Горячее
Лучшее
Свежее
Подписки
Сообщества
Блоги
Эксперты
Войти
Забыли пароль?
или продолжите с
Создать аккаунт
Регистрируясь, я даю согласие на обработку данных и условия почтовых рассылок.
или
Восстановление пароля
Восстановление пароля
Получить код в Telegram
Войти с Яндекс ID Войти через VK ID
ПромокодыРаботаКурсыРекламаИгрыПополнение Steam
Пикабу Игры +1000 бесплатных онлайн игр Отправься в мир мышек с забегами в реальном времени! Призывай духов, собирай команду для сражений, проходи кампанию, выполняй задания, наряжай персонажа и общайся с друзьями в веселом онлайн-приключении.

Мыши: Эволюция

Аркады, Приключения, Казуальные

Играть

Топ прошлой недели

  • cristall75 cristall75 6 постов
  • 1506DyDyKa 1506DyDyKa 2 поста
  • Animalrescueed Animalrescueed 35 постов
Посмотреть весь топ

Лучшие посты недели

Рассылка Пикабу: отправляем самые рейтинговые материалы за 7 дней 🔥

Нажимая «Подписаться», я даю согласие на обработку данных и условия почтовых рассылок.

Спасибо, что подписались!
Пожалуйста, проверьте почту 😊

Помощь Кодекс Пикабу Команда Пикабу Моб. приложение
Правила соцсети О рекомендациях О компании
Промокоды Биг Гик Промокоды Lamoda Промокоды МВидео Промокоды Яндекс Маркет Промокоды Пятерочка Промокоды Aroma Butik Промокоды Яндекс Путешествия Промокоды Яндекс Еда Постила Футбол сегодня
0 просмотренных постов скрыто
112
DELETED
CreepyStory

Пропал мой друг. Продолжение⁠⁠

2 месяца назад

Авторы (cоавторы) : @Adel.D, @Dub.Dubych,

Начало тут: Читаем годноту. "Пропал мой друг"

Несколько месяцев после сообщения, я не находил себе места. Колян любил розыгрыши, однако все имеет свои пределы. Да и тот вечер, когда здоровенный мужик непроизвольно сжимал кулаки от страха так, что на ладонях оставались отпечатки довольно коротко остриженных ногтей, рассказывая мне о происходящем в его доме, навсегда отпечатался в моей памяти.

Приехав в город на машине, я поставил её на платную парковку возле вокзала. Добираться до того дома решил на метро. При подготовке поездки почему-то вспоминались случаи, когда в самый неподходящий момент машина не заводилась или оказывалась запертой чьим-то автомобилем на автостоянке, да и рассказ друга о происшествии на подземной парковке, аргументов в пользу личного транспорта не добавил.

В этот город я приезжаю в автомобиле и редко езжу в метро. За пределы кольцевой линии мне не приходилось выбираться практически никогда, поэтому станции ветки, по которой мне предстояло прокатиться, были совершенно незнакомы. Сидя в летящем по тёмным тоннелям вагоне, я с любопытством изучал карту метро, а в период редких остановок — убранство новых станций.

Где-то перед той самой станцией, на которой мне предстояло выйти, поезд вдруг резко остановился. Свет замигал, погас, потом включился снова. Народ вокруг занимался своими делами, не удивлялся и не беспокоился — видимо, для завсегдатаев этих мест такие остановки были привычными.

Из динамика раздался хриплый голос машиниста: «Граждане, не беспокоимся, пропускаем тоннельного червя». Я оглянулся в недоумении. Люди продолжали сидеть, не обращая внимания на странное объявление. Решив, что мне послышалось, я снова уткнулся в телефон. Поезд, мелко дёрнувшись пару раз, снова двинулся вперёд. До конечной доехали без происшествий. Немного полюбовавшись убранством станции, стены которой были выложены мозаикой, сплетающейся в символы, что-то мне смутно напоминающие, я поднялся по новенькому, довольно сильно скрипящему эскалатору, с досадой подумал про несостоявшееся импортозамещение и вышел на поверхность.

Накрапывал дождь, небо было серым. Картина вокруг была довольно безрадостной. Несмотря на дневное время выходного дня, прохожих было мало, вокруг возвышались высотные дома, закрывающие бо́льшую часть неба над головой и образовывающие настоящие «каменные джунгли». Впечатление дополняло множество железных заборов и калиток, перекрывающих все проходы между домами.

Изрядно поплутав между жилыми комплексами в поисках нужного, то и дело упираясь в закрытые двери и ворота, наконец я увидел издали табличку с нужным адресом. На распахнутых воротах меня встретило объявление: «Внимание! В связи с отсутствием охраны (зарплата низкая, риски высокие), днём вход свободный. Ночью все входы и выходы блокируются, открывайте их личными брелками, встречайте своих гостей сами! Администрация ТСЖ».

Радуясь отсутствию необходимости стоять перед закрытыми дверями и объяснять цель своего визита незнакомым людям, в случае если бы калитки и ворота оказались запертыми, охрана или консьержи дежурили на местах, а в квартире друга по звонку в домофон никто бы не открыл, я прошёл на территорию жилого комплекса, с виду ничем не отличающуюся от других, ранее мной виденных.

Пройдя наискосок довольно большой двор, я вышел к нужному подъезду. Возле него на лавочке сидели три древние старухи и пряли. От неожиданности, узнав старух из рассказа пропавшего товарища, описанных им до малейших деталей, я остановился как вкопанный. Чтобы как-то сгладить неловкую паузу, пришлось поздороваться. Не отрываясь от своего занятия, они синхронно кивнули. Я заторопился к подъезду, дверь в который открывала женщина с ребёнком, и услышал, как старухи прошипели мне в спину: «Шпионить пришёл. Вынюхивать. Друга найдёт, а обрадуется ли? А у самого кредитка просрочена, ему пропадать нельзя». Мне вспомнился не слишком удачный прошлый год, полученная и утерянная кредитная карта. Пришлось чертыхнуться, понимая, что вероятно, старухи правы насчёт просроченной задолженности. Пообещав себе разобраться с этим вопросом, как только вернусь домой, я попытался найти объяснение словам старух о наличии у них столь глубоких сведений о моём состоянии финансов, и не смог.

В подъезд мы зашли вместе: мамаша с ребёнком и я. Мать – располневшая женщина лет сорока, одетая в яркие, обтягивающие каждую складку тела, вещи, с давно немытыми волосами и облезлым маникюром на длиннющих ногтях, несла пакет из магазина, в котором что-то шевелилось и позвякивало. На другой руке у неё висел толстощёкий мальчуган, вызывающий в памяти образ мальчиша-буржуина из известного произведения. Как бы в подтверждение ассоциации, ребёнок держал в руках липкое нечто на палочке, которое он с удовольствием обслюнявливал, громко чавкая. При этом дитя ещё принималось время от времени что-то рассказывать матери, отчего по сторонам летели брызги из его рта. Я посторонился, чтобы пропустить парочку в лифт, который только что приехал и зашёл за ними, стараясь держаться подальше от фонтана слюней ребёнка и липких ручонок. Уточнив, кнопку какого этажа для них нажать, и нажав обе: нужного этажа себе и затем им, за что удостоился, одобрительного взгляда мамаши, я услышал продолжение рассказа о конкурсе загадок, проходившем в детском садике. Толстячок хвастался, что занял в нём первое место со своей загадкой:

– Мама, знаешь, что я загадал? Зимой и летом – одним цветом!

Я улыбнулся, вспомнив себя в садичном возрасте и простой ответ на эту милую загадку, знакомую всем детям. Между тем ребёнок продолжил:

– Знаешь ответ? Кровь! Да, мам? Правда, замечательная загадка? Меня воспитательница Тасия Древна очень хвалила!

Мать мельком посмотрела на меня и, видимо, увидев искреннее недоумение на моём лице, желая сгладить ситуацию, быстро сказала:

– Да, да, конечно, ты у меня большой молодец!

К счастью, в этот момент лифт остановился и ребёнок вышел, подталкиваемый в спину мамашей. Вздохнув и решив — дети есть дети и вполне могут выдавать иногда необыкновенные перлы, что никак не объясняет других странностей вроде поведения и слов старух у подъезда и пропажи моего друга, я доехал до нужного этажа и вышел из лифта.

На площадке имелось четыре квартиры. Дверь в жилище Николая располагалась на площадке справа и представляла собой настоящую сейфовую броню, выступающую из стены сантиметра на два, с зацементированными футлярами петель, имеющую три замка разных видов, с усиленными железом скважинами, глазком, похожим на обзорную видеокамеру, и к тому же, похоже, звуконепроницаемую. Самым странным в двери была не её монументальность, а вертикальные, вмятые в железо царапины, которыми она была покрыта сверху донизу. Причём внизу царапин было больше, и неподатливый материал был ими покрыт так густо, как будто их наделала какая-то сумасшедшая кошка.

Я нажал несколько раз на кнопку звонка квартиры Николая. За дверью было тихо, однако создавалось впечатление, что там кто-то есть. Возможно, на эту мысль меня навело какое-то мелькание в дверном глазке.

Ещё несколько раз постучав и позвонив, я решил попытаться спросить о хозяине квартиры соседей, прикинувшись покупателем, пришедшим по объявлению. Однако не успел я позвонить или постучать к соседям рядом, как дверь лифта открылась и из неё вышел немолодой бородатый мужчина, восточной внешности — явный выходец одной из бывших советских республик, скорее всего, Таджикистана.

В ответ на моё: «Здравствуйте!», он стал молча медленно подходить ко мне, держа руку в кармане. Я отступил на шаг, дав ему возможность подойти ближе к двери. Всё так же не говоря ни слова, не поворачиваясь ко мне задом и не вынимая руки из кармана, он прижался спиной к исцарапанной двери и поскрёб по железу пальцами. По-видимому, это заменяло звонок или подавало условный сигнал, потому что в ту же минуту, дверь приоткрылась сантиметров на десять, и человек плавно исчез в этой щели. Мне показалось, что его почти чёрные глаза, которыми он глядел, полны ненавистью и страхом.

《Действительно, да что же тут за дом-то такой? Где Колян? Почему в его квартире живёт этот человек? – подумал я. – Что мне делать: обратиться к соседям с вопросами или снова начать долбиться в Колину квартиру? Вдруг его удерживают внутри, может, ему нужна помощь?》

Пока я крутил головой из стороны в сторону, переминаясь на площадке с ноги на ногу, не в силах принять какое-либо решение, дверь в квартиру напротив начала медленно открываться. Послышался шум воды, и из-за двери наполовину высунулась красивая девушка в прозрачной мокрой рубашке, полностью облепившей, больше открывающей, чем скрывающей, её тело. Негромким ласковым голосом она заговорила со мной:

– Молодой человек, вы мне спинку не потрёте? Водичка у меня студёная, колодезная… Напиться не хотите ли? А куда спешить? Хотите загадку: она бежит, она играет, спешит всегда вперёд, но никуда не убегает? Иди сюда, сюда…ко мне…

Не в силах оторвать глаз от её груди с торчащими сосками и виднеющимися под полупрозрачной тканью ореолами, совершенно заворожённый её прекрасным грудным голосом, убаюканный непрерывным плеском воды, раздающимся из-за её двери, я сделал к ней шаг, потом другой. В этот момент дверь за моей спиной открылась и кто-то сильными цепкими руками схватил меня за ворот куртки и потащил внутрь. Дверь с лязгом захлопнулась перед моим носом, защёлкали замки и засовы. Я оказался внутри, и мне пришлось повернуться к человеку, бесцеремонно меня похитившему.

В некотором шоке я осознал, что оказался там, куда некоторое время назад так стремился попасть – в квартире моего друга.

Когда глаза привыкли к полумраку прихожей, я увидел, что передо мной стоит темноволосый мужчина с бородой, вошедший сюда ранее. Где-то в глубине квартиры плакал ребёнок, раздавались шорохи и женский шёпот.

– Ты не пугайся, я не сделаю тебе плохо. Проходи сюда. – он указал мне на помещение слева, являющееся кухней.

Озадаченный и растерянный, я проследовал за пригласившим. На кухне с зашторенными окнами был такой же полумрак, как и в коридоре. Складывалось впечатление, что хозяева квартиры стараются всеми силами придавать жилищу вид нежилого, не желая привлекать чьё-либо внимание. Хозяин усадил меня за стол, достал из шкафчика расписные яркие пиалы и налил чай из нарядного чайника.

– Садись, брат, у нас будет долгий разговор! Эта ещё минут тридцать караулить будет, учуяла добычу, быстро не успокоится.

Круговерть вопросов в моей голове не давала сосредоточиться, к тому же я не мог решить – стоит ли открывать карты: рассказывать, зачем я пришёл, и расспрашивать о пропавшем хозяине квартиры.

– А что случилось? – осторожно спросил я. – Девушка какая-то странная. Может, помощь нужна была?

– Таких помощников потом всем миром ищут, — усмехнулся в усы хозяин. – И тебя не факт, что нашли бы. А может, и всплыл бы потом, как те двое! Хочешь, верь мне, хочешь, нет, а только видел я, как эта джаляб их, как тебя, в свою хату заманивала. И всё. Потом по новостям передавали – одного из реки выловили зимой, другой дома в ванне захлебнулся. А ведь никто из них, из той квартиры так и не вышел – я сам камеру смотрю. – он показал на небольшой экранчик монитора, висевшего на стене, где была видна панорама площадки. Дверь напротив колыхалась, приоткрывая абсолютную темноту за ней, из-под порога периодически выплёскивалась вода, красавицы видно не было.

– Туда нельзя входить. Понимаешь? Нельзя! По документам там никто не живёт, коммуникации отключены. Я тоже чуть не попал туда, услышав зов, спасибо жене – вытащила! Она у меня ревнивая, моя Марьям. – внезапно он сменил тему:

– Как тебя зовут, гость? И зачем ты приходил в мой дом? Жена сказала, что ты настойчиво звонил и стучал.

– Меня Владислав зовут. Будем знакомы! – я всё ещё не решил, как поступить, и попытался потянуть время, прихлёбывая чай и наблюдая за человеком напротив.

– Меня Сухроб зовут. Так зачем ты сюда пришёл? Ты не из этих, ты обычный человек. Однако же ты очень хотел попасть именно сюда. Зачем?

Вздохнув, я решил, что лучше частично признаться, и рассказал, как искал по этому адресу своего друга. Тот давно не выходит на связь, поэтому пришлось приехать за 400 километров узнать, что случилось. А теперь для меня ситуация стала ещё запутаннее, потому что я вижу в квартире чужих людей. Но как они здесь оказались и где тогда мой товарищ – может, жильцы знают, как с ним связаться?

Немного помолчав, Сухроб начал свой рассказ, как они искали жильё в этом городе, денег не хватало, и вот их риелтор предложил им вариант – окраина, но перспективный развивающийся район, да и квартира с отличным ремонтом продавалась с большой скидкой. Нет, хозяин на сделке не присутствовал и вообще его никто не видел – сделка совершалась им с помощью электронной подписи, деньги перечислялись на счёт в банке, часть шла на погашение ипотеки. Немного насторожило новых владельцев то, что ключи были оставлены в почтовом ящике, а в квартире были сумки с вещами, за которыми никто так и не пришёл. Попытки риелтора связаться с бывшим собственником квартиры ни к чему не привели — телефон оказался отключённым.

--Поэтому, — сказал мужчина, отводя глаза, — их пришлось выкинуть.

Мне сразу стало понятно, что вещи он оставил себе.

– Извини, брат, в поисках друга я тебе не помощник. Вдруг с твоим товарищем какой криминал. Тогда я без квартиры могу остаться, а я своим трудом на неё заработал, много лет копил. – Сухроб посмотрел на руки: узловатые пальцы, с грубой, сбитой в нескольких местах кожей, коротко остриженными ногтями и невымываемой чернотой под ними – по всей видимости, их хозяин работал на тяжёлой и грязной работе.

