Самизд

PS: Аннотация затянута на мой взгляд. Не нужно пытаться объяснить в ней все приколы мира и его историю, попробуйте начать с того, что "Одна из восьми печатей упущена..."

А ещё лучше уложиться в 200 знаков в аннотации. Попробуйте, есть хорошая писательская тренировка, уложить мысль целой книги в 5 предложений.

Главное во всём этом - не сдаваться!

Вот как-то так)

Мир Вам и Вашим Мирам!

Цель была просто найти своего читателя и, если кто-то оценит мое творчество, продолжать писать. Да, скорее всего, в своей первой книге моя подача на уровне журналистов из желтой прессы. Но один мой хороший знакомый убедил меня: если у тебя будет хороший сюжет, то читатели закроют на это глаза. Пусть и временно, но закроют. Потом, конечно же, тебе все равно придется освоить это искусство.

Ладно, оторвался от темы. В общем, я начал по кусочкам опубликовывать свое творение. Понятно, что в виджеты "популярное" новичку без вложений в рекламу попасть практически невозможно, но мне на первой книге это и не было нужно. В общем, не буду ходить вокруг да около, я столкнулся с суровой реальностью. Изучив этот вопрос, оказалось, что топовые авторы тратят огромные деньги на рекламу, чтобы держаться в этих самых виджетах, и без вложений там по сути, вообще делать нечего. Я имею ввиду в целом на сайтах самиздата.

Прочитал одного писателя в блогах. Он потратил за прошлый год 1.5 миллиона рублей на рекламу. Менее известные писатели тратят от 50 до 200 тысяч, и некоторые едва окупаются. С моей зп в 40 т.р. в регионе, это нереальные деньги.

Извиняюсь за такую простынь. Куда-то меня понесло. Наверняка большинство даже не дочитают до конца. Суть моего поста в том, чтобы достучаться до авторов, которые зарабатывают на самиздате. Сколько вы вложили в начале своего пути? Возможно ли вообще прорваться сейчас с минимальными вложениями? Насколько хороша должна быть первая книга? Просто неплохая или шедевр? И если вам не сложно, оцените мою книгу. Читать не нужно, прочтите хотя бы аннотацию. Есть ли вообще смысл пытаться выстрелить с таким жанром и такой идеей?

Спасибо всем, кто дочитал до конца.

Книга тут

1986 год, пост №13, Александр Ашихмин со своим подразделением.

Мы отложили все неотложные армейские занятия, вышли из расположения роты чтобы проводить пацанов группы Старцева. Я стоял в тени под тутовниками, смотрел как бойцы Старцева загружались военным имуществом перед выходом. Поскольку сержант Апаев показал, как надо обращаться с горнострелковыми ослами, перед началом движения снятые с осла грузы разделили, как смогли. Бронежилеты подняли с земли, обтряхнули и раздали пацанам, боеприпасы, нагрузили на Апаева, пулемёт ДШК поручили тащить сержанту Серёге Тайманкину.

По итогу у Апаева груза оказалось практически вдвое больше, чем у любого солдата из группы, наверное, под сто килограмм, не меньше. От природы Апаев имел богатырское телосложение, вырос на Северном Кавказе, соответственно, знал толк в перетаскивании тяжестей по пересеченной местности. На нём центнер груза смотрелся великоватым, конечно же, но вроде бы, почти как бы и нормальным.

На фотографии Дагир Апаев самый высокий.

А у сержанта Тайманкина вместо телосложения было тело-вычитание. В свои восемнадцать лет Серёга всё ещё был худеньким подростком, весил может каких 60-65 кг. У нас это называлось: тонкий, звонкий и прозрачный. На этого тоненького пацанчика навьючили 65,27 килограммов груза и огромную черную железяку ДШК, весом 33 кг. Это выглядело настолько несуразно, как если бы Голубой Вагон взгромоздился на Чебурашку. Я думал, что Тайман переломится пополам от такой тяжести. Он шагал по горячей пыли армейскими полусапожками, его мотало из стороны в сторону.

С некоторой долей иронии я вспомнил поговорку про советских десантников: «Корова опасна спереди, лошадь – сзади. Советский Десантник опасен со всех сторон»!

Какие, нахрен, горы сержанту Тайманкину! Хоть бы он не упал в пыльную колею дороги на ближайшем отрезке в двести метров. Какой придурок додумался отправить его в горные стрелки? В военкомате не видели, что ли это тело-вычитание? Пусть бы направили в танкисты, я не дохрена разбираюсь в танках, но точно знаю, что там очень тесно. Апаеву в танке не развернуться, а Тайману было бы в самый раз. Но нет же, их обоих послали в горнострелковый батальон, а там комплектация одинаковая для всех: и для здорового амбала, и для худенького мальчугана.

Было удивительно, но потом оказалось, что Серёга дошел. Старцев описал этот эпизод так:

- Тайман – это высший боец! Он камни зубами грыз, за камни зубами цеплялся, но пулемёт на гору затащил.

Лично я именно это считаю подвигом – способность совершать тяжелую, рутинную солдатскую работу в жутких климатических условиях вопреки всем Законам Всемирного Тяготения. Поэтому, если кто-то думает, что перевелись богатыри на земле русской, то он сильно ошибается. Я могу с сержантом Тайманкиным познакомить.

После того, как пацаны вышли из расположения и скрылись из виду, я стоял в тени тутовника, смотрел на взвешенную в воздухе пыль, поднятую солдатскими башмаками. Мне было муторно и тревожно, я волновался за пацанов, переживал дойдут ли они по такой жаре загруженные-перегруженные. Переживал за себя, ведь завтра вся эта история должна будет повторится с моим участием. В этот лирический момент Олег Герасимович, бесцеремонно схватил меня за рукав гимнастёрки, потянул на себя:

- Пошли!

- Куда тебя послать? – Я дёрнул плечом, отцепил руку Олега от гимнастёрки.

- Пошли, говорю, наш пост собирают. – Олег снова схватил меня за рукав, снова потащил.

- Надо говорить «пойдём». – Я снова вырвался.

- Пошли, не выделывайся, сейчас прощёлкаешь хлебалом и направят тебя не с Серёгой Губиным, а с какими-нибудь дембелями. Будешь потом дембелям рассказывать, как надо говорить и как не надо говорить.

В общем и целом, Олег меня убедил, и мы пошли. Хотя, правильно говорить «пойдём».

Прошли мы не далеко, метров пятнадцать. Встали под ещё одними тутовниками. Перед нами появился прапорщик с черными усами и с листком бумаги в руках.

- Прапорщик Хайретдинов. – Представился прапорщик.

- Как бы, логично, - подумал я.

- Командир гранатомётно-пулемётного взвода 8-й роты. – Продолжал прапорщик. – Сейчас уточним список личного состава. Я буду зачитывать фамилию, а вы будете мне в ответ называть своё звание и оружие.

- Манчинский!

- Я!

- Головка от … блока цилиндров! Звание говори и оружие.

- Сержант. Автомат.

- Герасимович!

- Й-й-й… рядовой! Снайперка, нет, это, - Бендер запнулся под взглядом прапорщика. – ЭсВэДэ!

- Губин!

- Рядовой, СВД (снайперская винтовка Драгунова).

- Касьянов!

- Рядовой. РПК (ручной пулемёт Калашникова).

- Бурилов!

- Рядовой. Автомат у меня.

- Мэ-мэ-мэ! - Прапорщик перекривил Мишку Бурилова. – Ещё скажи «автоматик у меня», дец-цкий сад, блин, Мампель!

- Рядовой, автомат.

- Орлов!

- Рядовой, РПК.

- Безруков!

- Бузруков, товарищ прапорщик. Сэржант. Афтамат.

