Мужчина курил под дождем. Серые облака над его головой были щедры на воду накрывая пустой город серой пеленой. Но как бы не старался дождь, лужи не увеличивались, а одежда мужчины не намокала. Его сигарета тела слабым огнём, когда рядом появился человек в строгой белой одежде. Он подождал несколько минут, поправляя свои очки.
— Товарищ Яковлев, Чернова ищет вас, скоро начнётся запуск установки.
Павел сделал затяжку и выдохнул клуб белого дыма.
— Удивительный дождь, не находите? — медленно вымолвил он, не оборачиваясь. — Смотришь, как он идёт, слышишь, как стучит, но ничего не чувствуешь. Ни холода, ни капель, ни сырости. Вроде бы дождь. А вроде — и нет.
Мужчина в халате механически кивнул.
— Дождь — это Искажение ИН—00292. Оно относительно опасно, так как может стереть всё что угодно из объективной реальности. Однако благодаря нашим усилиям на каторге мы в безопасности.
Мужчина в халате указал на высокую серую стену вдалеке, которая еле проступала сквозь стену дождя.
— Стена, третий тип. В её пределах воздействие Искажения аннулируется, за пределы выходят только Испытуемые.
Мужчина в очках явно замялся, опустив взгляд.
— Кхм, простите. Я не это имел в виду.
Яковлев докурил сигарету и бросил её на асфальт.
Они двинулись вдоль массивного здания каторги. Яковлев шёл чуть впереди, тяжело ступая. Иногда он останавливался, будто ловил взглядом движения в окнах окружающих их домов — но там не было никого. Уже давно. От города остались только бетонные кости.
Двое мужчин обогнули крупное здание с большими буквами на крыше “ПУЛЬСАР” Они вошли в огромный белый шатер, поставленный посреди улицы. Своим видом напоминал цирковой вот только цветом белой кости. Он не вписывался в окружающую серость, казался не просто белым, а скорее излучающим свет.
Внутри пахло озоном, нагретым пластиком и металлом. Посреди шатра стояло то, ради чего всё это затевалось: конструкция из белого металла, сочетающая правильную геометрию и невозможную симметрию. Установка не издавала звуков, но её присутствие ощущалось в теле — словно лёгкий зуд в костях. Додекаэдр — машина, которая может спасти мир. По крайней мере так говорила Чернова. А вот, собственно, и она — стояла в самом сердце временного командного пункта, будто хребет всей этой шаткой конструкции. Высокая, прямая, с осанкой офицера и тяжёлым, немигающим взглядом. Пышные русые волосы спадали на плечи свободно, не убранные, как будто подчёркивая её независимость и пренебрежение к регламенту. На переносице — грубо сросшийся широкий шрам, будто нанесённый чем—то острым и неровным. Он пересекал лицо от скулы до скулы, на удивление он не уродовал, а дополнял внешний вид Черновой.
Чернова первой увидела признаки надвигающегося конца. Её доклад, переданный в Совет, был как выстрел в пустоте: убедительный, структурированный, ужасающий. Она не просто выдвинула гипотезу — она показала цепь, уводящую в пропасть. Коллапс зон, разрушение времени, пробуждение Искажений нового типа — её расчёты, предсказания не раз подтверждались и стали важной информацией для всего КУИР. Говорят Совет лично выдал ей полномочия ведущего исследования и утвердил проект “Второй шанс“.но даже так она оставалась кем—то большим, чем просто исследователь. Она — оракул конца.
Тем не менее, прямо сейчас она активно о чем то спорила с мужчиной в докторском халате, который что то перебирал внутри установки.
Спиной к ней стоял высокий, худощавый старик — выше её почти на голову, с сутулой, но настороженной осанкой. Его тело казалось вытянутым, будто выточенным временем и обострённой волей, каждое движение — расчетливым. Изнемождённость не делала его слабым: напротив, в ней чувствовалась сдержанная настороженность. На осунувшемся лице застыл сосредоточенный, холодный взгляд, скрытый за тусклыми линзами узких очков.
