Лига историков

Переломным моментом в многовековом римо-персидском противостоянии стала победа Галерия над царём Нарсе в 296 году у Саталы в Армении. Римляне разгромили персидское войско, захватили лагерь и семью царя, что вынудило Нарсе просить мира. Итогом стал договор 298 года, условия которого были унизительны для Персии:

1. К Риму отошли обширные области Интилена, Софена, Арзанен, Кордуена и Забдика. Границей империй была объявлена река Тигр.
2. Римский сюзеренитет был признан над Арменией, Иберией и Албанией, что распространяло сферу влияния империи в Закавказье.
3. Нисибис стал единственным разрешённым пунктом для торговли между двумя странами, что позволяло Риму контролировать и ограничивать персидский импорт.

Этот договор компенсировал Риму потери III века и поставил Персию в стратегически уязвимое положение, возмущая персидскую знать. Последующие три десятилетия на границе сохранялось затишье, но Персия тайно готовилась к реваншу. К власти пришёл Шапур II, сделавший возвращение утраченных провинций главной целью своего правления. Он провёл успешные походы в Аравию, установив контроль над побережьем Персидского залива и Аравийского полуострова, обезопасил границы от кочевников и овладел ключевыми торговыми путями из Индии.

Отношения между Римом и Персией в период между мирным договором 298 года и смертью императора Константина в 337 году в конечном итоге привели к одной из самых длительных войн между двумя державами — 25-летней войне за Нисибис. Нарастание напряжённости проявлялось и в отдельных инцидентах. Около 326/327 года персы ограбили философа Метродора, который вёз Константину дары от индийского царя. Этот эпизод свидетельствует о том, что Рим укреплял экономические и дипломатические связи с Индией, стремясь обойти персидских посредников. В это время римские порты на Красном море (Береника и Миос-Хормос) расширялись, а корабли возобновили прямые плавания в Индию.

Однако в 327 году Константин не использовал ограбление посла как повод для войны. Вместо этого он сосредоточился на строительстве новой столицы и усмирении варваров за Дунаем. Лишь к 334 году, завершив эти задачи, император смог обратить внимание на Персию. В 335 году он назначил своего сына Констанция II цезарем на Восток, поручив ему усилить региональные армии. Констанций начал набор рекрутов и создание военных запасов.

Новым и крайне важным фактором стало идеологическое противостояние. После 313 года Константин стал позиционировать себя защитником христиан по всему миру. В письме Шапуру в 324 году он прямо заявил об этом, что вызвало беспокойство в зороастрийской Персии, на территории которой проживало христианское меньшинство. Религиозная политика Константина превратила персидских христиан во «внутреннюю угрозу» в глазах шаха и спровоцировала начало гонений против них.

К 336 году Шапур был готов к схватке и нанёс первый удар. Он вторгся в Армению и посадил на её трон своего ставленника. В том же году военачальник Нарсес штурмом взял пограничную крепость Амиду и вторгся в римскую Месопотамию. Констанций II выступил со своей армией, разгромил Нарсеса в битве при Нарасаре, после чего отбил и укрепил Амиду.

В ответ Константин начал готовить масштабное вторжение в Персию, запланированное на 337 год. Его целью была не просто победа, а полная смена власти: он планировал свергнуть Шапура и возвести на трон своего племянника Ганнибалиана. Это был беспрецедентный план — ни один император прежде не стремился к полной оккупации Персии и установлению марионеточного правительства.

Однако этим планам не суждено было сбыться. В мае 337 года Константин заболел и вскоре умер. Его смерть спровоцировала политический кризис и пока его сыновья делили империю, Шапур II, не теряя времени, воспользовался моментом. Летом того же года его армия, изначально собранная для отражения римского вторжения, осадила ключевой римский город-крепость Нисибис. Эта осада стала первым сражением в долгой, двадцатипятилетней войне, которой было суждено определить судьбу Ближнего Востока на поколения вперёд.

Всем привет, Пикабу! Мы часто говорим о падении Рима, о Колумбе или о Средневековье. Но что насчет «скучных» времен? Давайте нырнем в 151–160 годы нашей эры.

