formakrika

За те годы, что занимаюсь фотографией – привыкла к страхам со стороны героя съёмки.
Не обязательно говорю сейчас прямо про жуткий, парализующий страх (хотя и с ним приходилось встречаться, особенно в социальной фотожурналистике, когда почти час сидишь рядом с человеком и успокаиваешь, объясняешь, уговариваешь…). Я скорее вот про этот, простой и частый страх – а как я получусь в кадре? Что я только не переслушала: про «нерабочие стороны», про «нефотогеничность», про «волосы не так легли и поворот головы не идеальный» и тому подобное.

А в Гватемале впервые столкнулась не просто с отсутствием страха. Я встретилась с искренним интересом. Там всё тот же вопрос «а как я получился?» звучал не дрожащим голосом, а интересующимся. Каждый спокойно смотрел в объектив, не сжимая руки в кулаки и не вытягивая шею. Практически каждый просил показать ему фотографию. Практически каждый просил сделать ещё одну и ещё – не потому, что первая не понравилась, а потому что «а как будет, если я встану?», «а как будет, если я кофту сниму?».
И да, я сейчас не про детей. Детям свойственен повышенный интерес ко всему новому – это не удивительно, знаю. Я сейчас про взрослых.

Им было интересно, как будет. Им было интересно взглянуть на себя с разных сторон. Увидеть себя такими, какими, возможно, вообще никогда не видели. Учитывая редкость зеркал и чистой воды в деревенских домах – часто на моих кадрах они с удивлением узнавали свой цвет глаз.

Поначалу, я даже отнеслась с недоверием к этому интересу. Подумалось, что это притворство какое-то перед чужестранкой с камерой, желание угодить быть может. Но нет.
Раз за разом убеждалась, что искреннее это, что на самом деле интересно. Не верю, что из притворства будут просить снять, даже когда я сама не снимаю, просто сижу рядом с камерой. Не верю, что из притворства можно звать всю семью и просить показать им снимок.

В Никарагуа, кстати, такого интереса и доверия ко мне и моей камере было меньше. Приходилось заслужить его. Но было, всё же было. Были эти мягкие руки на коленях, были эти спокойные прямые взгляды. Была эта готовность посмотреть на себя, увидеть такими, как есть.

И это удивляло. И приводило в восторг.
Ещё один повод, почему хочу вернуться в клинику Health & Help – с таким подходом радостно работать, хочется снимать и снимать.

Та самая клиника: https://ru.he-he.org/

Сидели с врачом Марией на берегу залива Фонсека.
Мне вспоминалось пастернаковское «шестое августа по-старому, Преображение Господне», потому что оно и было. Девятнадцатое августа, Преображение, мой четвёртый день в этой никарагуанской рыбацкой деревне.

Сидели, смотрели на отползающий от берега сливовый океан – к ночи. Всматривались в ребристые, поросшие зелёным лесом бока сальвадорского вулкана Кончагуа – прямо напротив нас, на другой стороне залива примостился. Рассматривали микроскопических океанских улиток, облепивших теневую сторону огромного камня прямо перед нами – такие хитрюги, знают, где от жары прятаться.

Сидели, не знаю точно сколько. Без часов и без телефонов пришли. Помню только, что за это время океанские волны из розоватых медленно стали сливовыми, а потом густо черничными.
Молчание нарушила Мария, поставив меня в тупик вопросом:
— Estas llena?

Я зависла. Привыкла слышать такой вопрос только за столом под конец обеда, ну, или после него. Когда кто-то внезапно умудрился очень уж налопаться фасолью с рисом. Что-то вроде русского «наелся».
Переспросила:

— Что?
— Ну, тебе достаточно? Пойдём в клинику или ещё надо наполнить?

И тут я поняла. Точнее, вспомнила. Вспомнила дословное значение слова lleno – полный. Вот что она хотела узнать – наполнилась ли я. И не в смысле еды, мы ж не ели там, ну. В каком-то вот этом, поэтическом смысле, как в тропаре преображенском поётся: « и якоже вмещаху ученицы Твои, славу Твою, Христе Боже, видеша». Разная у всех нас, человеков, ёмкость. Прислушалась к своей, впервые, кажется.

— Да, я наполнилась. Пойдём.

