоскостопия.
Под влиянием всех этих обстоятельств Юрий твердо решил стать врачом. Вдохновлял и пример сестры-микробиолога. Но Кнорозова интересовала не просто медицина, его увлекал гипноз, возможности которого исследовали почитавшийся его родителями академик Владимир Бехтерев и его ученик Михаил Платонов, в ту пору как раз работавший в Харькове.
От медицины к истории
Учась на рабфаке при Втором харьковском мединституте, Кнорозову удалось познакомиться с Платоновым, и тот вроде бы нашел у него экстраординарные способности. Но в мединститут в 1939 году Юрий не попал, не пройдя строгую в те времена медкомиссию.
Сложись обстоятельства иначе, Кнорозов, возможно, стал бы гениальным врачом, но судьба приготовила ему не менее интересную альтернативу. Он подал документы и поступил на исторический факультет Харьковского университета.
Столь резкое переключение с медицины на историю не было случайным, ведь проблемы, занимавшие Кнорозова, находились на стыке многих наук: вопросы человеческого мышления, коммуникации, языка, письменности, развития цивилизаций и т. п. На истфаке он изучал шаманизм, а кроме того, продолжал упражняться в гипнозе (как тут не вспомнить его взгляд на фотографии с кошкой!) и во внушении мыслей на расстоянии, в чем, поговаривают, добился определенных успехов.
Досада от непоступления в мединститут, как считают некоторые биографы, сыграла роль в пристрастии к алкоголю, развившемся у Кнорозова довольно рано. Но, скорее всего, это началось еще до фиаско с поступлением – экспериментируя с домашним вином, которого в семье было в избытке, Юрий пытался им успокаивать свою слишком активную психику или «лечить» депрессивные состояния, с которыми имел дело с детства, возможно, на почве заболевания щитовидки. Как бы то ни было, алкоголь стал важной частью жизни и легенды Кнорозова.
На оккупированной территории
Из-за войны учеба Кнорозова растянулась почти на 10 лет и, начавшись в Харькове, закончилась в Московском государственном университете. В столицу Юрий попал благодаря отцу, ставшему большим начальником и способствовавшему переводу сына в МГУ.
О том, что наш герой не был обычным студентом, свидетельствует рассказ философа и индолога Александра Пятигорского: «Он учился на истфаке и собрал группу, в которую, кроме меня, входили будущий детский писатель Валентин Берестов и один армянин (будущий авиаинженер Александр Плунгян. – «Профиль»), и это была ни много ни мало «Группа по изучению происхождения культуры». Юрий Валентинович крепко пил – его дневная норма долгие годы составляла литр водки, и врачи обещали смерть в 40, но прожил почти 80. Он попал в окружение в харьковском котле и, скрываясь в подвалах, учил древнеегипетский язык по классическому учебнику Гардинера, приобретенному до войны на базаре. Когда обнаружил 16 ошибок в учебнике, решил, что древнеегипетский – знает. Это был его первый древний язык».
Ни авторитет отца, ни заступничество научного руководителя, знаменитого этнолога и директора Института этнографии Сергея Толстова не помогли Кнорозову стать аспирантом МГУ, что было бы логично для перспективного молодого ученого. В аспирантуре ему отказали из-за клейма человека, в годы войны находившегося на оккупированной территории. Этот статус, по мнению советского государства, подразумевал политическую неблагонадежность.
Вызов принят
Непринятого в аспирантуру МГУ Кнорозова Толстов устроил научным сотрудником в ленинградский Музей этнографии народов СССР. Так Юрий оказался в городе, где встретились его родители, и остался там до конца жизни.
В музейном общежитии он познакомился с соседом, историком Львом Гумилевым, но вскоре того в очередной раз арестовали и отправили в ГУЛАГ. Лев успел представить друга своей маме, поэтессе Анне Ахматовой, которая, по семейному преданию, подарила Юре теплую шапку, тот носил ее чуть ли не до старости.
Восстанавливая с другими сотрудниками разгромленный во время войны музей, Кнорозов параллельно работал над дешифровкой письменности майя, и к 1952 году, то есть к 30-летию Юрия, эта работа, казавшаяся мировым специалистам безнадежной, была закончена.
Интерес к майя возник у Кнорозова еще во время учебы в Харькове. Его удивило, что об этой американской цивилизации, по уровню и масштабу сопоставимой с древневосточными, известно до обидного мало. После окончания войны Кнорозов, как и все московские студенты-историки, разбирал привезенные из Берлина в качестве трофеев музейные архивы. Среди прочего ему попалось издание кодексов (сводов рукописей) майя. В комментариях к ним европейские ученые печально констатировали, что майянскую письменность, в отличие от египетских иероглифов, дешифрованных в начале XIX века Шампольоном, разгадать нет решительно никакой возможности.
