formakrika

Что ж, пора освежить информацию о себе, за восемь месяцев не всё, но многое поменялось.

Кто я? Капустина (в дев. Ащеулова) Евфросиния Игоревна.
Откуда я? Родилась в городе Ялуторовск Тюменской области в 1997 году.
Чем я занимаюсь? Писательством, социальной фотожурналистикой, съёмками пожилых людей и малых коренных народов России.

Что я уже поделала в жизни?
Окончила Санкт-Петербургский государственный институт культуры (кафедра кино и фотоискусства). Почти пять лет проработала фотографом-волонтёром в НКО «Ночлежка». По шесть лет параллельно проработала в чайно-кофейной компании «Унция» и в службе безопасности ФК «Зенит». Семь месяцев проработала фотографом-волонтёром в международной благотворительной организации «Health & Help» (Гватемала и Никарагуа). Написала книгу о жителях труднодоступных деревень Латинской Америки, книга называется «Люди, которых нет на карте», будет издана и выйдет в продажу осенью 2024 года в Редакции Елены Шубиной / издательство АСТ.

Что я делаю прямо сейчас?
Живу в Санкт-Петербурге. Беру заказы на съёмки пожилых людей, снимаю фотопроекты для сообществ малых коренных народов Ленинградской области. Сотрудничаю с НКО «Благотворительная Больница» и швейно-вышивальной мастерской «Лавка "Красная горка"». Пишу вторую книгу – о девяностотрёхлетней бабушке своего мужа, которая родом из вепсских мест Ленинградской области.

Что я очень хотела бы поделать в обозримом будущем?
Очень давно и сильно хочу поработать в экспедиционных условиях русского севера (Арктика, Антарктика, Заонежье, Поморье – ко всем ним присматриваюсь). Очень тянет поработать в военно-полевом госпитале или в ином подразделении «Красного Креста» (но чтобы в зоне катастроф или боевых действий). Очень надеюсь и стремлюсь второй раз оказаться в гватемальской клинике «Health & Help» – за прожитые там четыре месяца, так и не успела отснять работы в каменоломне, городок ткацких фабрик, да и вообще думаю там поле непаханое материала, ещё на одну книгу хватить должно с лихвой.
Ну, это всё так, в мечтах. Поглядим, посмотрим, что выйдет и каким оно будет.

Если вам что-то из этих пунктов запало в душу – оставайтесь читать. Если вы в каком пунктов углядели почву для нашего сотрудничества – пишите, непременно отвечу. Ежели всё мимо вас – хорошей вам вашей дороги, может в другой раз на чём другом сойдёмся, кто знает.

Кстати, об энтой животине Шерище. Точнее, простите, о королевишне нашей вечно недовольной кошечке Шарлотте британского происхождения. С ней у нас отношения устанавливаются куда как медленней, ещё неспешней, чем с бабушкой даже. Если честно, временами мне думается, что и вовсе у нас к дружбе дело не движется, так мне ощущается. Правда, потом факты говорят, что улучшения всё же есть.

По первости, когда я восемь с лишним лет назад впервые появилась в доме, Шарлотке уже около четырёх годиков было. По человеческим меркам – пустяк, а по кошачьим меркам уже совсем взрослая она была. Её когда-то мой муж будущий маме своей завёл, собираясь жениться (не на мне, что характерно, мы тогда ещё знакомы не были). Завёл, чтобы мама в одиночестве не скучала, когда квартира опустеет. В итоге, всё пошло не по плану, а по одному месту, как часто бывает в жизни. Он тогда не женился и остался жить с мамой и кошкой. А потом и меня к ним пригласил жить.

Шерища меня невзлюбила категорически с первого дня. И дело не в том, что она не подходила ко мне, не ласкалась, не позволяла дотронуться… Нет! Этих-то вольностей она вообще никому не позволяет, даже своей признанной хозяйке – маме. Кажется, от неё за всю её кошачью жизнь никто ни единого мурканья не слыхал. Нет, я не про проявления любви, на них расчёта не было. Я про выживание меня из квартиры, которым занялось это злое и толстое животное.

