formakrika

— Гандоны! Вы все гандоны!

В дощатую дверь приюта врывается низкорослый мужичок, потрясает крупным кулаком, ворочает красноватыми глазными яблоками.

— Ваше счастье, что врачи ещё здесь! Вот они уйдут, вы у меня огребёте! Все до одного огребёте, гандоны! Для начала лишаю вас телевизора.

Щёлкает кнопку на сером ящике. Тот слегка потрещав, прекращает трансляцию ментовского сериала. Жильцы, кто молча, кто, недовольно бурча, разбредаются по своим койкам.

— Чего это он ругался?

— В сортире опять мимо находили.

Собеседник спрыгивает с кровати фактически на бёдра – ниже ничего нет. Скользит к двери на кусках полиэтилена – курить.

Санкт-Петербург. 2020 год. По различным оценкам, в культурной столице проживает порядка 60 тысяч человек без определённого места жительства. Цифра, почти равная населению небольшого города. Цифра, которую благотворительные организации города на протяжении нескольких лет пытаются свести к нулю.

Я не знаю, как именно относиться к этому факту. Благотворительная организация Ночлежка совместно с агентством Action разработали тест под названием «Индекс уязвимости». Согласно его результату, мой личный шанс оказаться в положении бездомного – 26%. Звучит не особенно пугающе, если не начинать представлять, что 26 из 100 жизней мне довелось бы провести на улице. К такому результату теста привели всего три ответа: отсутствие жилья в собственности, неуверенность при возможной сделке с недвижимостью, наличие пережитого физического насилия. Ничего страшного, говорят знакомые. Жизней не сто, а одна и в ней у меня имеется дом, вот же он. На сегодняшний день имеется.

Я пытаюсь не анализировать. Не очернять и не обелять. Не стимулировать к действиям. Просто информировать. Они есть – люди, не имеющие дома. Теперь вы тоже об этом знаете.

Из Сан-Сальвадора до Боготы лечу с гватемальским врачом-травматологом, внезапно.

— Почему тебя назвали Борисом?
— Потому что мой папа сумасшедший!

Рассказываю ему историю своего имени. Хохочем.
Показывает мне в телефоне фотографии открытых переломов из своей клиники, расспрашивает про нашу клинику. Перебираем общих друзей-врачей, типичные заболевания и проблемы гватемальских пациентов в труднодоступных деревнях. Теперь у нашей клиники есть ещё один друг.

В Боготе пытаюсь подремать, сидя на полу около стены — все сидячие места заняты. Самолёт задерживают больше, чем на два часа. Вокруг бегают пассажиры из европейских стран — нервно пытаются добиться от девушки на регистрации — когда же полетим!
— Ну, когда-то полетим, ждите.

Местные и я молча ждём. Нам привычно, не удивляет.
Уснуть не получается — рядом орёт девочка в сиреневом, потому что у неё правильные конфеты закончились, а те, что остались — совершенно неправильные. Реанимирую растаявшую в никарагуанской жаре красную помаду. Ну, как реабилитирую — крашу нижнюю губу, стираю, снова крашу…
На ближайшем ряду кресел сидят двое парней, судя по чёткости речи — сальвадорцы или костариканцы. Обсуждают меня. Видимо, думают, что не понимаю:

— Как думаешь, эта гринго шлюха?
— Слишком худая для шлюхи… И волосы слишком длинные.
— А чего она тогда днём красится?
— Да, странно…
— Нет, думаю всё-таки не шлюха.
— А кто тогда?
— Она просто устала на всю жизнь.

Наконец-то здравое мнение прозвучало, дотумкали, чудики. Стираю последний слой с губы, прячу затреуголенную в конце концов помаду в рюкзак, громко говорю на испанском:
— И, правда, кажется, что устала на всю жизнь.

Парни молча утыкаются в телефоны, делают вид, что не умеют разговаривать. Смешные.
Чуть не загнулась от голода. Съела самое дорогое мороженое в моей жизни — за целых 1,5 доллара.

Самолёт подали на посадку, наконец-то. Взлетаем, курс на Стамбул.
Моими соседями на этот раз оказались: колумбийская работница музея и украинский капитан панамского танкера. Сначала они пытались общаться на неродном для каждого английском. Получалось не очень. Предложила выступить переводчиком с испанского на русский и наоборот. Колумбийка обрадовалась. Капитан нахмурился, буркнул:

— И чего мне так всё время на русских не везёт.
— А что не так-то со мной?
— Ничего. У меня оба брата погибли.
— Жаль. Но это не повод для национализма.