Прапорщик чего-то почеркал в списке.

- Ызаев!

- Радавой, афтамат.

- Султанов!

- Радавой. Афтамат и гранатамот.

- Всё. Так. – Хайретдинов сложил листок, убрал его в карман гимнастёрки.

- Губин!

- Рядовой, СВД!

- От-ставить! Список оружия я уже заполнил. Теперь отвечайте, как положено. Губин!

- Я!

- Держи ночной бинокль. – Прапорщик снял с себя пластиковую коробку, протянул Серёге, держа за ремни. – Три с половиной кэгэ. Потом поймёшь, что это такое. И гляди, не разбей.

Вот так мы и «пазнакомилься», как говорят мои друзья из Узбекистана.

На фотографии Хайретдинов взрослый, с усами и обритый наголо.

Выход в горы нашей группе запланировали на завтра. Вечером нас накормили ужином и подали команду «Отбой», то есть отправили ночевать. Как только я повалился на нары, на меня снова напал мандраж. Из нашего ослятника на Зуб Дракона смотреть было больно, не то, чтобы лезть туда. Да ещё с железом на горбу. По этой причине я лежал, изо всех сил грустил и мандражировал, не мог уснуть. А рядом со мной, ну, недалеко от меня, на тех же нарах лежал дембель Яшка Нейфельдт, мечтал сладенько, вполголоса, как он поедет домой:

- Из Рухи вертолётом в Баграм. Потом в Кабул на пересылку. Оттуда в Ташкент. Там на вокзал, а с вокзала поездом: Караганда, Целиноград, Есиль, Атбасар, Кушмурун… И потом – на Кустанай…

Фарид Долгов слушал Яшку, иногда поддакивал ему вполголоса. Фарид и Яшка оба родом из Казахстана. Кроме того, они дембеля и дружбаны. Яшке позавчера объявили отправку домой, а Фариду ещё не объявили. Завтра-послезавтра прилетит вдруг волшебник в зелёном вертолёте, заберёт Яшку из Рухи и повезёт на Кустанай. Вот Яшка и проговаривал весь путь от нашего ослятника до родного дома. Лежал на нарах в тёмном, пыльном, пропахшем коровьим навозом помещении рядом со своим дружбаном Фаридом и мечтал дуэтом, как поедет домой. А мне, ... мне как медному котелку, служить и служить. Уснуть бы, что ли.

Нет, не думайте, у меня всё нормально с психикой. Но завтра должен состояться первый подъём в горы. И не куда-нибудь, а на Зуб Дракона. А тут Яшка с Фаридом на Кустанай едут. С-с-с-с-с… сказал бы я что-нибудь нецензурное. Но у меня устойчивая психика, поэтому я взял сигарету и пошёл разминать её за дверью ослятника. Подумал, что пока разомну, пока покурю, может, они уже доедут и заткнутся?

Всё-таки столько мне оказалось не выкурить. Скорее всего, Яшка «пыхнул» на сон грядущий. И вчера. И позавчера. Он уже несколько недель сидел на измене, а как зачитали приказ о его увольнении, то ему и вовсе сорвало башню, и отбросило за сарай. Он уже несколько дней обдолбанный в хлам, и всё едет домой. Так и пришлось мне засыпать под его бормотание вместе с устойчивой психикой.

- Звонок! – закричал Чубыкин и класс сорвался с места, стараясь как можно скорее покинуть душную аудиторию.

- Почерк знакомый и ключ, — пробурчал Георгий Иванович, разглядывая записку.

- Гоша, ты занят? – вошла в класс Лилия Андреевна.

- Как сказать, что скажешь, Лиля? – протянул Георгий Иванович листок с запиской.

– Я согласна, — повторила она

- С чем? – не понял Георгий Иванович.

- Ты предлагаешь свидание, — указала она на записку. - Я согласна.

- Свидание? Ты, я… — покраснел Георгий Иванович. - Нет, это дети. Я, конечно, но ты…- запутался он и замолчал.

- Дети приглашают тебя на свидание?

- Запустили в меня самолётиком, — уточнил Георгий Иванович и раскрыл ладонь. - Додумались ключ вложить, чтоб побольнее.

- Этот? От правого крыла. Я в нём летом дежурила, за ремонтом следила, так и не успели к сентябрю. Когда до нашего крыла доберутся? Светильники поменять бы. Вот кто так крепил? Зазор между потолком, не эстетично, — перешла она на больную тему и, присев на стол, ещё раз перечитала записку. – Послание не тебе, – задумчиво провела она указательным пальцем по пухлым губам. – Вспомни, кто твои ученики. Взбалмошные юнцы: кровь бурлит, гормоны играют. Ночное свидание в заброшенном крыле, что может быть романтичнее?

- Это они, того, что ли? – запылали уши Георгия Ивановича.

- Ещё и на территории школы, — подтвердила его опасения Лилия Андреевна. – Поймают — пожурят, а тебя и уволить могу.

- Что же мне теперь, в засаде всю ночь просидеть? – пожал он плечами и нахмурился.

- Не переживай, по почерку вычислим, — открыла Лилия Андреевна первую в стопке тетрадь.

- Бумага жёлтая и пыли много, — бубнил Георгий Иванович, – ещё и ключ этот. Когда-то я о таком мечтал. Помнишь, здесь одно лето устроили интернат . Родителей в другое село на подмогу отправили, а нас, кого по родственникам пристроить не смогли, здесь поселили. Лето, каникулы, а мы в школе. Кроватей наставили как в казарме и прогулки на заднем дворе. Мы с Васькой дырку в заборе сделали, бежать хотели. Помнишь Ваську?

- Я по распределению, приехала, — прикусила Лиля Андреевна нижнюю губу и посмотрела на Георгия Ивановича.

- Забыл. Кажется, ты всю жизнь рядом. Дружили мы крепко. Вместе учиться в город уехали. Васька там остался. Я вернулся. Есть у меня одна догадка. Пошли Лиля, проверим. Я тебе такое расскажу! — потянул Георгий Иванович за собой Лилю Андреевну. - Вот оно как бывает. Это же Васькин самолётик, точнее мой, для меня! — заговорил он с придыханием и услышал, как отдаются эхом его слова. - Васька через три кровати от меня спал. Каждый вечер меня обнадёживал: «Не спи, побежим». Обещал у сторожа ключ выкрасть. Чудак человек, как сейчас помню, говорит: «Жди сюрприза», а утром папка за мной приехал. Откуда узнал. Я даже с Васькой попрощаться не успел. Отец с матерью комнату нашли, так я с ними остатки лета и провёл, — тараторил Георгий Иванович. – А осенью Васька злился, неделю со мной не говорил. Мол он ключ раздобыл, а я без него ушёл. Тогда я тоже обиделся. Любил Васька в детстве приврать. Виноват я, что меня родители забрали? Здесь двери были, — уткнулся Георгий Иванович в стену. - Дверей уже нет, а ключ вот он. Сейчас я Ваське позвоню. Скажу: «Извини, братец, получил, я твоё послание. Зря ты на меня дулся. Тридцать лет самолётик летел и долетел, — достал телефон Георгий Иванович и принялся искать номер друга. – Вася! Здравствуй, Леночка, Василий там далеко? Здесь такое, представляешь, зови мужа! Как умер, сегодня? Рано утром. Сердце…

Мы опаздывали на автобус. Их спрятали обратно в коробку и засунули на самый верх стенки - до лета…

В деревне, дед встречал нас на автобусной остановке, на лошади, запряженной в сани. Я сел с ним впереди, и он дал мне подержать вожжи. У лошади из ноздрей клубился пар, и она пахла потным теплом, я забыл про все на свете…..