Кнорозова такая обреченность раззадорила. «Что придумано одним человеческим умом, может быть разгадано другим человеческим умом», – считал он. И он принял дешифровку майянских письмен как личный вызов.
Знаки судьбы
Установив статистическим путем, что письменность майя содержит около 350 знаков, он выяснил, что это письмо слоговое, а не идеографическое, как китайские иероглифы, и не алфавит. С помощью так называемой позиционной статистики он подсчитывал, как часто те или иные знаки встречаются в текстах. Подспорьем оказался и трактат епископа Диего де Ланды «Сообщение о делах в Юкатане», в котором тот ошибочно (путая буквы со слогами) пытался составить майянскую азбуку.
Результаты дешифровки Кнорозов опубликовал в статье со скромным и не предвещающим сенсации названием «Древняя письменность Центральной Америки» (1952).
Спустя три года он защитил диссертацию, причем с учетом важности открытия ему присвоили не кандидатскую, а сразу докторскую степень. К тому времени Кнорозов перешел на работу в Кунсткамеру, или, по-официальному, в ленинградский филиал Института этнографии, где и прослужил до конца жизни.
За достижения в майянистике в 1977-м ему дали Ленинскую премию. Но дешифровка «кода майя» – не единственное, чем занимался Кнорозов. В разные периоды жизни он занимался этнической семиотикой (знаковыми системами передачи информации у разных народов), теорией коллектива, дешифровкой рапануйской (то есть жителей острова Пасхи) и протоиндийской письменности, продолжал изучать шаманизм, ездил в экспедиции на Курилы, исследуя культуру айнов. Несмотря на его интровертный характер, вокруг Кнорозова сформировался небольшой круг учеников и последователей.
Ясная голова
Красочное описание Кнорозова и его рабочего режима в Кунсткамере оставил Алексей Хвостенко, поэт, художник и бард, большинству известный как первый исполнитель песни «Город золотой». В начале 1960-х ученый предложил ему, случайному знакомому и богемному «раздолбаю», помочь в статистической работе с текстами. Почему именно ему, а не какому-нибудь «приличному человеку», станет понятно позже.
«В то время он занимался дешифровкой письменности вымерших или переселившихся куда-то аборигенов острова Пасхи, – пишет Хвостенко в биографическом романе «Максим». – Но о самой работе я рассказывать не буду – это другая тема. А вот как протекал наш рабочий день – это интересно. Утро начиналось с закупки портвейна. Две, три или четыре бутылки в зависимости от нашего материального состояния. Мы поднимались наверх в Кунсткамеру с заспиртованными монстрами. Я – с увесистыми томами, Кнорозов – с «листингами». Я читал, он считал непонятные мне цифры, которые выдавал ему допотопный компьютер. Бутылки мы приканчивали до обеда. В обед покупалась бутыль водки, но раскрывалась уже в академической столовой под научную закуску. Потом закупалась еще пара бутылок портвейна, и к вечеру мы их приканчивали, продолжая наши научные занятия. Протянув таким образом год, я научился пить и работать одновременно».
Далее следует немаловажное дополнение к описанию алкогольного рациона ученого: «Надо отдать должное Кнорозову – я никогда больше не видел его в таком состоянии, как в первую ночь нашего знакомства. Он всегда сохранял ясную голову, знал и помнил все на свете, терпеть не мог своих коллег за слабоумие и помощников всегда брал себе со стороны».
Все, знавшие Кнорозова, отмечали его любовь к четкости и порядку – на рабочем столе, в делах, мыслях. «Он был самый аккуратный из нас», – говорил его друг лингвист Вячеслав Иванов.
Среди других «андеграундных» ассистентов Кнорозова были поэт, научный журналист Александр Кондратов (в богеме известный как Сэнди Конрад) и художник-фотограф Валентин Тиль-Самарин, поныне здравствующий и живущий в Париже.
Под влиянием общения с ученым Хвостенко сочинил текст «Сообщение о делах в Петербурге» (отсылка к вышеупомянутому трактату де Ланды). Так что Кнорозов обогатил не только отечественную науку, но и авангардную литературу.
Признание на Западе
Что касается его майянских открытий, то западной наукой они поначалу были встречены неприветливо. Еще бы: какой-то молодой русский выскочка, никогда не бывавший в Центральной Америке, утверждает, будто сделал то, что великие умы считали невозможным. Да еще в разгар холодной войны! Особенно в своем неприятии упорствовали американец Эрик Томпсон, считавшийся главным по цивилизации майя, и немец Томас Бартель.