Длинные, тонкие пальцы двигались над механизмом, словно не подчиняясь возрасту. Они перебирали провода, соединяли контакты, касались кабелей с точностью, свойственной не инженеру — хирургу, одержимому спасением чего—то невидимого. Он не работал — он существовал внутри этих механизмов, сливался со сложной техникой воедино. Он был не просто инженером — гением. И хоть его имя, хоть и не афишировали в официальных бюллетенях, однако внутри Коллегии было довольно известным. Там, где рушились концепции и все возможные правила, Вейсман строил их заново. Он не нуждался в признании — и всё же получил его: Совет признал его незаменимым, выделив доступ к тем знаниям, что хранились за пределами обычной научной мысли.
Его работа с «Клеткой» — устройством, способным удерживать или трансформировать Искажения, — стала основой всей текущей операции. Он сам лично переписывал физику большинства её модулей, не доверяя ничьим уравнениям кроме своих. Там, где другие нуждались в командах, лабораториях и больших объемах времени, Вейсман работал один — и делал куда больше и лучше. Он не искал одобрения, не стремился к власти. Одержимый порядком, исследованиями и получением результатов в кратчайшие сроки. Он был карьеристом до мозга костей, лишённым сострадания. Ради результата он шёл по головам, списывая человеческие потери в графу "неизбежных". Этика для него была роскошью, а мораль — помехой. И каждый, кто сталкивался с ним ближе, рано или поздно начинал это понимать. Впрочем для коллегии это не было проблемой.
Ходили настойчивые слухи, что Вейсман ещё в молодости работал в самом Аненербе — не где—то рядом, не с материалами, а непосредственно внутри этой мрачной организации. Говорили, что он занимался техническими проектами, связанными с контролем сознания, геомагнитными структурами и машинами, взаимодействующими с “потусторонним”.
Он никогда не подтверждал это. Но и не отрицал. Просто смотрел в ответ с холодной насмешкой, которая отбивала всякое желание продолжать расспросы.
Обычно такие упёртые и своенравные люди никогда бы не оказались в одной комнате, не то что в одном проекте. Их характеры, словно противоположные полюса, должны были отталкивать друг друга с силой, способной сдвинуть стены. Но обстоятельства были сильнее.
Сейчас они стояли рядом, вынужденно объединённые задачей, сжав зубы перед лицом чего—то большего, чем личные амбиции.
Павел, наблюдавший за ними со стороны, наконец сделал шаг вперёд — медленно, почти с опаской, словно входил в зону, где столкнулись два несовместимых мира.
— НАЙН, НАЙН, НАЙН! — голос с акцентом пронзил воздух, словно плеть. — Ich kann die Anzahl der Knoten nicht erhöhen! Я не могу увеличить количество узлов и общее напряжение! — Вейсман буквально рычал, выпрямляясь над корпусом устройства. — Это идиотизм! Установка потеряет стабильность! Я вообще настаивал, чтобы запуск был внутри бункера, а не снаружи, im Regen!
Дождь всё ещё стекал по ткани шатра, хотя, как и прежде, не оставлял на ней влаги.
— Я который раз вам повторяю: это приказ вышестоящего! — резко ответила Чернова, не менее яростно. — Делайте, что вам приказано! Я лучше всех знаю, как должна работать «Клетка». Это, чёрт побери, мой проект!
— Dumme Frau! — Вейсман всплеснул руками, и глаза его злобно блеснули. — Я прекрасно это знаю! Потому что именно я переделал все ваши чертежи!
Напряжение между ними можно было резать ножом. Казалось, ещё немного — и начнут лететь не только слова.
Они могли спорить и кричать вечно, как два титана, запертые в слишком тесной комнате. Но Павел, наблюдавший за сценой в нерешительности, наконец заговорил, отчего воздух будто немного остыл.
— Товарищ Чернова, вызывали? — его голос прозвучал твёрдо, хоть и с ноткой уважения.
Женщина резко обернулась. Несколько секунд просто смотрела на Павла, будто вспоминая, кто он и зачем пришёл.
— Да. Точно, — отозвалась наконец. — Яковлев, пройди калибровку ещё раз. На этот раз нагрузка будет в три, может, четыре раза выше, но… думаю, ты справишься.
Он отдал честь по—уставному и развернулся. Но направился не к выходу, через который пришёл. Вместо этого Павел шагнул к тяжёлой пластиковой завесе на другой стороне шатра — туда, где находился массивный герметичный шлюз, покрытый тусклой краской и отмеченный чёрно—жёлтыми полосами.
Он ввёл код, дождался резкого щелчка, и прошёл внутрь.
