Яд Бахуса - 7⁠⁠

Яд Бахуса: 1, 2, 3, 4, 5, 6

После школы я поступил в местечковый индустриальный колледж, носящий знаковое сокращение СИК, на программиста, чтобы протереть там парочку штанов и приобрести ненужный уже к тому времени диплом. Это было маминым условием: очеловечить меня номинальной специальностью, способной прокормить, если вдруг грянет очередной подвыверт со стороны экономических гениев в Кремле. Мама у меня, когда сама хотела меня на что-то запрограммировать, не вела себя как рядовая 32-разрядная мама. Она становилась, едрить-кудрить, настоящей квантовой мамой, уж можете поверить! Начинала далекое и туманное нытье про какого-нибудь Феофана, сына подруги, который вот вовремя не выучился, загремел в армию и полег костьми. Или Ермолая, сына соседки по парте, которого отчислили из универа за раздолбайство и который в результате спился, такой вот некошерный колбаса. В общем, целый ёперный театр в натуре, с цветомузыкой, сверкающими полусферами, дымовыми эффектами и блескучими звездами. В результате мне плавно и ассоциативно внедрялась какая-либо идея, которую я под конец уже начинал считать своей. С образованием свершилось аналогично.

На вступительных экзаменах сдавали номинальные русский и математику. Насчет русского я очковал не сильно, потому как любил в детстве мусолить книжки про всяких «стальных крыс» и «майков хаммеров», так что с орфографией дружил. А вот цифры вызывали у меня повышенное давление одним своим написанием, поэтому я, ничтоже сумняшеся, нагрянул к Васе Золотареву, который среди сплошных двоек в дневнике удивительно выделялся четверкой по математике. Чтобы тот обучил меня уму-разуму за оставшиеся до экзаменов пару месяцев. Ну и пивка навернуть, не без этого.

- Так давай я за тебя пойду и сдам, чего ты елозишь! - громыхнул очередной эксклюзивной идеей Васек Золотарев, едва услышав суть дела.

- Ебу дался?!- Я даже поперхнулся пивом.- Как это ты пойдешь за меня?!

- Да не ссы, я уже так делал. Тебе чего дали для экзаменов, пропуск?

- Никакого пропуска…- расстроился я.- Сказали прийти в какой-то там кабинет и все.

- Ваще ништяк! Ну и как они поймут, что я пришел вместо тебя? Подпишусь твоим именем, и – в дамках.

Я с сомнением обозрел его курносый, злой нос, злые колючие глазки и злые веснушки. И вообще весь он какой-то сучковатый и злой, не то что я, благообразный увалень. Сходства ни на грамм.

- Да не, какая-то хрень,- заныл я.- Мне мать голову отвинтит, если поймают.

Однако спустя литр пива сомнений у меня поубавилось, а к концу вечера я нализался настолько, что был готов и к более крупным аферам. Как впоследствии выяснилось, ни фига Васек «не делал уже так». Но вдруг смертельно загорелся идеей попробовать сделать. И попробовал, хотите верьте, хотите нет! Причем в точности по своему же сценарию. Приперся в день экзамена в нужный кабинет с заискивающим видом очкарика-абитуриента, забурился в общей толпе, уселся на самую последнюю парту и сдал за меня экзамен. И не как-нибудь там, а на «отлично»! По такому случаю я проставился от души, и мы накосорезились с ним вдрызг.

- Айда тоже в колледж со мной учиться!- Теперь уже я загорелся идеей.

- В жопу твое программирование!- покровительственно отозвался Васек, который по пьяни был совершенно нестабильным. Мог начать играть в детские игрушки, как тогда на территории детсада, а мог полезть в драку. – Я на сварщика выучусь. Вот там деньги! А все эти твои программы – туфта вонючая.

До гибели Васьки Золотарева оставался всего год, так что корочку сварщика он так и не успел приобрести, хотя зрил не по годам в корень. Его избили у него же дома, во время попойки, пока предки были на работе. Избили на балконе, где и бросили умирать, и к вечеру Васька преставился. А в тот день, после экзамена, мы бухали с ним в последний раз.

