Woolfen

Пост написан живым человеком

Доброе утро, Пикабу! Это @Woolfen, и сегодня я предлагаю вам немного погрузиться в мир археологии. Она долгое время находилась в тени источниковедения. Эта дисциплина зародилась как вспомогательная, и на то была веская причина: очень немногие археологические находки могут дать достаточный для их понимания контекст. Однако сегодня многое изменилось, но не все готовы это принять...

___________________________________________________________________

Оглавление цикла:
Введение
Нарративный источник — царь доказательств?

___________________________________________________________________

Глиняный черепок, найденный на берегу Тибра, сам по себе может сказать не столь и многое. Мы можем установить по стратификации слоев земли (чем глубже слой — тем он старше) или радиоуглеродному анализу примерную дату его захоронения и создания. По имеющимся каталогам воссоздать форму предмета и даже примерно определить место производства. А по химическому анализу узнать, что же было внутри. Выяснив, что это часть амфоры для вина 4 века н.э., произведенной на территории современного Туниса, удивиться тому, как же её сюда занесло. И только нарративный источник способен дать контекст того, как и почему эта амфора сюда попала.

При этом чем о более раннем периоде развития археологии мы говорим, тем меньше было инструментов для извлечения сведений из находок. В начале 20 века из всего методологического инструментария у археолога была только стратиграфия да редкие каталоги находок. Что толку от очередного черепка 4 века неустановленного происхождения? Такое положение сформировало у историков довольно пренебрежительное отношение к археологии и археологам. Долгое время их основной задачей считалось просто копать, каталогизировать и описывать найденное и не лезть в анализ находок — это дело следовало оставить профессионалам-историкам.

Однако, такое отношение раздражало археологов, как из-за того, что многие результаты раскопок оставались невостребованными и необработанными, так и из-за нередкого игнорирования находок и их интерпретаций. Всё это привело к тому, что на протяжении второй половины 20 века археологи всё чаще начинали сами заниматься обработкой материалов и их «погружением» в контекст, вступая с историками в ожесточенную полемику.

При этом вторая половина 20 века — это период значительного роста возможностей археологии, благодаря внедрению новых методов. Аэрофотосъемка (а позже — использование лидаров) привела к прорыву в способности обнаруживать места потенциальных раскопок. Распространение «спасательной» археологии (раскопок перед началом стройки) значительно расширило их географию. Радиоуглеродный анализ дал новые возможности по датировке предметов. Методы химического анализа позволили определять место происхождения и содержимое находок. А обширная аналитическая работа по классификации и категоризации находок и их характеристик позволила увеличить точность аттрибутации, благодаря чему был совершен не только количественный скачок в находках, но и качественный — в их анализе. Фактически, к 70-м произойдет археологическая революция, и с этого момента не замечать её достижения станет невозможно.

Более того, благодаря открытости археологов для сотрудничества с учёными других специальностей, бурно начнут развиваться междисциплинарные исследования, дававшие много уникальных новых данных. Здесь можно было бы ограничиться одной только радиоуглеродной датировкой, которая стала громадным шагом вперед. Но кроме неё есть большое число междисциплинарных подходов, давших результаты в последние годы. Например, по следам древней пыльцы [14: c. 290] или остаткам семян [17: c. 29-33] устанавливают какие культуры выращивали в различных регионах. По найденным костям животных устанавливают не только состав пищевой диеты, но и направление селекции [21: с. 250-272]. По исследованию человеческих костей выясняют не только возраст умерших, но и от чего они умерли, чем болели и как хорошо питались [45]. В сотрудничестве с гляциологами и специалистами по почвам изучают керны ледников и болотной почвы для определения климатических особенностей [28], а также уровней загрязнений воздуха металлами от промышленного производства [22].

Сегодня ни один труд по древней истории уже не может обойтись без обширного привлечения археологических данных. Хотя часто в книгах историков они всё ещё скорее дополнение к нарративным источникам, что раздражает археологов [14: с.1-2]. Однако археология не всесильна, и есть множество проблем и узких мест в ней, о чем кратко необходимо расписать.