Помолчав, он продолжил:

– Я бы тоже отсюда сбежал, если б мог. Но у нас ипотека – снимать не вариант. Перепродавать по низкой цене не могу, куда я с семьёй и этими грошами? А перепродажа в течение короткого срока всегда вызывает вопросы, немногие готовы купить по средней. Буду ждать, пока жена третьего родит, чтобы получить материнский капитал, и на Аллаха надеяться, да защитит он нас от шайтанов, которые здесь повсюду.

– А можно о шайтанах поподробнее? – вкрадчиво спросил я.

И Сухроб принялся рассказывать. В силу своей занятости и плохого знания русского языка ни объявлений, ни чатов он не видел, в разговоры особо не вникал, однако встреченных им странных персонажей, и пережитых его семьёй происшествий хватало с лихвой. Почти всё, что он рассказывал, было мне знакомо из повествований Николая. Однако Сухроб с семьёй приспособились, и им удавалось жить здесь, оставаясь всегда начеку, более или менее нормально. Главное – подчёркивал жилец, стараться не обращать внимания на странности, делать вид, что ничего не происходит, и научиться отличать «тех» и обычных людей.

– Я понял, что ты обычный, когда ты на голос этой девка к ней ломанулся. Другие которые – они на неё просто не реагируют. В общем, просто уходи сейчас и друга не ищи, лучше тебе забыть про это. А то и сам пропадёшь.

– А можно последний вопрос, Сухроб? Что у тебя за царапины такие на двери? Это что за тварь могла оставить такие? – спросил я, допивая чай и аккуратно ставя пиалу на стол.

– Это кошечка соседки снизу, – нехорошо дёрнув щекой, сказал Сухроб. – Кошечка, прикинь? Кошечка… – у него задёргался и заморгал глаз.

Я растерялся, увидев его реакцию. До этого мужчина говорил спокойно и уверенно, ничего не выдавало в нём того ужаса, который он, по всей видимости, испытывал от всего происходящего.

– Нормально всё. Просто иногда на меня находит. Может, понимаешь уже, каково здесь каждый день жить и не знать – дойдёшь ли до дома, проснёшься ли утром. А у меня жена, двое детей, пока малыши, а потом как? Так вот, кошечка. Пожилая ханум из квартиры снизу ходила и всех спрашивала, не видели ли её кошечку. Мол, она забыла закрыть балкон, и киса ушла. Я ещё про себя подумал, куда она с высоты шестнадцатого этажа могла уйти с балкона? Там даже до соседних окон или балконов метра два – не перелезть, не перепрыгнуть. А она всё ходила и звала её: «Кис-кис», да «кис-кис». Обычная русская старуха, в платочке и зимнем пальто и кошка у неё по описаниям обычная какая-то Мурка. И вот поздно вечером сидим мы с женой, плов кушаем, и я слышу на площадке мяуканье. Ну, думаю, нашлась кошка, сейчас бабушку обрадую, щёлкнул замком, но не тут-то было.

Выглянул по привычке в глазок, а эта тварь на дверь стоит на задних лапах, принюхивается и смотрит горящими красным огнём зенками. Услышала, что я там зашевелился за дверью и как кинется. Мамой клянусь, я отлетел на метр от двери, было впечатление, что в неё долбанул железный лом. Благо, я успел открыть только один замок, а не всё! Дверь выдержала, а чёртово отродье начало скрестись. Скрежет стоял такой, как будто дверь пилят бензопилой. Результаты работы коготочков ты видел. Жена молится, дети проснулись, плачут, я сижу с табуреткой в руке возле двери и думаю – что делать? Звонить в полицию типа на нас напала соседская кошка? На звуки в подъезде никто здесь не реагирует уже давно.

Потом догадался в окно высунуться и шваброй к бабке в окно стал стучать. Старая ведьма выглянула, чего, мол, стучишь? Я говорю, кошечка ваша мяукает на площадке, заберите скотину, дети спят. Она кивнула и слышу, через минуту на площадке шлёпает. Смотрю в глазок – тварь старуху увидала, побежала к ней на и вскарабкалась на неё. Замурчала и стала тереться о её руки, смирная такая. Смотреть со стороны — обычная киса с обычной старухой. Можно думать всё почудилось, показалось, а царапины? – Сухроб тяжело вздохнул и сказал мне, поднимаясь: – Уходи. Поговорили.

Я поднялся, прошёл в прихожую, надел обувь и, пожав на прощание хозяину руку, вышел из квартиры. Дверь за моей спиной сразу захлопнулась, закрываясь на замки и засовы. На площадке было тихо и пусто. Та самая дверь напротив была закрыта, только мокрые следы и подтёки воды возле неё напоминали о происшедшем. Вызвав лифт, я нажал на кнопку первого этажа.

Через пару этажей лифт остановился, в него вошли двое людей. Они были похожи между собой как близнецы, одинакового роста и телосложения, одинаково невзрачные черты лица. Даже одеты одинаково старомодно и странно: на шляпы с полями, длинные «шпионские» плащи и чёрные солнцезащитные очки. Приказав себе не пялиться на них, стараясь следовать совету Сухроба не обращать внимания на необычное, я повернулся к ним спиной и снова нажал на кнопку «вниз». Один из вошедших, скользнув сбоку от меня рукой, нажал кнопку лифта, обозначающую спуск в паркинг. Я прислушался. Сзади двое вели тихий диалог:

– А сиськи-то у неё были так себе, – хихикая делился один.

– Да и ляжки знаешь, тоже стрёмные. – прошипел другой и добавил: – Невкусные какие-то…

Я похолодел. Капли пота побежали у меня по спине. Мне уже представлялось, как эти двое наносят мне удар по голове сзади или душат меня поясами от своих плащей как свидетеля. Однако лифт остановился, двери открылись, и я выбежал из подъезда, радуясь, что за мной никто не вышел.

Совершенно сбитый с толку произошедшим, я планировал вернуться к машине, потом поехать устроиться в гостиницу и всё обдумать. С одной стороны, мне невероятно хотелось последовать совету нового знакомого, убраться отсюда как можно дальше и забыть всё это как страшный сон, убедив себя, что мне почудилось странное. С другой стороны, меня распирало любопытство и азарт разузнать и понять, что там и как происходит. Также меня угнетало чувство долга перед Николаем. Ведь не возможно, в самом деле, просто вычеркнуть друга из своей жизни!

Немного покружив по двору и не обнаружив более ничего примечательного, я на всякий случай сфотографировал телефоны управляющей компании и направился к станции метро.

Продолжение следует...

Показать полностью
[моё] Авторский рассказ Проза Самиздат Еще пишется Страшно Крипота Мистика Сверхъестественное Чудовище Городское фэнтези CreepyStory Тайны Авторский мир Текст Длиннопост
26
11
deniskamchatka
deniskamchatka
Дети и родители

Странный мужик⁠⁠

2 месяца назад

Был в гостях у товарища. Выхожу из подъезда и в это же время в подъезд заходит какой-то неряшливо одетый мужчина. Увидев меня мужик как-то резко поворачивается и выходит обратно, стоит рядом с подъездом и смотрит вдаль каким-то напряжённым взглядом. Вроде бы трезвый. Подхожу я к своей машине, оглядываюсь - мужика уже нет, видимо в подъезд зашёл. В этот раз значения этому случаю я не придал. Мало ли, что. Может поругался человек с кем-то недавно.

Где-то через неделю снова я подъехал у дому своего товарища. Жду пока он к машине моей спустится и мы поедем по делам. Смотрю, снова этот мужик нечёсаный в той же зачуханой куртке к подъезду подходит. А из подъезда как раз женщина выкатывает коляску с ребёнком. И тут мужчина этот странный резко разворачивается к подъезду спиной, руки в карманы, и снова напряжённо смотрит в сторону. Женщина с коляской прошла мимо, а этот странный человек продолжает стоять, напряжённо смотреть вдаль и аж ботинком своим слегка притопывает. Мне из машины хорошо видно, что взгляд у него какой-то безумный и аж ненавистью полыхает, как мне кажется.

Мой друг выходит, садится ко мне в машину и я ему все эти ситуации рассказываю. Спрашиваю - что это было? И товарищ мне говорит, что да - вот такой у них сосед со странностями. Живёт уже тут несколько лет. Один. Не шумит, не дебоширит, никого к себе не водит. Только вот такое странное поведение у него...

Показать полностью
[моё] Страшно Самиздат Проза Авторский мир Маньяк Психиатрическая больница Психиатрия Судебная психиатрия Родители и дети Текст
4
5
KonstantinZem
Творческая группа САМИЗДАТ

Дорога иллюзий⁠⁠

4 месяца назад
Дорога иллюзий

Пять незнакомцев просыпаются посреди безлюдной пустынной трассы. Они не помнят, как оказались здесь, и не знают, как выбраться. Время идёт, а путь к спасению кажется невозможным — каждый из них — человек с собственными тайнами, страхами и мотивами. Смогут ли они объединиться, несмотря на различия и недоверие? Могут ли они положиться друг на друга, когда каждый — потенциальная угроза? А что, если среди них есть тот, кто скрывает свою истинную личность? Кто из них — друг, а кто — враг? И кто из них способен пойти на всё ради выживания?

Глава 1 - Дорога иллюзий

Глава 2 - Дорога иллюзий

Глава 3 - Дорога иллюзий

Глава 4 - Дорога иллюзий

Глава 5 - Дорога иллюзий

Глава 6 - Отель

Обратный путь мы пробежали на одном дыхании, и выдохнули только когда добежали до поворота, за которым был супермаркет.

Я всматриваюсь в поисках очертаний мисс Эйвери, но ничего.

Мы подбежали к скамейке, там пусто. Я оббежал супермаркет и открыл подсобное помещение, несколько перевёрнутых банок лежали на полу, как будто кто-то в спешке упаковывал еду.

– Мистер Хоуп! – Я бегу на голос мистера Алекса, который стоит возле полуразобранного нами же бывшего уличного туалета. – Что скажете?

– Даже если они ушли сразу после того, как ушёл я, что их гандикап не больше двух-трёх часов, а учитывая мистера Найта и того меньше.

– Нет, я про это, – мистер Алекс кивает перед собой.

– Мы разобрали его для костра, мистер Алекс, – я раздражающе посмотрел на него и туалет.

– Да нет же, посмотрите на землю, – он указал рукой.

«Не верь мисс Эйвери».

– Что за ерунда? Это написал либо мистер Найт, чтобы нас запутать, либо тот, кто нас похитил…– Я всматриваюсь в буквы.

– Или…

– Что или?

– Револьвер-то был у мисс Эйвери…

– Да нет, это нелогично, зачем ей это?

– Ну, если предположить, что убийц на самом деле двое…Две милые очаровательные девушки, которые никогда не вызовут подозрений, весьма удобно, не так ли?

Мы на скорую руку закинули банки с едой в рюкзаки и наполнили водой несколько бутылок, после чего отправились дальше по трассе. Сил на бег уже не было, поэтому мы просто шли быстрым шагом.

Спустя около трёх часов молчаливой ходьбы мы вновь уткнулись в поворот.

– Опять направо? – мистер Алекс удивлённо посмотрел на меня. – Почему опять направо? Два подряд поворота направо, мистер Хоуп? Для чего? Что мы объезжали бы таким образом?

– Я…Я не знаю, мистер Алекс, это действительно странно, – я посмотрел на небо, на котором впервые за пять дней появились тёмные тучи. – Скоро может пойти дождь, до следующей «точки», если она есть, около двух часов, нужно поторопиться.

И действительно, прошло ещё около часа, как зарядил мощнейший ливень, который за секунду сделал нас мокрыми насквозь, да ещё и видимость стала ограниченной. Из-за нескончаемой стены дождя мы не видели дальше вытянутой руки. Понимая, что следующая «точка» где-то неподалёку мы решили перейти на бег и спустя двадцать минут остановились как вкопанные. Перед нами ярко горела вывеска «Отель» и стояло двухэтажное здание.

Мы с мистером Алексом забежали в фойе и впали в ступор, не веря своим глазам. За стойкой регистрации сидела женщина лет пятидесяти и разгадывала кроссворд, в углу за столиком сидел пожилой мужчина, он пил кофе и смотрел старенький телевизор, который висел на стене.

– Эй, эй, мокроту мне здесь разведёте! – женщина убрала в сторону газету и бросила на нас сердитый взгляд.

– Простите нас, мы путешествовали…И заблудились на трассе, мы шли к вам почти пять дней, не встретив ни единой живой души…– я всё ещё не верил своим глазам, по телевизору шёл какой-то бейсбольный матч, и старик в углу недовольно комментировал каждое действие игроков.

– У нас, конечно, знатное захолустье, но, чтобы пять дней никого не встретить? Мне кажется, вы преувеличиваете, молодой человек.

– У вас есть телефон? Можно позвонить? – я бегло осмотрел стойку, но ничего не увидел.

– В такую-то погоду? Связи уже три часа как нет, наверное, провода оборвало…

– Скажите, к вам случайно не заходили другие люди, буквально пару часов назад? Тучный мужчина лет сорока-сорока пяти и две молодые девушки.

– Были, были, помнишь, Эрни? – она обратилась к старику, но он лишь отмахнулся и продолжил смотреть матч. – Мы с отцом держим этот отель уже больше пятнадцати лет. Не бог весть что, конечно, но на жизнь хватает…

– Мэм, где эти люди? – я нетактично прервал её монолог.

– Как где? Уехали. Два раза в сутки здесь проезжает межгородской автобус, они как раз успели на дневной рейс, к полуночи уже будут в Лас-Вегасе.

– Они не выглядели обеспокоенными? Или, может быть, напуганными?

– Да нет, только как у вас удивлённые лица…Ах да, девушка, брюнетка, оставила это, и просила передать некоему мистеру Хоупу, – женщина достала из тумбочки и положила на стойку мои часы.

– Это я, спасибо…Подскажите, когда следующий рейс автобуса?

– Вечером, в десять часов будет ночной рейс, может быть, желаете номер? – она учтиво сняла с крючка брелок с номером «пять», на котором висел ключ.

– Мы бы с радостью, но…У нас совсем нет денег, только эти часы и шесть банок говядины…– мистер Алекс щенячьими глазками посмотрел на неё.

– Ладно, давайте часы, у отца как раз скоро день рождения, будет подарок ему, – она положила на стойку ключ и забрала обратно часы. – Выходите, направо, второй этаж по лестнице, номер «пять».

Мы зашли в скромный номер, где из мебели были только две тумбочки, торшер и две старых, разваливающихся одноместных кровати, а посередине на древнем комоде стоял такой же древний телевизор доисторических времён. Оставив все силы на трассе, мы с мистером Алексом приняли горизонтальное положение.

– О боже, как же я люблю матрасы, даже такие убогие, проспав четыре ночи хрен пойми, как и где, начинаешь ценить такие мелочи, да, мистер Хоуп? Что-то не так? – спросил мистер Алекс, увидев, как я в задумчивости смотрю в потолок.

– Да как-то всё странно это? Как мы так легко выбрались с этой трассы?

– Ну, у любой дороги есть конец и начало, или, может быть, дело в дожде? Что, если эта трасса некий бермудский треугольник? А мы смогли найти лазейку, чтобы выйти? Вы же слышали эту женщину? Хоть это и захолустье, но, чтобы пять дней никого не встретить…

– А мисс Эйвери? Мы столько всего прошли и пережили, и она вот так спокойно просто уезжает, не дождавшись? Не сказав и не написав ни слова на прощанье? – у меня всё равно до конца не складывался паззл в голове.

– Женщины…Когда опасность была осязаема, она держалась рядом с вами, а как только впереди замаячил свет выхода, то сразу же ускакала, через пару дней она и имени вашего не вспомнит, уж поверьте, знаю таких, – мистер Алекс встал и принялся шарить по комоду и тумбочкам. – Всё отдал бы сейчас за бутылку виски, пусть даже самого дешёвого!

Я тоже встал и подошёл к телевизору, такую древность я видел, пожалуй, только в старых фильмах. После того как я нажал на кнопку включения, на экране появился тот же бейсбольный матч, который смотрел старик снизу.

– Кто играет? Надеюсь, Янкис станут чемпионами в этом году! – мистер Алекс присел на край кровати и уставился в телевизор.