Работа Кнорозова над кодексами майя, 1955Vostock Photo
Их оппонентом стал американский антрополог Майкл Ко, считавший Кнорозова истинным первооткрывателем. У него было преимущество – русская жена, которая перевела фундаментальную кнорозовскую монографию «Письменность индейцев майя» (1963) на английский язык вскоре после ее выхода.
А вот отношение мексиканских ученых к Кнорозову было близко к благоговейному. Они, правда, не могли понять, чем человека из далекой снежной России привлекла их древняя цивилизация, но были очень признательны за то, что он нашел ключ к ее тайнам.
Мария Тереса Франко, будущий директор мексиканского Института антропологии, в 1960-х под видом туристки отправилась в Советский Союз, чтобы хотя бы мельком повидать великого дешифровщика. Ведь к тому времени Кнорозов, съездив единожды в 1956 году на конференцию в Копенгаген, стал невыездным.
Трио из Новосибирска
Запрет на загранкомандировки Кнорозову не имел особой политической подоплеки. Точнее, политика там все-таки была, но своя, научная. В начале 1960-х Кнорозов, чья монография о письменах майя была готова к 1957 году, но шесть лет мариновалась в издательстве, оказался поневоле вовлечен в настоящий «академический триллер», иначе говоря, стал жертвой околонаучной аферы.
Понимая, что большие массивы текстов лучше обрабатывать не вручную, а при помощи компьютера (ЭВМ, как их тогда называли), Кнорозов начал работу в этом направлении вместе с лингвистом Вячеславом Ивановым и несколькими московскими программистами. Но вскоре к проекту подключилась троица бойких «молодых ученых из Новосибирска». Взяв у Кнорозова материалы якобы для работы на ЭВМ, они опубликовали «совершенно бредовую статью» (по выражению нашего героя), в которой объявлялось о сенсационной дешифровке письменности майя при помощи компьютеров. И все заслуги новосибирцы приписывали себе.
«Нахальство было великое», вспоминал ученый, учитывая, что о работах Кнорозова давно знали все специалисты. Но у нахрапистой троицы были связи в КГБ и покровительство директора Института математики Сибирского отделения АН СССР академика Сергея Соболева.
Академику и трио «уволенных кагэбэшников» (как их охарактеризовал Вячеслав Иванов) удалось наделать немало шума: оперативно издать «свои» труды, вручить их Хрущеву, пробить восхваляющую их и принижающую достижения Кнорозова статью в популярнейшем журнале «Огонек».
Капитан пиратов
Однако разоблачения избежать не удалось: Кнорозов написал опровержение, которое опубликовали не только в СССР, но и в Мексике. После ряда скандалов Соболев предпочел выйти из «проекта», через несколько лет о «машинном переводе письма майя» уже никто не вспоминал. Но не обошлось и без мести проигравшей стороны – в том, что Кнорозова не выпустили на Международный конгресс американистов, проходивший в 1962 году в Мехико, и вообще сделали невыездным, многие коллеги ученого видят длинную руку покровителей тех «уволенных кагэбэшников».
После этого случая в лексиконе Кнорозова появилось ехидное выражение «доктор новосибирских наук». «Он вообще обладал своеобразной лексикой, которая заставляла улыбаться. Фраза в духе «Это животное – редактор…» – его абсолютно нормальное обращение к коллегам-редакторам», – вспоминает историк Юрий Березкин.
Ученик Кнорозова востоковед Ярослав Васильков рассказывал: «Он мог начать заседание со слов: «один крупнорогатый археолог пытается дешифровать протоиндийское письмо». «Крупнорогатый», то есть известный ученый, с одной стороны, а с другой стороны, не наш человек – оппонент, которому нужно противостоять. У него всегда была такая специфическая речь. Я бы сказал, как у капитана пиратского корабля».
Взять Аспида в соавторы
Многих советских коллег Кнорозов смущал своей экстравагантностью. В Советском Союзе не было принято выделяться, быть «не как все», но ученым, особенно с репутацией гениальных чудаков, все же кое-что позволялось. Экстравагантность Кнорозова проистекала не из желания привлечь к себе внимание, наоборот, он, как истинный интроверт, рассчитывал, что сбитые с толку его выходками люди как можно скорее оставят его в покое. Так, однажды он, не желая попадать в научно-популярный фильм, встретил приехавшую к нему съемочную группу с бинтом на голове, скрывавшим один глаз. Кнорозов полагал, что в таком виде он уж точно застрахован от интервью. Но не угадал – и попал в фильм с перевязанной головой.
При солидной профессорской зарплате одевался он затрапезно, донашивая костюмы до дыр. Сердобольные коллеги-женщины иногда пытались заинтересовать его хорошими вещами, якобы купленными для мужа, но не подошедшими тому по размеру, но Кнорозов был непреклонен. Это был его «скафандр», как и алкоголь, защищавший от внешнего мира.