В итоге капитан напился бесплатным вином и платным пивом от авиакомпании, дополнил коктейль чем-то из фляжки и уснул у меня на плече.
А мы с Клавдией из Колумбии обсуждали кухни мира, самые вкусные цветочные запахи, музеи и церкви. Прощаясь, Клавдия пообещала приехать в Петербург — на экскурсию по католическим церквям в моей компании.
Теперь у меня есть ещё один друг в Латинской Америке. И у наших клиник тоже.

Наконец, на пятом часу ожидания, лодка пришла.
С красным брезентом вместо крыши, с тремя пустыми пластиковыми бочками вместо спасательных жилетов на случай крушения, с пластиковой капсулой для паспортов на тот же случай и, самое главное, с той самой важной бумажкой. Нашли, слава Богу.

Грузимся: рюкзаки, тюки с товарами, канистры с пресной водой, капитан судна, рулевой и пассажиры — шесть человек, считая меня.
Быстро и красиво мчим по Тихому океану, вдоль невысоких волнистых холмиков, не сумевших дорасти до серьёзных вулканов. Мчим быстро, но успеваю заметить — кое-где на этих самых холмиках мелькают светлые пятнышки внутри зелени джунглей. Дома-шалаши — где одиночные, где группками. Даже на этих, отрезанных от земли холмах, кто-то прячется в плёночных домиках. Каждый от чего-то своего прячется.

Часа через полтора швартуемся у сальвадорского берега, метрах в десяти от его кромки. Дальше пешком по воде. В отличии от никарагуанских прибрежных вод возле Ла Сальвии, вода возле городка Ла Унион ужасна. Гниющие фрагменты отходов, комки склизких вонючих масс, мусор. Можно не идти пешком, а сесть на доску с парой колёс, которую за один доллар местный житель дотянет руками до суши вместе с пассажиром или багажом. Выпрыгиваю в тягучее подобие воды, бреду к берегу. Ничего, не от такого отмывались.

Поставить штамп о прибытии в страну — та ещё задача. Миграционная служба находится где-то на соседней улице, в глубине двора. Иду туда сквозь причудливо перемешивающуюся с раскалённым воздухом толщу запахов: готовящейся еды, куч разнородного гниющего мусора и трупов животных одновременно.
Вместе с соседкой по лодке и встретившей её здесь мамой, неистово мчим на последний автобус до столицы. По пути мама девушки задыхаясь рассказывает, что в Сальвадоре вооружённое восстание, стреляют то восставшие, то военные, поэтому она приехала встретить дочь на пристани.

Успели, едем. За пять часов пути успеваю познакомиться с соседкой по сиденью — доной Алехандрой. Ей двадцать пять лет, она собирает на свалках возле рынков более-менее хорошие вещи, везёт их домой стирать, а потом продаёт сама. Дома её ждут девятилетний сын и шестилетняя дочь.
— Тебе остановится до самолёта есть где?
— Я в аэропорту собиралась ждать…
— Нельзя тебе ночью одной туда, сейчас опасно. Поехали ко мне! Поспишь, а потом мой папа ночью вернётся с работы и тебя отвезёт в аэропорт.

Ещё час пути по тёмным улицам Сан-Сальвадора, вместе с двумя тяжеленными тюками набранных вещей. И вот я уже в трущобном районе столицы, ем рис на плесневелой кухне, а Мили — дочка Алехандры, играет с моим котом Мурзиком и знакомит меня с Бульпой — своей любимой куклой, которой она дорисовала брови ручкой, чтобы та походила на Барби.
— Барби очень дорогие, но я закрываю глаза и думаю, что Бульпа такая же красивая и чистая, как Барби.

Уносит Бульпу спать. А меня сквозь ночь уносит в аэропорт ржавая машина.

Всю ночь накануне отъезда лило, как из ведра. Да какого там ведра — ровно из бочки! Словно джунгли специально размывали мою дорогу до Эль Розарио, чтобы, коли упаду с мотоцикла — так в жижу мяконькую, не больную.

Минуту назад Мария обняла меня на пороге и сказала:
— Береги себя, чтобы вернуться.