На первый взгляд, это десятилетие — как тихий вечер воскресенья перед жестким понедельником. Это самый пик Pax Romana (Римского мира), золотой век императора Антонина Пия. Но если копнуть, движуха была по всей планете. Рим — не вся Земля.

Спойлер: пока одни строили стены и кайфовали, другие устраивали дворцовые перевороты с помощью евнухов, строили гигантские пирамиды в джунглях и потихоньку точили ножи на соседей.

Часть 1. Евразия: Два гиганта и их проблемы

В 150-х годах миром правили две «супердержавы»: Римская империя на Западе и династия Хань в Китае на Востоке. И жили они ну очень по-разному.

Рим: «Стабильность»... с нюансами

Римом правил Антонин Пий. Этот мужик был полной противоположностью типичного императора-вояки. Он почти не вылезал из Италии и заслужил репутацию «домоседа». Его девизом была «tranquillitas» (спокойствие). В общем, это был пик римского «золотого века».

Но значит ли это, что все было тихо? Как бы не так.

• Британия в огне (снова): Главный экшен происходил на севере. Местное племя бригантов решило, что римляне им надоели. Примерно в 154-155 годах они подняли мощное восстание. Ребята были настолько суровы, что прорвали только что построенный Вал Антонина (стена в Шотландии, севернее известного Вала Адриана). Риму пришлось срочно перебрасывать легионы из Германии, чтобы задавить бунт. Вал в итоге временно забросили.

• Гонения на христиан: В империи было в целом спокойно, но не для всех. В 155 году в Смирне (Турция) сожгли на костре 86-летнего епископа Поликарпа. Это было одно из самых громких мученичеств того времени, показывающее, что новая религия и старая власть не очень-то ладили.

• Наука в Александрии: Пока легионы воевали, в египетской Александрии (тоже Рим) сидел величайший ум эпохи — Клавдий Птолемей. Как раз в эти годы он дописывал свои главные труды: «Альмагест» (карта звездного неба, которая будет стандартом 1000 лет) и «Географию» (карта известного мира). По сути, он создал GPS своего времени.

Так что Рим жил богато, строил, торговал, но на окраинах постоянно тлело.

Китай: Дворцовый переворот и евнухи

На другом конце Евразии, в Ханьской империи, все было НАМНОГО веселее и трагичнее. Там правил император Хуань.

• Коррупция 80-го левела: Реальная власть принадлежала не императору, а клану его жены — могущественной семье Лян. Они расставили своих людей на все посты и воровали так, что бюджет трещал по швам.

• Стихийные бедствия: Как будто этого было мало, в 153 году Китай накрыло гигантское нашествие саранчи, а потом еще и наводнения. Народ начал голодать и роптать.

• Переворот! (159 год): Императору Хуаню это осточертело. Но кому верить, если вся знать куплена? И он сделал ставку... на дворцовых евнухов. В 159 году он, опираясь на верных ему евнухов, устроил переворот, приказал арестовать и казнить весь клан Лян.

Победа? Не совсем. Император избавился от одной коррумпированной клики, но тут же создал новую — евнухи сами стали заправлять делами, что всего через 20 лет приведет к чудовищному восстанию «Желтых повязок» и краху династии Хань.

Парфия (Иран) и Индия (Кушаны)

Между двумя гигантами тоже кипела жизнь:

• Парфия: Парфянский царь Вологез IV сидел тихо. Он смотрел на Рим, где правил старый и мирный Антонин, и просто ждал. Он копил силы, чтобы отбить у Рима Армению. И он дождется: как только Антонин умрет (в 161-м), Вологез тут же начнет большую войну с его преемником, Марком Аврелием. Так что 150-е для Ирана — это затишье перед бурей.

• Индия (Кушанская империя): Вот где был настоящий плавильный котел! Кушанами правил царь Хувишка. Его империя контролировала сердце Шелкового пути. Караваны везли шелк из Китая в Рим, а римское золото и стекло — обратно. В империи мирно уживались буддизм (как раз тогда строили гигантские статуи Будды), индуизм, зороастризм и греческие культы. Это был центр тогдашней «глобализации».