– Не знаю, я не фанат бейсбола, даже названия команд не знаю, ну, разве что, Янкис, – я, потеряв интерес, подошёл к окну и отдёрнул в сторону штору. Там по-прежнему шёл ливень, и ничего не было видно.

– Ооо, а я с четырёх лет с отцом ездил на матчи и стараюсь не пропускать ни одной игры, знаю все команды и всех бейсболистов, которых стоит знать.

В моей руке брелок с цифрой номера…

«Пять, почему она дала нам именно номер пять? И телефон…Она сказала, что оборвало провода, но причём тут провода и мобильник?»

– Нет!!! – мистер Алекс подскакивает с кровати и отходит к стене. – Нет, нет, нет.

– Что случилось, мистер Алекс?! – я оборачиваюсь и пытаюсь найти, что его напугало, но ничего и никого в номере нет.

– Этого не может быть, нет, нет, чёрт, чёрт, чёрт. – я схватился за голову.

– Да что с вами! Объясните, мистер Алекс! – мне стало тревожно, что парень тронулся головой на ровном месте.

– Это матч между Хьюстон Брэйвс и Кливленд Индианс! – он протянул руку в сторону телевизора.

– Эм…И что?

– Команды Хьюстон Брэйвс уже не существует! Они поменяли своё название на Атланта Брэйвс…

– Я всё ещё не понимаю, мистер Алекс, скажите человеческим языком!

– Это прямой эфир матча между Хьюстон Брэйвс и Кливленд Индианс, но этот матч проходил в 1964 году, мистер Хоуп…

Я подхожу к телевизору и нажимаю на кнопку другого канала, теперь перед нами кадры из фильма «Птицы» Альфреда Хичкока, который был снят в 1963 году. Я нажимаю следующую кнопку, тут кадры мыльной оперы «Другой мир», следующий канал – «Воскресенье в Нью-Йорке» с бесподобной и молодой Джейн Фонда.

– Что, вашу мать, происходит, мистер Хоуп!? – мистера Алекса накрыла паника. – Какого хрена по этой древней коробке идут древние фильмы и телешоу?

– Тссс…– я прикладываю указательный палец к своим губам и киваю головой на дверь.

Мы осторожно подходим к ней и открываем, на улице льёт дождь, никого нет, свет в фойе отеля по-прежнему горит. Я подхожу к комнате номер «шесть» и стучу в дверь, в ответ тишина. В остальных комнатах на втором этаже то же самое.

Мы спускаемся вниз и обходим комнаты номер «один», «два» и «три», никого. Собрав всю храбрость, что во мне есть, я двинулся в сторону фойе.

– Мистер Хоуп! – мистер Алекс хватает меня за руку. – Может это какие-то маньяки? Я видел в фильмах про эти сумасшедшие семейки, которые убивают на отшибах…

– Мистер Алекс, пожалуй, я бы, наверное, даже был бы счастлив, если бы это была правда…Но боюсь, что всё хуже…

– Хуже?

– Да, боюсь, что мы всё ещё на этой проклятой трассе и никуда не выбрались, – мистер Алекс отпустил мою руку, и я пошёл в фойе.

Зайдя внутрь, никаких изменений я не заметил, старик всё так же пил кофе и смотрел бейсбол, а женщина разгадывала кроссворд.

– Эй, эй, мокроту мне здесь разведёте! – женщина убрала в сторону газету и бросила на нас сердитый взгляд.

– Что за хрень? – мистер Алекс, стоял позади меня.

– Простите нас, мы путешествовали…

– У нас, конечно, знатное захолустье, но, чтобы пять дней никого не встретить? Мне кажется, вы преувеличиваете, молодой человек.

– Он ничего не говорил про пять дней…– мистер Алекс удивлённо взглянул на меня.

– В такую-то погоду? Связи уже три часа как нет, наверное, провода оборвало…– я вновь прикладываю указательный палец к губам, и мистер Алекс замолкает. Я тоже молчу, и женщина просто молча смотрит на нас.

Я обхожу стойку, открываю ящик и достаю свои часы, на мои действия ни женщина, ни старик никак не реагируют, а спустя пару секунд она вновь уставилась в кроссворд. Я подхожу к старику и провожу рукой прямо перед его лицом, но никакой реакции не последовало.

– У нас нет денег на автобусный билет до Лас-Вегаса, – я вновь обращаюсь к ней.

– Ладно, давайте часы, у отца как раз скоро день рождения, будет подарок ему, – она положила на стойку два билета на автобус и забрала обратно часы.

– Мистер Хоуп…Что происходит? – мистер Алекс в оцепенении стоял рядом с дверью.

– Это скрипт, мистер Алекс…Мы всё ещё на этой чёртовой трассе…Но, видимо из-за дождя, мы попали в 1964 год…

– Да вы совсем сбрендили уже, мистер Хоуп? Господи, вы себя слышите? Это просто трасса, обычная сраная трасса, дорога в две долбанных стороны, и всё, никакой мистики, никаких тайн, какой-то сумасшедший похитил нас и теперь играет с нами, а это обычные актёры, господи…– мистер Алекс выскочил на улицу и с силой хлопнул дверью.

Я взял два билета на автобус со стойки и вышел следом, но не хотел оставлять здесь свои часы, поэтому, переждав несколько секунд, зашёл обратно.

– Эй, эй, мокроту мне здесь разведёте! – на её реплику я ничего не ответил, а просто молча обошёл стойку и забрал часы. Женщина вновь уставилась в кроссворд. Я бросил быстрый взгляд на него и застыл.

Кроссворд был всего на четыре слова, два по вертикали и два по горизонтали.

Я посмотрел на вопрос номер 1 – «Кто убийца?», семь букв по горизонтали, куда женщина уже вписала «Кэйтлин».

Вопрос номер 2 – «Кто убийца?», четыре буквы по вертикали, начинается на Н, и там уже вписано «Найт».

Вопрос номер 3 – «Кто убийца?», шесть букв по вертикали, «Эйвери», и четвёртый вопрос точно такой же, пять букв по горизонтали, «Алекс».

Я перевожу взгляд с кроссворда на женщину, но вместо неё на стуле сидит мисс Эйвери и смотрит на меня. Её волосы смешены с грязью и кровью, над правой бровью аккуратная небольшая дырочка от пули, из которой тонкой струйкой вытекает кровь.

– Зачем ты меня оставил с ней?! Почему не взял с собой? Это она, это она, это она, – сзади на моё плечо опускается рука, я оборачиваюсь и вижу перед собой мистера Найта, но я с трудом узнал его, всё его лицо – сплошная кровавая каша из кусков мяча и сломанных костей и зубов, как будто кто-то яростно на протяжении долгого времени избивал его чем-то тяжёлым.

«Не верьте им обоим, они лгут, они лгут, они лгут», – он толкает меня в плечо, и я проваливаюсь в бездну, в пустоту, где нет ничего и никого, только я и моё сознание.

– Мистер Хоуп!!! – в чувство меня приводит крик мистера Алекса. Я лежу в номере на кровати.

– Мистер Алекс? Как я попал в номер? – я озираюсь по сторонам, обстановка та же, а за окном всё так же льёт дождь.

– Что? Мы смотрели бейсбол, и вы уснули, мистер Хоуп, нам пора, ночной рейс, автобус, помните? – он накинул рюкзак и вышел из номера.

«Что за чертовщина…»

Я хватаю свой рюкзак и выбегаю следом за ним на улицу, и моя челюсть отвисает вниз. Около вывески «Отель» стоит маленький старенький автобус, возле двери стоит мистер Алекс и о чём-то разговаривает с водителем, после чего машет мне рукой.

– Водитель вошёл в наше положение, отделаемся нашими припасами за проезд, – мы с мистером Алексом зашли в автобус, внутри никого не было.

– Это обратный рейс в Лас-Вегас, я развозил рабочих по домам, поэтому никого и нет, – водитель, мужчина лет пятидесяти, в клетчатой рубашке и бейсболке, ответил на мой немой вопрос.

Мы с мистером Алексом сели на задние сиденья, и я уставился в окно, но из темноты из-за проливного дождя ничего не было видно. В самом автобусе тоже было темно.

– Перегорели лампочки, всё никак руки не доходят поменять, – водитель посмотрел в зеркало на нас. – Ну и погодка, конечно, сейчас одна остановка и потом уже в Лас-Вегас.

– Неужели этот кошмар кончился, мистер Хоуп? Аж не верится, – мистер Алекс с довольной улыбкой откинулся на спинку сиденья.

– Да уж…И правда, не верится.

– Остановка «Супермаркет ТревелМарт».

– Что? Нет, нет, нет, – едва я встал с сиденья, как передняя дверь открылась и в автобус зашли люди. Это были мистер и миссис Уолтон с младенцем и девушка-кассир из супермаркета со своим помощником Филом.

– Это же тот супермаркет, откуда мы пришли? – мистер Алекс смотрит на меня и на вошедших людей.

– Это не живые люди, они были в том супермаркете, внутри, мистер Алекс, это очередная иллюзия или галлюцинация…– я бросаю взгляд на заднюю дверь автобуса и силой толкаю её плечом, но она не поддаётся.

– Куда вы, мистер Хоуп? Супермаркет уже закрыт, куда вы собрались? – девушка-кассир дошла уже до середины автобуса, остальные тоже медленно приближались.

Я делаю ещё один рывок плечом, но безрезультатно.

Лунный свет пробивался в автобус сквозь тьму, выхватывая из мрака их изуродованные лица — покрытые разлагающейся плотью, кишащей ползающими червями. Из пустых глазниц медленно сочилась густая чёрная жидкость, словно сама тьма вытекала наружу. Мистер Алекс впал в ступор и не мог оторвать взгляд от надвигающегося ужаса.

Я делаю ещё один рывок, и дверь поддаётся, я хватаю мистера Алекса за шиворот и вместе с ним вываливаюсь из автобуса. Но никто за нами не последовал. Мы оборачиваемся, но здесь нет ни заправки, ни супермаркета, мы лежим посередине трассы перед автобусом.

– Господи, да что это! – мистер Алекс поднялся на ноги и смотрел на автобус. На полуразрушенный автобус без крыши, в котором нет окон, это просто каркас старого школьного автобуса, в котором я очнулся в свой первый день на этой трассе. – Это невозможно, мистер Хоуп, это нереально!

Я резко подскакиваю и подбегаю к автобусу, где на двери замечаю крестик, который я нацарапал в месте, где встретил мистера Найта. Крестик я нацарапал, чтобы убедиться, что я не сошёл с ума, и, если мы вновь на него наткнёмся я смог бы это понять.

– Нам не выбраться отсюда, мистер Алекс…

______________________________________________________________________________________________________

Как вы думаете, что это за место? Кто из них не тот, за кого себя выдаёт?

Кому интересно фэнтези по тематике Героев 3, бесплатно, почти завершён - https://author.today/work/456233

Кому интересен микс хоррора и фэнтези, мой законченный и бесплатный роман - https://author.today/work/444445

Показать полностью 1
[моё] Самиздат Авторский мир Страшные истории Страх Страшно Сверхъестественное CreepyStory Триллер Психологический триллер Ужасы Мистика Выживание Борьба за выживание Тайны Детектив Длиннопост
5
8
Philauthor
Philauthor
Мир кошмаров и приключений
Серия Мрачные рассказы

Психологический рассказ-триллер "Операция"⁠⁠

4 месяца назад

Городок Вороново встретил доктора Орлова тишиной и туманом.

Туман стелился по платформе, густой, как вата, пропитанная сыростью и запахом ржавых рельс. Вокзал, облупленный временем, провожал его взглядом выцветших афиш — на них ещё угадывались контуры давно отменённых поездов и спектаклей, которых никто не видел. Воздух был тяжёлым, словно его можно было резать скальпелем.

Орлов стоял, сжимая чемодан, и думал о том, что мог бы развернуться, сесть на обратный поезд. Но ноги не слушались.

— Я не могу вернуться обратно, — шептал он, чувствуя, как сердце сдавливает железный кулак страха. — Там ждут мои призраки. Они знают обо всём. Знают о той ночи, о моих руках, покрытых чужой кровью. Нет пути назад.

Местная больница — старинное здание из красного кирпича, почерневшего от дождей, с узкими окнами, похожими на бдительные щели, — приняла его как долгожданного спасителя. Скрип половиц под ногами звучал как приглушённые стоны, а в коридорах витал сладковатый запах формалина и чего-то подгнивающего.

— Вы нам очень нужны, доктор, — говорил главврач, пожимая ему руку. Его пальцы были холодными и слегка влажными, будто только что вынутыми из воды. Или как у покойника после бальзамирования.

Первые дни прошли в привычной рутине: обходы, консультации, бумаги. Коллеги уважительно кивали, но их глаза скользили мимо, будто они боялись задержать взгляд слишком долго. Медсёстры украдкой поглядывали, перешёптывались за его спиной, замолкая, когда он приближался.

Жена, Аня, обустраивала съёмную квартиру на окраине, ворчала на пыль и запах сырости, пропитавший стены.

— Здесь пахнет, будто кто-то умер, — говорила она, протирая полки, с которых никак не исчезал серый налёт.

— Скоро всё наладится, — успокаивал её Орлов, но сам ловил себя на мысли, что не верит в эти слова. — Это временно.

Но временное становилось постоянным.

Первый знак.

Операция на мозге шла идеально ровно, пока внезапно не дрогнули руки. Скальпель чуть соскользнул, оставив микроскопическую царапину на мягкой ткани мозга. Никто не заметил, кроме него. Позже пациент очнулся, улыбнулся, поблагодарил. Через неделю его размазало по шоссе грузовиком-фурой. Водитель уверял, что мужчина сам бросился под колёса — смеясь.

Внезапно закружилась голова, словно чей-то холодный палец пробежал по позвоночнику. В ушах зазвучал шёпот — нечленораздельный, словно исходящий из самой глубины черепа. Он моргнул, стиснул зубы и продолжил.

Часы на стене тикали. Тридцать один час.

Второй знак.

Старик с дрожащими руками, которому Орлов выписал лекарства. Через три дня его нашли в лесу с синими губами и рвотой, застывшей на подбородке, словно смола. В корзине — полусъеденные бледные поганки, аккуратно разложенные, будто сервированные для ужина.

— Он сорок лет грибы собирал, — шептались в больнице, избегая взгляда Орлова. — Не мог ошибиться.

Третий знак.

Молодой парень, жаловавшийся на бессонницу. Говорил, что кто-то стучит в окно по ночам, но за шторами никого не было. Орлов посоветовал ему прогулки перед сном.

Через два дня того нашли в гостиной, с петлёй на шее и неестественно вывернутыми ступнями — будто он пытался убежать, но его развернуло на месте.

Аня тем временем жаловалась на головные боли.

— У меня такое чувство, будто кто-то... смотрит, — говорила она, теребя виски. — Даже когда мы одни.

Орлов проверял дверные замки, задергивал шторы, но ощущение не исчезало. Иногда ему казалось, что в углу, за его спиной, движется тень — медленно, едва уловимо.

По ночам ему снились операции. Только не он оперировал. Его. А на стене, за спиной того, кто склонился над ним, тикали часы.

Часть вторая: Белые халаты

Возможно, это был бег — бег от мыслей о мертвых пациентах, от ночных кошмаров, от жалоб Ани. Бег от самого себя. Его пальцы, привыкшие к точности скальпеля, теперь судорожно сжимали ручку, оставляя на бумаге нервные, рваные строки.

За два месяца он завершил свой труд: «Исследование нейронных коррелятов сознания у пациентов в пограничных состояниях». Сухая академическая формулировка скрывала нечто большее — попытку понять ту грань, за которой мозг перестает быть просто органом и становится... дверью.

Дверью, которую кто-то приоткрыл. В тот вечер он задержался допоздна, дописывая последние правки.

Больница была пустынна и безмолвна, лишь далекие шаги дежурной медсестры эхом отдавались в коридорах, слишком громкие для одного человека, будто кто-то шёл за ней следом.

Выключая свет в кабинете, он услышал скрип каталки — протяжный, будто крик несмазанных колёс.

Из полумрака выплыла фигура в белом — молодая медсестра, слишком бледная, почти прозрачная, везла на каталке пациента. Тело было накрыто грязной простынёй, но из-под ткани высовывалась рука — бледная, с синими прожилками, пальцы сведены в неестественный крюк, будто в последний момент они что-то цепляли.