Она выбрасывала с сушилки именно мои вещи. Уж не знаю, как она отличала их, ведь все одним порошком стирались, но на пол падали только мои. Она выжидала, когда я встану с кровати и в ту же секунду мчалась, влезала под одеяло к мужу и сверкала оттуда на меня своими грозными жёлтыми глазищами. Это при том, что до моего появления  в доме, вход в комнату мужа был для неё под строжайшим запретом, который она соблюдала, но с моим появлением  почему-то сама себе отменила это правило. Она садилась в коридоре, внимательно следила за моими сборами на работу и, дождавшись момента, когда я надену капроновые колготки – безошибочно попадала когтистой лапищей по ноге. Дырка, стрелка по всей ноге, колготки в мусорку… Ох, сколько колготок она мне изнахратила в хлам таким манером, страшно посчитать.

Я наивно полагала, что нам с ней просто нужно время на привыкнуть друг к дружке. Что там говорят в народе, стерпится – слюбится? Ну, как-то не слюбилось у нас с кошкой. Вещи с сушилки она выбрасывать перестала года через два совместной жизни. Зато стала постоянно шипеть на меня драконьим шипом. Ну, и драть мои руки и ноги своими когтищами – это всё также с нами, это осталось по сей день.

В общем, сейчас Шерище уже двенадцатый год от роду, а моему знакомству с ней девятый год пошёл. Шипит и царапается, зараза шерстяная, лютует по-прежнему. Максимум тепла от неё – это недавно позволила разок лобик погладить и даже не разорвала насмерть за это. На большее от этой кошки я даже отчаялась уже рассчитывать, такая эта животина недружелюбная, с бабушкой дружить и то легче.

Из того, что сейчас показывают в телевизоре, бабушке совершенно неожиданно приглянулось телешоу «Четыре свадьбы», которое временами по телеканалу «Пятница» показывают. Неожиданно, потому что, строго говоря, в нашей семье его никто не смотрит обычно. У мамы свои любимые сериалы есть, она их ни на что не променяет, ни в жизни. Мы с мужем телевизор и вовсе почти не смотрим, разве только по нему какое-то кино из наших любимых показывают – тогда глядим. Но как-то включилось про эти свадьбы однажды, по случайности. И бабушка прилипла к экрану.

Слышать она, понятное дело, ни слова не слышит. Но рассмотреть всё пытается, даже с дивана встаёт, вытаскивает стул на середину комнаты и с него глядит. Первые минут двадцать глядит молча, а потом начинает воодушевлённо комментировать происходящее на экране:
— Ох, девка-то худюща, а ничего, тоже в замуж берут, глянь-ко! Видно хозяйка хороша, да? Не знаш, не сказывают про хозяйство чего?
— Господи, голые девки вси-то, как они не замёрзнувши с голым плечам-то?!
— А бабка-то невестина така хорошенька, весёленько платьишко навздевши и отплясыват, хорошо до ей чего, охохоюшки!
— Пляшут хорошо-то так, мы тоже так-то плясавши в деревне. И сами плясали, и с парнями, бывалоча встанем – ноженьки не держат, до того доплясавши.
— Едят чегой-то, это чего у них, глянько-ко, пироги аль не? Прелесть кака, гляди, всего наставивши, полон стол. Видно, мамушки хороши у девки и у парня ейного, наготовивши всего вон как, кошка не влезе, до того наставивши-то, молодцы.

Конечно же, больше всего внимания бабушка обращает на вещи, которые ей понятны, на вещи, о которых она переживает и заботится более всего: еда и одежда. Что едят и во что одеты – это она комментирует в первую очередь, комментирует сурово и пространно, непременно сравнивая с тем, как было в её молодости и стем, как мы сами готовим и одеваемся сейчас. Если её рекомендации о том, как мне следовало бы готовить и одеваться интересуют меня чуть меньше, то вот её воспоминания о том, как было в её да в дедушкиной деревне почти век назад – это интересует меня очень даже, всё пытаюсь побольше слов на эти темы из бабушки вытянуть. Получается обычно плоховато, так себе получается:
— Расскажи, какая у тебя с дедушкой свадьба была?
— А чего там рассказывать-то? Придумаш тоже мне. Как у всих свадьба наша была, как у людей, так и у нас: ни хужей, ни лучшей. Свадьба была, как у всих, жизнь тоже была, как у всих, чего там сказывать. Когда худей жили, когда хорошей. Всяко жили, как вси вокруг.
Вздыхает, утыкается обратно в экранную свадьбу.