А вот я уже мчу на ржавом, сваренном из трёх разных кусков мотоцикле, держась за спину молчаливого шестнадцатилетнего мальчика. Того самого, что приходил к нам вчера в выходной со срочным случаем — высокая температура, тошнота, головокружения.
Говорит, что сегодня чувствует себя уже лучше. Мне немного неловко, что больной человек вынужден везти меня на автобус, но его мотоцикл оказался единственным с достаточным количеством топлива на дорогу в обе стороны.
Если честно, я даже немного рада, что меня везёт он. За то, что рада — тоже немного стыдно, но радость не вынуть, чего уж. Потому что был вариант, что повезёт снова Денис, а я вторую беседу с ним о моём семейном положении не готова вывозить, особенно в шесть утра. Ну и ещё, дон Денис точно не тот человек, который бы бережно объезжал-обходил громадные лужи, чтобы не облить грязью мои рюкзаки с техникой. А мальчик обводит, хоть и не просила даже.

Мотает страшно. Дорога за ночь перестала быть дорогой, стала хаотичной свалкой камней, ракушек, корней деревьев, веток, водорослей, песка и океанского ила. И это всё ещё и расползается под колёсами. Если бы у меня остались прежние щёки их бы тут непременно оторвало. Но щёк не осталось, поэтому просто плотно сжатые челюсти пытаются расцепиться и с глухим керамическим звоном расколоться друг о друга.

Приезжаю в таможенный пункт Потоси за два с половиной часа до отплытия лодки в Сальвадор. Ну, то есть это я думала, что за два с половиной часа. В итоге выясняется, что лодка выйдет лишь через четыре часа, если нужная бумажка отыщется. Ничего нового, я привыкла. Поэтому нахожу пришвартованную маленькую рыбацкую лодку и залегаю туда доспать свои последние часы в Никарагуа. Периодически с пирса в лодку заглядывают пограничники, видимо проверяют — не превратилась ли я там во взрывчатку. Пока что нет. На седьмой месяц в Латинской Америке спокойствие в любой ситуации поселилось во мне подкожно и прочно, рекомендую.

Друзья, сегодня у нас в организации Health&Help был звонок с новостями октября. Он вообще каждый месяц проходит, делимся на нём новостями. Так вот.

Я только что услышала на нём, что 9% пожертвований в октябре нам сделали вы! Именно те, кто переходил на наш сайт с Пикабу — аналитика всё видит :) Это просто что-то невероятное! Я никогда не просила вас здесь прямо непременно поддерживать наши клиники деньгами, я просто делилась с вами. Но вы сами принимали такие вот чудесные решения и так вам благодарна, что не нахожу даже слов для выражения этого.

Просто спасибо вам! После такого мне только ещё сильнее хочется продолжать делиться с вами фотографиями и историями их героев. Люблю вас!

Прилетела. Проспалась. Привыкаю.

Семьдесят с лишним часов пути, а в них — сотни картинок и сюжетов, некоторые из которых требуют отдельных рассказов.

Вот я на никарагуанском таможенном пункте в Потоси сплю на дне маленькой лодки, жду, пока приведут большую, на которой можно будет уплыть в Сальвадор.
Вот я в сальвадорском автобусе, идущем из прибрежного Ла Униона до столицы, знакомлюсь с двумя местными женщинами и получаю сразу два приглашения переночевать у них до самолёта.
Вот мы едем с новой знакомой по тёмным сальвадорским улицам и вместе с водителем выбираем среди них те, на которых сегодня не стреляют и не швыряются горящими тряпками.
Вот я сижу в её семье, ем с ними рис, обсуждаю еду соседних стран и узнаю от её дочки, что все мыши умерли, потому что устали ждать, пока кошка их доест.
Вот я пытаюсь уснуть у стены сальвадорского аэропорта, на полу колумбийского и на скамейке турецкого.

Вот я еду по сумеречной утренней Москве на Казанский вокзал получить билет в следующую поездку и знакомлюсь с бездомным Палычем. Он долго смотрит на меня и спрашивает:
— Оттудова?
— Откудова?
— Курить будешь?
— Буду.

Вот мы курим с Палычем, так и не выяснив откудова я, но точно зная, что оттудова. Курим и смотрим на московские светящиеся окошки-звёзды. Ни я, ни Палыч ни разу не индейцы. Но мы тоже знаем, что за звёздами непременно живут родные люди. Пусть не наши, но чьи-то точно.

Мимо нас проходит нервный мужик и кричит в телефон:
— Это возмутительно пакостно!

Мы с Палычем грустно качаем головами ему вслед:
— Зря он так…
— Точно, зря…

У Казанского пахнет зимой, куревом и горячим молоком.
Привет, Россия. Я дома.