Шли в клинику, оставляя глубокие следы на мокром чёрном вулканическом песке. Океану не нравилось, пытался дотянуться и слизнуть, но сил хватало только шёпотом шипеть нам вслед.
По пути обещала себе забрать отсюда столько, сколько внутри ёмкости хватит. Якоже вмещаху. Хорошее такое, листвой шуршит августовской. Тут нечем особо шуршать, разве только с океаном. Ну, в другой раз, сегодня уже не влезет.

Наш администратор, кубинец Орландо каждый день после завтрака разговаривает по телефону с какой-то женщиной. Разговаривает громко, чётко, слышно по всей клинике:

— Как тебе спалось сегодня, любимая? Что у тебя было на завтрак? Чем планируешь заниматься, родная? Ты мне снишься, я скучаю по тебе, я очень люблю тебя…

Обычно мы с Марией стараемся во время этих его разговоров не заходить в кухню, слишком уж нежно и интимно звучат его слова. Не хочется мешать и быть третьими. Но слышать — слышим всё, громкость у Орландо не отключить, сложно не быть в курсе нежностей.

Точно также, как сложно не заметить большую татуировку на его ребре. Он часто (читайте — всегда, за исключением торжественных моментов) ходит без футболки. Поэтому, даже не разглядывая его тело специально, всё равно невольно замечаешь эту каллиграфически вытатуированную надпись во всё левое ребро:

«Каролина, ты мой самый большой подарок».

Как-то вечером я насмелилась и спросила Орландо:

— Эта твоя Каролина, она какая? Красивая?

Молча достал телефон, включил, показал фотографию на заставке. Улыбающаяся девчушка, с огромными янтарными глазками, золотистыми длинными локонами и двумя белоснежными бантиками-заколками на макушке.

— Это моя дочка! Красивая получилась, правда? Не в меня потому что, в маму свою.

— А где она сейчас?

— Она с мамой живёт, на Кубе. Ей восемь, в прошлом году в школу пошла. Мы с её мамой развелись, но всё равно разговариваем, для дочки это важно. Она скучает по мне…

И, помолчав, добавляет:

— Я только из-за неё хочу снова побывать на Кубе. Возвращаться жить не хочу, там совсем нет хорошей работы. Но дочку очень хочу обнять. Она — лучшее, что со мной случалось.

Ушёл грустно смотреть в дождь и молчать. Скучает по дочке, хотя и до утра несколько часов осталось, всё равно скучает. Очень боится, что утром из-за ливня не будет мобильной связи и они не смогут созвониться.

На третий день знакомства, вместе с Марией готовили ужин и, между обсуждением салатных заправок, задавали друг дружке откровенные вопросы. Она первая начала.

— А сколько лет ты замужем?
— В этом месяце семь лет исполнилось.
— И до сих пор нет детей? Так сильно не хотите?
— Ну, мы думаем усыновить… Вообще,если честно, я очень боюсь не детей, а самой беременности. Панически боюсь.
— О, понимаю, я тоже боюсь! Когда не можешь контролировать свой организм – страшно.

Кто бы знал, что тридцатипятилетняя врач-никарагуанка, окажется первой женщиной, которая так глубоко поймёт меня в этом моём страхе. Несколько минут молча срезали корочки с арбузных треугольников, думали, каждая о своём.

Настала моя очередь задавать вопрос.

— Ты поэтому не замужем?

Потому что забеременеть боишься?

— Нет, не поэтому. Я хочу друга встретить, а не просто мужчину.

— В смысле, чтобы секса у вас с ним не было?

— Почему же. И секс, и дети – всё можно, я не против. Но мне важно, чтобы ему было смешно оттого же, отчего и мне. Это в первую очередь.

За окном громыхнуло что-то металлическое, следом послышались скорые шуршащие шаги и девичий, а чуть позже и мальчишечий сдавленный хохот. Мария улыбнулась в сторону окна и сказала:

— Слышишь? Кто-то уже встретил друга. Вот я встречу, тогда и замуж пойду.

Продолжаю делиться мифическими мыслями о странах с тропическим климатом и реальностью, которую я наблюдала в гватемальских и никарагуанских деревнях.