Но я не сдаюсь. Я продолжаю крупными печатными буквами писать на листках разные вопросы, стараясь сформулировать их так, чтобы бабушка поняла, на её языке и про интересное ей. Про еду вот:
— А что на твоей свадьбе было наговлено, чем гостей ты угощавши?
— Ооо, у меня-то всего было, всего наготовивши, стыдить меня свекровке нечем было, ни на каплю, так-то! Пирогов у меня не один, да не два было, а пять ли, шесть ли, уж позабывши. И с ягодам двумя пироги, и с потрохам, и с капусткой кисленькой, с картохой, и с грибам… Ой, со всим было, с одним чортом не было пирогов! Это только в моей избе, а потом мы переодевши и на дровнях с цветастым ковром, как бояре каки в Коленькину деревню поехавши, так в его-то избе тож пирогов облопавшись вси были. А потом дядюшка ещё рыбёх нам приволок, большущих, так я их в печи запёкши до того хорошо – кости ни единой вот не встретивши во рту, как ели – все кости растаявши до единой, до того жарища в печи была, так-то.

Ну, и про пляски тоже спросила:
— А плясали вы на свадьбе? Ты плясала сама-то?
— Как же не плясать-то, вси плясали и я, ох, пущей всих плясала! Как не плясать-то, напоследок? Потом-то, как оженивши мы уже не до плясаний мне было, потом-то к свекровке я жить ушодши, а дедка-то, Коленька мой, он в армию ушодши. А мы с ейной мамушкой на хозяйстве оставши, не до плясавок нам, женщинам. На свадьбе и наплакавши, и насмеявши, и наплясавши надо быть, так-то.

P. S. Увидела тут, что после последних постов с бабушкиными историями, некоторые из вас прислали донаты. Это было совершенно неожиданно, ведь я эти сюжеты для книги записываю, с вами просто так делюсь, вообще без ожиданий каких-то. Это было так трогательно и душевно (не деньги, а те сообщения, которые вы к ним писали!!!) – спасибо вам огромное, просто невероятно поддерживает, спасибо.

Я дважды купила бабушке цветы (она очень восхищалась и выспрашивала, где я нашла их среди зимы), купила ей к чаю профитроли (она обожает "энти махоньки булки с беленьким внутри"), купила конверты – буду писать ей печатными буквами письма, когда я не рядом с ней. И, да, спасибо не только от меня – я сказала бабушке, что это подарки от людей, которым нравится читать про её жизнь, она велела благодарить всех и кланяться до земли, до того восхитилась. В общем, спасибо вам за душевность, мы с бабушкой очень порадовались.

Что б вы не думали, что с бабушкой у нас сплошная тишь, да гладь, да хиханьки, да хаханьки, да чаёк с блинками. Нет, не только так всё у нас. Бывает и сложно. Бывает временами сложно настолько, что орать дурным голосом хочется, ну, или мысли всякие недобрые да нехристианские вовсе даже в голову приходят, случается.

Бабушка умеет доконать. Чего стоит одна только её привычка ворошить всю мою одежду после каждого прихода с улицы. Ворошить, щупать, залезать в карманы, трясти, перевешивать в укромное место… Она считает, что заботится так, естественно. Что без ейного догляду одёжу сырую я не просушу в свои двадцать семь годков. И ботинки не просушу. И в кармане куртки у меня ключи непременно по её мнению заржавеют, потому что без пакетика я ношу их и в кармане же храню, страх какой, ну, вы подумайте.