Далее по уставу следовали девки, и мы начали вызванивать знакомых по домашнему телефону. Знакомые девчонки не кинулись порадовать двух нализавшихся, озабоченных малолеток. В результате после долгих усилий Ваську удалось вызвонить какую-то его знакомую марамойку, которую он быстренько напоил и завалил на спину. Причем без презика, и спустил в нее, но хотя бы ему хватило мозгов предупредить меня об этом. Васек посоветовал отвести марамойку в душ и вернуть той боевую готовность, но мне вдруг расхотелось развратничать. Ваську-то не привыкать. Они с пацанами частенько уламывали легкодоступных девиц на групповушку и не сильно заботились о гигиене. Мне же подобное казалось отвратительным.

Вот таким обходным маневром я стал студентом колледжа и четыре следующих года делал вид, что изучаю языки программирования. На самом деле я околачивал груши, сдавая экзамены и переходя с курса на курс благодаря природному обаянию и бухлу. Рюмка коньяка перед экзаменами стала религиозным обрядом, но лучше две. Связующей особенностью преподов было лояльное отношение к балаболам и акселератам, по второму пункту, как я уже упоминал, я всегда опережал сверстников. Что же касается риторических изысканий, то ко второму курсу я уже плотняком сидел на бухле, а спиртное во мне всегда открывало створки к океану красноречия. Так что, скрестив пальцы за спиной, я вполне успешно продвигался к заветному диплому.

В колледже я скорешился с Никитосом Билявским, отмороженным на всю голову бывшим пехотинцем городской банды «Касты». Касты, которые после высокотемпературной обработки в горниле ментовских печей внезапно стали Кастратами, одно время наводили ужас на весь город своими особо изощренными бесчинствами. Никитос попал в студенты исключительно благодаря потугам своей мамы, заведовавшей в колледже библиотекой. И если я учился и готовился к занятиям, как Ганеша с утра подскажет, то есть иногда что-то даже читал, то Никитос на учебу забивал крепежное изделие. Ходил на занятия, пока ходится,- ну а чего бы не ходить, банду все равно разогнали, а в другую больше неохота,- и доходил он аж до самого третьего курса. После чего пошел по статье и чуть не перечеркнул всю жизнь мне за компанию.

Мы с ним спелись изначально по поводу 1-го сентября, когда Никитос стал зазывать пацанов, чтобы отпраздновать первый день учебы, и все смотрели на него, как Косой на Доцента, а я единственный с ходу подписался. На этом и зиждилась наша с ним дружба – на бухле, временами на «травке» и на бабах. В отличие от наших сокурсников, блиставших на доске почета сексуальными приключениями со студентками параллельных потоков, и даже с преподшами, наши с Никтосом похождения никогда не заползали на территорию альма-матер. У Никитоса был доступ в женскую общагу 133-го кулинарного училища, что на Чекмарева, и мы с ним в основном промышляли там.

Пьянство мое в то время протекало наиболее бесконтрольно и грязно. До случая с Димой Ваняткиным оставались годы, и память пока радовала меня мельчайшими деталями и последовательностью. Даже если очень хотелось забыть. Я помню, как мы с Никитосом проникли ночью на территорию стройки и полезли на кран, чтобы поссать сверху. Зимой! Почему нас не запалили сторожа, ума не приложу. Второй вопрос – как нам удалось не заполучить премию Дарвина при этом? Помню, как играли в общаге на желание, и я проиграл пройтись по городу в трусах. В час пик пришлось порадовать сумрачно-спешащее население зыбучими телесами, благо что летом.  Помню, как шарахались ночью с Никитосом по городу, и тот предложил пробить друг другу пресс. А потом, не давая опомниться, прописал мне в живот, и я минут десять валялся в судорогах, отчаянно пытаясь хватануть горлом воздух. Помню, опять же проспорил выпить водяры из фужера, и на следующее утро нестерпимо ныла печень. Что меня не шибко встревожило – дело объяснимое, пил же из фужера накануне, всяко болит печень! Не стоит пить в будущем из фужера – и все, урок усвоен. Помню, как в той же общаге одна из девчонок решила устроить стриптиз на подоконнике при открытых окнах и навернулась с четвертого этажа. Ушиблась и умерла, пресловутый алкогольный фарт отчего-то с ней не сработал, и после этого нас с Никитосом сопровождали серьезные трудности по части проникновения в общагу ночью, да и днем.