Зато тем немногим, кого он считал своими, Кнорозов раскрывался как тонкий, умнейший, добрейший и остроумнейший человек. Он не был мрачным анахоретом: в 1952 году Юрий женился на филологической девушке Валентине Самковой; спустя восемь лет у них родилась дочь Катя (она стала востоковедом), а в 1984-м – внучка Аня. «Гениальный ученый, сурово глядящий с официальных фотографий, был самым добрым и снисходительным дедом на свете», – вспоминает она.
Кнорозов очень любил кошек, которых у него жило несколько. В те годы не было привычного нам культа «котиков», и желание ученого поместить в научный журнал свое фото с кошкой на руках казалось еще одним его чудачеством. Тот знаменитый снимок – похожий на профессора Мориарти Кнорозов держит в руках кошку с пронзительным взглядом – единственный, который нравился ему самому.
Увековеченную на этом фото сиамскую кошку Асю (полное ее имя было вообще-то Аспид) Кнорозов однажды указал в качестве соавтора статьи, но советские редакторы его чувства юмора не разделяли и Асю вычеркнули. А вот когда его просили подарить на память ту самую фотографию, Кнорозов мог взять ножницы, отрезать свое изображение, оставляя только кошку, и в таком виде вручить снимок.
Бронза и камень
Финал жизни Кнорозова – почти хэппи-энд. Да, его одолевали болезни, был инсульт, но для человека, выпившего море водки и выкурившего едва ли не весь ленинградский «Беломор», 76 лет, проведенных в отменной интеллектуальной форме, – уникальный результат.
В 1990-х он наконец смог увидеть древности майя воочию, побывав в Гватемале, Мексике, США. В Центральной Америке его встречали, как героя, мексиканцы наградили его орденом Ацтекского орла – его вручают иностранцам за особые заслуги перед страной.
В Мексике есть два памятника Кнорозову. С первым, бронзовым, в городе Канкун, правда, случился казус: вскоре после установки некий предприимчивый, но не помнящий родства потомок индейцев майя выкрал его и пытался сдать в металлолом (вполне знакомая россиянам история). Кнорозову с его любовью к черному юмору она бы, наверное, понравилась.
Второй монумент изготовили уже из камня – он стоит в городе Мерида напротив Большого музея мира майя и воспроизводит ту самую фотографию с кошкой Асей.
На родине Кнорозова почтили скромнее, но тоже не без доли абсурда. К 100-летию со дня рождения, в 2022 году, на стене дома на Гранитной улице в Петербурге, где он прожил более 30 лет, установили памятную табличку. Создатели «слегка» перепутали майя с другой древней американской цивилизацией: портрет ученого оказался на фоне ацтекского Камня Солнца. Что ж, опять нетрудно представить, как Кнорозов мрачновато усмехается, глядя на этот курьез.
50 лет назад в Набережные Челны приехала заслуженная артистка РСФСР, народная артистка СССР Марина Ладынина.
Советская актриса театра и кино, певица в свое время была удостоена большого внимания со стороны Иосифа Сталина – на счету звезды СССР было целых пять Сталинских премий. Существует информация, что генсек приказывал режиссерам снимать картины с Мариной Ладыниной в трудное для страны время. Он был уверен – ее образы и позитивный настрой станут поддержкой для советских людей.
Сохранилось мало информации о визите кинодивы в автоград – только то, что актрисе вручили книгу «Поступь Батыра» изданную в 1972 году. В 1974 же году состоялся визит артистов «Мосфильма» на ремонтно-инструментальный завод «КАМАЗа» - перед заводчанами прямо в цеху выступили актеры киностудии.
13 марта в пригороде Турина в возрасте 85 лет ушёл из жизни Марчелло Гандини — один из самых известных и влиятельных автодизайнеров XX века. Чрезвычайно одарённый самоучка, он чуть ли не в первые месяцы профессиональной карьеры создал внешность первого суперкара марки Lamborghini — среднемоторного купе Miura. А всего несколько лет спустя совершил переворот в автомобильной моде, на добрых два десятилетия утвердив угловатые клиновидные формы — таков был эффект от его концепт-кара Alfa Romeo Scarabo. Активная карьера Гандини длилась свыше тридцати лет — и хотя в его наследии преобладают спорткары, он оставил заметный след и среди обычных легковушек, и даже грузовиков!
Гандини игнорировал автосалоны и не особенно любил говорить c журналистами о себе — больше об автомобилях, об идеях. Впрочем, история сохранила несколько подробных интервью, а ещё замечательный двухтомник Гаутама Сена, который автор готовил в плотном контакте с дизайнером. Благодаря ним мы можем не только перечислить главные вехи в его творчестве, но и понять, как складывалась его карьера, что за человеком он был.