Часть 2. Америка: Мир без железа и лошадей

Перенесемся через океан. Здесь нет Рима, нет Китая, нет железа, нет колеса для транспорта. Но есть гигантские цивилизации.

Мезоамерика (Мексика)

Здесь рос монстр — город Теотиуакан. В 150-е годы он был на пике своего могущества.

• Это был один из крупнейших городов мира. Оценки разнятся, но там жило до 100 000 человек (больше, чем во многих европейских городах того времени).

• Как раз в этот период (или чуть раньше) там завершили строительство Пирамиды Солнца — колоссального сооружения, третьего по высоте в мире на тот момент.

• Город контролировал торговлю обсидианом (вулканическое стекло, «сталь» того мира) и влиял на соседей, включая зарождавшуюся цивилизацию Майя на юге.

Северная Америка

Здесь не было городов, но была культура Хоупвелл (долина Огайо, США). Эти ребята не строили пирамид из камня, они строили гигантские курганы (маунды) из земли. Это были сложные ритуальные центры. Они создали невероятную торговую сеть: археологи находят в их курганах ракушки с побережья Флориды, медь с Великих озер и обсидиан из Скалистых гор.

Южная Америка (Перу)

На побережье Перу процветала культура Моче. Эти ребята были гениальными инженерами и художниками.

• Они строили акведуки в пустыне, чтобы орошать поля.

• Они строили из глиняных кирпичей «Пирамиды» (Уака-дель-Соль и Уака-де-ла-Луна), которые были центрами их городов.

• А еще они известны своей керамикой: это были не просто горшки, а настоящие скульптурные портреты, сцены из жизни, сражения и мифы.

Часть 3. Остальной мир: Африка и Австралия

Африка (южнее Сахары)

• Аксумское царство (Эфиопия): Аксум становился серьезным игроком. Он контролировал торговлю через Красное море, связывая Римскую империю с Индией. Они торговали слоновой костью, золотом и специями. Как раз в это время они начали чеканить собственную монету (подражая Риму).

• Великая миграция Банту: По всей центральной и южной Африке шел медленный, но неумолимый процесс. Народы, говорящие на языках банту, (вооруженные железными орудиями и знанием сельского хозяйства) расселялись на юг, вытесняя или поглощая местные племена охотников-собирателей (предков бушменов и пигмеев).

Австралия

Австралия жила своей жизнью, почти полностью изолированной от остального мира. Десятилетия 151-160 годов ничем не отличались от 1051-1060. Коренные австралийцы жили по законам «Времени сновидений», поддерживая сложнейшую в мире систему устных преданий, охотясь с помощью бумерангов и вумер (копьеметалок) и практикуя свое уникальное искусство.

Что в итоге?

Десятилетие 151–160 годов нашей эры было последним глубоким вдохом перед большим штормом.

1. В Риме доживал свой век «золотой век». Всего через год умрет мирный Антонин, и к власти придет Марк Аврелий. На империю тут же обрушатся войны с Парфией, германцами и (самое страшное) Антонинова чума, которая выкосит треть населения.

2. В Китае дворцовый переворот 159 года не решил проблем. Коррупция евнухов и гнев народа приведут к гражданской войне, которая уничтожит династию Хань.

3. В Америке цивилизации Теотиуакана и Моче были на своем пике, создавая шедевры инженерии и искусства, о которых «цивилизованный» мир не узнает еще 1400 лет.

Так что, пока одни наслаждались «стабильностью» (которая вот-вот должна была рухнуть), другие уже вовсю готовили почву для хаоса, а третьи просто строили свои миры, не обращая внимания на остальную планету.