Миф третий – тропические страны кишат ядовитыми насекомыми, опасными животными, поэтому на улицу там лучше не выходить, особенно в сельской местности.
Такое мне говорили и до отъезда, и писали в момент моего нахождения там.
Реальность – да, в каждой стране есть некоторые представители фауны, с которыми лучше не встречаться или встречаться с осторожностью. Да, в тропических странах вероятность встретить опасное животное чуть больше, чем в большинстве регионов России. Но, перейдём к цифрам – кого я лично встретила, не в теории, а на практике за четыре месяца в Гватемале и за почти три месяца в Никарагуа.

Гватемальская деревня Чуинахтахуюб. Напомню, что она находится на высоте чуть больше 2000 метром над уровнем моря. Рельеф преимущественно горный, сосновые леса, редкие пальмы.

Есть скорпионы. За всё время лично встретила шесть штук. Причём, опасного формата встреч не было ни одной – никто из них не заполз ко мне в кровать, никто не был найден в обуви. Один утонул в туалетной комнате, в корытце с хлоркой. Двое мирно ползли вдоль стены в кухне. Ещё двое ползли по полу в клинике. Один свалился с потолка на складе – не удержался. Меня не укусили ни разу. Знаю, что по разу были укушены двое коллег – больно, но никто не только не умер, но и не имел даже тяжёлых аллергических последствий. Местные жители в том числе не особенно часто обращаются с укусами скорпионов в нашу клинику, а если и приходят, то обычно это небольшие припухлости в месте укуса и кратковременное повышение температуры.
Есть змеи. Местные говорили, что особенно высока вероятность встретить рептилию в лесу, либо на поле с уже разросшейся кукурузой. Говорили быть осторожной. Я была и, не знаю даже, поэтому ли, но не встретила в Гватемале ни одной змеи. Ни в каком формате: ни живой, ни мёртвой, ни шкуру после линьки. Хотя, повторюсь – лазила по самым разным уголкам деревень, в том числе ходила в одиночку через лес в разное время суток, снимала заросли кукурузы, искала цветущие пальмы.Змей не видела. Пациентов, укушенных змеёй за четыре месяца – тоже ни одного не было.
Есть койоты. Опять же, местные очень их опасаются, даже держат не привязанными возле домов диких собак – и от воров, и от койотов. Говорят, особенно легко можно встретить на лесных дорогах, ближе к вечеру и в первых сумерках. Мной было встречено ноль койотов. Даже на самом длинном вечернем пешем маршруте – возвращалась в клинику около трёх часов через сумеречный лес – койота ни одного не встретила. Не встретила и следов их.
Есть комары – потенциальные переносчики вируса Зика и лихорадки Денге. За всё время не припомню, чтобы нужно было прямо отмахиваться или прятаться от комаров. Знаю, что вирус Зика опасен только для беременных женщин – высока вероятность потерять ребёнка. При мне пациенток с такой проблемой не было, но говорят, что за семилетнюю историю клиники бывали. Пациент с лихорадкой Денге за четыре месяца был единожды.

Никарагуанская деревня Ла Сальвия. Напомню, что она находится в заповедных джунглях вулкана Косигуина, в ста метрах от побережья Тихого океана. Рельеф смешанный, равнинные участки могут переходить в резкие возвышенности (старые вулканические породы образовали нечто вроде холмов), всё заросло джунглевыми лианами и деревьями.