Потом пришла весна. Пришла беда - не стало Гагарина. Мы читали газету - мама плакала, а отец сказал непонятное: «Конечно, он им мешал. А навыки не пропьешь». И ещё той весной затонула подводная лодка "К-129". Программа "Время" не распространялась об этом, но все откуда - то знали. Потом пришло лето…, в Америке убили Роберта Кеннеди. В Праге «расцветала весна» и советские танки уже готовились ее раздавить.

И вот однажды, в жаркое июньское воскресенье, когда я собирался во двор, мама сказала, что можно уже и сандалики надеть. Я не сразу сообразил, о чем речь, но когда она достала коробку, я сразу вспомнил их запах ну и все остальное. Как же я мог про них забыть? Они все это время лежали рядом, поставив стул на стол, я вполне мог бы их достать. Но долго размышлять о своей глупости у меня не было времени - они меня дождались.

Я быстро сел на стул и мама надела их на меня. Застегнула серебряные пряжки, спросила: «Ну как, впору?». Я не знал, что такое «впору», но понял, что маме будет приятно, если я скажу «да», я так и сделал. «Ну, иди гуляй» - сказала она. «Смотри не потеряй» - добавил папа. И я «поплыл» во двор.

Двор образовывали две пятиэтажные «хрущевки», стоящие «лицом» друг к другу. Мы жили в одной из них, на 3-м этаже. Совсем рядом была стройка, строили еще одну. Я вышел из подъезда, огляделся: на лавочке сидела «глиста» - маленькая, высохшая как мумия, крикливая бабка из 35-й квартиры, ее жирный, гадящий в подъезде и пока еще недобитый нами кот, увидев меня, зашипел и запрыгнул к ней на колени.

Двор был пуст, купающиеся в песке воробьи и вечно ковыряющийся в своем «Запорожце» дядька, единственный автолюбитель в нашем дворе, которого мы звали «Гуслик», за внешнее сходство с героем сериала про танкистов - не в счет. Не успев поразмышлять над тем, кому бы я мог продемонстрировать свои сандалики, я услышал свист со стороны стройки. Так мог свистеть только Мишка - «Сопеля» - мой сосед, вечно простуженный второклассник. Наши там, понял я и пошел на стройку.

В самом начале строительства, рабочие соорудили вокруг стройплощадки забор, перегородив выход с одной стороны нашего двора. Мы были с этим не согласны и, улучив момент, разобрали его, растащив доски по подвалам. Они построили его вновь, он простоял неделю и когда сторожа потеряли бдительность, снова был разобран. После третьего разбора, они сдались. Таким образом, из нашего двора был проход на стройку, при этом с трех других сторон, стоял забор.

Пройдя на территорию стройки, я сразу увидел всю нашу компанию, они что-то делали вокруг огромной, незнакомой мне черной кучи. Судя по обстановке, сторож по случаю воскресенья напился и спал в своем вагончике, не мешая пацанам хозяйничать. И тут я увидел невероятное: мне показалось, что Юрка - «Кузнечик» бежит по воздуху, примерно в метре от земли. Он приближался к «куче». Через несколько мгновений он был уже над ее краем, немного опустился и вдруг взмыл на несколько метров в воздух, пролетел над ней и приземлился в груду песка. Подбежав ближе, я понял, что «черная куча», это привезенные на это место еще зимой, куски смолы (мы жевали её вместо жвачек), которые на жарком июньском солнце расплавились и превратились в огромный, выпуклый посередине блин. Наши пацаны, вставили между панелями толстую доску. Разгоняясь по ней и подпрыгивая, они совершали перелеты над растекшейся смолой.

Я был самый мелкий в нашей компании, все остальные уже ходили в школу и относились ко мне снисходительно, поэтому особого внимания на мой приход не обратили. Только Сашка - «Пушкин» произнес: «а вот и Клюкс» (сначала было «Виталюкс-клюкс», потом они решили, что это слишком длинно, так появился «Клюкс»).

Я немедленно занял очередь на прыжок. Никаких страхов, или сомнений я не испытывал. Ребята так ловко и легко долетали до груды песка, что это казалось очень просто. Когда подошла моя очередь, сомнение выразил Янка - "Латыш": «А ты сможешь?». Это было оскорбительно. «Сейчас вы увидите прыжок Валерия Брумеля» - торжественно провозгласил я и залез на доску…

Я разгонялся по доске большими шагами (так делал перед прыжком Брумель, по телеку). В метре от края доски, я подпрыгнул вверх, приземлился на край и, оттолкнувшись двумя ногами - полетел. Я увидел то, чего не было видно с земли: дамбу над Даугавой, крышу нашего магазина, открытые, видимо от зависти, рты пацанов и сторожа, который подкрадывался к нам вдоль штабелей кирпича. «Шуба*…Шуба…» - заголосил я и полетел вниз. Услышав сигнал опасности, пацаны брызнули врассыпную. И тут я обратил внимание на то, что груда песка нисколько ко мне не приблизилась. Видимо не разобравшись в технике, я подпрыгнул вертикально вверх и теперь также вертикально падал на край доски. Доска приняла меня с высоты двух метров удивлённым скрипом, она прогнулась практически до земли и выбросила меня «на орбиту». Дрыгая в воздухе ногами, я представил себя Гагариным, заорал: «Поехали» и с высоты примерно второго этажа, плюхнулся в самый центр огромного черного блина. Последней мыслью перед "стыковкой", было сожаление, что могу испачкать сандалики. «Куча» оказалась не твердой. Раздался шлепок и я «присмолился».

Сторож был уже не далеко, он приближался широкими шагами. Это был огромный, пузатый дядька лет 55ти, в шлепанцах на босу ногу, в соломенной шляпе, брезентовых штанах, голый до пояса и с татуировкой на груди - оскалившаяся, рогатая рожа и подпись: «слон». Мы звали его между собой «Антанта» и боялись больше других сторожей.

Я оценил позицию и решил обрываться*. Попытался развернуться и не смог. Что-то крепко держало меня за ноги. Я понял, что не смогу сдвинуться с места. Посмотрев в низ, я изумился - сандаликов не было. Но размышлять над тем, куда они делись, было некогда. Ужас от приближения «Антанты» заполнил меня до краев, парализовал. Я не сомневался, что мне пришел конец. Сейчас он сгребет меня своими ручищами и разорвет на две половинки, как циклоп человека в фильме про Одиссея. Я сел на корточки и закрыл руками лицо, весь сжался, сейчас, сейчас, сейчас…

Сердце колотилось так, что грозило разрушить грудную клетку. Я уже слышал громкое, с хрипотцой сопение «Антанты» совсем рядом…«Покакать что ли присел, воробей?  И-и-и приклеился»?- услышал я совсем не злой, а скорее веселый, низкий голос: «Бумажку принести, или пальцем справишься?». Сквозь руки я посмотрел на говорившего. Он улыбался. Даже его «чёрт» на груди и непонятный «слон», не показались мне теперь слишком страшными. Есть меня он явно не собирался. Может, был сыт?

В общем, я понял, что еще поживу. Сразу вспомнились сандалики. Куда же они делись? Я посмотрел вниз и не обнаружил не только сандаликов, но и ступней ног. Непосредственно из смолы, торчали мои гольфы, желтые с синими горизонтальными полосками. Я недавно научился считать, поэтому считал всё, я знал, что на этих гольфах - 8 полосок. Сейчас я смог насчитать только четыре. Сложилась полная картина: пропали сандалики, ступни ног и 4 полоски. Жальче всего было сандаликов.