Марчелло Гандини родился 28 августа 1938 года в Турине в необычной семье: его отец Марко писал музыку и служил дирижёром в театре Реджо, одном из лучших оперных домов Италии (до 1936 года, когда здание театра было полностью уничтожено пожаром), а мать Санта занималась воспитанием детей. Дома всегда была музыка, всех пятерых детей обучали игре на инструментах: Марчелло, второй ребёнок, с четырёх лет играл на фортепиано.
Молодой Марчелло Гандини и Нуччио Бертоне с чертежами
Вся большая семья жила на улице Корсо Квинтино Селла в живописном районе Борго По, недалеко от дворца герцога Савойского «Вилла делла Реджина». Марчелло Гандини вспоминал, что после закрытия театра отцу пришлось переквалифицироваться в фармацефты, чтобы содержать семью. Во время войны они переехали подальше от города, в Виу — ведь Турин был крупным промышленным центром, и с 1940 года его бомбили сначала англичане, а потом и американцы.
Отец был человеком старых понятий: надеялся, что после школы дети поступят в университет и получат классическое гуманитарное образование, а Марчелло продолжит занятия музыкой — для сына он мечтал о карьере пианиста. Но юный Гандини бредил техникой — на фортепиано играл из-под палки, зато обожал собирать разные механизмы из конструктора фирмы Meccano.
Получая в минувшем феврале звание почётного доктора Туринского политеха, дизайнер рассказал о забавном эпизоде: уже обучаясь в престижном классическом лицее имени Витторио Альфьери в Турине, он потратил деньги, предназначенные на учебник латыни, чтобы... приобрести книгу Данте Джакозы «Motori endotermici» («Двигатели внутреннего сгорания»). В общем, всячески бунтовал.
1975 или 1976 год: Гандини и Бертоне с рисунками концепт-кара Ferrari
А ещё юноша обнаружил в себе страсть к рисованию — и после лицея отдал этому занятию всего себя. Зарабатывал разной технической работой, запирался в квартирке на Корсо Бельджио, и рисовал. Правда, доходов едва хватало на жизнь, и вскоре он стал подрабатывать в разных кузовных ателье — например, Viotti или Corgiola. Не гнушался и оформлением вывесок для магазинов. К тем опытам он относился снисходительно. «Тогда я был ещё очень далёк от понятия о стиле. В основном это были лишь небольшие доработки — кастомизации, интерпретации» — говорил он в одном из интервью. Параллельно он изучал всё, что только возможно, про автомобили и их устройство.
Первым автомобилем, дизайн которого Гандини выполнил от начала до конца, он сам называл спортивную «баркетту» OSCA 1500, принадлежавшую его состоятельному приятелю. Тот перевернулся на извилистой дороге — а Марчелло сделал проект, по которому известный мастер-кузовщик Джованни Раньеро выстучал из алюминия новые панели.
С этим связан забавный эпизод: чтобы в мастерской изготовили деревянные болваны, Гандини должен был сделать комплект эскизов в масштабе 1:1. И вот, в назначенный день художник развесил на стенах свои чертежи — на что опытнейший Раньеро воскликнул: «да здесь же ничего непонятно!» Оказывается, дизайнер-самоучка просто не знал, что на виде сбоку нос машины традиционно должен смотреть влево — и всё сделал наоборот! К счастью, эскиз был выполнен на полупрозрачной кальке, так что его просто перевернули другой стороной.
Начинающий дизайнер стал регулярно работать фрилансером для небольшого миланского ателье Marazzi, для других фирмочек... И параллельно обзванивать крупные компании в поисках работы.
В 1962-м случился поворотный момент в его карьере: Гандини удалось встретиться и показать свои рисунки Нуччио Бертоне — главе фирмы Bertone, сыну основателя Джованни Бертоне. Правда, тот предложил ему работу... лишь три года спустя. Главным дизайнером Carrozzeria Bertone в те годы был другой выдающийся итальянец — Джорджетто Джуджаро. Приходилось читать, что это он отказался принимать Гандини на работу. Сам Гандини в интервью описывал это мягче: мол, владелец компании опасался потерять своего главного дизайнера, поэтому не форсировал события.
Первый проект Гандини в Bertone: родстер на базе Porsche 911 для Джона фон Нойманна
Как бы то ни было, Джуджаро всё равно покинул компанию в 1964-м, перейдя в Ghia — и так для Гандини открылся путь к карьере профессионального автодизайнера. Официально его взяли в штат 1 ноября 1965 года, но неформально он начал работать на пару месяцев раньше.