— Поздновато, — улыбнулся Орлов, но улыбка застыла, не дойдя до глаз.

Медсестра остановилась. Повернула голову. Слишком резко. Взгляд её был пустым, словно она смотрела не на него, а сквозь — в какую-то точку за его спиной.

— Вы должны идти, — прошептала она.

Голос был слишком тихим, почти шуршащим, как бумага под ножом. Орлов моргнул — и в следующий момент коридор опустел. Лишь слабый запах формалина висел в воздухе, смешиваясь с чем-то сладковатым, гнилостным.

"Усталость. Просто усталость".

Дома Аня не спала. Она сидела у окна, кутаясь в плед, который казался ей теперь саваном, и смотрела в темноту. В последнее время она почти не спала, а когда засыпала — кричала.

— Опять задержался? — спросила она, не оборачиваясь, голос плоский, без интонаций.

— Работа, ты же знаешь.

Он не стал рассказывать про медсестру. Не стал говорить и о другом — о письме из столицы. Его исследование приняли на Международный форум неврологов. Это был шанс уехать отсюда, вернуться к нормальной жизни.

Но почему-то он не сказал об этом Ане.

"Я не могу", — подумал он, глядя на её спину.

Зато рассказал соседке — Лизе.

Двадцатилетней девушке, которая жила этажом ниже. Она однажды попросила его помощи — у неё болела голова, а местный терапевт лишь разводил руками. С тех пор он иногда заходил к ней — проверить давление, поговорить. Она смеялась над его шутками, и в её присутствии страх отступал.

Но сегодня её дверь была заперта.

В ту ночь он снова задержался. Коридор больницы был пуст, но вдруг — шаги. Много шагов. Из темноты вышли они — врачи, медсёстры, санитары. Все в белых халатах. Все — ровными рядами, как солдаты. Их движения были резкими, неестественными, будто кто-то дёргал за невидимые нити.

Орлов замер. Одна из медсестер повернула голову. Её глазницы были пусты. Из них сочилась густая, тёмная кровь. Он хотел закричать — но в этот момент проснулся.

Комната. Кровать. Потолок.

Часы показывали 3:30.

Аня стояла у окна. Стояла слишком прямо.

— Аня?

Она не ответила.

— Аня, что случилось?

Тогда она повернула голову. Медленно. Сначала на 90 градусов. Потом — ещё. Её шея хрустнула, но она не останавливалась, пока лицо не оказалось совсем наоборот.

— Спи, Коля, — прошептала она ласково. — Это всего лишь сон.

И тогда он проснулся по-настоящему. Пот льётся по спине. Сердце колотится. Аня спит рядом.

Но на подушке — следы крови.

Часть третья: Гниющая реальность

Он прижал платок к переносице, ощущая теплую, липкую струйку, медленно стекающую по верхней губе. Металлический привкус заполнил рот. Закинул голову назад, но кровь не останавливалась — она текла гуще, словно его тело выдавливало из себя что-то лишнее. Вода в раковине окрасилась в розовый цвет, размытый, как акварель на мокрой бумаге.

Часы показывали 3:33. Число, которое преследовало его всю жизнь. Трижды трижды. Судьба, играющая с ним, как кошка с мышью. Каждый раз, когда стрелки сходились в этом положении, случалось что-то необратимое.

Любопытное совпадение. Или нет.

Лиза открыла дверь, придерживая полупрозрачный халатик рукой. Её глаза блестели лихорадочным блеском, а дыхание сбивалось.

— Доктор, помогите мне, — выдохнула она тихо, хватая его за рукав. — Меня мучают такие же сны, как у вас. Я вижу их каждую ночь.

Тонкая ткань слишком легко открывала бледную кожу, почти прозрачную в тусклом свете прихожей. Её волосы пахли чем-то сладким и удушливым — как испорченные цветы.

— Я так рада, что вы зашли, Николай Алексеевич.

Её губы растянулись в улыбке, но глаза оставались неподвижными, стеклянными, как у куклы.

Обед был лёгким. Слишком лёгким. Салат с вялыми листьями, мясо, которое таяло во рту, словно его уже разложили бактерии.

Вино — тёмным, как старая кровь. Он не жалел об измене. Не мог жалеть. Аня последнее время была какая-то... неживая.

Операционная. Запах. Сладковатый, тяжёлый, гнилой. Как вскрытый труп на третий день. Он моргнул — и вдруг увидел их. Ассистенты. Медсёстры.

Но их кожа была серой, обвисшей, местами порванной, обнажая жёлтые кости. Глаза — мутные, как у выловленной рыбы, застывшие в последнем ужасе.

Один из хирургов повернулся к нему. Его челюсть отвалилась, повиснув на сухожилии.

— Доктор, вам плохо?

Голос звучал нормально. Слишком нормально. Орлов резко потёр глаза.

Мертвецы исчезли.

"Усталость. Только усталость".

Он задержался снова. Коридор был пуст, но...

Поскрипывание. Как будто кто-то стоит за дверью. Дышит. Медленно. Очень медленно. Он осторожно подошёл. Шёпот.

Не язык — не русский, не человеческий вообще. Звуки, которые не должны исходить из горла. Щелчки. Хруст. Шуршание, будто под кожей кто-то шевелится.

Он распахнул дверь. Коридор. Но не тот. Длиннее. Длиннее... Бесконечный тоннель из дверей, уходящий в темноту. Свет мигал, как в дешёвом хорроре, но это не было кино.

Он достал телефон, включил фонарик. Луч выхватил из тьмы их. Персонал. Пациенты. Все стояли, выстроившись вдоль стен. Их головы повернулись к нему одновременно. Шеи скрипели, как несмазанные петли.

— Проснуться.

Он сжал кулаки, впился ногтями в ладони.

— ПРОСНУТЬСЯ!

Не выходило.

Он побежал. Коридор изгибался, растягивался. Каталки сами выезжали под ноги. Инвалидные коляски поворачивались, преследовали. Палаты были пусты. На кроватях — только отпечатки тел, тёмные, как запёкшаяся кровь.

Он закричал. Сильные руки схватили его, посадили в кресло-каталку. Шприц блеснул в тусклом свете.

Он узнал запах — пропофол.

Последнее, что он увидел перед тем, как сознание поплыло:

Медсестра наклоняется к нему.

Её лицо расползается, как воск.

— Спи, доктор.

Утро

Он очнулся в своей палате отдыха для врачей. Голова гудела, будто в неё вбили гвоздь.

На столе — записка:

«Вы переутомились. Отдыхайте. Завтра — важная операция».

Но под ней — другие буквы.

Будто кто-то писал тем же пером, но нажимал сильнее, продавливая бумагу:

«НЕ ОПЕРИРУЙ ЕГО».

«Тридцать один час»

Часть четвертая: Распад

Он проигнорировал записку. Какой-то розыгрыш, чья-то глупая шутка. Он не мог отказаться от операции — он был хирургом. Его долг — спасать.

Но не смог игнорировать.

Пациент лежал в воде, красной и густой, как сироп. Вены на запястьях зияли аккуратными разрезами — слишком точными для самоубийцы. На зеркале кровью было выведено:

«ОН ВИДЕЛ ТОЖЕ»

Буквы стекали, но не вниз — в стороны, будто кто-то писал изнутри стекла. Орлов провёл пальцем по надписи. Зеркало было тёплым.

Телевизор. Аня.

Она сидела перед выключенным экраном, уставившись в чёрное стекло.

— Ты пахнешь ею, — сказала Аня, не поворачиваясь. Её голос звучал одновременно слишком близко и бесконечно далеко, будто доносился из глубин ванной комнаты.

— Я спасаю людей, — ответил он.

— Ты их хоронишь.

Она повернулась. Её глаза были затянуты мутной плёнкой, как у мертвеца на третьи сутки.

— Кто ты? — прошептал он.

Аня улыбнулась.

— Ты же сам меня выписал.

Он ушел к Лизе.

Он проснулся от ощущения влажных пальцев на шее. Лиза лежала рядом. Её кожа была холодной и скользкой, как у только что вынутого из воды трупа.

— Я ведь тебя предупреждала, — прошептала она, не открывая рта.

Стены дышали. Потолок капал чем-то тёплым и солёным.

Он побежал.

Улицы Вороново пустовали. Фонари горели тёмно-красным светом, освещая следы чьих-то босых ног — все вели к больнице.

В окне своего дома он увидел себя. Тот Орлов прижимал к груди что-то маленькое и свёрнутое в одеяло.

Оно дёргалось.

Операционная

Персонал ожидал молча, облачённый в белые халаты с лицами, копириющими его собственное

На столе лежала Аня.

— Начинаем, — сказал главврач и протянул ему скальпель.

Лезвие блеснуло.

Часы показывали 3:33.

Тридцать первый час операции.

Последнее осознание

Орлов вдруг понял.

Это не город.

Это его разум.

И он медленно разрушается.

Анна умерла ночью, когда он ввёл последнюю дозу препарата. Монитор показал прямую линию, и комната наполнилась звоном тревожного сигнала. Он помнил каждое мгновение: её расширившиеся от удивления глаза, свою дрожащую руку, капельницу, качающую смертельную жидкость. Теперь эта сцена прокручивалась в голове снова и снова, превращаясь в нескончаемый фильм ужасов.

Неудачная анестезия.

Ошибка в дозировке.

И теперь он не может уйти.

Потому что он — тоже часть этого места.

Часть кошмара, который сам создал.

И часы продолжают тикать.

***

Если интересен мой стиль, я пишу книгу. Она совершенно бесплатна, ссылка в моём профиле.

Показать полностью
[моё] Авторский рассказ Nosleep CreepyStory Мистика Триллер Психологический триллер Сверхъестественное Страшно Самиздат Страшные истории Текст Длиннопост
2
102
Adagor121
Adagor121
CreepyStory
Серия Цикл "МАГНИТ"

Противостояние (Жених и Невеста) (Часть 1/2)⁠⁠

10 месяцев назад

Он торопливо вскочил. Не обратил внимания на налипшую к пальцам грязь, только выплюнул мох – ткнулся в кочку прямо лицом. Засмотрелся и, наступив в какую-то ямку, не удержался, упал. Глаза влекли неотрывно вперёд! Как… неужели?..

Возвышенность. Да, этого холма он прежде не видел – высокий, с заметной тропкой, ведущей витиевато между камнями вверх. Тропа для него означала дорогу.

А, значит – и выход отсюда. Ну, наконец-то!..

Когда же добежал до подножия, понял, какую шутку сыграли глаза – «тропа» оказалась не нахоженной. Обычные природные залысы. Издали они походили на протоптанный подъём: широкие ступени из рыжей глины, естественного происхождения. Смотрелись на расстоянии правдоподобно. На них просто не росла трава и выглядели как настоящая лестница, петлявшая по неровному бугристому склону. В Перу разочарование было больше. Экскурсовод подвёл их очень близко, прежде чем люди поняли, что увиденные ими пирамиды не были рукотворными. Потом уже, когда километров на двадцать углубились в пустыню, им показали настоящие – огромные и величественные, как дворцы, с множеством глубоких ходов, камерами-хранилищами и двумя закрытыми саркофагами в отдельных залах. Вот это был настоящий восторг. Словно собственной кожей коснулся древнего мира, почувствовал некоторые его тайны. Даже видел на стенах пляшущие тени – отражения тех, кто жил за пару тысяч лет до него и занимался строительством на месте возведения. А тут – плевать, что никто не ходил. Главное, что холма раньше не было. Подумаешь, поднимется по его склону первым, после чего постарается сюда не вернуться. ТЕ, что оставались позади, выбраться не смогли.

Говорят, если немного погрызть батарейку, то какое-то время она ещё служит. Пульт худо-бедно сможет переключать каналы. Только подходить к телевизору придётся ближе и соблюдать определённый угол – у издыхающего элемента слабее сигнал. Сам он никогда не пробовал. Да и сейчас – ноги его тоже никто не грыз. Однако наверх взлетел так, словно прошёл обновление, но чувствовал себя при этом изжёванным. Новый источник сил давала надежда, забрезжившая где-то впереди путеводным клубочком.

Кусты по пояс. Трава, и снова кусты. Огромный оранжевый диск солнца навис над деревьями. Пока он их не коснулся и только светил в глаза.

Спуск вниз, с другой стороны холма, показался труднее, не только из-за бьющих лучей, но и сам по себе. Такие же вроде «ступени», однако выступы были неудобными. Сбежал, спотыкаясь вниз. Минута, другая – и вся возвышенность далеко позади.

Кирилл остановился. Встал, опёршись руками в колени, чтобы хоть чуть отдышаться. Немного повертел головой и вскоре возобновил движение – боялся, что везение может закончиться. Вокруг него даже лес словно стал другим: добавилось светлых теней и вечерняя тревога, ходившая до этого по пятам, разрядилась в воздухе. Уставшие спотыкаться ноги цеплялись за всё подряд. Два дня назад кроссовки были ещё светлыми. Носки их и бока позеленели от осоки, в которой бродил всё утро возле источника. Искал, где проще перебраться через ручей, который с негромким журчанием вытекал из тихой родниковой заводи. Подошвы обуви были высокими, однако мелкого брода он не нашёл и попытался перепрыгнуть русло с разбега. Хлюпнулся одной пяткой в мелкую воду, после чего отскочил сразу в сторону. А под другой ногой натужно хрустнула ветка, тогда как ему уже везде мерещились кости. Долго потом оглядывался, не появится ли из воды скелет – заскрежещет зловеще зубами и зыркнет вдогонку пустыми глазницами. Глупости всякие в голову лезли. Мёртвые кости лежат неподвижно – нечему там больше двигаться, ни мышц не осталось, ни сухожилий. Всё превратилось в тлен…

Только через четверть часа Кирилл сообразил, как рано и глупо порадовался избавлению. Снова был обманут местом – просто не успел исходить его поперёк, не узнал новых пейзажей. Сначала показалась пара больших булыжников. Затем – хвост длинной каменной россыпи. По ней он уже бродил, только с другой стороны – там, откуда до самолёта тянулись обломки и были разбросаны вещи. Падая, «кукурузник» оставил свой след на земле: сыпался чей-то багаж, какое-то оборудование и даже нашёлся портфель с чертежами, в который он из любопытства заглянул. Похоже, что намечалось строительство малого комплекса, агро-инженерного или чего-то ещё. Вот только куда и откуда перевозили всё это «железной птицей», он так и не понял. Портфель был сделан из кожи, но слишком уж долго лежал под открытым небом – бумаги и чертежи размыло дождями. Печати поехали и разобрать хоть что-то на них не представлялось возможным. В одном лишь месте мелькнула дата, которая также сказать ничего не могла. Ну, мало ли, что она означала: год выпуска, номер приказа, день сдачи сметы, возможно даже координаты местности. В любом случае, всё это случилось давно – примерно в апреле 80-го, за десять лет до его рождения. Тела перевозившего груз экипажа давно истлели, двое из них встречали рассветы снаружи, один – оставался в кабине. Одежда на нём сохранилось лучше всего, и сам он голым скелетом не был, вся плоть усохла как на египетском фараоне. Переместить его в лес Кирилл не решился, просто запер потуже кабину. Потому что самолёт, как оказалось, был единственным местом, к которому ОНИ не приближались. Держались за пару десятков метров и тихо светились в кустах, перемещаясь изредка. Особенно, когда видели его. Тут же оживлялись, собирались по несколько в стаю, и ждали на отдалении, когда же их жертва выйдет сама. Так он в салоне провёл две ночи. Кажется, для него приближалась третья. До рухнувшего самолёта оставалось меньше километра, и солнце, словно в свою колыбель, погружалось в мягкие кроны деревьев леса. Следовало поспешить. Успеть до пробуждения тех, кто появлялся из леса с наступлением ночи.