Я встал. Слезы текли у меня из глаз ручьями. Мой вид, мог бы разжалобить любого, но «Антанту», он скорее испугал. «Эй, ты что, я не трону тебя, я пошутил, меня дядя Боря зовут, у меня внук, такой как ты, не бойся, хочешь я тебе стройку покажу»? - запричитал он. «Ты где живешь то, воробей? В 9м или в 11м?». Я молчал. «Если не скажешь, мне придется милицию вызывать, сам я тебя вытаскивать не решусь. Подумай» - миролюбиво сказал он. Я подумал: пока не найдены пропавшие вещи, мне очень не хотелось видеться с родителями, но с милицией, мне хотелось встречаться еще меньше. «В 9м, в 46той. Я гулял просто, не заметил, сандалики потерял и полоски и вот, теперь стою» - сказал я. «Ну я сейчас» - он засмеялся - «не уходи ни куда». И пошел к моему подъезду.

Как только он ушел, тут же появились пацаны, как тараканы из щелей повылазили. «Ну что, пи—ец Брумелю, допрыгался? Прилип…» - сказал Генка - «Храп». «Ну а что шубу обозначил - молодец, не сцы, мы тебя сейчас вытащим» - подбодрил Юрка - «Ляля». Они сбегали на стройку в подвал, где лежали доски и притащили одну, на подобие той, с которой мы прыгали. Положили ее на смолу рядом со мной.

«Сандалики мои делись куда-то, пока я прыгал, вы не видели?» - спросил я. Они засмеялись.

Тут из подъезда вышел «Антанта» и мой отец. Пацаны ретировались по сторонам на дистанцию обрыва, как голуби от кошки. Я видел только отца. У него были сжаты губы и прищурены глаза. Это было тревожно. И тут я услышал голос «Антанты», вернее дяди Бори - «Да вы не очень-то его ругайте, он случайно влип, он гулял просто, забора то нет, он и не заметил, как на стройке оказался». Отец не отвечал. Он, молча, подошел по доске ко мне, взял меня под мышки и не сильно потянул вверх. Я увидел, как удлиняются мои ноги, потом показались пятки и наконец - пальцы. Из смолы теперь торчали только гольфы с 4мя синими полосками.

Папа взял меня на руки и ничего не говоря, понес домой. И тут, вдруг, до меня дошло, что сандалики находятся там, откуда появились мои ноги, они там, в смоле и 4 полоски от носков, то же там. Их можно достать.

Я задергался и закричал, что было сил: «Стой, стой, мы забыли сандалики, я знаю, где они, знаю. Их надо достать и почистить…Стой, стой же…». Я начал колотить его по плечам.

Так мы поднялись на 3й этаж, дверь была открыта, в коридоре стояла мама. На лице был испуг. Отец внес меня в квартиру и поставил на стол в комнате, тут же лежал ремень. Мне было все равно. Я продолжал орать.  С вырезанной из какой-то газеты и приклеенной на стену фотографии, за нами наблюдал весёлый, живой Гагарин, он держал в руках белого голубя.

«А чего правда, сандали бросили? Может, можно было почистить?» - спросила мама. Я затих и посмотрел на отца. «Нет их больше»- ответил он. «Скончались, скоропостижно».  Взял лежащий на столе ремень, посмотрел на фотографию Гагарина, и повесил ремень в шкаф. Потом сказал: «Пойду лимонада куплю, и покрепче  чего-нибудь, а вы на стол накрывайте, поминки организуем», и вышел из квартиры.

Мама обняла меня,  и мы тихо заплакали. Горе растворялось в слезах, уходило с ними... Голубь на фотографии обнимал первого космонавта, защищал его. Голубь уже тогда всё знал, про Гагарина, Прагу и коммунизм. Юрий Алексеевич подмигнул мне с фотографии...

Нардом* - бытовое название центрального универсама в Даугавпилсе. 

Шуба* (шубись) - сигнал угрозы, необходимость быстро убегать. 

Определить шубу* - вовремя подать сигнал тревоги. 

Обрываться* - быстро убегать.

В свои девятнадцать юношеских лет кручинился я недолго. Почесал себе репу скрюченными пальцами левой руки, правой рукой махнул сверху вниз и громко выдохнул.

- Да дерись-раздерись всё тридеручим продиром, - сказал я и грязно выругался. Потом подумал: - «Блин, хоть отдохну на Зубе от армейской мозгоклюйки». После чего вокруг меня снова зазеленела листва, запели птицы, и Судьба перестала казаться злодейкой.

Выдвижение нашей группы на пост «Зуб Дракона» было назначено на 9-е июня 1984-го года. Как известно любому горному стрелку, со 2-го июня до 9-го июня должно было пройти несколько дней. Что-то в районе недели, примерно. Рязанов приказал нам потратить это время на обустройство ротных ослятников. Из досок от снарядных ящиков мы сколотили нары, на них уложили полосатые матрасы, застелили белыми простынями. На корявые жуткие потолки Рязанов приказал прибить белую ткань. Так называемый «отбеливатель». Такую ткань, которая во взводных брезентовых палатках отделяет брезент от людей. Рязанов дал команду извлечь эту ткань из палаток и сделать из неё натяжные потолки, чтобы клопы и труха не сыпались на головы бойцов. Мы копошились, как пчёлки в муравейнике и почти не заметили, как пролетело время.

Тёмное время суток мы провели на новых нарах. После поступления команды «Рота подъём!», в нашем ослятнике началось утро, из-за горы Санги-Даулатхан вылезло солнце. Да-да, теперь по утрам солнце вылезает из-за горы, ты в Панджшере, дядя.

После того как дневальный проорался, бойцы с сонными репами принялись вяло заправлять свои спальные места. Рязанов, обмундированный в аккуратный ушитый и отутюженный хэбчик, пошел по взводАм, чтобы проконтролировать, как вверенное ему население пережило ночёвку.

- Замкомвзвод второго взвода – ко мне! – Подал команду Рязанов.

В ослятнике моего взвода он обнаружил, что бойцы застелили простынями матрасы так, что к лицу проверяющего весь матрас был беленький, обтянутый простынёй. А под подушкой простыни не хватало, поэтому там торчала полосатая ткань старых, несвежих матрасов.

- Сержант Джуманазаров по Вашему приказанию прыбиль! – Эргеш возник перед командиром. Да он и не уходил никуда - когда целый командир роты инспектирует расположение, тогда жильцы этого раположения должны культурно стоять рядом чуть ли не навытяжку и пожирать командира выпученным взглядом.

- Смотри, Джуманазаров! – Рязанов показал пальцем на матрасы. – Поставь задачу всем командирам отделений и проконтролируй, чтобы все простыни подтянули к подушкам. Мне вот эта показуха не нужна. Солдат должен лицом тереться по свежей простыне, а не по старому матрасу.

- Ест. – Ответил Эргеш.

Рязанов пошёл дальше, а мы затеялись перестилать постели. Слава Богу, что ротный не поставил задачу набивать на постелях рантики по табуретке и ровнять полосочки на одеялах по нитке. «Лучше уж лезть на Зуб, только бы не набивать рантики», - подумал я из-за своей молодости и некультурности. Боже, какое наивное было заблуждение!

Потом мы умывались. Потом построились на завтрак. У некоторых солдат (не будем показывать фамилию пальцем) лоб, нос и щёки были свежими, умытыми. А шея и кожа за ушами были серыми от налипшей на пот пыли. Очевидно, солдат поплескал водицы себе в пятак, наскоротуху обтёрся полотенцем и встал в строй.

- Серая Шейка! – Поставил диагноз Рязанов.

- Почти, Мамин-Сибиряк! - Поржал внутри себя я. Однако, сделал вывод что купаться солдат должен, раздевшись до пояса, а ещё лучше, до безтрусов.