1. Археологические обследования охватывают лишь очень небольшие географические области.

К сожалению, копать везде, где хочется, археологи не могут. И проблем тут масса. От того, что финансируется археология не то чтобы хорошо, до того, что многие интересные места находятся в черте городов или на частной собственности. В 20 веке значительно увеличила охват раскопок «спасательная археология» — когда перед строительством нового объекта по закону археологам дают покопать место. Однако далеко не всегда даже в Европе застройщики дотошно подходят к исполнению своих законодательных обязательств. А еще в некоторых интересных археологам регионам, например в Северной Африке или Леванте, может быть просто небезопасно.

Кроме того, так как денег у археологов ограниченное количество, то чаще всего они работают по каким-то долгоиграющим проектам, копая одну конкретную область. С одной стороны, это позволяет сделать всесторонние исследования территории. С другой — ограничивает возможности увеличения территориального охвата. Из-за этого выборка мест археологических раскопок неравномерна от региона к региону.

2. Различная видимость материалов и их остатков в земле

Разные предметы сохраняются в земле по-разному: камень или металл имеют гораздо больше шансов уцелеть, чем дерево или ткань, которые подвержены гниению. Если с почвой не повезло, то и железо тоже может сохраниться плохо. Но обычно поиск каменных строений или металлических предметов для археологов проще. Нахождение каменного строения часто вообще не требует каких-то особенно тщательных методов обследования, тогда как следы деревянных структур подчас можно обнаружить только по косвенным признакам, например, следам ям под сваи, найти которые не так–то и просто [14: с. 396-397].

При этом усугубляется проблема тем, что нередко археологи копают целенаправленно — в рамках проекта по поиску определённых предметов. И нет ничего удивительного, что, концентрируясь на предмете исследования они могут упускать много интересного. Например, долгое время значительная часть археологии сельской местности античности была сосредоточена на поиске центральных строений вилл. Их не только проще было найти, но и находки роскошных мозаик и украшений куда как интереснее смотрятся в отчётах, чем следы развалин сараев [14: с. 265, 269-270; 17: с. 7].

Однако из-за этого упускались из виду многие вспомогательные строения даже на самих виллах, не то что где-то на расстоянии от них. Из-за чего вышла смешная ситуация, что о домах владельцев вилл из археологических данных мы знаем куда больше, нежели о хозяйственной деятельности, которая вообще-то во многих случаях была основной функцией такого типа землевладения. А ведь виллы были важнейшими игроками на рынке продуктов [14: с. 267-268].

Схожая история и с раскопками городов. Многим археологам куда интереснее исследовать города периода раннего принципата , тогда как культурный слой поздней античности многим мало интересен. Поэтому в Италии есть случаи уничтожения свидетельств городской застройки поздней античности в ходе попыток раскопать более ранние слои [68: c. 46].

Тут ещё очень показателен связанный пример. Археологи, раскопав виллу, могут восстановить её планировку, но… только первого этажа. Ведь именно его остатки и находят. Причем даже эти реконструкции страдают от неопределенности. Точно зафиксировать назначение комнат можно только в том случае, если они функционально чем-то отличалась — например, кухня или туалетная комната имеют видимые особенности. А вот прочие — во многом похожи друг на друга. В прошлом они отличались мебелью, но до наших дней она обычно не доходит [14: с. 237].

И в ту же степь ещё одно замечание. Вы, наверное, не раз видели возмущения археологов деятельностью черных копателей. Так вот оно часто связано не с как таковым копом, а скорее с тем, что он не просто не вводит в научный оборот находки, но и часто, из-за варварских методов раскопки, уничтожает окружающий находку контекст. А он иногда бывает интереснее самой базовой находки. Черепок керамики может свидетельствовать о том, что рядом кто-то жил. Взаимное положение находок — дать подсказку о том, что в этом месте произошло или какой деятельностью занимались. Но без контекста это просто черепок.