После каждого такого случая я нервно бегу искать вытряхнутые бабушкой и закопанные куда-то в газеты да кулёчки свои ключи. Потом по всем углам разыскиваю куртку. Бабушка при этом бегает за мной, трясёт за рукав и велит ничего не трогать, положить всё на место. Я в ответ потрясаю найденной курткой и ключами, тыкаю пальцем в коридорную вешалку и пытаюсь донести до неё, что именно здесь им место.

А холодильник. Чего стоит мне один контроль бабушки и холодильника! Дело в том, что электричество в нашей деревне отключают частенько. Бабушка замечает это по потухшим окнам в соседских домах. Сразу же с оханьям топает она в кухню, открывает холодильник и начинает причитать, как же в нём всё сгниёт теперича. Я бегу за ней следом, закрываю холодильник, пишу ей на бумажке, что в холодильнике достаточно холода и, ежели его не открывать, то ничего не сгниёт. Бабушка недоверчиво качает головой. Минут через двадцать снова бежит к холодильнику, снова открывает и причитает внутрь. Я снова бегу закрывать и отвлекать бабушку. Только отвлекусь сама – нате, пожалуйста, холодильник снова распахнут. Сложное.

Мытьё, опять же. Мыться для бабушки с её-то слабостями старческими непросто, ясное дело. Для неё каждое купание приравнивается к великому празднику и к героическому подвигу одновременно. Ну, понять её можно очень даже, небось, на десятом десятке жизни со всеми такая слабость будет, ежели доживём ещё. Бабушка, как искупается – всякий раз невероятно счастливая несколько дней ходит, радуется.

Но ведь она не просто сама редко купается. Она и мне запрещает! Всякая моя попытка проскользнуть в ванную бдительно контролируется бабушкой и её указаниями:

— Воду-то чего так шибко пустила? Потише сделай, тоненько что б!

— Ты чего, ванну целую наливать хочешь? Давай я тебя полотенцем оботру!

— Мыться идёшь? А чего ты так рано, неделя ещё не прошла же, в субботу помоемся с тобой, куды сейчас-то!

Конечно же, я закрываюсь в ванной изнутри и моюсь так, как считаю нужным. Всё время, покуда я намываюсь, бабушка скребётся у двери, ровно котёночек, громко охает и причитает по поводу воды вылитой зазря и стен, этой самой водой испорченных. После моего выхода из ванны, она долго трёт стены и саму ванну тряпочками, досуха трёт.Потом уходит к себе в комнату и сидит, ухватившись за сердце – не разговаривает со мной пару часов, в наказание за мои вольности.

В общем, много такого всякого тяжкого в жизни с бабушкой есть. На первый раз может смешным и даже забавным показаться. На второй – уже напряжно. А на третий и далее уже как-то и злость берёт, и недовольство копится. Сложного много, как у всех.

С бабушкой не всегда, ой, как не всегда весело да тепло. Но я нашла несколько способов, которые помогают и бабушке чувствовать, что всё по её происходит и меня защищают от сумасшествия окончательного.

Во-первых, я соблюдаю бабушкин график, стараюсь. Хочет она кофе в семь утра, кашу в восемь, а молиться в девять – Христа ради, пусть. Подаю ей кофе, сама иду подремать ещё минут сорок. Варю кашу, завтракаем, снова иду чутка подремать или поработать, смотря какой день недели. Тоже самое с обедом, ужином и перекусами – всё подаю ко времени. Бабушка радуется и чувствует себя спокойнее, сидит на диванчике и высчитывает, сколько часов осталось до следующего события.

Во-вторых, я даю ей адекватную информацию. Бабушка не слышит вообще ничего и видит тоже плохо, поэтому много думает. Слишком много думает. Мысли её временами такие дикие обороты принимают, что триллер и хоррор снимать можно, такие страсти. Чтобы она меньше придумывала, я показываю ей фильмы из её молодости, фильмы, в которых показывают привычную ей атмосферу деревенского быта. Получается неплохо. Опытным путём проверено – если включить бабушке кино «Иван Бровкин на целине», то можно успеть помыться и даже уничтожить все следы преступления, ничего не будет замечено, бабушка на пару часов вся там, в картине. И после просмотра, что особенно хорошо, она не придумывает никаких страшных сюжетов себе про наше будущее, а делится воспоминаниями о своём прошлом, сказывает про совхоз, про подруг, про еду из печки, про всякое интересное. Ещё есть определённый плюс в глухоте – из-за неё кино бабушке можно включать без звука и вместо мытья поработать пару часов в тишине, тоже хорошо, она даже тряпку под жопу совать в это время не будет, потому что занята.