Там его встретил ровный, бетонный коридор, освещённый редкими лампами, мигающими на стыках бетонных плит. Всё здесь кричало об изоляции и контроле. Ни пыли, ни запахов, ни признаков чего либо живого. Шаги гулко отдавались в замкнутом пространстве. На пути — стойка регистрации: женщина ничего не спрашивая и не поднимая глаз, быстро провела его через интерфейс допуска. Ровным движением руки она указала на ближайший лифт.
Павел вошёл в лифт и почувствовал, как металлическая коробка дрогнула, уводя его вниз, на два уровня под землю.
Наконец двери раскрылись, и он оказался в узком, извилистом тоннеле, выложенном серой плиткой, с потолком, сплошь утыканным кабелями. Коридоры петляли, как внутренности гигантского организма, и лишь стрелки на стенах помогали не потеряться в этом лабиринте.
Он шёл уверенно — слишком часто бывал здесь, чтобы смотреть на стрелки. Извилистый тоннель вывел его к массивной стальной двери с небольшим окошком. За ней тускло горел холодный свет. Павел толкнул дверь плечом и шагнул внутрь.
Его уже ждали. Небольшой медицинский кабинет встретил его стерильным запахом антисептика и лёгким гудением приборов. Белые стены, плитка до потолка, встроенные шкафы с аккуратно разложенными инструментами и упаковками препаратов. Посреди комнаты стояла массивная кушетка, рядом — стойка с аппаратурой, похожей одновременно на медицинское оборудование и на нечто, вырванное из недр лаборатории. А в стороне, вплотную к стене, был придвинут небольшой деревянный стол.
У стола возилась женщина в защитной маске и перчатках. Медсестра — одна из тех, кого он видел здесь постоянно. Молча, без приветствия, она кивнула и жестом указала на кресло перед ней. Всё было отточено до автоматизма. Никаких лишних слов. В этом месте каждый знал, что и зачем делает.
Он уже проходил через процедуру калибровки ИРС вживленного ему в грудь. Сложный механизм строение которого мужчина до конца не понимал. Однако это устройство делало по истине удивительные вещи. Позволяло видеть или даже перемещаться по времени. Делало невозможное возможным.
Такое сложное устройство требует постоянной калибровки и какое—то странное топливо. Процесс калибровки он проходил не в первый раз.
Каждый раз к его груди подключили множество трубок а к висками лепили странного вида устройство. Как только странная оранжевая жидкость в трубках коснулась его внутренностей, разум заполнили разрозненные видения неуловимые и смазанные, но всё они показывали нечто ужасное. Миллиарды апокалипсисов срощенные в единую ужасную массу. Но из всего этого безумного калейдоскоп из разрушенных зданий и тел людей вырисовывалась фигура женщины стоящей как скала и оставшаяся неизменной. Её тело светилось белым светом, а шрам на лице переливался немыслимыми цветами. Галлюцинации стали растягиваться деформироваться всё сильнее превращаясь в неразборчивую мешанину цветов. Пока постепенно они не стали темнеть и не обратились в бездну. Теперь он оказался в полной черноте.
И там в бездне он увидел что из темноты постепенно проявляется бледный силуэт. искореженное как будто разорванное и сшитое заново тело. Яковлев чувствовал всеми доступными ему нейронами как от этого существа исходит невыносимая агония, как плоть движется и разрывается пытаясь освободится из под воли своего владельца. Существо медленно приближалось показав свои удлинённые скрюченные конечности, свое бугристое истощенное тело.
Оно остановилось на расстоянии вытянутой руки. Единственный глаз существа был широко открыт, но не мог сосредоточиться и постоянно дергался.
— Я…. верну…. их. — Еле слышно прохрипела тварь.
Но через секунду прозвучал оглушительный крик — “Я ВЕРНУ ИХ!”
Яростный крик раздался громогласным взрывом создав множественное эхо. Волна этого крика обожгла нервную систему и моментально выдернула Яковлева из видения.
Повернув голову он увидел как медсестра методично отсоединяет трубки от его ИРС, сняла устройство с его головы и начала стандартный опрос.
— Просыпайтесь, товарищ. Вы меня понимаете? Назовите пожалуйста ваше Имя, Фамилию и Отчество.
— Эхххг башка раскалывается. Каждый раз это дерьмо.
— Головная боль, это вполне нормально после калибровки. Ваша нервная система претерпела сильное напряжение. Тем не менее нам нужно закончить опрос, вы понимаете?