Проблема концентрации на поиске более монументальных строений, таких как виллы, приводит к тому, что именно такие типы поселений чаще всего археологи и находят. Т.е. число находок вилл в первую очередь свидетельствует о том, что их проще найти и их целенаправленно ищут, а не о их распространенности в прошлом.

Подобная ситуация иногда может приводить к курьёзам. C 1980 года в районе болгарского Никополя проводятся систематические поиски и раскопки древних поселений. Так как масштабы программы огромны, то концентрировались на наиболее очевидных местах, где могли быть капитальные каменные строения. И так вышло, что все они оказались виллами. Что поставило в тупик, так это полная невидимость в результатах обследований крупных деревень, о которых есть свидетельства из многочисленных источников [1: c. 252 - 256]. И это обычная для археологии ситуация: негативное свидетельство (свидетельство отсутствия чего-либо) не значит, что этого объекта не существовало, вероятно его просто пока не нашли.

Но иногда бывают и обратные ситуации — как история с римскими водяными мельницами. Долгое время считалось, что в Риме эта технология хоть и была известна, но использовалась ограниченно (и я тоже так считал), тогда как в Средние века она начала внедряться повсеместно. Археологическая картина до конца 20 века соответствовала нарративной, пока не было обнаружено, что часть мельничных жерновов, которые ранее считались признаком мельниц с животным приводом, были, на самом деле, для водяных мельниц. И вышла забавная ситуация, что римские источники мало упоминали водяные мельницы, но их нашли уже довольно много, а вот в средневековье всё было наоборот — упоминаний много, а археологических свидетельств мало [30: 10.24-10.25; 32: 17-19].

3. Далеко не все археологические находки введены в оборот.

Это вообще смешная по своей глупости ситуация, корни которой лежат в старом добром снобизме историков по отношению к археологам. Долгое время работа археолога заключалась просто в составлении альбомов и каталогов находок, которые потом… частенько были невостребованы академическими историками. Многие эти альбомы до сих пор пылятся, никем не обработанные, потому что мало кому это интересно [41].

4. Мало раскопать, нужно ещё и погрузить находку в контекст и проанализировать. Тут тоже есть много нюансов.

Как я уже говорил раньше, археологические находки редко несут с собой контекст. И в зависимости от базовых тезисов, одни и те же артефакты могут подтверждать разные теории. Поэтому высоконаучные споры (а иногда и откровенные срачи) за методологию обработки результатов раскопок — это очень популярная спецолимпиада среди ученых. Так что разберём несколько показательных примеров.

Одним из известных явлений для поздней римской империи является «упадок вилл» в конце 4 века. Его свидетельством обычно называют то, что часть помещений, которые некогда были украшены мозаиками, стали использовать явно не по назначению — их могли разделять перегородками, делать проходы прямо через мозаики, застилать пол досками или землей. Классическое объяснение такого явления было в том, что виллы забросили, а их заняли «скваттеры» (беженцы, бездомные). Но в последние годы всё чаще звучат голоса, что на деле это было всего лишь перепрофилирование виллы владельцами для увеличения её прибыльности [11: с.9; 14: c.527]. Т.е. один и тот же факт можно интерпретировать диаметрально противоположно.

Другой схожий пример. После раскопок в 80-х в Италии археологи на основе одних и тех же данных сформулировали две противоположные модели развития городов в позднюю античность: «разрыв» — упадок античного города и потом возникновение на его месте средневекового и «продолжение» — постепенная трансформация от античных форм к средневековым через промежуточные стадии [68: c. 46].

Одним из способов выведения экономических показателей Рима является подсчёт различных находок и ранжирование их по векам. В идеале лучше всего, если сравниваются находки с одного места раскопок, тогда можно делать выводы о тенденциях на определенной территории. А вот если мы начинаем собирать воедино данные с разных раскопов, то возникает проблема выборки. Ведь частота находок может не совсем чётко коррелировать с частотой самого явления в прошлом.