В-третьих, я позволяю бабушке участвовать в моих делах и участвую в её. Мы много чего делаем вместе с ней. Вместе перебираем яблоки, вместе пылесосим и моем пол, вместе молимся, вместе вытираем пыль, вместе глядим некоторые фильмы. В такие моменты она чувствует себя нужной, похоже. По крайней мере, всякий раз хвалится, как мы с ей хорошо всё удилали и какая красота у нас теперича по всему дому. Ну и после активного дня она приустаёт посильнее, чем когда просто на диване сидит, а приуставшая спит крепче, не путешествует по темноте почти даже.

В общем, сложно бывает с бабушкой, как у всех. Но с этим можно справляться. Нужно справляться, у нас же с нею дружба всё ж таки.

Вообще, у бабушки необычайно интересный, даже неожиданный взгляд на взаимоотношения между мужчиной и женщиной. Временами она, как скажет чего, так хоть стой, хоть падай после этого. К примеру, рассматривая как-то нашу с мужем совместную фотографию, бабушка почмокала губами, вздохнула и изрекла:
— Штош получается, покуда други девки посередь броду стояли, ты взяла и стала чегой-то с им делать, вот ты и жена теперь, так-то.
И, покуда я искала в головушке своей приемлемую реакцию на это неожиданное высказывание, бабушка продолжила наставление:
— Да и правильно, дочка, так и надобно. Когда мужик подходящий, надо брать его и всё, а не канителитьси вкруг его. Вот мне Коля подходящи был, я и взяла, не ждавши зазря. И ты Женюшку тож так-то, зато и любит он тебя, вижу, любит.

Я не стала распространяться с бабушкой о подробностях нашего с внуком ейным знакомства и начала наших отношений, ни к чему ей знать, кто из нас и чего там делал, всё одно она не разумеет, не по ейному сюжету потому как. Пущай она себе думает, как придумалось ей, пущай, с нас не убудет оттого. Взамен, спросила её:
— А ты-то дедушку любила? Как ты поняла, что он мужик подходящий?
— Я-то? Я-то, доченька, жалела его, так-то. Если кого жалеш, то дилаш для него всяко по хозяйству там, у миня-то всё удилано было. Мамушка евона меня за то шибко любила, да, она ой как меня любила, что работяща больно я девка была.
— Ну, а он тебя, дедушка-то тебя любил?
— Ему-то с чего бы меня не любить-то было?! Дома всегда всё удилано, коровушка кормлёна да цела, настряпано кажной день всего полна печь! Конечно, любил, как таку хозяйку-то не любить можно, выдумаш тоже мне, девка… За мной столько парней ходило, ой! Как вспомню, мамушка в окошко глянеть, а они, вона – стоят, ждут, выйду аль не. Ой, смехота была. Меня вси любить стали б, и с нашей деревни, и с другой, котора через речку, вси. Я не ко всякому выходила-то, к подходящим только, так-то. Мамушка Коленьки моего очень меня любила, так ему и сказала она, чтоб нос не воротил-то, покуда девку хорошу не увели, вся его родня хотела, чтоб я у них жила, любили меня, ой.

Посапывая от воспоминаний, глядит на портрет дедушки. Тот смешливо щурится и неясно, согласен ли он с озвученной версией, но в историю войдёт она, чего уж теперь, евонную я спросить не успела.

— Ох, доченька, тяжело раньше вси жили и мы, как вси тоже тяжело. Но хорошо было, смеялись часто, до колотья аж, вот до чего, так-то насмеявши и жили вси.