К убежищу Кирилл вернулся подавленным и разбитым. Два голых скелета, расположившись метрах в семи от входа, белели костями в тёмной траве. Встречали его неизменно. Кажется, теперь он не обратил внимания на то, как они оба лежали, но в первый день и во второй, ещё проверял, не изменили ли своё положение за время его отсутствия. Все глупости и нелепые голливудские выдумки вспомнились разом, когда пришлось ночевать в этом странном месте. Шёл третий день. Сознание постепенно справлялось с шоком, и, кажется, к ночи он был готов. Упаднические настроения нарастали. Однако теперь не пугался до ужаса, когда натыкался в лесу на новый скелет и видел сквозь иллюминатор свечения.

Всего тел было одиннадцать. По крайней мере, одиннадцать мертвецов он насчитал во время своих скитаний. Возможно, где-то были другие. На двух, что лежали за каменной россыпью, сохранились остатки модной одежды. Сюда попадали в разное время, и этим двоим довелось оказаться последними. У одного в кармане оказался мобильник. Старенький, ещё кнопочный. Парень и девушка, решил про себя Кирилл, и даже окрестил их «женихом и невестой». Они наводили грусть. Лежали в обнимку и у обоих были светлые волосы. Та же ловушка, в какой оказался он. Умерли все, вероятно, от голода – вода здесь была, у россыпи бил природный родничок. Однако даже по течению ручейка от этого ключика покинуть места не удавалось. Кирилл это испробовал в первый же день: в земле чуть дальше имелся разлом, и вода уходила в него. А хождения в стороны от разлома и дальше него не приносили ничего, кроме того, что ноги опять выводили к крылатой машине. Найти бы свою. И трассу, на которой остановился. Зачем пошёл в лес, кого постеснялся? Дорога была пустой. Водители в таких местах справляли нужду, прикрываясь пассажирской дверцей. Его же понесло в дубраву – манила, видишь ли, своей красотой, хотелось потрогать руками листья, вдохнуть свежий воздух. Потрогал и вдохнул.

В салоне самолёта он опустился на пол. Ещё не стемнело. Четыре шоколадных батончика – весь скудный запас, который удалось раздобыть, находясь три дня в одиночестве. Просроченные давно, тут и нашёл, в салоне. Наткнулся практически случайно, когда проводил в первый вечер обыск и залез под обшивку. Видимо, кто-то из людей, коротавших тут последние часы, припрятал от других, но так и не успел ими воспользоваться. Наверное, те трое, что лежали в полукилометре с другой стороны самолёта. Тела их были в разброс. У одного проломлен череп и сколоты зубы. Дрались за припасы в желании выжить. Что ж, радость от того, что не с кем сражаться за шоколадки, наверное, скоро придёт. Осталась последняя из четырёх. Все предыдущие были иссохшими и побелевшими. Пока не захлебнулся слюной, содрал зубами обёртку и голодно ими впился.

Вчера целый час пропрыгал у родничка за лягушкой. Просто, чтобы отвлечься, мысли сожрать её пока не посещали. А что? Французы целые фермы держали и разводили их для ресторанов, не каждый ещё мог себе позволить нежное дорогое лакомство. Но тварь оказалась ловкой, не поддавалась. Шмыгала куда-то от него в траву, и каждый раз появлялась намного дальше. Злость даже взяла, не столько на земноводное, сколько на ту ситуацию, в которой сам оказался. В жизни так не блуждал, чтобы куда ни пошёл, а ноги приводили обратно. Следил и за солнцем, за направлением ветра, руками трогал на деревьях мох – тот должен был расти с северной стороны. А когда выходил куда-то в незнакомое место, сразу начинала кружиться голова. И после – будто перемещался обратно, хотя момента перемещения вспомнить не мог. Вот как сейчас, после холма. Просто шагал, и где-то опять выходил у старого «кукурузника». Бредовей не придумаешь. Наверное, бредом бы всё и посчитал, если б не те одиннадцать тел. И эти ночные «появления».

Солнце садилось быстро. Снаружи как будто тушили свет – выглянул из салона, и на глазах вдруг стало смеркаться. Дверца отвалилась, вероятно, ещё при крушении. Иначе б не вывалилось столько вещей. Нашёл полусгнивший брезент и тщательно завешивал им вход, подпирая изнутри деревянными стойками. Маленький ломик всегда держал под рукой. Спал плохо две предыдущие ночи, морило в основном под утро, с рассветом. Вчера же сомлел на целый час у воды, когда приходил наполнить пустые бутылки. Лёг на траву и там задремал. Пялился долго в небо, пока не поплыли картины из жизни – его старый дом, коллеги, работа, родители… Проснулся как раз от кваканья, после чего гонял пучеглазый «будильник» и мысленно грыз себя: никак в голове не укладывалась, где был и как угодил в это место. Лесистая зона, болотце, ручей с родничком и тянущаяся каменистая россыпь, будто нарочно рассыпали щебень. Теперь обнаружил и холм. Пропавший давно самолёт и чьи-то тела добавляли пикантности местным пейзажам. Пилота и экипаж определить удалось, а вот все остальные… Уж точно не пассажиры «кукурузника», вросшего в эту поляну намертво. Наверное, попали сюда, как и он – зашли далеко по нужде или просто гуляли. Потом заблудились. С этими скорбными мыслями Кирилл засыпал, прислонившись спиной к обшивке…

И вот началось.

Как в первые две ночи, сначала заболела голова. Пульсирующее подёргивание в висках и затылке заставило его встрепенуться. Поднялся на колени с большой неохотой, отодвинул фанеру и выглянул в иллюминатор. ОНИ вели хоровод. По кругу облетали его самолёт подобно недремлющим стражам. Была незримая черта, и за неё огни не заступали. Держались метрах в двадцати, не появлялись разом, но поочерёдно мерцали в кустах. Иногда он их не видел подолгу, но пляски эти, с небольшими перерывами, продолжались до утра – так было в две предыдущие ночи. Наверное, из-за них и не спал. Мешало внутренне беспокойство и ожидание чего-то плохого. Хотя отчего-то был уверен, что знал единственное здесь безопасное место – его «кукурузник».

В первую ночь Кирилл столкнулся с огнями в лесу. Тогда ещё надежда вырваться была сильнее – не видел всех скелетов, нашёл только останки из самолёта. Развёл костёр из валежника после захода солнца, неподалёку от временного убежища. Собрал много дров: нашёл в себе на это силы, после всех попыток за день убраться из привязавшего накрепко места – раз двадцать за день возвращался против воли к машине с крыльями. Взял факел и просто шагнул к деревьям. Зачем и куда направлялся – совсем не задумывался. Почувствовал себя изгоем, попавшим на остров, где до него погибли лётчики, думал, что, выспавшись, утром найдёт дорогу, а о находке сообщит в полицию. В кустах слышались непонятные шорохи, но не было ни страха, ни ужаса. Сплошной лишь азарт «робинзона». Кто не мечтал однажды оказаться в странном забытом месте?

Однако едва разогнал темноту, как сбоку увидел огонь. Подумал, что тоже костёр, и он не один. Успел даже немного порадоваться. Вот только мерцание слабо качнулось и двинулось вдруг к нему. Замедлило ход, шагах в десяти, и, вспыхнув холодным пламенем, приняло образ. Шар из огня вырос в фигуру, с неясными очертаниями, похожую на человека, что не касался ногами земли, а тихо парил над ней. И звук, сопровождавший то превращение, заставил в руках дрогнуть факел. Подобно бормашине, сверлящий все зубы одновременно, послышался тихий зудящий вой. Он исходил изо рта – той самой сущности, чей облик становился чётче; угадывались постепенно руки и плечи, на шее появилась голова. От жуткого её стона сжимало челюсти. Кирилл, поначалу просто оторопевший, стал ощущать ломоту в спине и ногах. А в миг, когда призрак внезапно бросился, увидел другие шары из огня. Те тоже слетались к нему, и будто хотели отрезать путь к самолёту.

Как он бежал в ту ночь! Швырнул факел в кусты. Метил в ту сущность, но она лишь его поглотила – прошёл сквозь её силуэт, вызвав сноп искр. А после он сразу понёсся. Уставшие ноги перебирали со скоростью лопастей бешеной мельницы. За несколько секунд покрыл всё расстояние, влетел в своё временное укрытие. Закрыл, чем смог вход, и долго не мог отдышаться, глядел в иллюминаторы, пока не понял, что его не преследуют. Вот и сейчас ощущал спокойствие – спокойствие крылатой машины, огромной и слегка покорёженной, в которой по воле случая чувствовал себя защищённым. С первого дня осознал, что в этом месте для жути был недосягаем.

Уже на вторую ночь он понял, что голова меньше болит, если выйти наружу. Железный корпус самолёта охранял надёжно от призраков, однако к утру разрывались виски и затылок. Спускался на воздух и бродил возле корпуса, изредка посматривая на скелеты в траве. При свете луны те сверкали особенно ярко. Призраки медленно плавали за деревьями, и будто бы прятались от него, меньше суетились, но проявлялись в большем количестве. Неужто не знали, что всё равно их видит?.. Сейчас он спрыгнул на землю без страха – проверил накануне, что худого ему не сделают. А ведь хотели. Мельтешить перестали, и изредка мерцали по самому ближнему периметру – за первыми же кронами. Вот, твари… Бояться их вблизи «кукурузника» он перестал, а днём шары не появлялись вовсе. Или попросту становились невидимыми. В любом случае, с рассветом их подвывания прекращались. Может, от них голова болела, а при виде него они слегка затихали? Надеялись, что пересечёт черту и выйдет к ним сам. Конечно же, поджидали.

Он опустился на траву и спиной прислонился к шасси. Вглядывался в темноту, видел одно-два мерцания. Притихли, и звуки их доносились слабо. Закрыл тогда глаза. Массировал виски пальцами, глубоко дышал и чувствовал, как боль понемногу отпускает. Так и сидел почти час. Время отсчитывал в голове. Часы слетели с руки, когда убегал от них в первый раз, а наутро уже не нашёл. Зато стали попадаться скелеты.

Вой, раздавшийся из леса, судорожной волной прошёлся по спине. Кто ему вообще сказал, что здесь они на него не набросятся? Так громко в две предыдущие ночи их воплей Кирилл не слышал. Может, нарочно его доводили – питались страхом, эмоциями. Успеют ещё растерзать, когда насытятся вдоволь ужасом. Ослабнет без еды, и страх вернётся в безвольное тело – страх смерти, последней жизненной точки. Тогда уже нападут, а вся "защитная линия" окажется его собственной выдумкой. Только сейчас пришла в голову мысль, ЧТО с этим лесом могло быть не так. Что если, где-то были какие-то испарения? Яд из земли, или воды из ручья, которую без еды пил намного чаще. Яд этот на него и воздействовал. От ядовитых испарений болела голова, и то, чем он надышался, заставляло ходить по кругу, возвращаясь каждый раз к самолёту. Вот только как всё это проверить… У тех одиннадцати, чьи кости обглодали дожди и солнце над головой, подобное дознавательство, видно, ничем не закончилось. Их кости были единственным, что перестало внушать опасения в этом лесу.

Когда жуткий вой повторился, переходя в женский хохот и плач, Кирилл всё же подня́лся, поёжившись. Голова уже не болела. Забрался обратно в салон, закрыл за собой надёжно выход и вытер со лба испарину. Выглянул в иллюминатор – но не увидел никого. Долго смотрел, прижавшись лбом в темноту, пока не устали глаза. Выдохнул затем, и плюхнулся на пол. Зачем-то подтащил к себе тряпичную сумку. Чиркнул бензиновой зажигалкой, поставил вниз, что б горела, давая немного в салоне света. И заново осмотрел всё богатство, что собрал за вчерашний день. Сотовый телефон, ржавый фонарь, две тонкие заколки и беззубая мужская расчёска как гребешок. Вещи, что находил возле тел. Ничем они пригодиться ему не могли, но для чего-то принёс собой в самолёт. Возможно, надеялся, что выберется, расскажет потом, как найти «кукурузник», а мелочи как-то помогут опознать тех людей. Ведь ничего, кроме костей от них не осталось, обрывки истлевшей одежды были только на парочке и на пилоте, что оставался в кабине.

Уснул, посидев немного в раздумьях. Находки обратно не спрятал…

Четвёртое утро. Встал рано. С самого пробуждения вынырнул вдруг из депрессии и почувствовал небывалый прилив надежды. Июльское солнце ярко светило в салон. Поколебавшись, выпил немного воды – проверить, не в ней ли был яд, всё равно не мог – и выбрался после на воздух. Носки в кроссовках воняли. Надо будет их постирать, ходить пока на босую ногу. Обсохнут на поясе до обеда.

Обед. От мысли об этом слове в желудке заквакало. Ей-ей как та самая лягушка. Быстро огляделся, и выбрал вчерашнее направление. Помнил, как минуя родник, выйти к тому холму. Вчера он пытался преодолеть возвышенность, сегодня же – попробует обойти. Сиднем сидеть, пока оставались силы, мыслью было самой неверной.

Правда, судя по тем, кто попал сюда до него, брождение помогло им мало – остовы целых скелетов лежали в разных местах. Прятались, с кем-то сражались. Друг с другом или спасались от стражей-шаров, что могли запугать, принимая личину зверя и человека. Он лично встретил призрак мужчины в плаще и видел на отдалении волка. Чаще они летали бесформенными. «Шарами» Кирилл назвал существ про себя, края́ у них всё равно были зыбкими. Дрожали и изменялись.

Холм, как ни пытался выйти к нему сегодня, на месте не стоял. Всегда ускользал. Вот-вот появлялся вдали, за деревьями, но стоило подойти – исчезал. Как будто мираж. И солнце меняло своё положение. Всё время идти и смотреть на него он не мог. Так даже упал один раз, поднялся – а оно за спиной, юркнуло туда незаметно. Когда играли «против» такие хитрецы, куда было с ними тягаться? Однако пытался.

Возвышенность появилась неожиданно, и совсем с другой стороны – забрал сильно вправо, и она перед ним возникла. Думал, окажется вновь у каменной россыпи, но из-за клёнов вынырнул холм. Залысы-ступени, знакомый вчерашний подъём. Шагнул не прямо к нему, а повернул. И, кажется, обогнул по кругу. Всего-то прошёл шагов сорок, всё ждал, что встретится слева спуск, однако опять вернулся… к подъёму в начале. Хитро́, ничего не сказать.

Попробовал снова, ещё и ещё. В глазах уже начинали кружиться листья. И вот – журчание ручейка; проклятый лес опять обманул, вывел незаметно к источнику. Он вышел назад, откуда до каменной россыпи было недолго. Немного за ней по прямой – и его самолёт. Привык за четыре дня в уме называть «своим».

Поиски выхода прервались сами собой. Снова находка. Не скелет, и не чьи-то новые вещи, похоже, просто мёртвая птица.

Кирилл подошёл к ней, присел. Воро́на или какой-то близкий родич. Взял прутик и ткнул – птица не шевелилась. По открытым глазам и так понимал, что издохла, но всё же проверил. Ветер колыхнул на шее нежные пёрышки, пушком обрамлявшие горло. Затем, руками, брезгливо тронул крыло. Холодная. Окоченеть ещё не успела, но лежала давно, наверное, с ночи. Взял осторожно в ладони и двинулся вместе с ней.

Костёр разгорелся жаркий. Было немногим за полдень, однако, оказавшись у самолёта, огонь развёл до условной «черты» – линии, за которую ночью призраки не заступали.

Совсем уже тошнотворным оказалось её потрошить. Справился маленьким карманным ножиком; вещица не из его, а из найденных, однако вместе с другими её не держал. Таскал всегда в заднем кармане джинсов, на случай если придётся защищаться. Не важно, от кого.

Как только мясо стало румяниться, ушла дурнота и прочие прежние убеждения. Выжить хотелось больше, чем умереть. В прожаренную тушку зубы вонзились остро и сразу аппетитно захрустело, живот заквакал хором лягух. Давился, жевал и глотал. Расхрумкивал даже мелкие косточки. И с каждым куском ощущал, как появляется сытность – чувство, которое, как казалось, забыл.