"1 сентября 1941 года отправился Юра в первый класс. Даже в тот военный сентябрь мы постарались все-таки отметить такой день. Я с утра пораньше побежала на ферму, а к восьми была уже дома. Провожали Юру братья, Зоя и я. Он шел гордый, в наглаженной матроске, с Зоиным портфелем, в котором лежал аккуратно обернутый в газету его первый учебник — букварь... Но война не давала о себе забыть, ни на минуту. Дни и ночи шли через деревню беженцы. Люди рассказывали, как катится вал нацистских армий, как уничтожают они наши города и деревни, как бомбят мирных граждан. «От Советского Информбюро...» Вести были страшные. Пали Рига, Таллин, Вильнюс, Минск, немцы двигались к Ленинграду, а потом в сводках замелькали и совсем близкие названия - Ельня, Смоленск. В нашу деревню пришли первые «похоронки»...

Однажды мы услышали нарастающий шум мотора. Казалось, что самолет идет прямо на нашу ферму... Это был наш, советский самолет, ясно было, что с ним что-то случилось. Летел он так низко, что казалось - вот-вот врежется в землю. Но он все тянул в сторону от построек, а потом упал недалеко от нашей избы. Пришла домой — младших нет, сразу догадалась - побежали к самолету. А тут в небе показался еще один наш самолет, он сделал круг, другой и приземлился на сухом твердом пригорке. Чуть спустя прибежал Юра. Глаза горят от возбуждения, хочет поскорее мне все рассказать, сбивается. Но я все-таки поняла. Первому летчику удалось выпрыгнуть из кабины над самой землей. Он даже не поранился. Ругался на гитлеровцев, грозил им. Подбежал летчик с другого самолета. Они расстегнули плоские кожаные сумки, а там карты.

Юра пересказывал каждую мелочь, передавал каждое движение, все время повторял слово «летчик»: «Летчик спросил: «Как ваша деревня называется?» Летчик сказал: «Ну гады, ну заплатите!» Потом удивился: «Вы почему с портфелями?» И сказал: «Молодцы! Надо учиться!» Летчик расстегнул кожаную куртку, а на гимнастерке у него — орден. Летчики — герои. А орден называется — Боевого красного знамени. А еще он мне дал подержать кожаную сумку. Она планшеткой зовется. Мама, вырасту — тоже буду летчиком!»
— Будешь, будешь! — говорила я ему, а тем временем поставила в кошелку крынку молока и положила хлеб.
— Отнеси им, сынок! Да пригласи в дом.
Но летчики не покинули свои машины. Дотемна не возвращались и ребятишки. Только поздно ночью пришли они домой. Юра все повторял фамилию, которую назвал ему первый летчик. В ту сентябрьскую ночь летчики остались у боевых машин, а утром мы услышали рев взлетевшего с пригорка самолета...

Фронт приближался... Пала Вязьма. Через нашу деревню ехали колонны грузовиков — везли раненых. Шли наши войска. Красноармейцы были усталые, измученные. Мы смотрели на них и плакали, а они головы не поднимали... Память возвращает в те дни, когда нацисты пришли на нашу землю... Пушки грохотали где-то совсем рядом. Мы с Алексеем Ивановичем собрали всех ребятишек в одной комнате — опасались, как бы не выскочили, не угодили под шальную пулю, осколок. Наступил вечер, а наутро к нам вошли немцы. Они врывались в дома, везде шарили, кричали:
— Где партизаны?
Партизан не находили, а вот вещи утаскивали, хватали кур, гусей, еду. Через три - четыре часа в доме не осталось ничего. Последний каравай я спрятала для ребятишек, но высокий немец по запаху нашел и его на печке.

Фронт перекатился через нас. Артиллерийская канонада гремела рядом. Мы слушали, надеялись, что нас освободят. Но проходили дни. Красная Армия не возвращалась.
В один из первых дней оккупации вбежал в дом Юра:
— Пожар! Школа горит!
Алексей Иванович схватил ведра, только выбежал из дома, как в центре деревни послышались автоматные очереди. Стало ясно: гитлеровцы подожгли школу, теперь не подпускают жителей тушить огонь. Муж вернулся в избу, сел на лавку, в тишине звякнула дужка ведра.
Ночью в избе слышались детские всхлипывания. Что сказать? Как успокоить? Мы старались узнать, как обстоят дела на фронте... Газет, естественно, не было, радио молчало. Мы оставались «под немцами» долгих полтора года. Каждый из этих дней оставил тяжелую отметину на сердце. Фронт был рядом, в нескольких километрах от Клушина, но мы были где-то за чертой нормальной жизни.