Тоже есть скорпионы. Лично видела двоих. Один забрался в душ до меня, пришлось выселить. Ещё один сидел на москитной сетке над кроватью, куда-то сам ушёл за ночь. Опять же, меня не укусили ни разу, коллегу один раз – была крошечная припухлость.
Есть змеи, причём змеи нескольких видов – каждый ядовитый. В клинике даже лежит специальная брошюра с иллюстрациями и рекомендациями по действиям после укуса каждой из змей. Лично встречала змей или их явные следы шесть раз. Один раз видели, как змея под клинику заползла, перед этим укусив ящерку (ящерка скончалась через шесть минут). Один раз пустую шкуру внутри клиники нашли, змея полиняла в папке с документами. Один раз живую змею нашли в техническом помещении, где стираем вещи и храним инструменты – под стеллажом лежала, лопала лягушку. Два раза нашли шкуры после линьки змей во дворе, в районе импровизированного зала ожидания. И ещё раз, снова шкуру, не саму змею – в районе компостной кучи нашла. Укусов меня или кого-то в период моей жизни там не было, по счастью. Потому что в это же самое время у нас и противоядия не было – костариканский институт противоядия не спешил его нам выслать от слова совсем.
Есть ягуары и пумы. Не встретила никого из них лично ни разу. Хотя, всё также ходила в одиночку в джунгли, перемещалась между деревнями в разное время суток. Один раз слышала, что ягуар напал на стадо – хотел задрать корову, но попал на пастуха. Пастух с рваными ранами спины, головы и рук был доставлен в госпиталь, выжил.
Есть игуаны. Они на самом-то дле безопасны, если их не трогать. Но местные жители охотятся на них – сбивают с дерева камнями из рогатки. Если хорошо оглушить – всё в порядке. Но один раз к нам привезли мужика с порванными пальцами руки – оглушил плохо и игуана напала в ответ. Зашили, вакцинировали от столбняка, всё обошлось. Максимум обычного вреда от игуан – обжирать папайи прямо на деревьях до того, как за ними люди придут.
Опять же, есть комары. Чуть больше, чем в Гватемале. Обычно безвредные, но мне достался один с вирусом Денге. Было плохо, но всё обошлось в конечном итоге.

Подытоживая. Да, в тропиках есть опасности, с которыми следует считаться. Но совсем не значит, что в тропических странах на голову ежедневно валятся ядовитые существа и грозят людям смертью. Обычная аккуратность, разумная осторожность – и вы в безопасности.

Для примера, в некоторых регионах России мне приходилось больше опасаться тех же змей, чем в Гватемале и в Никарагуа (на Северном Кавказе, например, рептилии обожали заползать в жилые помещения, спать под диванами, под кухонным столом, на пороге под дверью и тп).

Продолжение следует.

Продолжаю вспоминать события, особо поразившие меня в гватемальской деревне Чуинахтахуюб.

Вот второе, что врезалось в память и вызвало изумление – это отсутствие жалоб. На жизнь в целом, на какие-то точечные неприятные ситуации, вроде отсутствия питьевой воды и неурожая кукурузы. Работая в социальной фотожурналистике, я привыкла к жалобам, ждала их. Более того, мне казалось, что условия, в которых живут местные жители как будто даже дают им полное право жаловаться, не нытья ради, а по факту.

Но нет. Я задавала провокационные вопросы. Подслушивала их личные диалоги между собой (правда, когда они не на киче, а на испанском говорили, что редко случалось).

Спросила мужчину, который шёл в клинику пешком больше трёх часов. Шёл, периодически таща на себе старенькую мать, чтобы ускорить путешествие.

— Что Вам больше всего не нравится в Вашей жизни?

— Это как так, я не понимаю…

— Ну, что самое трудное, на что злитесь может быть?

— А, понял. Вот идти куда-то трудно по размытой дороге, конечно, особенно с мамой – тяжеловатая она. А идти надо, у неё диабет, ей таблетки нужны. Трудно это, но зато я могу с другими мужчинами по пути в деревнях увидеться, узнать, как дела у моих братьев и сестры. Это же хорошо, я радуюсь этому, зачем злиться!

У донны Алехандры не собиралась что-то такое выспрашивать, само сложилось. Брели вместе искать, где воды набрать можно. Вторая неделя без воды – ремонтировали дорогу, а сломали трубу, ту самую, по которой вода шла в клинику, алькальдию (местную мэрию) и несколько соседних домов.

Нас тогда, Слава Богу, всего трое в клинике было – врач Лиза, медсестра Мириам и я. Но, несмотря на экономию, все запасы закончились, в какой-то момент пришлось даже делить воду – по полчашки каждой на приём пищи. И это не говоря о куче грязного белья, горе слипшейся посуды, немытых волосах и других частях тела. Девочки остались с пациентами, а я потопала в неизвестное куда-то, искать эту чёртову воду.

Я шла и злилась. Дона Алехандра шла рядом и улыбалась. Периодически дёргала меня за рукав и показывала на что-то вроде:

— Ой, гляди, орёл полетел! А там ведь нет гнезда, зачем он полетел?

— Дорога вся расползается, надо глянуть, сколько трещин внизу…

— Ты увидела? Колибри цветок поела!