В двадцати метрах от нашего батальонного дувала протекала речка Гуват. Вода в ней плескалась чистая, прозрачная и холодная. Казалось бы - иди, купайся на здоровье, но в этих широтах существует одна небольшая проблемка. Здесь местные пацаны считают, что при свете дня снимать с себя одежду, это значит оскорблять Аллаха. Поэтому, если они увидят голого мужика, то у них возникнет непреодолимое желание пристрелить его. Их не будет интересовать, что ты днём стянул с себя обмундирование просто, чтобы принять гигиенические процедуры. В силу такого негативного человеческого фактора мне пришлось зарядить пулемёт, прежде чем купаться с голым попен-гагеном. Затем потребовалось установить его на удобную позицию и попросить Серёгу Губина, чтобы тот слеганца возле пулемёта полежал, поразглядывал окрестности. Но это всё равно лучше, чем ходить с серой шейкой.

Вскоре Серёга устроился возле пулемёта, я разделся, залез в воду, поплескался. Поохал, поахал, хрюкнул пару раз от удовольствия. Вылез на берег, побежал со звенящими от холода органами вытираться и контролировать окрестности. Серёга разделся, полез в речку, тоже хрюкнул от счастья, вода-то +4! Это ледник тает, чего ж вы хотите!

После окончания водных процедур синий от холода Серёга принялся намыливать зелёную майку. Она показалась ему не очень салатовой, он решил её побыструхе простирнуть. Тем более, что на афганской жарище в мокрой майке первые полчаса гораздо лучше, чем в сухой. Пока Серёга устраивал прачечную-хренячечную, я водил по окрестностям лучевым зрением. В процессе этой творческой деятельности неожиданно разглядел рядом со своим пулемётом Серёгину снайперку. Она сверкала новым лаком как рояль во Дворце Пионеров. Правильно! Кто же в наше время ходит стирать майку без снайперки? Вот Серёга её и притащил.

Разглядывал я новую винтовку и вдруг вспомнил, что в экспозиции Гродненского историко-археологического музея красовался меч одного буйного парняги с надписью на клинке «Пей кровь» (Drinc Blut).

- А мы чё, хуже, что ли? У нас тоже полная башка мозгов. – Подумал я, вынул из пулемёта патрон 5,45 и нацарапал острой пулей на сверкающем лаке через всё ложе винтовки «ПИ☆ДЕЦ ВРАГУ!!!». А потому что нехрен!

После стирки майка у Серёги стала блестящая, как лак на винтовке, он напялил эту мокрятину на себя. В этот момент дневальный выкрикнул какую-то команду, мы побежали её выполнять. Строиться, короче, мы побежали. Потому что, в армии все команды (кроме команды «к бою») начинаются с построения.

Построение проводил, опять же, Рязанов. Он вышел из офицерской комнаты, подал команду:

- Станови-и-ись! ЗамкомвзводА, строим свои подразделения! Бильярд в карманах катать заканчиваем!

Эта старинная армейская шуточка обозначала, что если у солдата рука (или руки) засунуты в карманы, то солдат непременно там «гоняет шары». В армии её произносили на каждом построении, то сержант, то командир взвода, теперь командир роты. А я всегда считал, что солдат ничего нигде не гоняет. Руки в карманах он держит просто потому, что привык в такой позе шляться по деревне. Точно так же, как стоять с открытым ртом. Если у солдата открыт рот, это не значит, что солдат хочет кушать или что-то сказать. Это всего лишь удобная поза для человека. С открытым ртом, и с руками в карманах. Он и в военкомат в такой позе пришёл, чтобы призваться в Армию и Родине послужить. Может быть, это у него повседневное душевное состояние такое.

По заданию Рязанова мы вынули руки из карманов, расстелили перед ногами плащ-палатки, высыпали на них военное имущество из своих вещмешков, приняли над своим барахлом стойку «вольно». Оружие закинули за спину, стволом вниз.

Командир со старшиной принялись обходить строй. Они разглядывали бойцов спереди и сзади, проверяли выложенное на плащ-палатку имущество, осматривали оружие.

В это исторически трудное время перед строем нашей роты грустил ослик. Его отловили пацаны, которых отрядили покорять Тринадцатый пост под командой товарища Старцева. Ослика привели на построение, чередой поджопников убедили присоединиться к сторонникам Апрельской Революции. После того как он потерял бдительность, ему на горб загрузили бронежилеты, какие-то коробки, какие-то ящики, матрасы, а затем сверху всей этой горы имущества шлёпнули тело пулемёта ДШК (Дегтярёва-Шпагина крупнокалиберный пулемёт). Ослик превратился в кучу барахла на четырёх тоненьких ножках. Ничего другого не было видно, только барахло и ножки. Мы стояли, Рязанов ходил, минуты слагались в часы, а они в столетия. Строевой смотр - это занятие медленное и рассудительное, его никак нельзя проводить быстро. Поэтому время шло медленно, а ослик под грудой бронежилетов понурил гриву и даже с ноги на ногу не переминался. Потому что если он хоть одну ногу подогнул бы, то три другие непременно сломались бы от нагрузки.

В самый разгар нашего торжественного мероприятия из строя вышел высоченный младший сержант Апаев. Он в Термезской учебке был замкомвзводом, дрочил нас, молодых, приёмам поведения в строю. Уж, кто-кто, а он точно знал, что из строя нельзя пойти погулять просто так. Надо, как минимум, спросить у командира разрешение. А ещё лучше бы покраснеть и заранее приготовиться получить за этот вопрос в дыню.

Однако Апаев без разрешения вышел из строя, подошел к ослику, принялся молча снимать с него всякие военные тяжести и складывать прямо на грунт. Апаев родом из Карачаево-Черкесии. Я ещё тогда подумал, что он соображает, какая по ТТХ нагрузка на ослика допустима, а какая нет. В общем, пока Рязанов со Старцевым заметили, что Апаев самовольно пошёл шляться из строя, то пол ослика было уже разгружено. Никто из офицеров Апаеву замечания не сделал. Видимо, все поняли, что он прав. Если пользуешься скотиной, то не устраивай ей вырванные годы. Мера должна же быть какая-то. Ведь мы не живодёры. Мы интернациональный долг выполнять сюда приехали, а не над ослами издеваться.

Ну, то, да сё. Трогательная сцена с флорой и фауной прошла. Апаев разгрузил с осла боеприпасы, вернулся в строй. Все снова задумались о том, как обидно и больно течет бесцельно проживаемое время, задрали глаза под потолок афганского небосвода. Рязанов ходил, рассматривал комплектность имущества у бойцов, считал матчасть. Он был очень сильно занят. А нам что было делать? Зевать, разве что.

Некоторые из нас собрались было сладенько зевнуть, пристроились раскрывать свои «варежки», но в этот лирический момент за нашими спинами раздались какие-то странные, нечленораздельные всхлипывания:

- Ик! Ик!

Мы медленно стали возвращаться мыслями из-под потолка в повседневную обыденность. А оно снова за спинами строя:

- Ик! Ик!!!

Мы начали крутиться вокруг себя. Потому что захотелось установить причину и источник этих интересных звуков. А оно не положено в строю вертеться как вентилятор. Только жбаном башки можно немного повернуть. И то, там ограничители стоят почти во всех шеях. У совы только нету, а у всей остальной роты есть. Ну, мы так-сяк покрутились, увидели за спиной выстроенного в шеренгу подразделения нашего командира Рязанова Игоря Геннадьевича. Он стоял и плакал, со страдальческим лицом, опёрся рукой на плечо Серёги Губина, глотая слёзы, сквозь спазмы в горле выдавил из себя:

- Губин! ... Твою же мать! … Ну как же ты так!!!

Затем Рязанов отпустил Серёгино плечо, ладонью закрыл своё лицо, отвернулся от нас.