Буквально за полгода работы на Bertone он успел с нуля подготовить аж три проекта! Самый первый — это родстер на шасси Porsche 911, созданный по заказу американского импортёра марки Джона фон Нойманна (он так и остался штучным шоу-каром), плюс люксовое купе Jaguar FT 420 на шасси седана S-Type (его изготовили в двух экземплярах).
Трое создателей Lamborghini Miura вместе: дизайнер Марчелло Гандини (в центре) с инженерами Паоло Стандзани (слева) и Джампаоло Даллара (справа)
А третий — самый важный — это Lamborghini Miura. Сейчас такое просто невозможно себе представить, но тогда начинающему стилисту почти сразу же поручили работу над важным заказом! Представленный на Женевском автосалоне 1966 года, среднемоторный суперкар с женственно-плавными линиями произвёл фурор, и до сих пор считается одним из красивейших автомобилей той эпохи. Гандини-отец стал всерьёз воспринимать занятие сына только после этого... А вот сам Марчелло поначалу не был ни удовлетворён этой своей работой, ни особенно убеждён в её удачности.
Рисунки Lamborghini Miura, выполненные рукой Марчелло Гандини в конце 1965 года: цветные и чёрно-белые
Его ассистент Пьеро Строппа так описывал метод работы. Ему поручили подготовить эскиз шасси в боковой проекции на основе полученных с Lamborghini чертежей. А Гандини для ускорения стал набрасывать профиль машины прямо поверх его эскиза. 20 декабря 1965 года Строппа закончил свою часть работы — а уже к рождеству были готовы эскизы кузова в четырёх проекциях и масштабная модель. Кстати, за это время Гандини успел подготовить и альтернативный вариант дизайна, но этот чертёж так и остался в архивах Carrozzeria Bertone.
Эскиз кузова Miura в трёх проекциях из архива Lamborghini
Даже на ранних эскизах Miura выглядит работой большого мастера. И, что поразительно — создана абсолютным самоучкой! «Конечно, я кое-чему научился за время работы в Bertone. Но в первую очередь, это результат постоянной работы над собой. Старшего наставника, учителя у меня не было — ведь Бертоне был в первую очередь промышленником, а не художником. В те времена не было бесчисленных дизайнерских школ, которые существуют сейчас. На мой вкус, теперь их развелось даже слишком много, и на самом деле от них не так уж много толка. А тогда даже журналов не хватало, по которым можно было бы учиться, или что-то копировать» — рассказывал Гандини в одном из интервью.
Lamborghini Miura, 1966 год. Зная творческую траекторию Марчелло Гандини, нам в 2024-м году сложно представить, что эти чувственные линии — его работа. Ведь прославился итальянец в первую очередь угловатыми клиновидными формами
В общем, вторая половина 60-х была для Гандини крайне продуктивной: он довёл до серии начатый Джуджаро проект Fiat Dino Coupe, подготовил штучный «гран-туризмо» Bertone Pirana на шасси Jaguar, спроектировал концепт-кар Alfa Romeo Montreal на шасси седана Alfetta (позже его запустят в серию), простенький микро-хэтчбек Autobianchi A112 для фиатовского дочернего предприятия и роскошный «гран-туризмо» Iso Lele.
Но главный итог — он совершил настоящую революцию: концепт-кар Alfa Romeo Carabo открыл новую эпоху в автодизайне. Ходовой макет на основе гоночного среднемоторника Alfa Romeo 33 представили на Парижском автосалоне в октябре 1968 года. Он не был похож ни на что: совершенно новый дизайнерский язык, на фоне которого одним днём устарело всё созданное раньше. Сложно поверить, что угловатый Carabo и округлая Alfa Romeo 33 Stradale работы Франко Скальоне — это автомобили одной эпохи с практически одинаковой «начинкой»!
Alfa Romeo Carabo, 1968 год
Простой клиновидный силуэт — с капотом, почти без перелома перетекающим в лобовое стекло, обилие плоских поверхностей, удивительные подъёмные двери гильотинного типа, скрытые за подъёмными крышками фары, большие вклеенные окна с небольшими опускными форточками, «жалюзи» на крышке мотоотсека...
Всё это, вместе или по отдельности, вскоре появилось на суперкарах разных марок. А сам подход к формообразованию остаётся востребованным даже сейчас!
Гандини развил эти идеи в концепт-каре Lancia Stratos Zero 1970 года. Тогда итальянские кузовщики обязательно участвовали в Туринском автосалоне: хорошим тоном — а скорее, средством бизнеса — считалось каждый год выставлять нечто, что заставит говорить о вашей компании, привлекая потенциальных клиентов из числа «генералов» от автопрома.