Стало стыдно своего хмурого молчания, но идей и настроения для доброго разговора не нашлось в голове. Спросила тупое, что ж:

— Почему же Вы без воды не грустите?

— Ну, если я буду грустить, воды всё равно не будет. Трубу же сломали, знаешь, да?

— Знаю… Но без воды очень плохо.

— Плохо, да. Но мы же её сейчас найдём с тобой и она у нас будет! Ну, или потом будет. А если загрустить – можно привыкнуть и плохо прожить всю жизнь, не только, когда воды нет, а долго.

Помолчала и добавила:

— Ну и ещё, пока мы с тобой за водой шли – сколько всего увидели ещё! Это же хорошо тоже.

Воду мы в итоге набрали из разлома той самой нашей трубы, нашли открытый участок. Сочилась по капле и желтоватая, но всё ж таки вода – вскипятим и пить можно будет.

Обратно шли порознь – донна Алехандра задержалась поболтать с донной Глорией.

Я шла и вспоминала, как ещё до поездки сюда читала заметки врача Юли, которая тут работала четырьмя годами ранее. Вспомнила один её текст. Как она вышла рано утром из клиники и увидела пожилого пациента, ожидавшего приёма. Она спросила его, не устал ли он ждать, а тот ответил:

— Вы видели, какой сегодня красивый туман над горами? Я шёл и любовался, а не уставал.

Тогда я подумала, что это Юля так, для красоты слога написала. А оказалось вот оно как – взаправдашнее.

Не умеют тут особо жаловаться, то ли не хотят, то ли не научились. Не знаю точно.

Обещала вам рассказать, о чём говорила на живых встречах с читателями в Тюмени и в Санкт-Петербурге, сразу по возвращении из Латинской Америки.
На каждой встрече время было ограниченно, поэтому говорить обо всём не представлялось возможным, никак. Вот и говорила о нескольких мифах про тропические страны. Мифах, в которые очень верится издалека и которые развенчиваются в первый же месяц по приезде в тропики.

Рассказываю и вам.

Миф первый – в тропических странах тепло, поэтому местные жители не болеют простудными заболеваниями ни в какой форме.
Реальность – местные жители болеют и очень часто умирают от простудных заболеваний, перетекших в тяжёлые формы (бронхит, пневмонию).

В Гватемале наша клиника находится в горном районе, на высоте чуть более 2000 метров над уровнем моря. Каждую ночь температура воздуха опускается до +5-8 градусов. Местные живут в каменных или сбитных (смесь глины, песка, кореньев, листьев) домах. Вместо дверей – плёнка или занавеска. Окон либо нет вообще, либо вместо них – длинная прямоугольная прорезь почти под самым потолком. Источников отопления нет, часто даже кострище для приготовления пищи – вне дома, на дворе.
За ночь жилище остывает, наполняется холодным воздухом, в котором и спят люди. За день стены немного нагреваются (если не сезон дождей) и на них появляется конденсат, который стекает на земляной пол, попутно пропитывая одежду и любые вещи в доме.

В Никарагуа наша клиника находится в ста метрах от берега Тихого океана. Временами влажность воздуха достигает ста процентов (обычная тонкая майка на верёвке может не просыхать до двух суток, мытый пол сохнет несколько часов, если вентилятор не позвать на помощь). Ночью температура воздуха снижается не так сильно, как в Гватемале, но относительно дневной – перепад сильный. Если днём может быть +40, то ночью это будет +22 – +18.
Местные жители в большинстве своём живут в лёгких домах из плёнки, ткани и веток. В более «зажиточном» доме у каждого члена семьи есть свой гамак для сна, без одеял и прочего – просто сетка или полотно натянутое на верёвке. В более бедных домах гамаки есть только у старших членов семьи, дети (особенно младшие, до пяти лет) в гамаках лежат плохо, поэтому им достаётся просто несколько тряпок на земле в качестве места для сна. На земле, которая сырая и всё же прохладная, особенно в сезон дождей.