Мы молча смотрели на эту сцену, ничего не понимали. Губин тоже ничего не понимал. А я слегка начал догонять.

- Губин! – Рязанов снова повернулся к Серёге. – А-а-а-ах! … Рязанов вдохнул и громко засмеялся:

- А-а-а-ах - ха-ха-ха!!!

Оказалось, что Рязанов корчился от приступов смеха. Он не плакал, он пытался сдержаться.

- А-ХА-ХА-ХА!!! – Рязанова прорвало. Он схватился обеими руками за свой живот и принялся громогласно ржать за спинами строя.

- А чего? – Серёга с вылупленными глазами и со вскинутыми бровями крутился на своём месте в строю. Бросал удивлённые взгляды то на Старшину, то на Рязанова, то на стоявших рядом пацанов.

- Чего случилось-то?

- А-ХА-ХА-ХА!!!... Губин, дай сюда! – Рязанов протянул руку к Серёгиной снайперке. – Дай сюда винтовку!

Серёга, в полных недогонках скинул с плеча ремень СВДэшки. Рязанов подхватил её, растолкал стоявшую перед ним шеренгу и вышел со снайперкой в руках перед строем.

- Вот, смотрите все! – Он смахнул слезинку, набежавшую на ресницы от важности исторического момента. Протянул к строю обеими руками винтовку.

- Вот так надо собираться в горы! Вот так надо настраиваться на боевые действия! «ПИ☆ДЕЦ ВРАГУ!!!» Молодец, Губин! Хорошим солдатом будешь!

- А чего? Я-то чего?! – Серёга крутился на месте и никак не мог понять из чего возникло такое обильное внимание к его личной персоне.

В тот день у Серёги случился приступ повышенной мозговой активности. А у Рязанова произошло улучшенное знакомство с рядовым Губиным. Из-за моей хулиганской выходки с нецензурной надписью на винтовке, Рязанов запомнил молодого солдата снайпера Губина, как говорится, поставил галочку в журнал учета героических личностей.

Родители Оли и Володи жили далеко, часто приезжать в гости не получалось. Родители были пожилые, вели свое хозяйство, надолго из дома отлучаться не могли. Но на выписку внука из роддома обещали приехать.

Для родителей Владимира это будет очень важный день. Внук! Он продолжит их фамилию. Олины родители тоже обещали приехать: им хотелось лично поздравить дочь с таким событием. Оля была их единственной дочерью, поздней. Родители души в ней не чаяли. Так что все были наготове. Оставалось дело за малым: дождаться дня родов.

Олю положили в самую обычную восьмиместную палату, и сказали ждать. Дни в роддоме текли размеренно. Девчонки приезжали, у них начинались схватки, и едва Оля с ними успевала разговориться, как их увозили в родзал и вскоре на одну счастливую маму в мире становилось больше.

Одна Оля пролежала целую неделю, а заветный день так и не наступал. На обходе собрался консилиум - было решено стимулировать роды. Оле поставили капельницу.

В коридоре началась суета, Оле было очень интересно, что случилось, но капельница - пришлось лежать. На её счастье зашла санитарка тетя Нюра. За неделю в роддоме Оля с ней сблизилась. Оказалось, они почти соседки. В соседнем общежитии жила племянница тети Нюры.

Она то и рассказала Оле причину суеты в коридоре. Прохожие привели девушку, на вид ей было лет шестнадцать, никаких документов при ней не было, и самое главное у неё начались роды. Она представилась Ивановой Настей, так и записали ее в регистратуре. Настю срочно отвели в родзал.

Роды были сложные, Настя потеряла много крови, но родила здорового крепкого сыночка. На утро, когда пришли на обход врачи, Насти в палате не было, убежала, оставив лишь записку. «Простите! Ребенка забрать не могу, самой идти некуда, пропадет он со мной. Знайте лишь одно, это ребенок от большой и искренней любви. Не судите строго! Ребенка, если можно назовите Серёжа». Вот врачи теперь и бегают, что делать то? Жалко мальца, хорошенький же, здоровенький.

Оля сильно растрогалась от рассказа тети Нюры. Ну как мать может бросить своё дитя? Она бы никогда не бросила своего Серёжу.

Капельница помогла, вскоре у Оли начались роды. А уже через несколько часов Оля услышала первый крик своего малыша. Она была счастлива! Сын, её сын, её Сережа. Она не сразу услышала:

- Поздравляем! У вас дочь!

- Как дочь? - не понимала Оля. - Вы, наверное, что-то напутали? У меня сын-Серёжа.

- Ну что тут путать, мамочка? Сами смотрите. Девочка - красавица!

Оля была в шоке, как сказать Владимиру. Бедный Вова, он ведь так хотел сына, так о нём мечтал. А она, как непутёвая жена. Не справилась! Не смогла родить сына!

Оля проплакала несколько часов, но вскоре принесли дочь, пришло время кормить. Оля развернула конвертик, хотела сама удостовериться, что врачи не ошиблись. Всё верно! Девочка, красавица! Очень похожа на папу. Оля погрузилась в заботу о дочке, покормила, переодела. Проведать их зашла тетя Нюра.

- Ну как вы тут, девчонки? Все хорошо, Олечка? Молока хватает малышке?

-Хватает, тетя Нюра, молока много, хоть продавай, -пошутила Оля.

- Оленька, деточка, так может ты покормишь нашего Сережку? Плачет малец, мамку ищет, не хочет смесь он больничную, - смекнула тетя Нюра.

Тетя Нюра знала, как Оля с мужем хотели сына, и видела, как расстроилась Оля, что родилась дочь. Не зря же она до сих пор не решилась сообщить мужу, что родила.

Оля растерялась немного, но тётя Нюра её убедила. И вот Оля держала на руках Сережу. Мальчик на удивление быстро успокоился, пригрелся у Оли на руках и причмокивал молочко:

- Серёжа, а ведь у нас с Володей тоже мог бы быть свой Серёжа.

И тут её осенило! У них будет свой Серёжа! Сын! И Дочь! Оля не делала УЗИ, живот у неё был большой, все шутили, что у неё двойня. Вот она и скажет всем, что двойня. Сын и дочь. Оля была счастлива, как же всё хорошо сложилось. Ей даже показалось, что Сережа чем-то похож на неё и Вову.

За Сережей пришла медсестра. Дочку кормить ещё не скоро, и Оля пошла к главврачу, сообщить о своем решении.

-Здравствуйте, Вера Павловна!

-Здравствуйте! Вы у нас, если не ошибаюсь, Копейкина Ольга? Верно?

- Да!

- Ольга, спасибо вам огромное, что согласились, кормить нашего «отказника». Не хочет он бутылочку, чувствует он всё, что бросила мать. Всем хочется материнского тепла. А так хоть несколько дней почувствует, что это такое – тепло матери и грудное молоко. Спасибо Оленька.

- Я как раз это и хотела с вами обсудить, Вера Павловна. Не могу я так.

- Оленька, голубушка, ну покорми ты его ещё хоть несколько дней. Я как можно быстрее оформлю документы, и передадим мы его в Дом малютки, пусть хоть немного окрепнет и в счастье поживёт. Несладко ему дальше по жизни придется сиротинушке.

- Ой, вы не так меня поняли. Я хотела сказать, что наоборот очень привязалась к Сереже, не могу я так, как с «игрушкой»- поиграть и бросить.

Мы с мужем очень хотели сына, мечтали, что родится у нас мальчик и назовем мы его Серёжей. Нет, нет вы не подумайте, я очень рада, что у меня дочь, но вот муж… Даже не знаю, как ему сказать - расстроится он. Мужчине сын нужен. А Сереже дом и родители. Я бы хотела забрать Сережу себе, я хочу, чтобы он был моим сыном, нашим с Володей сыном, понимаете.