Объел её всю, до гибкого позвоночника. Его же, обсосав, бросил в костёр. Последовавшее вонючее послевкусие обильно запил водой. Поднимался прохладный ветерок, и две большие коряги, вместе с остатками дров, легли на полыхавшие угли. Двигаться после еды не хотелось…

Это был первый раз, когда он провалился в сон, который можно было назвать безмятежным. Уснул у огня, прямо в траве. Сначала даже не сон, а крепкое по-мертвецки забытье – ни рвущих голову мыслей, ни сновидений. Наверное, пару раз просыпался – чувствовал запахи дыма. И так боялся под конец, что проспит в этот день работу, что скидывал с себя невидимое одеяло, готовился встать и спустить ноги с кровати.

Открыл глаза, когда уже стемнело. От жаркого костра остались только угольки, тихие и пока ещё красные. Пепел объял их по бокам, однако посередине вяло потрескивало корневище. Света оно давало мало. Уж точно недостаточно, чтобы другой свет, хищный и голодный, не перекрывал его, вспыхивая равномерно рядом.

ОНА смотрела на него. Спросонья он увидел только лицо. Бледное, в сполохах огня, угадывался нежный овал. Разглядывала его с любопытством. И как только по́днял выше веки, призрачные губы пошевелились – раздвинулись на пол пальца, словно шептали или шипели. Потом ещё шире, ещё. И взгляд потонул в черноте открывшейся гортани.

Женщина вздрогнула, лязгнув зубами. Челюсти её напряглись и снова разверзлись. Открыв рот широко, она кричала безмолвно. А контуры головы искрились и таяли. Тела оптически не было видно – она будто вытянулась вся в струну, зависла параллельно земле к нему головой. И ведь как сумела подобраться – зашла за черту, подрагивала в воздухе между костром и спасительным самолётом!

Кирилл быстро вскочил. Метнулся. Призрачные голова и тело – за ним. Перемещались, не давая себя обойти, продолжая при этом истончаться. Заканчивались, как бенгальский огонь, и потом под конец превратились в облачко – яркое и светящееся, что угадывало всякий раз его движения, упреждая их, заграждало дорогу.

Однако с десятой попытки ему удалось. Облачко противно взвизгнуло, не успев за ним, и метнулось назад к деревьям, будто его туда утянуло. Рядом тут же появился ещё шарик. Снова послышалось завывание. Вдвоём они наблюдали со спины, как жертва устремилась к спасению. Кирилл оборачивался, и тоже их видел. В несколько буквально прыжков он оказался у самолёта. Остановился. Видел, что его не преследуют, и новых призраков больше не появилось.

– Ты не заставишь меня! – кричал он больше той, что так его напугала. – Не сможешь заставить! Никто из вас не заставит!..

Страшный протяжный вой, что впервые услышал вчера, снова раздался в ночи́. И от угроз перейдя к отступлению, Кирилл забрался в самолёт. Сердце после этой встречи выпрыгивало.

«Ненавижу… – тихо бормотал он про себя в темноте, унимая стуки в груди. – Ненавижу…»

Страх. Это его он пытался трансформировать в ненависть, сам себя убеждая негромко вслух. Сидя на подстилке, пальцами перебирал по ломику-гвоздодёру. Толку-то от него как от оружия.

Потом вдруг резко согнулся, успел откатиться в сторону с места, служившего ему лежанкой, и ло́ктями упёрся в пол. Вырвало непереваренной вороной.

К утру начал душить глубокий надрывный кашель...

Часть 2 - ФИНАЛ

Показать полностью 1
[моё] CreepyStory Мистика Фантастический рассказ Научная фантастика Авторский рассказ Фантастика Крипота Призрак Сверхъестественное Лес Самиздат Рассказ Паранормальное Длиннопост Ужасы Ужас Страшные истории Страшно
0
47
Adagor121
Adagor121
CreepyStory
Серия У кромки леса

История Третья: Потешная (Часть 2/3)⁠⁠

11 месяцев назад

Часть 1

Глава. 2. Перевоплощение.

Вроде наступило пробуждение. Никогда ещё так резко он не чувствовал запаха зверя. Теперь же почуял. Только сидел перед ним не зверь – на лавке и за столом; а волк в человечьей личине – лесной человек. Смурной, без бороды, в широкой холстя́ной рубахе.

Он же, Силантий – был на полу. На овчинном настиле поверх тюфяка с лежалой соломой. Не мог даже понять, как едва пробудившись, картиной увидел все запахи, и те выстроились в голове раздельно. Скисшее молоко на столе в глиняной крынке, чёрствый каравай. В чугунке на печи – холодное мясо. С кашей и с жирком со шкварками. Печь не топили, прохладно.

А ещё перед глазами поплыли видения. Вспомнилась женщина, что хлопотала над ним, мыла его, одевала, расчёсывала волосы, накладывала мази. Изредка же в себя приходил, и все эти обрывки сейчас, неясные и затуманенные, всплывали поочерёдно, смешиваясь в беспорядке.

– Это твоя волчица… она… меня выхаживала?

Посмотрел на швы на своих руках, на шее ощутил тугую повязку. Раны на предплечье затянулись, белели рубцы. Долго лежал тут?

Волк бросил на него исподлобья взгляд. Затем всмотрелся внимательно.

– Да ты ещё не чуешь, как погляжу, – сказал он. – Запахи станут острее со временем. Ведунья она. Женщина из лесных. А ты… Не пойми вот кто.

Стряхнул со стола крошки, ловко поймал другой ладонью. Поднял жестя́ную кружку.

– Охоте не обучен? – спросил его после и отхлебнул.

Силантий закряхтел, повернувшись на ложе. Потом через силу ухмыльнулся.

– Я же охотник. Из посвящённых. Знаю про вас, про Совет, про Хранителей…

– Дурак ты… а не охотник, – перебил его волк. – Я тебе не про охоту с ружьём и собаками говорю. Первый раз укусили? Бегать не пробовал? Оборачивался?

Силантий тяжело вздохнул. Конечно, не пробовал – будто сами не видели, что старых следов на нём нет. Пожал плечами, и болью отдалось между лопаток.

– Не довелось…

Лесной кивнул с пониманием.

– Прокопий, – сказал он, назвав своё имя.

– Само в нужный час придёт, – потом обронил. – При полной луне. Как по нужде по малой захочешь – портки успей только скинуть…

– А не успею?

– Стерпи. Или шей потом новые – эти порвутся…

Больше волк его ни о чём не спрашивал.

Силантий же уставился в потолок. Низкий, задымлённый лучинами, весь в тёмной копоти. Всё как у людей. Будто попал в охотничью избушку…

На третий день волк к нему подошёл. За всё это время Лана в избе не появилась, ушла его ведьма. Летом оно понятно, травы и ягоды, мышки, коренья. Зимой-то куда? Спрашивать у хозяина дома он не решился. Кормили, поили, было тепло. Чего ещё надо?

– Хватит лежать, подымайся, – неожиданно заявил лесной. Пнул его по ноге, что была изувечена. Но та, неожиданно, болью на тычок не ответила. Силантий согнул колено под шкурами, опробовал ногу на гибкость.

– Живой, живой, – вторил его мыслям хозяин дома. – Дальше исцеляться будешь быстрее. Но надо ускорить. Луна округлилась боками. Пора пробежаться…

Чувство возникло ещё утром. Что-то было не так. К вечеру оно только усилилось, хотелось вскочить и куда-то бежать сломя голову. Точь-в-точь как описал раньше Прокопий – словно по нужде малой резко приспичило.

– Скидай одежду и встань на четвереньки… Расслабься. А дальше подскажет зов… Думай о лесе…

Он подчинился. Делал всё так, будто кто-то шептал на у́хо, подсказывал. На самом же деле вышло само – вытянулся, задрожал. Расслабившиеся члены вдруг напряглись. Полезла густая шерсть и тело заломало в суставах и рёбрах. Вздрогнул, испугавшись такого превращения.

– Ну, и разит же от тебя!.. – услышал голос хозяина.

«Чем?» – захотелось спросить ответ.

Но вместо этого, не изо рта, а уже из пасти вырвалось только рычание.

– Да псиной немытой – ты ж полукровка! – ответил ему всё равно Прокопий.

Силантий оказался на четырёх лапах. Заметался сначала по жилищу, заскулил, ища выход. Увидел потом, как хозяин снимал одежду и тоже опустился на четвереньки. На этот раз встревоженно наблюдал со стороны сам, как человек обернулся зверем. И страшно, и животрепещуще.

Прокопий выскочил наружу первым. Морозный воздух и мягкий снежок, подхрустывал под обернувшимся лесным, пока сам Силантий стоял в дверях, не решаясь. А дальше он всё стал понимать без слов, словно мыслями в его голову врывался зовущий с собой на прогулку волк.

«Охота! – услышал он. – Тебе загонять!.. Я встречу!.. Гони ЕГО к пойме реки – вон туда!..»

Мордой указал ему направление.

«КОГО?..» –  спросил Силантий так же мысленно.

Но вскоре сообразил. На полверсты не отбежали от дома, как встретился след молодого оленя. Прокопий быстро исчез. Нос же направил по свежему следу и уши на макушке навострились. В личине человека голод не ощущался, а сейчас в животе вдруг заурчало, кровь горячила тело, побежала сильнее. И лапы несли быстрее ветра. Как будто всю жизнь так по́ лесу бегал. Легко показалось в волчьей личине и тело наполнилось силой –  новой для него, но настолько желанной.

Добычу Силантий гнал, куда было велено. Сам удивился, как вышло быстро и лихо. А когда приближались к реке, почувствовал вдруг удалу́ю прыть зверя – решил, что сам обойдётся, справится без Прокопия. Вот удивит настоящего волка. Догнал уже почти оленя, немного поднатужился. Последний точный прыжок, и окажется у него на спине!

Но замечтался по своей неопытности, в предвкушении прикрыл оба глаза.

А потом как щёлкнуло! И искры, размером с ладонь, посыпались градом.

Вмиг перевернулся от неожиданности, почувствовал, как в теле что-то изменилось. Не удержал обретённую волчью суть. И, кувыркнувшись по снегу пару раз, снова обернулся человеком. Почти мгновенно. Челюсть саднило так, будто ударили молотом. Лишь бы оказалась не сломана. Голова превратилась в колокол.

Прокопий первым перестал расплываться, пока лес тяжело с головы вставал на но́ги. Рядом с ним, на снегу – волчья шерсть. Тоже сменил личину. Держался за бока, ухохатывался.

– Ну, что? Решительный ты охотник… Нагишом теперь побежим до дома. Ты-то – ладно, с испуга обернулся из зверя…. А я-то… Глядя на тебя, бестолкового…

– Да ничего же! – пристыженно возмутился Силантий и смотрел на облетевшую с тела шерсть рядом с собой. Растерялся, руки снова стали руками. – Давай ещё! Я смогу! Теперь всё сделаю, как надо!..

– Нет уж, – просмеявшись, возразил Прокопий. – Шерсть за день дважды не вылезет. Куда голышом теперь – оленей смешить? Уже рассмешил. Нагого волка им тут не хватало. В зверя-то перекинемся, да сам себя устрашишься, в воду как глянешь…

– А нам-то что на воду глядеть?! Мы же охотники!

Прокопий посмотрел на него. Показал оскал крепких зубов.

– Домой, говорю. Хватит. Для первого раза…

Студёной оказалась дорога обратно. Но всё же не как обычному человеку, продрогли не до костей. В печурке зажглись дрова, закипела вода с сушёными летними травами. В былые дни, для сугрева, Силантий ещё бы и стопочку выпил. Да что говорить – полштофика опрокидывал, когда с мужиками из проруби вылезали, в крещенские-то морозы. Но время сменилось. И штофика нет, и выпить уже не хотелось. Горячий теперь только отвар……

– Бесполезно! – фырчал на него Прокопий после второй неудачной охоты. Новый олень – и тот оказался умнее. – Все полукровки криволапые! С голоду с тобой сдохнешь, заморыш ты исковерканный!..

Силантий молчал. Новое для него открывалось в себе самом. То, что он принимал и мыслил, как человек, в волчьей личине казалось иначе. Опять заигрался. Старый олень его обманул и вывел на ломкий наст. Все лапы изрезал в кровь. До поймы рогатого не довёл, и вновь превратился в посмешище. Ругань и брань, что лились на него, он вполне заслужил. Да и ругался Прокопий как-то беззлобно, скорее – наставительно, больше ворчал, как замшелый дед. С виду-то волк был молодой, только любой лесной клан перевёртышей славился долголетием, сразу по «шкуре» не скажешь. Некоторые волки, как говорят, до трёх сотен лет доживали, если последние двести в лес от людей коротать уходили. Вроде как чаща давала жизненных сил.

На третий раз у Силантия получилось. Загнал жертву сам. Кабан был большой, матёрый, но волком он всё же стал необычным, зарезать сумел в одиночку. Прокопий потом ухмыльнулся, когда тащили остатки добычи домой. И не было вроде большой луны, на небе сиял тонкий месяц, а только понял Силантий, что перекинуться в волка он мог бы в любую ночь. Сложнее, конечно, большая луна всё ж помогала.

– Твой зверь – не лось, не олень, – позже ему пояснил Прокопий, разделав дома остатки добычи. – Так водится у любых волков, каждая малая стая приспосабливается. Мой род охотился всегда на рогатых. Твой зверь – кабан. Природа тебе сама подсказала. И что-то помельче – зайцы, косули. Глядишь, проживёшь…

Зима отступила. В спешке бежала на север, когда ейное время за этот год иссякло. Настала тёплая весна – светлая, скороспелая. Радостно зазвенела капель. Зелень из земли полезла оголтело, будто на ярмарку не успевала; даже в лесу снег сошёл за неделю. Подснежников было жаль – не успели насладиться одиночеством. Силантий мог видеть теперь весь лес, не прибегая при этом к глазам, в любой из своих личин. Хоть что-то давало радость. Лана в жилище не появлялась, но несколько раз от Прокопия он чуял запах этой лесной, когда тот уходил один и возвращался каким-то счастливым. Видимо, был второй дом, запасная землянка. И как мог с волчицей её перепутать? Тут запах нежнее, не волчий. Ведунья оставила их, не желая мешать его становленью. Из человека стать волком и выжить – непросто без посторонней помощи. Прокопий так и сказал: «Не волк ты, не человек. И кто-то тебя однажды убьёт. Не любят «дворняг» ни ваши, ни наши, порченные вы, другие. Всегда будет тяжело…»

Многому, однако, за эти дни успел научиться Силантий, пока на правах гостя жил-столовался в избушке лесных. Как распутывать след и таиться на голой земле, как обойти против ветра хитрого зверя, как удерживать лик волка подольше. И главное – как не попасться в ловушки охотникам. О них его Прокопий наставлял особенно долго. Злился, ругал, когда тот плохо слушал, заставлял на словах пересказывать.

А как полезла большая трава, поднялась до колена, увёл его подальше от дома. И коротко с ним простился.

– За мной не ходи, не ищи, – сказал ему настрого. – Помочь тебе помог, только на этом всё. Не друг я тебе. И ты мне…

– Да больно уж надо… – обиженно отмахнулся Силантий.

Посмотрел покровителю вслед.

А когда волк исчез, крикнул уже в густую чащу:

– Спасибо!!!...

Тише потом добавил:

– Благодарствую, значит. И век не забуду…

Знал, что Прокопий слышит. Сам теперь понимал, чего стоили волчьи уши с глазами…

Глава 3. Тари́я.

Шли дни. За ними побежали недели и месяцы. А после потянулись уныло годы, пока и они не стали безликими. Пять или шесть лет прошло с тех пор, как он стал полуволком и взял первый след оленя. Редко видел людей, без надобности встречи сам не искал. И только один раз столкнулся с охотником. Случайно, с Никифором – зашёл далеко от мест своего обитания. Посмотрели друг на друга издалека, помолчали и разошлись. Не было больше дружбы в знакомых глазах. Непонимание, страх, настороженность – знал, кого теперь на тропе повстречал. Пусть так и будет, давно разошлись дорожки. Но к чести своей, Никифор на след в тот раз не наслал, оставил это событие между ними…

Силантий всё это время жил бобылём. Охотился. Собирал ягоды и грибы, держал огород. Даже одежду шил себе сам, из шкур убитых им зайцев и лис А однажды ночью встретил волчицу. Не дикую, стайную, а из лесных – которые люди. Увидел, как искрится шерсть при свете луны. И понял, что рассмотреть себя та позволила.