Просто скажу о себе. За четыре месяца в Гватемале я болела трижды: температура, насморк, ломота, боль в горле. При этом условия, в которых жили мы, волонтёры – сильно лучше, чем условия местных.
Некоторые из гватемальцев заболевают по два раза каждый месяц, у кого совсем слабое здоровье. Дети, особенно, опять же – до пяти лет, они не просто часто заболевают, но и чаще взрослых получают осложнения. Пневмония – одна из самых частных причин детской смертности, по официальной статистике даже ( в которую вообще не все попадают ещё).

Миф второй – в тропических странах фрукты можно каждый день по нескольку килограмм есть, просто идёшь, с дерева срываешь и сыт.
Реальность – местные жители крайне редко имеют хоть сколько нибудь большое количество фруктов в своём распоряжении, не говоря уже об овощах (овощи вообще огромная ценность и деликатес).

В Гватемале склоны гор совсем не напоминают фруктовый сад. Это сосны, редкие высоченные сосны, уцепившиеся корнями за расползающуюся каменисто-песчаную почву и пытающиеся не сползти вниз. В радиусе трёх километров от клиники растут: одно гранатовое, два мандариновых, два лаймовых, одно кофейное дерево. Есть шесть банановых пальм и три кукурузных поля размером от четырёх до двенадцати соток (землемеров не вызывали, но шагами с ребятами померяли, примерно так вышло).
За четыре месяца, прожитые мной там ни одного граната на выросло, сгнивали до формирования нормального плода. Одно из мандариновых деревьев на южном склоне дало хороший урожай, но плоды оказались чуть суховатыми. Второе дерево на северо-восточной стороне, дало шестнадцать мандаринок, грустно насчитали с доной Алехандрой, хозяйкой дерева – остальные свалились и сгнили незрелыми. Лаймовые дали отличный урожай, с каждого собрали в конце июля по три с половиной ведра лаймов – это килограмм 20-23, примерно. Урожай кофейного дерева я не застала, уехала. Каждая банановая пальма в год даёт один цветок, из которого потом вырастает одна гроздь бананов. Если повезёт, на ней будет их штук 40-45, обычно поменьше. Кукуруза растёт, редко подводит, её урожай можно собирать каждые три-четыре месяца. Потому-то обычный рацион местных: варёная кукуруза, лепёшки из кукурузной же муки, доблаты – пирожки из кукурузной муки с начинкой из моркови (праздничное блюдо).

В Никарагуа заповедная территория вулкана Косигуина – сплошь джунглевые заросли. Деревья, лианы, чуть реже кустарники – я названий не знаю, местные в показаниях путаются, поэтому даже врать не стану, что именно там растёт. Нечто похожее на фрукты в дикой среде видела трижды: что-то зелёное круглое, которое местные зовут «бомбона» (внутри мякоть, вкусом похожая на терпкий и горький кабачок, мы не смогли съесть ни в сыром, ни в тушёном виде); две манговые пальмы с восемью плодами на одной и одиннадцатью на другой; семь лаймовых деревьев одной кучкой выросших.
У донны Амалии во дворе растёт дерево мелакотон – рыженький длинный плод, по вкусу что-то между зелёным яблоком и киви, плодоносит раз в год. Больше ни в джунглях, ни у других домов такого не видела.

У трёх домов растут манговые пальмы, тоже раз в год дают урожай от семи до двадцати двух штук (из того, что видела, что при мне росло).
У нашей клиники во дворе растут банановая и папайевая пальмы. С банановой пальмы мы одну гроздь сняли, как положено – хватило на три дня на троих взрослых волонтёров. С папайевой хуже – завязей было много, в итоге сняли мы в более менее зрелом состоянии четыре папайи. Одна была зеленоватая, при дозревании загнила и покрылась плесенью в течении одного дня. Ещё одна оказалась побита игуаной – снизу плод казался отличным, но при снятии оказалось, что почти вся мякоть выжрана этим существом, нам не досталось. Две штуки мы таки съели сами, хорошие были.
Кукуруза, кстати, в этом департаменте Никарагуа растёт сильно хуже, не как в Гватемале. В основном, поля горят, не успев дать урожай. Поэтому чаще местные сажают здесь фасоль, едят её, а потом приходят к нам в клинику с болями в желудке.

Как-то вот. На этот раз ограничусь двумя мифами, и так уже безумно много текста вышло, давайте в следующих выпусках расскажу о других.

Если кому захочется подробней про клиники - это тут: https://ru.he-he.org/