Советские люди нынешних мирных дней, которые родились после победного сорок пятого, конечно, много читали, много знают о войне, о героизме воинов, отстоявших независимость нашей страны, о том, как самоотверженно трудились рабочие и крестьяне для фронта, во имя победы, о бессонных ночах у станков, о труде на полях. Знают много. Но невозможно полно представить весь ужас вражеского нашествия, то время, когда мы находились во власти жестокого, бесчеловечного врага, когда каждый день речь шла о жизни и смерти. Едва наступило лето сорок второго, прибывшие на постой гитлеровцы повыгоняли все население нашей деревни из их домов. Алексей Иванович вырыл на огороде землянку, которая и спасала нас все дальнейшее время оккупации. К нам в землянку перебралась из соседнего дома Анна Григорьевна Сидорова.
— В тесноте, да не в обиде! — ответил Алексей Иванович на ее просьбу.

Гитлеровцы, узнав от кого-то, что Алексей Иванович работал мельником, приказали наладить помол, но он придумал какую-то неисправность. На другой день его вызвали к коменданту. Вернулся через час, подошел и встал рядом со мной. Глянула я на него и не узнала. Непохожее какое-то лицо, глаза потухшие.
— Алешенька? Что? Что они сделали с тобой?
Он даже не сразу ответил. Видела я — с силами собирается.
— Нюра! Меня... меня пороли.
— Больно? — спрашиваю.
Он головой из стороны в сторону покрутил, а ответить не может, в горле клекот, как крик...
Однажды вернулся он в землянку, быстро разделся, лег на нары.
— Если что - я со вчерашнего дня занемог. Ребятам скажи,— предупредил он.
А следом в землянку ребятишки прибежали:
— Мельница горит! Пожар!
Я их предупредила, подождала, когда убегут, — и к Алеше:
— Чего ты наделал?!
— Нюра, она от искры загорелась. Ты не беспокойся. От искры. Ни меня, ни моториста ни одна живая душа не видела.

Жить или умереть. Нет, не только об этом шла речь в то время. В дни, когда гадали, как раздобыть кусок хлеба, миску ржи, чугунок картошки, мы не имели права думать только о том, как бы выжить. У нас были дети, мы беспокоились, какими они останутся после оккупации — не сломятся ли, не станут ли трусоватыми и забитыми. Конечно, сейчас та забота складывается в четкие слова. Тогда было труднее. Было ощущение, что ты должен что-то сделать еще, кроме того, чтобы остаться в живых... Мы старались быть примером для наших детей... И уже после освобождения Юра да Борис поделились, что они вместе с другими ребятами старались вредить гитлеровцам: разбрасывали по дорогам старые гвозди, битые бутылки, в выхлопные трубы их машин заталкивали камни и куски глины.

Фронт был все еще близко. Канонада грохотала, то отдаляясь, то приближаясь. Теперь в Клушине стояла эсэсовская часть. Наш дом снова занял нацист. Он заряжал аккумуляторы для автомашин. На досуге любил "развлекаться". То на глазах у голодных ребят скармливал собаке консервы, то начинал стрелять по кошкам, то принимался рубить деревья в саду. Детей наших он ненавидел. Как-то маленький Боря подошел к его мастерской из любопытства, а он схватил его за шарфик, повязанный вокруг шеи, и за этот шарф подвесил. Видевший это Юра, прибежал в землянку с криками. Я кинулась к Боре. На дереве висел мой младшенький, а рядом, уперев руки в бока, закатывался от смеха нацист. Я подлетела к яблоне, подхватила Бореньку на руки. Ну, думаю, если этот немец проклятый воспрепятствует, то лопатой его зарублю! Пусть потом будет, что будет. Не знаю, какое у меня лицо было, только он глянул на меня, повернулся, в дом и зашагал — сделал вид, что его кто-то окликнул.