— Гхх да, да конечно,я — Павел Яковлев Сергеевич. Вольный ликвидатор, курьер, по совместительству Испытуемый.
— Исчерпывающий ответ. Продолжим. В последнее время чувствовали ли вы какой либо дискомфорт в области груди?
— Помимо этой железной бандуры вшитой мне в грудь?
— Нет, нет. Всё как всегда. Нормально.
— Хорошо. Ваши когнитивные функции? Замечали ли вы провалы в памяти или необычные ощущения во время сна?
— Отлично. Состояние кожи и конечностей в норме? Не появлялось ли онемения, покраснений или судорог?
— Были ли случаи непредвиденных смещений?
— В таком случае, мы закончили.
Павел молча кивнул, медсестра аккуратно помогла ему встать и убедилась, что он чувствует себя устойчиво.
Он оделся и направился обратно в шатёр, где Чернова и Вейсман уже закончили модифицировать устройство.
— Товарищи, я вернулся, — сказал он, входя.
— Отлично. Как себя чувствуешь? — спросила Чернова.
— Паршиво, как всегда после подобного. Как у вас тут дела?
— Мы улучшили и настроили устройство под новые данные.
— Что есть абсолютный абсурд. Main гений давно предусмотрел все возможные исходы. Мы просто потратили время.
Чернова не обратила внимание на его слова, вместо этого она наклонилась над панелью с микрофоном.
— Все лаборанты — вон. Немедленно, — голос Черновой эхом разнесся под шатром.
Несколько человек в белых халатах молча кивнули и вышли через герметичную завесу, оставив после себя запах антисептика, озона и тревоги. Внутри остались только трое: Чернова, Вейсман, и Павел Яковлев.
— Павел, соберись с мыслями. Начинаем по твоей готовности.
Павел закрыл глаза и сделал несколько глубоких вздохов. Положив руку на грудь он почувствовал теплоту метала своего ИРС. Открыв глаза он направился к установке. Некое плохое предчувствие давило на него, но приказы — есть приказы.
— Отлично. Вставай по центру. На метку. — Мария и Вейсман заняли свои места за пультом управления “Клеткой”. — Как только услышишь звуковой сигнал, запусти ИРС.
— Понял, — отозвался Павел и шагнул в сердце устройства.
Полый додекаэдр, сконструированный из белого сплава, казался одновременно монументальным и как бы пришедшим из будущего. Его рёбра мерцали мягким, холодным светом, слегка искажая перспективу. Пространство внутри было абсолютно пустым, но воздух здесь будто гуще — как гель, который заполнял лёгкие, когда Павел сделал вдох.
Он сделал шаг в центр. Внутри воцарилась тишина, настолько абсолютная, что даже собственное сердцебиение казалось чужим. По его ногами белел квадрат.
— Напоминаю как только начнется запуск не выходи из квадрата. Ты можешь почувствовать или увидеть странные вещи, советую сохранять спокойствие, — голос Марии хрипло вырвался из громкоговорителей. — выходить разрешено только и только по моей команде. Ну с богом!
Павел опустил руку на панель груди и щёлкнул переключатель ИРС. Слабое жужжание в груди перешло в вибрацию.
Установка начала вибрировать в такт ИРС.
Перед глазами Павла всё, что раньше было — пульты, стены, ткань шатра — наложилось на иное. Звёздное небо — безлунное, густое, враждебно—бесконечное — нависло над ним, не сверху, а везде. Он видел два мира одновременно.
Пространство вокруг стало хрустальным, как будто мир стал стеклянным глобусом, а он — его заключенным.
— ИРС активен, — сказал он сквозь усиливающееся эхо. — Вижу… небо… будто… оно ближе, чем должно быть.
В этот момент раздался “треск”. Не звук — ощущение, будто внутри глаз что—то сломалось. Воздух перед ним растрескался. Как стекло, надломленное изнутри, пространство начало крошиться. Из трещин проступала Чернота, густая и абсолютно плоская. Чернота, у которой не было глубины — бездна без начала и конца.
Но сквозь эту тьму начало проявляться что то отвратительное. И с каждой новой трещиной, это нечто становилось всё ближе.