Вера Павловна не ожидала от Ольги такого шага, и была шокирована. Не каждая решится взять малыша, чужого малыша, когда есть своя родная кровиночка.

- Вы мне поможете, Вера Павловна?

- Конечно, Оленька!

- Но только для усыновления нужно согласие обоих родителей. Когда ваш муж сможет приехать с документами? Я со своей стороны постараюсь сделать все возможное, чтобы вы сразу с двумя малышами выписались. Как будто двойня у вас!

-Вера Павловна, вы меня не поняли. Я хочу, чтобы Сережа был моим по-настоящему. Муж мечтает о собственном сыне, он не согласится усыновить чужого ребенка. Помогите мне сделать все так, чтобы по документам я действительно родила двойню. Мальчика и девочку. Помогите! Пожалуйста!

-Оля! Это невозможно! Что за бред! По документам у тебя одноплодная беременность, как ты себе это представляешь? Врачи что по-твоему дураки? Девять месяцев не понимали, что у тебя двойня? Ты немного разнервничалась, успокойся, иди в палату, скоро кормить малышку принесут, а потом и Серёжу. Давай сделаем так, через пять дней вас с дочкой выпишут. Вы дома с мужем обсудите этот вопрос и примите решение вместе, всей семьей. Какое бы оно ни было, я тебя пойму. Если же вы всё-таки решите усыновить малыша, я, как и обещала, вам помогу.

-Я совершенно спокойно, Вера Павловна. Я всё обдумала. О том, что Сережу родила не я, муж не должен знать. Мы живем далеко от райцентра, в больнице никаких знакомых у меня нет. Да и та девушка, мать моего Сережи, она у вас не лежала официально. Пришла, родила, бросила его и убежала. Как кошка! Помогите мне, пожалуйста!

И Оля протянула салфетку. Она понимала, что заведующая не согласится просто так помогать, а денег с собой не было. Да и мужа не попросишь. Единственная ценность, которая была у Оли с собой - серьги. Подарок её покойной прабабушки.

Серьги были, можно сказать фамильной ценностью, еще до революции прабабушке эти серьги подарила барыня, при дворе которой та трудилась. За что она была удостоена такой чести, бабушка никогда не говорила, лишь плакала, каждый раз беря их в руки.

Оле подарили их на её восемнадцатилетние, она их никогда не снимала, по семейной традиции должна была подарить свой будущей дочери, когда той исполнится восемнадцать.

Но сейчас был особый случай! Серёжа! Ребенок был для Ольги дороже.

-Возьмите их, Вера Павловна, это старинные серьги! Еще моей прабабки. Они очень дорогие! Возьмите, это все, что у меня есть! Только помогите мне забрать моего мальчика домой! Прошу! Пожалуйста!

Вера Павловна отработала в этом роддом без малого пятьдесят лет: начинала санитаркой, училась в медицинском, а по ночам работала. После получения диплома была акушеркой, так и доросла до заведующей.

Через месяц её день рождения, юбилей! 75 лет. Она никому не говорила, но начальство «тонко» намекнуло, что «пора и честь знать», и после юбилея они хотят проводить Веру Павловну на заслуженный отдых. Обидно ей было, столько лет верой и правдой она служила этому роддому, ни своей семьи, ни своих детей у нее не было. Все было некогда, все думала потом, а теперь ее выбрасывают как ненужную, старую надоевшую вещь.

За все годы работы на неё не было нареканий или жалоб от пациентов и коллег. Жалко ей стало Олю и Сережу, и она все же решилась ей помочь. Решилась осчастливить этого малыша.

- Хорошо, Оля, я тебе помогу! Но об этом ни одна живая душа не должна знать, ясно тебе?

-Конечно, Вера Павловна!

-Роды у тебя принимала я, у той девочки тоже. Санитаркой была тетя Нюра. Повезло, что рожали в выходные, да еще и ночью, народу мало - все дома были. Кроме меня и санитарки никто вас и не видел. Но тетя Нюра, та знает правду, как с ней быть?

- Тетя Нюра очень хорошая женщина, добрая! Я с ней поговорю, она меня поймет. Спасибо вам, Вера Павловна! Век не забуду вашей доброты! Вот возьмите серьги!

-Ни к чему они мне, Оленька, некому мне их передавать! Возьми их, у тебя дочь, вот ей и передашь, как положено по традиции вашей семьи.

-Иди к детям, Оленька, кормить скоро.

Оля была счастлива - сын и дочь! Теперь ей нужно было скорее всё сообщить мужу: Владимир будет счастлив! Двойня!

Оля покормила малышей, и поспешила на пост к медсестрам: нужно было позвонить на работу мужу, и сообщить ему радостную весть.

Владимир сначала не поверил услышанному, но бухгалтер Надежда Петровна повторила:

-Звонила ваша жена, просила сообщить-родила! Все хорошо! Двойня, мальчик и девочка!

И когда Владимир смог понять суть сказанного, его как будто «прорвало» - он расцеловал всю бухгалтерию, побежал по этажам и всем, кого встречал, кричал:

-Двойня! Сын и дочь!

Весь завод поздравлял новоиспеченного молодого отца, а директор по такому случаю дал отгул. Владимир побежал на телеграф сообщить родителям!

Вечером к Оле в палату заглянула тетя Нюра. Оля рассказала ей все, и просила не выдавать её тайну! Тетя Нюра была женщина хорошая, но до денег жадная. Знала она, что не бедствует Оля с мужем, да и родители им помогают. А тут Оля еще возьми и скажи, что предлагала Вере Павловне серьги фамильные за помощь, но та отказалась. Обещала так помочь.

-Оленька, деточка, прости, не могу такой грех на душу взять! Не могу врать! Как же так можно, родного мужа дурить! Нельзя так, Оля!

Отступать Оле было некуда: она была девушка не глупая, и сразу поняла, что тетя Нюра не будет ей бесплатно помогать, поэтому протянула ей свои серьги.

-Возьмите тетя Нюра! Это все, что у меня есть! Возьмите! Только помогите! Никому не говорите, что произошло той ночью! Запомните, не было никакой девушки! Не было! Я родила двойню! Мальчика и девочку!

Тетя Нюра схватила серьги, спрятала их за пазуху, и ушла. Больше «на глаза» Оле она старалась не попадаться.

Вера Павловна, как и обещала, оформила все документы. Теперь Серёжа официально был сыном Ольги и Владимира Копейкиных.

На выписку приехали родители, и теперь большая и счастливая семья Копейкиных оправились домой - привыкать к новому статусу и растить детей.

Продолжение следует...

Плюшевый щенок спал с ним целых три года, пока не ушел на той неделе вместе с какой-то совсем маленькой девочкой. Мальчик утешал себя мыслью, что он совсем вырос, а маленьким детям тоже нужны собаки.

Забавная марионетка, привезенная отцом из какой-то дальней поездки, тоже покинула его. Она так смешно позвякивала своими колокольчиками, неуверенно (управлять такой куклой – целая наука) шагая по полу и сильно кренясь налево. Размалеванное лицо, казалось, смеялось в такт каждому шагу. Она так и ушла, позвякивая и смеясь, вниз по лестнице, управляемая куда более опытными, старческими руками.

Огромный неповоротливый крейсер уплыл в неизведанные дали с молодым мужчиной и беременной девушкой. Они были приятными, улыбались и очень благодарили маму за что-то. Мальчик не очень жалел свой корабль – ему понравилась та девушка, и было приятно, что ей так приглянулась его игрушка. Она прижала ее к своему большому круглому животу и сказала, что ее сын наверняка будет знатным моряком.