Мы с бабушкой тоже сегодня насмеявши живём, два раза целых насмеявши, изо всех сил, до того самого колотья во всех местах.

Первый раз поутру Шери нас насмешила чутка что не до смерти. Бабушка между утренним кофе и завтраком всегда молится: сперва у себя в комнате перед иконами за родителей своих, потом в общем зале перед сервантом за дочку, за внука, за меня, потом снова в своей комнате, но уже перед портретом дедушки – за всех усопших молится, поминает по имени каждого.

Так вот кошка что-то около неё нонешним утром тереться удумала. Покуда бабушка за родителей молилась, кошатина рядышком у ног лежала. Как бабушка в зал перешла молиться, Шеря тут, как тут, притащилась следом. Шарашилась вокруг, поналу только хвостом о полы бабушкиного халата обтиралась, а потом что-то не рассчитала на повороте – носом прямо в ногу ткнулась.

Бабушка остановила молитву:

— Чего тебе, чего мешаш, засранка? Что, за тебя тож надо помолиться?

Кошка уселась на жопку, вытаращила глаза в сторону голоса. Бабушка истолковала её взгляд на свой лад:

— Ну, ладно, помолюсь, за кошку не грешно молиться-то.

Повернулась к иконе Николы Угодника, притаившейся в уголку серванта:

— Дай, Господи, здоровьица, энтой животине, Шер…

Замерла, глянула на кошку, словно подбирая нужное слово. Подобрала:

— Дай здоровьица Шерищи, что б не пакостить ей ночами, что б не блевать кажной день, что б птиц каких углядеть ей с окна, дай, Господи.

Тут-то чего-то внутрях меня лопнуло и разорвалось, как шарик. Хохотала я до того громко, что бабушка даже почуяла, хоть и глухая. Оглянулась и тоже стала хохотать, да так, что присесть пришлось, на ногах не устоять ей было. До слёз насмеявши с кошки, пошли завтракать.

Второй раз днём уже, машина стиральная нас довела до смеху. Ну, не совсем чтобы сама машина, строго говоря, а результат стирки. Я вещи светлые пособрала наши: сорочку, полотенечко для рук, футболок пару, наволочки. Сложила в машину, не поспела запустить стирку, отошла в комнату на звонок ответить. Вернулась, запустила. Машина отстирала, я вынаю бельё-то, а оно всё до единого с голубизной – отлиняло на него что-то. Вижу – махровое клетчатое полотенечко, которого я не клала! Клеточки чёрные, синие, жёлтые… Они всё и окрасили, больше нечему. Видать, покуда я отвлеклась на телефон, бабушка, хитрюга, в машину его всунула тихонечко, а я тоже хороша, дурья башка, даже не проверила перед запуском стирки, балда такая.

Ну, что же, не вешаться ж нам теперича из-за белья отлинявшего. Вешаю всё на веревочки в коридоре, пущай сохнет. Бабушка ходит вдоль, подносит к глазам каждую тряпицу, рассматривает под разными углами:

— Охо-хоюшки, всё окрасивши в синь-то! Иль это в глазах у меня синит сослепу? Глянь-ко ты, окрасивши аль не?

Киваю утвердительно, всё окрасивши, не отвертеться. Жду бабушкиного гнева.

Бабушка разглядывает ещё по разу каждую вещицу, убеждается, что не в глазах у неё синит, а всё белое и взаправду небесно-голубым сделалось. Присаживается на табуретку под веревкой, причмокивает губами, взглядывает на меня и изрекает:

— А красиво окрасивши-то, ровнёхонько! Денег не плочено, а новенько теперь есть у нас. Красиво, скажи?

От облегчения и от такого неожиданного перехода, я начинаю хохотать до икоты, сползая по стене до плинтусов. Бабушка тоже трясётся вместе с табуретом, колотится плечом о стену, пытается смахнуть кулаком выкатившиеся слезинки, но они снова текут. Минут через пять мы поуспокаиваемся, обнимаемся.

— Насмеявши мы с тобой за весь год, до колотья насмеявши, доченька. Лежать пойду, продохнуть надо.