Из трещины начало выползать нечто. Вытянутое гуманоидное существо, искаженное, как будто оно пыталось подражать человеку, но делало это не понимая, что такое человек. Его длинные конечности подрагивали, грудная клетка вздымалась беззвучно. Каждая деталь внешности этого существа была неправильной. Неестественной, чужеродной.
Один—единственный глаз, огромный, прозрачный, нервно подрагивал в глазнице.
Глаз устремился на Павла.
— ...нашёл, — не голос. Шёпот. Тихий.Он прошёл сквозь кости. Вызывая первобытный страх.
То что говорило было смертельно опасным. Каждая клетка Яковлева кричала —“БЕЖАТЬ!”.
Павел вздрогнул и заорал:
Чернова в ту же секунду сорвала предохранитель.
— Пуск! ЗАПУСКАЮ УСТАНОВКУ! Вейсман, блок стабилизации!
— Ich arbeite! — выкрикнул он и активировал главный контур.
Додекаэдр вздрогнул. Из его рёбер вырвался низкий гул — не звук, а вибрация, проникающая в кожу и органы. Воздух вокруг начал рябить, как перегретый. Пол под ногами Павла казался жидким. Реальность тянулась, как карамель, от центра — туда, где стояло существо.
— ПАВЕЛ! НЕМЕДЛЕННО ВЫХОДИ!
Он дёрнул переключатель ИРС.
В одно мгновение звёздное небо исчезло, сменившись на заливные поля, раскинувшиеся под ним, как в забытой деревне детства. Его тело мигало, словно то исчезало, то возвращалось — будто мир не мог решить, существует ли он. Огонь и озноб сражались в груди. Он вышел, шагнув наружу — в тот самый миг, когда установку полностью покрыло какое—то ребящее поле.
— Оно внутри, — произнес он, отключив ИРС и тяжело дыша.
— Ещё бы, — пробурчал Вейсман, — вы что сомневались в Main гений?
Павел, не разделяя ликования, чувствовал, что то не так. Он оглянулся на установку. Существо было внутри, но оно не просто стояло. Оно дергалось. Его силуэт, едва различимый сквозь рябь, дёргался судорожно, как припадочный больной.
— Что—то не так, — произнёс Павел.
И тут же вычислительные машины залились пронзиткльным писком. Чернова нахмурилась.
— Он должен быть стабилен… По расчётам он не должен…
Она не успела договорить. Воздух прорезал резкий хруст — слишком живой, слишком телесный, будто под ботинком ломались человеческие кости. Пол дрогнул, вибрация прокатилась по кабелям и рёбрам установки. Существо внутри додекаэдра продолжало биться в конвульсиях, его вытянутое тело судорожно дёргалось, словно его терзала невидимая сила. Вокруг него, на самой грани пространства, начали расползаться трещины. Из них сочилась чернота, плотная и бесконечная бездна.
— Смещение растёт! — выкрикнул Вейсман — Машина нестабильна! Она начинает…
— Что за… — начал Павел, но не успел.
Внутри додекаэдра вспыхнула вторая установка — точная копия, словно отражение в искривлённом зеркале. За ней — третья. Потом ещё. Пространство начало сворачиваться в себя, как бумага, сложенная бесконечным числом раз. Геометрия становилась невозможной: рёбра дублировались, пересекались, исчезали и вновь возникали. Контур установки дрожал, как натянутая струна перед разрывом. Реальность стонала, скручивалась, ломалась — не как материя, а как сама логика бытия, как ткань сна, насильно возвращаемого в бодрствование.
Звук не был похож на взрыв. Он был как тысячи зеркал, разбивающихся одновременно. Он прошёл через кости, через нервы, через структуру самого времени. Пространство схлопнулось,а время извратилось. Контуры додекаэдра исчезли — не распались, а вывернулись, исчезнув в самом себе. Осталась только трещина в воздухе, разрастающаяся с каждой долей секунды. Реальность больше не держалась на своих осях: шатёр, бетонные стены, техника, даже тела — всё начало втягиваться, тянуться, размазываться к центру, к точке, где раньше находилась установка.
Павел не успел среагировать на произошедшее. Он начал кричать, но голос исчез ещё до того, как достиг его собственных ушей. Он проваливался в ничто, падал в нескончаемое вниз — и вверх одновременно. Всё его тело растягивалось, сворачивалось, пульсировало, словно податливое тесто.
Цвета — миллионы, одновременно.
Образы — чужие лица, города, разрушенные миры, насмешливо искажённые варианты самого себя.