Ателье Bertone с концепт-каром Lancia Stratos Zero «украло шоу» на Туринском автосалоне 1970 года
И о «Стратосе» действительно заговорили все: в Турине выставили идеально клиновидный автомобиль высотой всего 84 сантиметра, садиться в который полагалось через откидное лобовое стекло. И хотя это было чистой воды стилистическое упражнение, машину снабдили настоящим функциональным шасси и двигателем V4 1.6 от подержанной Lancia Fulvia. Даже циркулирует байка про то, как однажды Нуччио Бертоне, прибывший на переговоры за рулём «Стратоса», проехал под шлагбаумом завода Lancia.
Макет раллийного Стратоса (пока ещё без двигателя), подготовленный к Туринскому салону 1971 года
Вычурный концепт-кар сработал: в один прекрасный день к Гандини обратился руководитель спортивных программ Lancia Чезаре Фьорио, попросивший... превратить концепт-кар в раллийный автомобиль! Для этого Фьорио удалось заручиться поддержкой генерального директора Пьеруджо Гоббато. Разумеется, о копировании и речи быть не могло: раллийная машина должна быть гораздо выше, с нормальными открывающимися дверями и приличной обзорностью.
Раллийный Stratos заводской команды Lancia
Уже к Туринскому автосалону в ноябре 1971 года был готов макет — правда, неходовой: тогда ещё не было ясности с выбором двигателя. Но именно этот образец с минимальными изменениями превратился в раллийную Лянчу Stratos HF — клиновидное среднемоторное купе c двигателем Ferarri Dino V6 2.4, на котором было одержано 18 побед на этапах Чемпионата мира.
Можно ещё долго перечислять экзотические спорткары, над которыми работал Гандини — ведь на его счету свыше пятидесяти автомобилей. Мы этого делать не будем — всё-таки «Мотор» не энциклопедия, но выделим ещё несколько важных проектов.
Суперкар Lamborghini Countach в своём исходном варианте «LP500»
В первую очередь, это Lamborghini Countach. Конечно, Гандини нарисовал для этой марки в общей сложности десять спорткаров — но именно её мы считаем наиболее важной. Наследник Миуры стал самым ярким и последовательным воплощением дизайнерского языка, открытого им на рубеже шестидесятых и семидесятых в концептах Carabo и Stratos Zero.
Lamborghini Countach LP400 — самый ранний из серийных вариантов модели, так называемый «Periscopio». В последующих модификациях задумку Гандини исказили накладками, расширителями, антикрыльями
Чтобы оценить все достоинства Countach, взгляните на машины самого раннего образца — прототип Countach LP500, показанный в Женеве-1971, или серийный Countach LP400 (в том виде, в котором машина пошла в серию в 1974-м). Сколь скупыми, минималистичными средствами задана внешность! Идеи Марчелло Гандини настолько вросли в саму суть марки, что дизайнеры Lamborghini полвека спустя продолжают их эксплуатировать...
Сам Гандини любил подчёркивать глубокую связь дизайна и технического устройства: «Miura выглядела так в силу своей компоновки. С Countach всё наоборот: она устроена именно таким образом из-за внешности» (здесь имеется в виду экзотическая компоновка с двигателем перед задней осью, развёрнутым коробкой передач вперёд, позволившая добиться очень короткого заднего свеса — прим. автора). Кстати, такая конструкция под названием «longitudinale posteriore» использовалась вплоть до модели Aventador, которую сняли с производства в 2022 году!
Ferrari 308 GT4 (1973 г.)
Хотя имя Марчелло Гандини ассоциируется в первую очередь с маркой Lamborghini, в его портфолио всё-таки есть один Ferrari. Это купе 308 GT4 из линейки Dino: редкий пример среднемоторного спорткара с четырёхместным салоном — точнее, с посадочной формулой 2+2. По всей видимости, модель создавалась в качестве конкурента для Lamborghini Urraco с аналогичной компоновкой салона... который тоже был работой Гандини. Причём, судя по архивным фотографиям, за основу для Ferrari дизайнер принял собственный отклонённый проект для Lamborghini!
Реплика концепт-кара BMW 2002ti Garmisch, изготовленная в 2019 году
Если у вас складывается впечатление, будто Гандини занимался исключительно экзотическими суперкарами, то это вовсе не так. В списке его работ на рубеже шестидесятых и семидесятых — BMW пятой серии в кузове E12 (совместно c шеф-дизайнером марки Полем Браком); концепт-кар BMW 2002ti Garmisch, в котором интересно переосмыслен фирменный стиль марки; доступный среднемоторный спорткар Fiat X1/9 по мотивам его концепт-кара Autobianchi A112 Runabout; среднеразмерный седан Fiat 132; компактный хэтчбек Innocenti Mini (1974 г.).
Audi 50
Fiat X1/9 (1972 г.)
Autobianchi A112 Runabout (1969 г.)