Например, такая ситуация с раскопками костей животных. Во многих исследованиях механистически сложили по векам все находки костей из разных регионов и сделали вывод, что в 1-2 веках н.э. римляне ели в разы больше мяса, чем в 3-4 веках. Однако проблема в том, что нет понимания, были ли эти находки костей сделаны в идентичных условиях. Влиять могло место находки, размер ямы, число самих ям с костями и количество раскопов, где их обнаружили. Ведь, как уже указывалось, иногда число определённых находок выше просто потому, что археологи целенаправленно их ищут. Поэтому простое складывание абсолютных цифр находок на разных площадках методологически спорно [32: с.11].

Схожий пример, но куда более известный — это знаменитый график кораблекрушений в Средиземном море, который всплывает всегда и везде.

По этому графику выходит, что в 1-2 веках н.э. в Средиземном море тонуло огромное число кораблей, а потом оно резко снижалось до того, что в Средние века тонуло в десятки раз меньше кораблей. Из чего делается вывод, что в римскую эпоху движение кораблей было крайне интенсивным, а с 3 века начало резко сокращаться и даже в 15 веке оно не восстановилось.

Такая популярная трактовка, однако, вызвала серьёзные сомнения. И на то несколько причин. Во-первых, деревянные корабли отлично гниют в воде и чаще всего находят не их остовы, а груз. Каменные блоки и амфоры хорошо сохраняются и выделяются на морском дне. А следовательно, найти затонувшие корабли с таким грузом куда проще. И выходит, что сами по себе находки затонувших кораблей с амфорами и каменными блоками говорят больше о частоте перевозок этих конкретных материалов. В Средние века такие грузы не возили в принципе, а в античность, начиная со 2 века, есть вероятность роста перевозок товаров в бочках, которые сохраняются гораздо хуже.

Кроме того, на число кораблекрушений могли влиять маршруты. Средиземное море до эпохи пара было не очень-то простым для судоходства, и в зимний период плавать было попросту опасно. При этом в раннюю Античность или Средние века часто предпочитали каботажное (прибрежное плавание), что было безопаснее (а также снижало вероятность стать жертвой пиратов), но увеличивало время в пути. А вот римляне в имперский период часто плавали напрямик, что увеличивало как скорость, так и риск. Соответственно, частота кораблекрушений зависела не только от числа кораблей на маршруте, но и его рискованности. И большое число кораблекрушений в 1-2 веке может говорить не только о росте морского трафика, но и о том, что капитаны выбирали более опасные маршруты [23: 36-39; 14: 411-414; 42: с.315].

Таким образом, графики числа кораблекрушений не служат сами по себе доказательством роста морского трафика. А вот как свидетельство роста перевозок товаров в амфорах и камня для строительства — вполне.

А знаете, что самое смешное в этом примере? Сам автор A. J. Parker в работе «Ancient Shipwrecks of the Mediterranean and the Roman Provinces» [46], где и дебютировал данный график, указал на сильную ограниченность выборок мест находок и бо́льшую видимость кораблей с амфорами, по сравнению с иными. И он даже предостерёг от поспешных выводов других исследователей [46: с.15-16]. Но на это, почему-то, обратили внимание далеко не все.

Если резюмировать, то археология может дать много материалов по тем аспектам прошлого, которые плохо освещены в источниках. Кроме того, она даёт немало материала и для проверки фактажа из них. Но археология тоже не всемогуща, и без контекста из нарративных источников она имеет довольно ограниченные познавательные возможности. Поэтому источниковедение и археология взаимно дополняют друга, а не конкурируют.

Продолжение следует...