Раздели мы с Юрой Бореньку, уложили на нары, стали растирать, смотрим — порозовел, глаза приоткрыл. Когда он в себя пришел, я увидела, что с Юрой творится неладное. Стоит, кулачки сжал, глаза прищурил. Я испугалась. Подошла, на коленки к себе сына посадила, по голове глажу, успокаиваю:
— Он же нарочно делает, чтобы над тобой тоже поиздеваться, чтобы за пустяк убить. Нет, Юра, мы ему такую радость не доставим!
Думала, убедила сыночка. Прошло несколько дней, слышу, этот немец с мотоциклом своим возится, завести не может. Вышла из землянки, наблюдаю издалека. А уж когда он из выхлопной трубы мусор какой-то выковырял, сразу же поняла. Тот ругнулся, к нам зашагал. Я к нему навстречу пошла, он мне на ломаном русском и говорит:
— Передай твой щенок, чтобы мне на глаза не попадаться.
На большее не решился. Фронт тогда уже дрогнул, артиллерийская канонада не умолкала. Всем было ясно, что нацистам здесь долго не продержаться... Несколько дней Юра не ночевал в землянке — устроила я его у соседей, подальше от ненавистного немца. Когда Юра вернулся, я все наказывала ему:
— Не подходи ты к немцам. Держись подальше! Да и за братом следи.

Я все старалась спрятать под крылышко младших, непослушных. А беда пришла с другой стороны. 18 февраля 1943 года поутру раздался стук прикладом в дверь нашей землянки. Я открыла. Гитлеровец, остановившись на пороге, обвел вокруг взглядом, глаза его задержались на Валентине:
— Одевайся, выходи!
Я попыталась протестовать, но он замахнулся на меня автоматом:
— Шнель, шнель! Быстрее! Германия ждет!
Автоматчики согнали на площадь молодых парней, построили, окружили и повели. Угоняли в неизвестность, в неволю. Как разрывалось тогда мое сердце!

Мы считали денечки - где же, где наши? Немцы отходили. Вот уже и из домов съехали. Мы вошли в свою избу. Грязь, погром. Стали с Зоей дом мыть, от нацистов вымывать. А по деревне новые слухи - собираются угонять девушек. Зоя моет пол и плачет:
— Может, — говорит, — последний раз дом в порядок привожу.
Успокаиваю, что ее не возьмут, больно маленькая. Хочу верить своим словам, и не верю. Действительно, через пять дней после угона Валентина снова стук в дверь. Немец внимательно всех оглядел, в Зоину сторону пальцем ткнул:
— Девошка! На плошат! Одевайся.
Я к нему:
— Посмотрите, она же маленькая. Толк какой с нее? Оставьте!
Немец даже не глянул на меня, через мою голову Зое говорит:
— Ждать не буду! Ну!

Зоя платок повязала, шубейку натянула, сунула ноги в валенки. Я на колени хотела перед немцем броситься, а она ко мне кинулась, не дает:
— Мамочка! Не надо! Мамочка! Не поможет! Мамочка, не унижайся!
К мальчишкам, отцу обернулась:
— Берегите маму! Маму берегите! — глаза у нее сухие, не плачет, только дрожит вся: — Прощайте!
Выбежала я вслед за ней — гляжу: из всех домов девушек и совсем молоденьких девчонок выгоняют. Шла я за колонной наших девушек до околицы. А там на нас, матерей, немцы автоматы направили, не пустили дальше. Стояла я, глядела вслед удалявшейся колонне. Не помню, как домой добрела. Сына забрали — было тяжело, а дочку увели — стало вовсе нестерпимо. Какие только мысли в голове не появлялись! Пятнадцатилетняя девочка, да в неволе, в полной власти нацистов, у которых человеческих понятий-то нету совсем...

До освобождения оставалось всего несколько дней, нарастал гул боев. Через деревню потянулись отступавшие части гитлеровцев. Теперь это были уже не те нахальные мерзавцы, которые полтора года назад входили в нашу деревню. Одеты они были в тряпье с грязными повязками и с обмороженными лицами. Но мы-то знали, что они еще на многие мерзости способны... Вскоре в нашу деревню вошли части родной Красной армии. Какой это был праздник! Все, кто остался жив, вышли на улицу, кричали «ура», звали красноармейцев в избы. А какие у всех были веселые глаза!