Отдельного упоминания достоин Audi 50. Мы совсем не удивлены, если вам оказалась не знакома эта модель: выпущенный в 1974 году маленький хэтчбек вскоре переименовали в Volkswagen Polo — и вместе с Гольфом работы Джорджетто Джуджаро он вытянул немецкую марку из кризиса!
К какому стилю тяготел Гандини в конце 70-х, вы можете судить по нескольким авангардным проектам того периода — это ставший большим рыночным хитом хэтчбек Citroen BX (1982 г.), так и не запущенный в серию Reliant FW11 (1977 г.), концепт-кары Jaguar XJ-S Ascot (1977 г.), Fiat X1/10 (1979 г.) и Volvo Tundra (1979 г.).
Citroën BX 16 TRS
В 1979-м, спустя без малого 15 лет работы на Bertone, дизайнер уходит в «свободное плавание». К тому времени он уже признанный мэтр автодизайна — покупает дом XVII века c большим парком в бывшем аббатстве Сант-Антонио ди Ранверсо у подножия горы Музине и перестраивает его по своему вкусу, организуя на первом этаже большую студию. «Здесь очень тихо. И можно работать заполночь. Моменты наибольшего вдохновения приходят ко мне ночью. Так было даже во время работы в Bertone. Например, Lamborghini Miura я создавал длинными бессонными ночами» — пояснял свой выбор художник.
Renault 5 TS (1984 г.)
У него множество важных и ресурсных клиентов. Пять лет Гандини работал по заказу Renault — нарисовав хитовый хэтчбек-«пятёрку» второго поколения, автомобиль повышенный проходимости для марки Alpine (который так и не пошёл в серию), выполнив рестайлинг представительской модели 25 и многое другое... Потом — обновляет фирменный стиль для Maserati и делает рестайлинг для De Tomaso Pantera, сотрудничает с Маздой и Ниссаном, создаёт преемника для Lamborghini Countach (этот проект в немного изменённом виде станет моделью Diablo, а исходные наброски превратятся в мелкосерийный суперкар Cizeta Moroder V16T) и даже работает над сверхлёгким одноместным вертолётом Heli-Sport CH-7 Angel.
А, вероятно, самое неожиданное в его биографии — это участие в создании целой серии концептуальных грузовиков Renault V.I.R.A.G.E.S., которое привело к появлению в 1990 году авангардного тягача Renault Magnum.
Как и многие дизайнеры и конструкторы — частники, он предпочитал работать на бумаге, с карандашом и кульманом, что не очень укладывалось в тренд на цифровизацию разработки. А уже будучи в преклонном возрасте, забросил стайлинг и принялся исследовать вопрос — как радикально упростить технологию автопроизводства.
Будучи настоящей суперзвездой в мире дизайна, в жизни он был скромным человеком. Вместе с женой Клаудией воспитывал двоих детей — сына Марко и дочь Марцию. Впрочем, был не чужд адреналина: в молодости прыгал с парашютом и летал на дельтаплане. И, будучи автором элитных спорткаров, не переживал по поводу статусного транспорта: передвигался на самых обычных машинах — как своего дизайна (BMW 520, Citroen BX), так и чужого (Audi, Mitsubishi Colt). Бывавшие у него журналисты отмечали, что в доме отсутствовал обязательный предмет дизайнерского тщеславия — «стена славы» с фотографиями премьер и снимками в компании руководителей автокомпаний: вместо этого дом украшали картины, написанные его женой.
Зацените пафос сразу с 4ой странички! Кто бы, что не говорил, но чувствуется что-то цивилизационное и бесконечное
Спасибово, что подписываетесь, вы огонь <3
Памятник тысячелетия Руси, кстати, находится эта прелесть в Великом Новгороде, символично, куда согласно легенде, варяг и был призван. Эта знаковая точка отсчета нашей цивилизации, хотим мы того или нет. За спиной т.н."Рюрика" и вниз вкруг были увековечены по-порядку Цари,Князья, просвЯтители, чинуши, вояки, писатели и художники.
Сверху главный столб самодержавия - Православие. Ангел, поддерживающий крест, то бишь Церковь и благословляющий коленопреклонённую женщину, ака Русский народ в русском национальном костюме, опирающуюся на щит с гербом
Адольф Гитлер, только что назначенный канцлером Германии, приветствует президента Пауля фон Гинденбурга 21 марта 1933 г. в Потсдаме, Германия. Поза Гитлера рассчитана на создание впечатления о нем как о человеке, не угрожающем существующему порядку.
Почтовая открытка с этой фотографией была очень популярна. Фото широко распространялось в немецкой и интернациональной прессе. Выборы 5 марта 1933 узаконили власть Гитлера.