Источники данной главы:
1 - Сборник «The transformation of economic life under the roman empire» под ред. LUKAS DE BLOIS & JOHN RICH, 2002 г.
11 - Tamara Lewit «Villas, Farms and the Late Roman Rural Economy (third to fifth centuries AD)», 1991 г. (новое предисловие от 2004 г.)
14 - Simon Esmonde Cleary «The Roman West AD 200-500: an archaeological study», 2013 г.
17 - Jonathan Broida «The Villa and Agricultural Economy of Late Roman Sicily: An Archaeobotanical Perspective», 2019 г.
21 - PAUL ERDKAMP, KOENRAAD VERBOVEN, and ARJAN ZUIDERHOEK «Ownership and Exploitation of Land and Natural Resources in the Roman World», 2015 г.
22 - Noemí Silva-Sánchez, Xose-Lois Armada «Environmental Impact of Roman Mining and Metallurgy and Its Correlation with the Archaeological Evidence: A European Perspective», 2022 г.
23 - Andrew Ian Wilson «Developments in Mediterranean shipping and maritime trade from 200 BC to AD 1000», 2011 г.
28 - Michael McCormick, Mark A. Cane, Ulf Büntgen, Edward R Cook «CLIMATE CHANGE DURING & AFTER THE ROMAN EMPIRE», 2012 г.
30 - Сборник «Performances économiques de l’Empire romain. Une nouvelle archéologie du commerce et des techniques» под ред. Jean-Pierre Brun, Despina Chatzivasiliou and Willem M. Jongman, 2024 г.
32 - Wilson Andrew «QUANTIFYING ROMAN ECONOMIC PERFORMANCE BY MEANS OF PROXIES: PITFALLS AND POTENTIAL», 2014 г.
41 - Bret Devereaux «Collections: What Do Historians Do?», 2025 г.
42 - «THE CAMBRIDGE ANCIENT HISTORY. VOLUME XIII», 2008 г.
45 - Willem M Jongman, Jan PAM Jacobs, Geertje M Klein Goldewijk «Health and wealth in the Roman Empire», 2019 г.
46 - A. J. Parker «Ancient Shipwrecks of the Mediterranean and the Roman Provinces», 1992 г.
68 - Pilar Diarte-Blasco «Urban Transformations in the Late Antique West Materials, Agents, and Models», 2020 г.

Список всех источников цикла, так как их очень много и Пикабу не переварит полный список, вынесены в отдельную статью: https://teletype.in/@catlegat/A5X_XkBcTH7

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм

Привет, Пикабу! Это @Woolfen, я люблю историю Древнего Рима и поэтому немало пишу про неё. А для этого приходится много читать. На днях у меня наконец дошли руки вдумчиво прочитать книгу Филиппа Кея «Rome's Economic Revolution» (Римская экономическая революция) 2014 года. На русском она не издавалась, но если вы интересуетесь римской экономикой 2-1 веков до н.э., то она однозначно стоит прочтения. А если вы из ЛЛ, то ниже мой краткий пересказ того, в чем же заключалась экономическая революция во времена поздней Республики.

Книга посвящена анализу изменений в римской экономике после Второй пунической войны и использует в своей аргументации все возможные на момент её написания данные нарративных источников, археологические свидетельства, а также значительный объем современных исследований. Автор ставил своей цель показать основные преобразования в экономической жизни Рима в период 2-1 веков до н.э. и выдвинутые им идеи крайне интересны.

По мнению Кея, как и многих историков до него, поворотным моментом для Рима стала Вторая пуническая война, после которой Республика получила небывалые доселе доходы от контрибуций, а также доступ к богатейшим серебряным рудникам в Испании. Эти доходы позволили государственным финансам оправиться достаточно быстро, чтобы уже через несколько лет ввязаться в войну в Греции против Селевкидов. А первые успехи на востоке принесут Риму в качестве контрибуций столько серебра и золота, что в последующие годы война станет едва ли не ключевым источником доходов для государства.

За первую половину 2 века только от контрибуций Рим получил 27280 талантов (талант = примерно 26 кг) серебра без учета доходов от продажи в рабство пленных, тогда как за весь 3 век до н.э. - всего 4675 талантов, из которых 94% (4400 талантов) занимала контрибуция с Карфагена. К середине 2 века до н.э. в римский бюджет ежегодно поступало порядка 700 миллионов денариев (монета весом около 4 грамм серебра) в год: 280 от военной добычи, 104 от серебряных шахт, 70 от сдачи в аренду ager publicus (общественной земли), 180 от налогов в провинциях и пошлин. К началу 1 века до н.э. доходы бюджета вырастут вдвое за счет значительного роста добычи серебра и доходов от провинций, в основном восточных.