Но настоящие проблемы случились, когда я упомянул про медь, как мы ее тырили не далее чем вчера. Никитяра оживился.

- Медь уже не катит давно, с бенза сейчас лихва четкая.

- Какого еще бенза?- тупил я.

- Бензин, бляха-муха.

- Офигеть. И где ты тыришь бензин, интересно знать?

- Пошли, закежу.

Мы дернули «для храбрости», и Никитусик, прихватив с собой сумарь, потащил меня в мрачные подворотни ночного города. Там, в одном из дворов, он притиснулся к стоящей под окнами «Окушке», проверил бензобак, который оказался беззамочным, потом достал из сумки причиндалы – шланг и канистру,- и стал без зазрения совести экспроприировать бензин «Окурика» в собственность.

Я стоял в стороне, как долдон, оцепенев от изумления и частично - ужаса, потому как даже в пьяном угаре начал осознавать дикость и отвратительность происходящего. Это не медь тырить с предприятий, где она никому не принадлежит лично и где ее без нас стырят рано или поздно. Тут настоящая частная собственность; терпила на «Окушке», может быть, заправился накануне на последние деньги до зарплаты. А тут сюрприз поутру. Но я не мог сдвинуться, и был ли причиной этому шок или алкоголь – без понятия.

- Ну вот!- обрадовался Никитос, закрутив крышечку канистры и приблизившись ко мне.- Завтра солью кому-нибудь из соседей по дешевке.

Я не нашелся, чего сказать, и мы двинули оттуда прочь, пошатываясь и спотыкаясь о канистру, которую Никитос самоотверженно пер первую половину пути, а потом он предложил мне помочь, и я, не нашедшись с ответом вдругорядь, пер тоже.

Как выяснилось впоследствии, Никитка в ту ночь решил совместить приятное с полезным, тупорылый бухой баклан, и шел к «Окушке» целенаправленно. Тачка принадлежала его знакомому, которому он хотел насолить из-за каких-то их долгосрочных рамсов. Решив продемонстрировать мне схему своего теневого заработка, Никитос одновременно озаботился тупо местью. И не придумал ничего лучшего, чем засветиться под окнами у своего недруга, тыря у него бензин из машины. О чем недруг, естественно, сообщил поутру ментам, со всеми причитающимися показаниями и подписями.

Меня спасло то, что я стоял в стороне и не попадал в угол зрения счастливого обладателя «Оки». Он меня не видел и сообщил, что Никитос был один. Последний же отчего-то решил, что наша дружба настолько крепка, что распространяется и на волю, и на неволю, короче – сдал меня с потрохами, сообщив на допросе, что я был с ним. Второе, что сыграло мне на руку – я был с похмелья, злой и мучимый жестокой головной болью, так что я жестко пошел в отказ, а доказать никто ничего не мог. Автолюбитель меня не видел, стояла ночь, на улице – ни зги, мы с Никитосом не повстречали ни души за время нашего обратного пути, а камер в то время еще не понатыкали. Но все равно мое слово против слова Никитоса могло обернуться для меня большими бедами, если бы не мама, которая, прописав мне по первое число, ринулась на абордаж милицейских кабинетов - обеспечивать мне алиби. Возможно, ей пришлось дать на лапу, потому как с меня вскорости слезли,- я ни разу не отважился у нее об этом спросить.

История, тем не менее, мгновенно распространилась по сарафанным каналам, и однажды утром я предстал перед неиллюзорной возможностью отчисления, потому как слухи достигли ушей декана. И мама моя, подхватив подол платья, ринулась на поклон уже к декану, божась всеми святыми угодниками, что мы все вместе столкнулись с дичайшим недоразумением и поклепом на ее безгрешного сынулю. Директор колледжа, покрутив ус и почмокав задумчивыми губешками, поспешил внять мольбам квантовой мамы, дальновидно предположив, что так поступить будет проще всего. Тему скомканно замяли, мне выдали формальный испытательный срок, а у мамы после этой истории бесспорно прибавилось седых волос. Таким вот я был никчемушним чмырдяем.

Продолжение следует...