Да напугался уж больно, когда между ними всё случилось. Игрались, игра их зашла далеко. По весне было всё, как у волков, в волчьей шкуре.

Проснулся уже человеком, в её жилище, а она возле колыбели сидит, на него поглядывает. Укачивает, напевает.

«Что? – спросила его. – Шестерых тебе принесла. У нас только так – помногу и сразу…».

Не на шутку он тогда встрепенулся. Как же такое?! Вскочил с ложа, бросился.

А она давай над ним смеяться, звонко заливалась, от всей души. Не колыбель это была, а салазки для дров. И в ней лежали поленья, сверху одеялом прикрытые. Добрая искорка сверкнула в её глазах.

Потом волчица исчезла – так же внезапно, как появилась. Думал, что потерял её сам, но ушла от него намеренно. Запутала след на ночной охоте. Избу́ свою тоже забросила, наведывался туда, первое время часто…

Снова долгое время один. Пока не встретились вновь – в другом уже лесу, через четыре года. Опять же в весенний гон. Не понимал он, как это у лесных людей происходит. Что ж у неё, красивой и молодой, не было до сих пор мужа и в грех с ним вступила, ведомая обычным желанием? Впрочем, про возраст её он не знал. Она была настоящей – волчицей по роду. Не обращённой из человека. Чувствовалась в ней другая сила, как в Лане или Прокопии – таких же лесных по рождению.

– Тари́я, – назвалась она во вторую их встречу по имени.

– А ты… всё ни туда, ни сюда? – спросила его.

Силантий не ответил. Сам потому что не знал. Волком оборачивался редко, только когда голодал и ходил на охоту, или светила луна большим кругляшом. Но и с людьми не сходился более – не хотел селиться в деревне, что б прятаться потом от своих же. Так, виделся изредка, на шкуры менял воск и муку. Изба его стояла далеко от жилых дорог, сам её починил, перестроил. Старое поселение возле высохшей речки. Меняют иногда реки русла, и люди уходят поближе к воде. Эту деревеньку лет двадцать назад оставили, лет семь зимовал уже в ней. Привык, стала домом.

И вроде бы, после этой их новой встречи, огонь между ними разгорелся. Огонь согревающий. О том, почему ушла, где была – не расспрашивал. Просто понеслось всё само собой. Вместе бегали под луной, жили в его избушке, ни скучно, ни весело. Всё почти как у людей. Да и мало, чем они от них отличались, разве что своими способностями. Наверное, к Тари́и Силантий даже привык. Дня вскоре представить не мог, чтобы проснуться опять в одиночестве.

А однажды она вернулась под утро с окровавленной мордой. Уж больше года прошло, как прожили вместе. Одна ушла на охоту, по-тихому. Вернулась пустой, без добычи. И пахло от неё по-особому. Силантий сразу понял, что кровь была человеческой. Пришлось уже порасспрашивать. Тогда она и рассказала ему, что в жизни её была тайна, о которой знать ему вовсе не следовало.

Обиделся он на неё. Как это так? Сам ничего никогда не скрывал, был на виду, а тут вдруг такое.

«Нам же нельзя… на людей», – пытался её образумить.

Она же на него только осклабилась. Не лезь, мол, не в своё-то дело.

«Он знал, зачем я пришла, – сказала ему про убитого, – и ждал. Будут ещё другие. Коли от крови коробит, ходи под луной один…»

Молчала долго потом.

И снова исчезла, на третьи сутки.

А когда не вернулась к осени, Силантий надумал разыскивать. Отправиться за советом ему больше было не к кому, следов Тари́и давно не встречал в лесу. Обернулся в ночь волком и вышел в чужие земли – туда, где ходить ему было не велено.

Дикой была она, необузданной – та, кого посчитал избранницей. Не то что Прокопий и Лана – они-то являли собой разумение. Жили в законе, хоть и в лесу, люду кровь не пускали, вреда не несли. Тари́я оказалась другой. Будучи чистокровной волчицей, взяла на себя все грехи полукровок.

– Сказал же не приходить! – взревел на него Прокопий, выйдя встретить к границе на волчий призывный вой. – Али слух потерял, как стал перекидываться?!

Прозлившись, однако, нехотя молча кивнул. Повёл за собой по тропе – дорогой, известной давно Силантию, но которую он позабыл по просьбе нежданных своих спасителей. Сказано не ходить – до времени не ходил. Надобность же теперь возникла крайняя.

Вот и жилище. Узнал его. Отрадно зашевелились воспоминания. Вошли в уютную избушку-землянку с низеньким потолком.

Внутри уже встретились снова глазами. Первым заговорил бывший охотник, ответив на все немые вопросы. Не распинался, выдал всё в двух словах.

Прокопий же посмотрел на него брезгливо:

– Тари́я?.. – удивился он. – С тобой, с полукровкой спуталась?.. От вас же разит как от шавок!..

Не поверил будто ему сначала, насмешливо так посмотрел. Потом уже глянул недобро, когда понял, что Силантий не врёт. Свёл брови и призадумался. Поскрёб щетинистый подбородок ногтем.

– Как же не знать… – произнёс, наконец. – Племянница мне она. Троюродная. Дурной-то была всегда. Даже до случая до того…

Осёкся. Посмурнел ещё больше.

– В общем, мой она род. И одного мы клана.

Снова посмотрел с неприязнью. Вздохнул, с каким-то вроде скрытым сомнением. Лицо его понемногу разгладилось. Сидели в той же избе, за тем же низким столом. И снова в доме не было Ланы, как и тогда. Будто не расставались, а ночью опять пойдут на охоту вместе.

– Ты лучше её оставь, – подумав, произнёс хозяин жилища. – И тебе полегчает, и ей… Одна охотничья община семью её семь лет назад порешила. Родителей и двух братьев. Кланы нашли примирение, но не младшая дочь. Сейчас Тария на ЭТОМ пути – пути, который не уважают ни волки, ни люди. Месть доведёт до худого. До бо́льшей, обильной крови. Она-то не остановится и не свернёт, не слушает никого – я говорил. Оставь её, полукровка. Утонет сама, и утащит тебя…

– А если остановлю? – не хотел сдаваться Силантий. – А если меня услышит?

Прокопий нахмурился.

– Волчат от тебя… понесла? – спросил он на это.

И добавил, в ответ получив тишину:

– Ну, значит, не слышит.

Вздохнул.

– Волчицы так могут. Давно б понесла, раз два года почти живёте. Другое у неё в голове, не волчата. Пока не закончит своё, не остановится…

Сердце Силантия застучало, забилось тяжёлым камнем. И гнев, и боль, и отчаяние, и сострадание – всё разом перевернулось, смешалось в крови и грохотало гулко в ушах. Вскочил. Хотел развернуться, уйти. Плевать, что был нагишом. Ноги уже привыкли, по-волчьи окрепли, не холодно, пробежит десять вёрст. День переждёт, и снова отправится волком, искать.

– На вот, возьми, – хозяин швырнул штаны. – Лешего не пугай своим срамом…

Смерил его ещё раз пронизывающе, хмыкнул. Что-то пробормотал себе под нос. Поколебался мгновенье и всё же сказал:

– Знаешь, где старый шлях?.. Наведайся туда в шкуре, разнюхай. Есть там одна деревенька. У озера, что стало болотцем. Люди давно не живут, она же вроде бывает. Ищет там иногда одиночества…

Силантий об этом месте знал. Ноги не заводили в тот дальний лес давно, в последний раз в нём охотился года четыре назад. Запахов чужих будто не чуял, ничейное место, глухое. Так, местная стая, из обычных волков, и то в стороне. Самое местечко, что б спрятаться, в обжитых людя́ми землях, оставленных ими по какой-то причине.

Прокопий опять замолчал. Кашлянул затем, выпроваживая. И назидательно произнёс напоследок:

– А лучше – оставь и забудь. Не сдюжишь ты с ней. Живи свой век, как и жил – без неё. Бей зверя и шкурой торгуй…

Вышел наружу с гостем в рассвет. Проводил в аккурат до своих рубежей и ушёл. Ни ветки не хрустнуло под ногой лесного человека, мягко исчез. Сгинул словно ранний утренний призрак. Растаял как тень.

Будто канул в туман…

Часть 3 - ФИНАЛ

Показать полностью 2
[моё] CreepyStory Сверхъестественное Страшные истории Лес Деревня Мистика Страшно Волк Оборотни Ведьмы Авторский рассказ Самиздат Монстр Озеро Фантастика Фэнтези Тайны Фантастический рассказ Крипота Длиннопост Сказка
7
57
Adagor121
Adagor121
CreepyStory
Серия У кромки леса

История Третья: Потешная (Часть 1/3)⁠⁠

11 месяцев назад

История Первая: Киммерийская Шенширра

История Вторя: Дым Деревень

Данная история легко читается отдельно, даже если вы не читали две предыдущие и мало знакомы с циклом...

Глава 1. Забавы.

Силантий прилёг рядом с ними на снег. Поёжился, подня́л воротник тулупа. Отобрал самокрутку и затянулся ей крепко. Чуть не обжёг себе пальцы и губы – осталось в аккурат на последнюю тягу.

– Ушёл? – спросили его.

– Ушёл, – ответил он им. Выпустил изо рта дым дешёвой махорки. Едкий и кислый, бодрил не хуже морозца, от которого слиплись ноздри. До кашля проскрябывал в горле.

– Ляда волосатого теперь его словим... – выругался с обидой Влас. – Что лыбишься, Силушка?.. Яму он нашу обошёл, псов – на другой след поставил... Опытный волчара, старый...

– Неа, – беззаботно улыбнулся Силантий в бороду. – Как раз молодой. Озорничать вышел. Вот я ему и поозорничаю...

Второй раз волк обходил их ловушку. Заметил, где расставили, и наследил нарочно. Вроде как посмеялся над охотниками. Не там расставляли, слишком далеко от нужного места.

– Хранителям доложим? – спросил Влас, кивая, понятно, на правила. Его в охотничью общину приняли недавно, потому он всему ещё удивлялся и много переспрашивал. Но уяснил, что старшим надлежало сообщать о любом происшествии. Поймали, не поймали, а Старейшины и Хранители знать должны были первыми. И сами принимать решение.

Силантий ухмыльнулся уже в своё удовольствие, свёл с хрустом лопатки.

– Потом доложим, – сказал он ему. – Ужо опосля…

Влас выпустил изо рта вязкую табачную слюну в снег и взглянул на него с сомнением. Испугался, похоже.

– Что?.. Убивать неужто будем?..

– Дурак! – ткнул его в бок кулаком Силантий. – Это если б он скот резал, или человека сгубил. И то подумали б. А так – проучим малость...

В этой волости был известен один волчий клан – Тимони Беспалого. И тот молодой волк, что ушёл от них, был вроде как Кулик – один из племянников Беса; для краткости так иногда называли Беспалого. Силантий не был доподлинно уверен, но больно уж масть показалась схожей. Только было далеко, и точнее сказать он не мог. Два раза видел он Кулика прежде в волчье-шкурной личине и сегодня вроде похоже было на него. Молодёжь в клане Беспалого росла весьма борзая. Много хуже борзых собак помещика Брюквина. Только помещик выводил свою свору на зайцев с лисами, а эти повадились людей по ночам в деревнях пугать, да за девками возле бань подглядывали, охотничьи силки в лесу разворовывали. Смешно им от такого становилось, еро́шились молодые волчата, росли. Таких приструнять нужно как струны на балалайке – что б без дела не пели, затягивать сразу и накрепко. От безнаказанности не тем могут начать заниматься: как разойдутся, разохотятся – глядишь, потянет ненароком на человечину. Видеть такое, к сожалению, доводилось. Потому прижать бы сейчас, пока ещё совсем не выросли. Потом станет поздно перевоспитывать, только под остроги или картечь ставить, когда людей пойдут грызть в охотку. И доведут до худого подобные меры, что родовитый волчий клан, что общину охотников, сразу потому как начнут меж собой выяснять и ссориться. Хорошего в сварах было мало…

Вот только за Куликом дело имелось особое. Дерзок он был непомерно: что в людском своём обличии парней задирал и всë на кулачки вызывал их, провоцировал всячески, что в волчьей шкуре мерзавцем распоследним казался. Гадёныш просто какой-то. От него и некоторые молодые волки выли. Беспалому Тимоне про эти его игрища сказать ещё успеется, что б на досуге сам племянником занялся. Однако Кулику пальнуть солью под волчий хвост давно не терпелось. Или сапогом наступить на хуишко. Носил почём зря своё имя – Малютой ведь звали, «Кулик» было прозвищем. Позорил и имя, и весь клан Беспалого.

– Силантий! – с задорно-озорной улыбкой, позвал его третий охотник, Никифор, что всё это время молча лежал на настиле; свернул ещё одну самокрутку, нарочно для подошедшего. – А как поучать-то волчонка будешь?.. Давай, расскажи!

– Да обожди ты, Никифор, – широко, потирая ладони, заулыбался Силантий, пустив носом и ртом клубы пара в морозный воздух. В охотничьих волостных кругах он слыл своею большой смекалкой и разными выдумками. – Ой, обождите-ка, братцы! Я вам такое придумаю!..

- Дык то чать не нам, а Кулику тому и придумай! – деланно испуганно хохотнул Никифор, с готовностью раскурил скрут, а потом протянул Силантию. – Уж так напридумай, что б воем потом Беспалый по не́бу луну гонял!..

Как кони заржали ведь. И так гоготали, что весь хвойный лес на них тряс кудрями с иголками. Что могло быть на морозце лучше крепкого табачку и ядрёной охотничьей шуточки? Только хорошая рысья или медвежья шкура. Но сегодня с утра они не стрелять выходили. Так, в ямы заглянуть – проверить, не попался ли Кулик в одну из них возле охотничьих бань. Там вроде он намедни с дружками своими подглядывал за жёнами охотников. И знал, что сегодня ночью тоже гулянья будут, но только от барина Брюквина. Второй уже день гуляли барские гости, ждали их приезда с хозяевами. Тут женщин, конечно, разглядеть понежнее можно, с пышными белыми формами, не с натруженными работой руками. Вот на чём мерзавца поймать бы! На подглядывании за молодыми барышнями! И позор будет, и плетьми вышибут через спину всю дурь и браваду, на правильный след от новых полозьев поставят.

А присмотреться коли неопытным взглядом, забавного в этих волчьих делах могло с непривычки не увидеться вовсе. Деду Силантия, к слову, один такой волчок по локоть откусил левую руку. Хорошо, хоть жив остался, всякое случалось в их охотничьей общине. Поймали потом этого кусачего, в волчью яму на кол посадили, сами же волки этого клана. Закон потому что он нарушил крепко, и до деда Силантия успел ещё четверых покалечить. Везде росли кривые деревья, в каждом лесу, как посреди волков, так и между людей. Уж это-то Силантий хорошо усвоил – у людей он всякой мерзости, что лезла из их душ наружу, повстречал даже поболе. Да такой иногда, что не отмоешься водой, не отплюешься слюнкой, даже если в неё не наступать, а только взглянуть издалека – вот как пакостно и противно на душе после иного раза бывало. Люди в подлости своей нос утирали любому лесному жителю. Что волку, что ведьме, что лешему…

Распогодилось. Спать в это утро не захотелось. Да и некогда было – конец на конец сходились возле базарного места. Волховку считали большой деревней, но конца было в ней только два – вытянулась вся вдоль речки по берегу. Потешались иногда мужички, выходили стенка на стенку, что б не мёрзнуть со скуки в особо студёные дни. Радости зато после – полные штаны и валенки всклень. Кому выбивали зубы, кому ставили шишку, рёбра ломали так, что не вдохнуть не выдохнуть. Прошлой зимой одного схоронили, упал головой на лёд неловко. Только кто ж их считал, простых мужиков-то? Не барин и не судейские. Было и было. Забава – она такая, радуйся, что свои зубы целы.

Силантий чуть не опоздал. Обрадовались, когда его увидели, успел встать к своим.

И сразу же началось.

– Сходись, мужики! Потешьте!