Поступление этих денег в бюджет позволило не только отменить военный налог (трибутум) в 167 году до н.э., но и начать масштабную программу инвестиций в строительство объектов городской инфраструктуры за счет государства. Будут построены новые акведуки, дороги, храмы, проведен ремонт старых построек. Благодаря этому огромные средства вливались в экономику, так как шли на оплату строительных материалов и работы подрядчиков.

При этом кроме государства на сложившейся ситуации наживались и большое число римских граждан. Публиканы из всадничества покупали концессии на добычу серебра в Испании или на сборы пошлин и налогов в провинциях. Военные командующие из сенаторов забирали себе часть военной добычи, а часть - распределяли среди воинов. Политики любого происхождения начали активно брать и давать взятки деньгами: именно в этот период начнется рост политической коррупции. Объем роста частного богатства был таков, что если один из богатейших людей начала 2 века до н.э. победитель Карфагена Публий Сципион Африканский имел порядка 500 фунтов (фунт = 329 граммам) серебра, то у жившего век спустя не самого богатого сенатора Марка Ливия Друза было накоплено 10000 фунтов серебра.

Естественно, что такие масштабные вливания денег не могли не вызвать оживление в римской экономике. Начался бурный рост спроса на товары роскоши, которые первоначально закупались в основном на востоке, но постепенно производство части из них локализовалось в Италии. Также значительно вырос спрос на еду, так как городские проекты активно привлекали рабочих из сельской местности, а также росло потребление вина и масла с ростом благосостояния. Что сделало крайне выгодным товарное производство сельхозкультур на виллах, ориентированных на рынок. Этому способстовал и рост доступности рабов, поэтому уже к середине века возникнут массивы вилл (вблизи крупных транспортных маршрутов и логистических узлов), пока небольших размеров.

Весь этот экономический бум был обеспечен принудительным перераспределением финансов между востоком и западом, в который вовлекались в том числе и средства, до этого не использовавшиеся: различные накопления правителей, храмов или целых общин, служившие им раньше подушкой безопасности. При этом доступ к открывшимся потокам денег был, очевидно, неравномерен. Поэтому возник спрос, с одной стороны, на консервативное инвестирование средств с минимумом рисков, а с другой - на доступ к заемным средствам для более рискованных операций.

По мнению Кея революционным стало то, что в Риме эту функцию на себя взяли частные банки - сообщества аргентариев. Они делали плюс минус то же, что и современные банки: брали деньги на депозиты под процент, а из этих денег тоже под процент выдавали ссуды коммерсантам. Данная сфера деятельности почти никак не регулировалась, налоги с банковской деятельности не взимались, а потому заниматься ею было довольно выгодно.

В результате аргентарии осуществляли важнейшую функцию в экономике - они фактически удваивали сумму денег в обращении. Положенные на депозит у банкиров деньги раздваивались - формально они продолжали находиться в банке в виде записи, однако фактически вкладывались кредитором в дело, которое принесет прибыль и ему самому, и аргентарию, и вкладчику депозита. Т.е. одна и та же сумма создала целую цепочку прибылей.

На что шли ссуды? Да на все, что угодно: покупку земли или рабов, оборудования для производства, корабля для перевозки товаров, покупку товаров в провинциях, выкуп концессий на сборы налогов или добычу серебра, в конце концов на выдачу ссуд провинциалам. По мнению Кея кредит стал важнейшей частью римской экономики, обеспечившей ей взлет во 2 веке до н.э. По его оценкам объем кредитования в Риме к началу 1 века до н.э. составлял порядка 12% от всего оборота денег в Италии.

Однако банковское дело было штукой рискованной. Не каждая операция на которую выдавали ссуду заканчивалась успехом. Да, чтобы защитить себя от потерь, обычно кредиты выдавались под залог и поручительство. Это не гарантировало полного возврата средств, но было некоей страховкой. Если у банкира внезапно невозвратными станут несколько ссуд, то тут уже дела нехороши, так как возникает кассовый разрыв - не будет хватать имеющихся денег для покрытия всех обязательств. В этом случае главное, чтобы вкладчики не потребовали возврата средств, тогда можно пустить в оборот оставшееся в надежде, получить достаточно прибыли.