Еще грохотали близкие бои, а в деревне возрождалась наша, советская жизнь. Пора было думать об урожае. Командир части, расположившейся в нашей деревне, распорядился, чтобы саперы осмотрели поля, очистили их от мин, неразорвавшихся снарядов. Собрались мы, посчитали свои силы... Грустные это были смотрины: мужики на фронте, молодых парней и девушек нацисты угнали в Германию. Но что делать - трудиться надо. От хлебороба жизнь зависит... Радость освобождения переплеталась с горестями. Не было большей беды, чем утрата родных. Тревога от незнания судьбы угнанных детей была как рана. Только при виде младших я чуть успокаивалась, не то что забывала о судьбе старших, но хоть думать о делах могла. А едва оставалась одна — тяжесть опять наваливалась, теснило сердце...

Но вот наконец почтальонша принесла сложенный треугольником листок бумаги — письмо от Валентина и я узнала, что он сумел бежать из плена и перейти линию фронта. Он стал танкистом, башенным стрелком. А следом и новое сообщение — от Зои. Ей тоже удалось вырваться из неволи. Она тоже стала помогать Красной армии. Поскольку годами не вышла, в действующие на переднем крае части ее не записали, тогда она пошла в ветеринарный военный госпиталь. «Мне очень пригодились мои деревенские знания, — писала дочка. — Я ухаживаю за ранеными лошадьми. Мы возвращаем их в строй, чтобы наши кавалеристы могли громить нацистов, могли отплатить за горе советских людей».

А.Т. Гагарина, "Память сердца".

Сципион расположил свой лагерь у города Утика. В Карфагене царила легкая паника, Газдрубала призывали защитить город, Сифака призывали на помощь. Ганнону поручили набрать новую конницу, вместо уничтоженной, и он вербуя кого только мог, предпочитая нумидийцев, набрал её около 4000. С этими силами он расположился в городе Салека, милях в пятнадцати ( около 22 километров) от римского лагеря.

Узнав об этом Сципион сказал: «Конники летом в домах! Да сколько б их ни было, только бы вождь был такой!» Противник не проявлял активности, что ж, её решил проявить Сципион. Он выслал в перед конницу во главе с Массиниссой, а сам пошел следом. Массинисса получил приказ всячески раздражать врага, дефилирую у стен города, выманивать его наружу. Сражаться с ним, да, но буде его слишком много, не стеснятся и отступать, завлекая его подальше от стен.

Ганнон сбился с ног собирая свое сонное воинство по домам, кто то и вовсе был пьян. Но вот ворота открылись повалила толпа его конников без строя и порядка. Массинисса сначала отбивался, когда в поле оказалась вся вражеская кавалерия вдруг испугался и, огрызаясь, начал отходить. Так он и отступал до холмов, которые весьма кстати были невдалеке. Тут свежая римская кавалерия, предусмотрительно спрятанная Сципионом в складках местности, напала на уставших африканцев. Почти сразу погиб Ганнон и тысяча передовых бойцов. Остальные бросились бежать. Во время преследования были убиты и пленены еще около 2000 карфагенян. Так бесславно погибла кавалерия Ганнона.

Надежда осажденных была только на Карфаген и его командиров. И она не оказалась напрасной. Газдрубал набрал около тридцати тысяч пехоты и трех тысяч конницы и дождался наконец Сифака, который привел с собой пятьдесят тысяч пехоты и десять тысяч конницы. Прибытие к Утике этих сил изменило ситуацию не в пользу римлян. После сорока дней осады и нескольких неудачных штурмов Сципион, несолоно хлебавши, ушел в свой лагерь у моря. Зима близко!

Спасибо, что дочитали до конца. Ставьте лайки к комментируйте статью, это поможет мне лучше понимать что именно вас интересует и сделать статьи более качественными. Еще раз спасибо за внимание и до новых встреч.