Мама плакала каждый раз, когда за незнакомыми людьми закрывалась дверь. Она бессильно оседала на маленькую табуретку у входа и тихо всхлипывала, то и дело поднося руку к глазам.

Он утешал ее. Мальчик считал, что мужчина должен утешать плачущую женщину, даже если этот мужчина только что лишился своих самых больших драгоценностей.

– Если бы твой отец только вернулся, – плакала мама, – если бы он только вернулся…

Но он не возвращался. Уже вернулись все отцы, про которых знал мальчик. Вернулся сосед снизу – поседевший, будто спустившийся с гор; вернулся один из двух братьев, живущих в конце улицы; вернулся отец его лучшего друга, с черной нашлепкой на глазу, делавшую его так похожим на пирата…Все они в разное время открыли ключами собственные двери, и их матери, дети и жены бросились им на шею. Только им двоим не к кому было кинуться.

Мать всхлипнула, убирая деньги в карман. Повернулась к мальчику, и, силясь улыбнуться, проговорила:

– Ну вот. Теперь мы сможем поесть горячего. Целых два дня, представляешь?

Он кивнул, с трудом растягивая улыбку на губах. В его комнатке еще оставались игрушки. А вот комната матери была совсем пустой.

Только через день им выпадало что-то, помимо хлеба и воды. Овощная похлебка, которую мама называла “горячим”, была настоящим пиром.

Мальчик был немного рад: последние дни у него от голода то и дело болел живот. Он никогда не жаловался, чувствуя, что это еще больше расстроит маму, и та начнет уступать ему свою порцию еды. А ведь мама едва стояла на ногах с тех пор, как закрыли магазин, в котором она работала.

Он ушел в свою комнату и лег на кровать, безучастно скользнув взглядом по полкам. Большой мягкий медведь со шкафа подмигнул мальчику, но тот не ответил. Что толку привязываться к своим друзьям, если скоро они его покинут.

На нижней полке выстроился с десяток книжек. Мама сказала, что их она хочет сохранить во что бы то ни стало. К ним можно привязываться. К ним мальчик был привязан.

Он любил читать, и, бывало, отец приносил откуда-то толстенные книги, полные красочных историй про пиратов, драконов, приключения и волшебство. Мальчик жадно читал страницу за страницей, после чего отец уносил книгу обратно – как он говорил, “нужно дать почитать другим”. Позже мальчик узнал про библиотеки. Он бы и сейчас с удовольствием ходил бы в них, но читательский билет стоил денег. Денег не было.

Взгляд его наткнулся на пустое место на полке. Раньше там стояла коробка с солдатиками. Мальчик убедился, что дверь в комнату закрыта, после чего неслышно залился слезами. Среди солдатиков был и его отец – самый бравый, самый боевой воин. Правда, у него от количества сражений отвалилась нога, но это его ничуть не портило. Отец очень смеялся, когда узнал, что это – он.

– Говоришь, вот этот, одноногий? – он приподнимал солдатика на уровень глаз, и тот грозно наставлял на него пистолет. – Похож, похож! Надеюсь, он никогда не бежал с поля боя?

– Никогда! – клялся мальчик. – Он самый храбрый!

Отец удовлетворенно кивал и возвращал фигурку сыну.

Сейчас у мальчика не было ни настоящего отца, ни отца-солдатика. Только тонкий запах сладковатых духов той накрашенной женщины. Этот настойчивый, настырный, неприятный аромат просочился даже в его комнату из коридора – настолько въедливым он оказался. А что, если…

Мальчик сел на кровати, враз забыв про слезы. А что, если выследить эту женщину и отнять у нее коробку? Ну, хотя бы одного, того солдатика?

Он торопливо соскочил на пол, глубоко втянул воздух. Запах, от которого мальчик мечтал избавиться всего секунду назад, стал самым важным на свете. Обуваясь на ходу, он выскочил в коридор и хлопнул входной дверью.

Запах сохранился и на лестнице. Принюхиваясь изо всех сил, мальчик кубарем скатился вниз и выскочил на улицу. Посмотрел направо, налево...

Вон она! Далеко-далеко, едва различимо, маячила полная фигура с зажатой под мышкой коробкой. Мальчик заметил ее вовремя – еще секунда, и та бы скрылась в переулке.

Задыхаясь от волнения, он припустил следом. Женщина свернула на соседнюю улицу, но мальчик успел заметить, куда именно. Мысль о том, что она может повернуть еще раз и навсегда затеряться, прибавила ему сил. Он домчал до поворота и нырнул налево, едва не упав от возбуждения и скорости.

Она была совсем рядом, и мальчик не выдержал.

– Стойте! Эй, стойте!

Она недоуменно обернулась, вновь скривив свои алые губы. Плотно зажатая коробка дернулась, будто солдатики, услышав его голос, закопошились, требуя выпустить их наружу.

Он подбежал, запыхавшись настолько, что едва мог произносить слова:

– Там...там...там мой папа…

Он согнулся, упираясь руками в колени. Живот снова начинал болеть. Женщина недоуменно изогнула ухоженную бровь:

– Чего? Какой еще папа? Где, в коробке?

Он молча кивнул, силясь восстановить дыхание. Только сейчас мальчик понял, какой глупой была идея. Женщина знала его в лицо и, конечно же, опознала бы, напади он на нее и отними коробку. Он бы только добавил проблем себе и маме.

– Ишь какой, – фыркнула она, разворачиваясь к мальчику. – А мамы там твоей нет? Учись быть взрослым, малец. Это больше не твои игрушки, придумай себе другого папу.

Фраза будто хлестнула его по лицу. Он отшатнулся, выпрямился, в гневе сжимая кулаки:

– Другого папу?

Она попятилась от сумасшедшего мальчика, и тот бросился на нее. Два метра, один...он нацелился на коробку – он выбьет ее, выхватит и убежит, и будь, что будет!

Как вдруг сильные руки перехватили его в сантиметре от женщины.

– Ну, ну, – раздался густой, пропахший табаком голос. – Ты что это творишь?

Он извернулся в руках, собираясь ударить ногой схватившего его незнакомца, укусить и вырваться…

И замер, глядя в лицо мужчины. В глаза, которые так похожи на его собственные.

– Отца родного не узнал! – смеясь, воскликнул тот. – Нет, вы поглядите!

Он крепко прижал к себе мальчика, и тот зарылся лицом в колючую, незнакомую ткань, так остро пахнущую каким-то дымом и железом.

– Я...я… – глухо простонал он в шинель отца. – Я хотел забрать своего солдатика…который как ты...помнишь?

– А как же, – легко согласился отец. – Пророческий твой солдатик оказался, гляди.

Он отпустил мальчика и отступил на шаг. С сухим стуком деревяшки, которая заменяла левую ногу.

– Потерзали меня, брат, – подмигнул он мальчику. – Теперь уж я не такой быстрый. Видишь, сколько до дома добирался.

Он повернулся к ошарашенной женщине, все еще сжимающей в руках коробку.

– Мадам, – учтиво обратился к ней отец. – Позвольте, мы заберем своих солдатиков.

Она наконец отмерла, покрепче вцепилась в свое приобретение.

– Вот еще! – запальчиво выкрикнула она. – Его мать мне их продала!

Легкая тень пробежала по лицу отца. Он бросил взгляд на мальчика, на его худое, изможденное лицо и одежду не по размеру, на истрепанные ботинки и заплаты на штанах.

– Она погорячилась, – чуть хрипловато сообщил отец, доставая бумажник. – Будьте любезны, примите обратно ваши деньги. Сколько там было?

Обратно, к дому, они шли медленно, но триумфаторами. Отец крепко держал за руку мальчика, а тот второй рукой прижимал к себе коробку с солдатиками их славным одноногим командиром.