Все говорили внутри него. Или он говорил внутри них.
Голоса его матери, Черновой, Вейсмана, других — вплетённые в гул.
Внутри сознания — грохот.
Мысли разрывались, как мыльные пузыри.
Я становилось не собой, а потом — никто. А потом пришла боль.
Она не была соматической — она действовала на уровне онтологической основы. Как если бы твоё естество подвергалось насильственной деконструкции, словно бы сам феномен «я » проходил через когнитивный шредер, лишаясь целостности. Это была не мука тела — это была эпистемологическая пытка, восприятие собственной идентичности фрагментировалось, рекурсивно скручивалось и реверсивно записывалось в обратном порядке. Боль существования, обнажённая до предела — когда даже ощущение бытия превращается в ошибку памяти. Казалось эта пытка длилась вечно, внезапно сознание вернулось, как удар по затылку кувалдой.
Всё болело — не локально, а тотально, как если бы нервная система была вывернута наизнанку, простёрта под гусеницами танка и вновь собрана в жалкое человеческое тело. Павел попытался вдохнуть — и понял, что лёгкие работают, но как—то иначе, будто в груди меньше пространства, чем было раньше.
Что то изменилось.Он с усилием открыл глаза.Над ним искрилось небо, разноцветные, словно разлитый бензин. Вокруг — потрескавшиеся края кратера, всё в чёрных стеклянных жилах покрывающих землю, будто песок реальности оплавился от перегрева.
— Есть кто... живой?.. — прохрипел он, пробуя сесть.
Ответ раздался откуда—то изнутри его черепа. Тихий, сдавленный стон, за которым последовал знакомый сиплый голос:
— Ох... Scheiße… Где… что за… к...конструктивное Искажение —
Это был Вейсман. Павел обвел взглядом обезображенный пейзаж, Вейсмана нигде не было. Внутри груди что—то шевельнулось — не физически, а в восприятии.
— Где…? — начал он, но тут раздался второй голос — резкий, нервный, с хрипотцой.
— Мать твою… что это было… моя голова… — Чернова. Голос врезался, как скальпель, отзываясь в висках.
Он чувствовал, как её боль отдаётся в затылке, как её гнев смешивается с его смятением. Но страннее всего было то, что именно её голос звучал чётче всего вокруг. Даже его собственные мысли были куда тише её голоса. Павел дёрнулся, попытался поднять руку, но не смог. Рука не двинулась. Никакой тактильной ошибки — просто диссонанс, будто команды мозга проходят через фильтр, через чьи—то чужие рефлексы.
Его тело поднялось… без его воли.
Мышцы напряглись, суставы хрустнули, позвоночник выгнулся — всё само собой. Он не отдавал команд, не принимал решения. Чувство словно он в своей машине, но на сиденье пассажира. Ступни коснулись земли, покрытой остекленевшим песком. Колени дрожали, но выпрямились. Грудная клетка сделала резкий вдох, обжегший лёгкие. Павел не стоял — Павел был поднят. Резкая вспышка — и всё внутри переключилось. Сознание отодвинулось, словно его приглушили. Теперь мысль звучала яснее. Прямая, структурированная. И усталая.
Голос в голове был не его, но теперь не казался посторонним. Он не вёл тело. Шаг — осторожный, но уверенный. Спина распрямилась. Руки дрогнули, сжались в кулаки. Нервная система среагировала резким импульсом боли, прокатившейся по шраму на лице.
— Чёртова дрянь… — выругалась она.
— Опять ноет. Как будто я не знаю, что ты там.
Шрам пульсировал. Как маяк. Как якорь. Он обычно болел во время и после галлюцинаций. После сна, после смерти, после ошибок. А теперь — особенно. Боль не прекращалась. Его метка до сих пор не давала покоя. Он всё ещё был жив, на свободе, его одержимость всё ещё отправляла будущее всего мира. Она не знала, как долго была без сознания, вдохнула глубже, открыла глаза шире. Веки тяжело слушались.
Перед ней — выжженный кратер, хребты черного стекла и расплавленные остатки додекаэдра.
— Что?…. Как?… Я же… видела…
Память отказывалась складываться в нормальную последовательность. Последнее, что она помнила — это запуск, крик Павла, искажение реальности. Потом — пустота.