А теперь представьте себе, что такая ситуация с валом невозвратов ссуд возникнет не у одного аргентария, а у всех! А ведь именно это случилось в 80е годы до н.э. во время Союзнической войны. С началом этого конфликта треть территории Италии оказалась во власти мятежников, соответственно прекратились все доходы оттуда и имущество с тех земель более не могло выступать залогом. При этом, как и в другие кризисы, начался отток средств из банков: часть людей хотели компенсировать полученные убытки, другим нужны были средства для выполнения обязательств перед государством, третьи же просто считали, что деньгам лучше в такие времена быть под подушкой.

И вот на этом фоне на востоке случился коллапс всей римской системы из-за понтийского царя Митридата, который захватил сначала римскую провинцию Азия, а потом и Грецию. От такого мува поплохело римскому бюджету, который значимую часть доходов получал именно с востока. Но еще хуже стало аргентариям, так как раз никаких доходов с востока больше не было, то все завязанные на финансовых операциях там ссуды становились невозвратными. А так как этот кризис задел огромное число людей, то чтобы компенсировать потери начали еще сильнее выводить средства с депозитов. Аргентарии кинулись лихорадочно пытаться продавать залоговое имущество, но этим они лишь обрушили цены на рынке, получив еще меньше денег, чем хотели.

В итоге по всей цепочке депозит - кредит возникли убытки и задолженности, вместо доходов. Что усугубилось кризисом ликвидности - так как значительные суммы денег были попросту изъяты из экономики и схоронены до лучших времен. Для многих таких кладов они не наступили и и некоторые из таких схронов сегодня с радостью находят археологи - что говорит о том, что в оборот эти деньги уже не вернулись. Таким образом добыть твердую валюту стало сложнее.

Римские политики, судя по всему, не очень хорошо понимали как функционирует их экономика - до эпохи политэкономических теорий еще очень далеко. Поэтому действия правительства по разрешению долгового кризиса были непоследовательными, подчас мешавшими её разрешению. Например, попытки списания долгов приводили к ослаблению недовольства кредиторов, но при этом делали и куда менее доступным кредит - так как в таких условиях возросшие риски закладывались в его стоимость. При этом продлению кризиса способствовал старт гражданской войны между Суллой и сборной Мария, Цинны и прочих уважаемых господ. А когда в ней победил Сулла, то он еще добавил проскрипциями, в ходе которых под каток репрессий попали часть финансистов. А продажей конфискованного имущества по бросовым ценам был опять обрушен рынок земли, а следовательно и залогового имущества.

Результатом этого кризиса стало, по мнению Кея, серьезнейшее переформатирование характера частных финансов. Упоминание аргентариев почти на век исчезнет из источников, банковские сообщества судя по всему от понесенных убытков измельчают и сосредоточатся на малом кредитовании. Тогда как главным источником крупных сумм станут аристократы-финансисты, в основном из сенаторского класса. Однако они будут крайне осторожны в выдаче средств в кредит, предпочитая делать это с учетом репутации заемщика и рекомендаций от знакомых.

Последнее на мой взгляд, может служить одной из причин роста конфликтности политики с 70х годов до н.э. Т.к. доступ к заемным средствам стал более сложным, то выросло значение коррупционных способов добычи денег, а также роль крупных банкиров-аристократов, спонсирующих ради достижения неких личных целей или осуществляющих покровительство бизнесменам. Эти же факторы, вероятно, вызвали заметное снижение влияния всадничества на политику, ставшее крайне заметным в предыдущие десятилетия.

Подпишись на сообщество Катехизис Катарсиса, чтобы не пропустить новые интересные посты авторов Cat.Cat!

Также читайте мои тексты первым на других ресурсах:

ВК
Телеграм