Она попыталась оглядеться. Ни Павла, ни Вейсмана рядом не было. Только она — на дне кратера, среди обугленных обломков. Была какая-то тяжесть в груди. Не ноющая боль, а как будто ощущение тяжести, будто на ней был жилет под 9 килограммов. Чернова опустила взгляд. Рубашка была частично распахнута, ткань порвана. Она осторожно развела её края. В груди, чуть ниже ключиц, выступал металлический блок. Его форма была ей до боли знакома.
— Что за? ИРС? Какого черта?!
Из корпуса выходили тонкие прозрачные трубки, по которым медленно перетекала оранжевая жидкость. Она переливалась, пульсируя в такт сердцебиения. Она с недоверием прикоснулась к тёплому металлу. Это было просто невозможно. Но в то же время, это без сомнений был его ИРС. Яковлева. Та самая модель. Те же крепления. Даже повреждённый край корпуса — она помнила этот скол.И тут совсем рядом раздался голос — словно кто-то стоял прямо у неё за плечом. Тихий, взволнованный, будто говоривший чего то боялся:
— Товарищ, Чернова? Это… это вы?
Голос не пришёл извне. Он не отразился от стен кратера, не донёсся по рации. Он прозвучал внутри головы, тихо, почти вкрадчиво, но с явственной интонацией Павла. Он словно стоял рядом, слишком рядом — на расстоянии мысли. Чернова медленно обернулась — никого. Пусто. Только стеклянные обломки, рваные края почвы и дрожащие миражи на границе кратера. Серый город и бесконечный дождь. Она сжала челюсти, сосредоточилась.
— “Я…я здесь. Не понимаю. Я…кхх не управляю телом.”
Голос дрожал, он звучал ближе, чем могла вынести логика. Он отзывался не в ушах — внутри. Чернова почувствовала, как с каждым его словом что-то шевелится в её сознании, как будто глубоко внутри всплывает чужое присутствие.
И тогда — второй голос. Хриплый, скептичный, недовольный:
— “Fehlschlag…. это полный Fehlschlag!”
Это определённо был Вейсман. Чернова закрыла глаза. Стало ясно. Это не галлюцинация, не эффект от перенапряжения. Что-то сломалось в устройстве, в пространстве, в них самих. Она сделала медленный вдох. Давление в груди. ИРС. Голоса. Слишком много новых переменных.
— Вы … внутри меня, внутри моей головы, — выговорила она. — Оба.
— “Я … я не понимаю как это? Почему? Что произошло?”
— Я не знаю! НЕ ЗНАЮ БЛЯТЬ! Всё должно было получиться! Мы блять поймали его!
— “Могу предположить что Искажения каким то образом использовало излучение установки в свою сторону. И сбежало! Ekelhaft!”
— “И что нам сейчас делать? Мы вообще сможем вернутся в свои тела?”
— “Крайне маловероятно, я даже не уверен, что мы wirklich существуем, а не являемся лишь эхом наших сознаний.”
— Заткнитесь! Дайте подумать хоть секунду! Сейчас мы...вы...короче тело одно. Работаем с чем есть.
Она направилась к стене кратера.
— Надо выжить, связаться с КУИР. Они нам помогут. Должны. А после будем думать как снова поймать того ублюдка.
— “Очень надеюсь. Не хотелось бы навечно остаться в вашем скудном разуме.”
— “Воспоминания .почему я помню всё это? Вы…вы уже встречались с этим Искажением, да?”
Мелкая фигура на фоне дождя карабкалась по склонам чёрного кратера. Ветер скользнул по краю кратера, звеня в трещинах расплавленного стекла. Где-то вдалеке потрескивали остывающие куски металла.
Среди черного кратера, под искрящимся бензиновым небом, в теле, где теперь обитали трое. Без команды. Без чётких инструкций. Без понимания, куда идти и что делать дальше. Всё, что они планировали, завершилось провалом. Всё, на что они надеялись, разбилось в дребезги. Установка не сработала — или сработала не так как они ждали. Искажение пережило попытку захвата. Никто не знал, где теперь то, что вырвалось. Ни как это остановить, ни что будет дальше.
Слишком много непредсказуемых факторов. Слишком много новых переменных. Слишком мало времени, слишком мало людей, способных ещё что-то изменить.
Все расчёты обнулились. Всё, что казалось контролируемым, вышло за пределы понимания.
Остался лишь факт – угроза никуда не исчезла.