Народу было с избытком. Шли поглазеть. Купить кренделя и горячего мёду, увидеться, с кем давно не доводилось. Много собиралось мальчишек. С азартом смотрели, ждали, когда подрастут, и сами свою удаль покажут. Одноногий Михей едва объявил сходиться – и в воздухе повисла тишина. Хрупкая и напряжённая. Он сам когда-то был знатным бойцом, да отморозил лет восемь назад ступню. Приехавший фельдшер спасти не сумел, ногу пришлось отрезать.

Силантий тряхнул головой. Вышли двадцать на двадцать. Глазом успел заметить, что среди всех зевак четверо в сторонке стояли из клана Тимони. Сельчане не знали, что волки живут в деревнях. Не волки – лесные люди, как правильней было б. Изредка оборачиваются, уходят в ночь на охоту, потом возвращаются. Вполне безобидно, и пользы от них с лихвой. Кто-то держал свою кузницу, кто-то резал ремни. Хорошие мастеровые, когда с остальными в деревне в ладу. Лишь избранные из общины охотников и единый Совет Хранителей – вот все, кто ведал о таком сосуществовании. Эти четверо, что глазели с остальными, не были из шайки Кулика. Взрослые, пришли посмотреть. Сами в эти игрища никогда не лезли. Ну где тягаться обычному люду супротив настоящего человека из леса? Отказывались под разными предлогами, не бились за свой конец. Иной раз за это подвергались насмешкам. Знали б, над кем смеются. Волк – всегда волк, и сила у него нечеловеческая.

– Ааааааа! – дико взревел Коляда, вольный табунщик с другого конца. Первым пошёл как бык, ломая строй своей стенки. Дрались все вместе, и вольные, и крепостные. А строй вот поломали зря – негоже в начале сходки, в самый важный момент. Силантий быстро подсёк неуклюжего бугая Коляду, свалил, прошгмыгнул за ним в брешь. И оказался у «стриже́нских», как называли другой конец, вместе с Никифором, за спиной. Тут уже началась сумятица. Загикали, заокали, посыпались удары, стали окружать и доламывать стенку. Потешная начиналась резво!

Затем уже стало не до строя. Перемешались все. Дрались не со зла, но кулаками отвешивали тяжело, падали, отлетая на снег. Те, кого просто сшибли, снова вставали. Потом роняли кого-то сами или уж их выносили из драки, оттаскивали с места побоища за ноги. Закончилось всё через четверть часа.

Славно побились мужички. Кривому Еремею, молодому стриже́нскому парню, второй глаз чуть не выбили. Веко затекло, раздулось как большой красный пузырь. Руками шарил, а дружки его, крепостные, повели до саней, гогоча, под локти. Дали хрустящий корж, а у того и губы разбиты, не может откусить. Сам уже над собой смеяться начал. Барин разрешал после такого зрелища потешившим его мужикам отлежаться два дня и две ночи – а Еремей потрудился славно. Двоих подшиб сильным ударом, пока самого не свалили. Ещё и рупь дадут, да ведёрко браги. Хороший был барин, Брюквин, мужичьё своё не гнобил за зря, сёк только за очень большие провинности. Две вольных дал на свои именины – конюшему Митрию и пастуху Митрофану. Землицы наделов добавил в дешёвое пользование.

Быстро смеркалось в зимнее время. Успел-таки прикорнуть Силантий, вычесал трёх лошадей, накормил, прилёг на конюшне в соломку. А как вскочил – встрепенулся. Натянул шапку, запрыгнул в седло и выехал проверять, как его поручения выполнили младшие из посвящённых охотников.

Сделать были должны, как сказал – устроить яму у новой последней бани. Прямо под окнами. Сруб летом сложили, но долго маялись с печкой. Ждали, когда залесский печник к ним заедет – так камень класть, как он, в волости могли только трое. И баня сгниёт – но печка будет стоять, ни трещинки, ни дыминки. Семьдесят лет, а был нарасхват, подолгу объезжал деревеньки, выполняя заказы, на своём дворе не бывал месяцами. Кого-кого, а этого умельца Брюквин от себя никогда не отпустит. Даже без вольной ждать приходилось, для собственного-то имения. Наобещал всей волости своего крепостного, тот и был в постоянных разъездах.

В лес Силантий заехал затемно, зажёг смоляной факел. А через две версты, по наезженной санями дороге, стояла уже первая избушка. Дальше – с две дюжины домиков. Охотничьи угодья помещика. Сюда свозили добычу и тут проходились гуляния. Вот как сейчас: к барину съехались гости и разом топили четыре бани. Новая, дальняя, была с большим окошком. Нарочно было не велено никому возле неё отираться. Там яму и вырыли. Может, и не появится ночью никто, но всех дворовых уже упредили, что б не совались без дела. Останутся две девки в предбаннике, квас подавать, да барыню одевать с дочерьми. Веничком постучит лихая Матрёна. Крепкая двужильная тётка не знала угару, Силантий ещё ребёнком бегал, когда она могла запарить до смерти полдюжины мужиков. И старой она была уже в те времена, лет тридцать тому назад. С одним передним зубом, крепким и заострённым, сидевшим на верхней десне. «Матрёшка, перекуси-ка ветку, там белка сидит!» – дразнили её детворой. «А чем буду трапезничать? – смешно шепелявила она и брала хворостину. – Споймаю сучат босоногих!.. Ох, запорю!..» Весело было её донимать.

А потом и стыдно стало, когда подросли…

– Ну?.. Что там видать? – спросил Силантий, спускаясь с лошади.

Влас и Никифор приняли узду. Последний раздосадовано повёл плечами.

– Да ничего покамест, – ответил он старшему охотнику. – Рано, может? Старались-то сколько…

– Уж точно не поздно! – сказал на это Силантий. И оглядел, как всё хорошо вокруг было утоптано. Никто и не скажет, что что-то готовилось. Лошадь с санями, где в соломе залёг один из охотников, стояла далеко. Тянущейся к ней верёвки не было видно. Что ж, может и не объявятся. Хотя слух по деревне пустили, что барыни мыться сегодня приедут. И не одни будут мыться, а со своими гостьями – племянницами самого́ графа Кудасова. Два дня Кулик со своими дружками здесь появлялся. На третий мог не прийти, да больно уж дерзок, раз в первые ночи всё с рук так сошло. На случай, коли не явится, имелась другая задумка. Но нужно бы обождать…

Засели. В воздухе теплело. Падал снежок и начиналась лёгкая метелица. В такую погоду недолго уснуть. Да и баре чего-то вели себя скромно – не было обычного шума и визгов, никто не травил собак, застолье шло своим чередом.

Через пару-тройку часов, однако, зашевелились дворовые. Забегали сенные девки. Сначала притащили в баню пузатый дымящийся самовар. Затем понесли подносы с мёдом и пряниками. Один кренделёк выпал в сугроб. Силантий сглотнул. Вспомнил, что не ел, рот наполнился жидкой слюной. Медовые крендельки были знатными, пробовать доводилось. Делились сенные девки. Сами со стола подъедали, ему же меняли на поцелуй или берестяную завитушку. В волосы потом вплетали как украшение. Кроме того, что значился в деревнях хорошим охотником, Силантий был видным парнем. За тридцать, а всё молодился, заглядывались на него девчата, вздыхали. Одаривали сладкой любовью. Раз уж жениться на них не хотел, то просто хотя бы запомнить.

Последней прошагала Матрёна. Сгорбленная, в мужском кушаке на распашку, двигалась не торопясь. Чего-то бормотала себе под нос – ругалась, не иначе. Кому же хочется в ночь хлестать барынь, коли старые кости требуют сна? Барин запрещал слушать её ворчание, никто никогда пальцем не тронет. Могла себе позволить обругать даже барыню – та только смеялась над ней. Со странностями была Матрёна, но преданная. Больше полвека парила Брюквиных. И старого покойного хозяина, и даже его отца – дедушку нынешнего душевладельца.

Как все заходили в баню, Силантий и его охотники не видели – вход был с другой стороны. Только скоро там стало жарко. Светом мерцало большое окошко. Слышались девичьи взвизги, па́рили от души, поили чаями. А вскоре пробежал паренёк с ведёрком – нёс хмельной медовухи. В бане оно всегда в охоточку: барыня-матушка отдыхала иногда до беспамятства.

– Квасу-бы холодного… Ядрёненького… – зябко простонал рядом Влас. Потеплеть-то потеплело, да лежать неподвижно – оно и в летнюю ночь прохладно покажется.

– Стрючок смёрзнется с квасу, дурень… – тихо ругнул его Силантий.

Расположились по четверо, с двух разных сторон. И двое сидели на деревьях, подальше. Сверху наблюдали. Вот кому было холодно. Ещё один залёг в санях. Лошадь стояла далеко, возле другого сруба, саженях в девяти-десяти. Верёвка, что тянулась к бане под снегом, присыпалась аккуратно. Крепко привязали к саням. Жаль правда, что всё это не понадобится. Наигрались волчки, не придут…

Силантий только и успел вздохнуть. Двух молодых барынь, племянниц Кудасова, уже проводили. Громко стонала и охала Брюквина. Дочерей её не было слышно, а вот веник выстукивал хлёстко. Навела же блажи старуха Матрёна, да крепкая медовуха сподобила матушку к стойкости: как хлещут её по телесам – слышали сквозь окошко. И пар потом зашипел – просила поддавать ещё и ещё.

Но вот заухала птица. Когда уже собрались сниматься.

– Сова?.. – шепнул еле слышно Никифор.

– Неа… – довольно ответил Силантий. – Демьян, – назвал он по имени одного из охотников, засевших высоко на насестах. Кричал совой ОН – наблюдатель. А, значит, к охотничьему посёлку вышли незваные гости.

Поднапряглись. Забегали глазами по лесу. Кулик и его смутьяны пешими не ходили, втроём разъезжали на санях. Где-то оставляли лошадь и подбирались к баням тихо. Им бы за молодыми волчицами волочиться, да разве ж те дураков подпустят? Видные были лесные барышни, из хороших семей, воспитанные, прихотливые. В деревне их было несколько. Как говорили старейшины, Волховку не просто назвали волчьим селом. Более сорока душ проживало в ней, из тех, что были из клана Тимони, нигде по России, да что б в едином местечке, столько лесных не насчитать. Троица вот эта только всех беспокоила, шумные, шебутные. Если бы люди узнали, что волки живут среди них, вмиг бы на вилы по́дняли, затравили. Только нельзя – Договор. Жили ж веками, живут пусть и дальше. Но нужно, однако, присматривать.

Наконец, появились. Умела эта порода двигаться так, что даже снег не хрустел. Быстро увидели, где окна горят. Поняли, что никого рядом нет, и тихо, по-шакальи, засеменили. Весело им. Прилипли к окошку. Барыня как раз застонала блаженно. «Матрёнка, ещё! И квасу подайте!.. Нет! Медовухи неси в ковше!..»

Силантий вверх поднял руку. Игнат, спрятавшийся в соломе в санях, увидел и дёрнул за вожжи лошадь. Скрипнули по насту полозья. Волки услышали хруст, но сделать ничего не успели. Лишь удивлённо встрепенулись. Верёвка вылетела из-под снега кнутом, туго натянулась в мгновенье. Вышибла у них из-под ног опору и… Припорошённая дверь провалилась. Все трое на ней мызнули в яму, ловушка сработала. С бани по скату вдобавок съехала сетка и сверху накрыла наглецов. Барыня ж за окошком стенала в истоме.

Охотники повылезали из укрытий. И поспешили к волчьей яме – зашли с двух сторон. Ружья и остроги держали наготове, сетка, пусть с грузом, долго не сдержит. Надобно обойтись без крови, только пленить. Потом передать в руки Тимоне с Советом. Хотелось Силантию отходить Кулика самому солёными розгами, да передумал, когда услышал жалобный вопль.

Когда же подошли – а приблизились спешно – задумка вышла не полностью. Три баловня в яму свалились людьми, а выскочили уже волками. По крайней мере, двое из них. Порвали одежду и обернулись, пустились улепётывать по снегу без оглядки. Чутка не успели мужики окружить. Одного же удержала тяжёлая сетка – запутался в ней. Рвал и рычал. И как же повезло – схватили самого Малюту, прозванного в народе Куликом. Взяли, получается, зачинщика и главного из них срамника́.

Обступили попавшего в охотничью сеть со всех сторон, следили, что б не выскочил. Шикнули, что б перестал тявкать.

– Ну, – сказали, – давай! Соображай быстрее: жить дальше будешь или помрешь прямо сейчас…

Заскулил, прижался к земле головой. Всем видом показал покорность охотникам.…..

Секли потом Малюту прилюдно. Больно и до́ крови. На экзекуцию посмотреть собрались старейшины волчьего клана Беспалого и Хранители из людей, следившие в Совете за делами подвидов. Такие показательные меры были важны для укрепления дружбы. Малая кровь полезна и безобидна – действительно помогала блюсти соглашения. И хоть пороли Кулика в человечьем его обличии, бесчестили, так сказать, в обычном виде, не в коем был схвачен, от боли он всë равно подвывал по-волчьи.

– Дядька Силантий!.. – после уже, когда битого несли от столба, недобро подмигнул Малюта-Кулик старшему из поймавших его охотников.

– Ведь когда-нибудь укушу, – тихо и зловеще произнёс он. Весь с изрубцованной спиной, ворочался тяжело на носилках.

– Кусай, – не возражал охотник. – Если будет кому собрать за тобой зубы …….

Разошлись и забыли.

Да видно позабыли не все…

Подкараулил-таки его Кулик, сдержал своё слово. Где-то через год, так же зимой, застал его в лесу одного. Лошадь Силантия сломала ногу, а Кулик, всё с теми дружками, проезжал на санях. Завидев его, остановились.

– А я говорил, что встретимся! – злорадно бросил мерзавец.

Скрутили его втроём. Не били, но схомутали, свободными оставили только ноги. Посадили кулём в сани, накинули на шею веревку и с саней этих сбросили.

Сперва-то он сообразил, когда тронулись, вскочил и побежал. Но скинуть веревку без рук не успел, лошадь пустили быстрее. Куда человеку угнаться за лошадью? Лесной бы ещё смог. Так тело его во́локом и тащили, пока задыхаться совсем не начал.

Остановились, спустились и оборвали верёвку. Один из дружков Кулика сделал это легко руками. Долго потом с Малютой дрались, один на один. В зверя задира не обернулся – так якобы честно. Но с волчьей силой не совладать, как бы ни был силён Силантий, даже когда вот так, оба на двух ногах… Одолел его Кулик в поединке. Кусал потом в руки и шею лежачего. Не насмерть, а что б насадить волчью слюну. Обернуть. Сил сопротивляться не было, вяло отмахивался от него Силантий.

– Вот и живи теперь, если сможешь, – обронил молодой волк, когда с ним закончил. Сплюнул с довольной ухмылкой кровь в снег, постоял. Хорошо же погрыз – так, что б уж вышло наверняка. Бывало, когда с одного укуса не оборачивались.

Ушёл потом вместе с дружками. Запрыгнули в сани и уехали. Оставили лежать одного в кровавом снегу……..

Пошевелился Силантий, когда стал уже замерзать. Едва проморгался. Густые ресницы на стуже сме́жились. Луна на небе сияла как солнце.

Вставал тяжело. Здоровой рукой цеплялся за клейкую со́сенку. Кружилась голова, болели намятые рёбра, и левая нога подламывалась в колене. Снег был, однако, глубоким, упасть не давал и удерживал.

Затем руками отпустил мёрзлый ствол. Качнулся. Шагнул и пошёл, медленно ковыляя сугробами. Знал, чего теперь ждёт. Не получалось хороших волков из людей, не находили они примирения. Таких только под ружья, судьбинушка теперь представлялась незавидной. Кулик всё устроил, как обещал.

Упал, когда выбился из сил вовсе. Перевернулся на спину. Бороду и лицо припорошило снегом. Бегала по земле мелкая злая позёмка, зима крала в лесу тепло у всего, что не пряталось.

Вдобавок затем близко к глазам сунулось волчье рыло. Обнюхало его, зарычало.

«Вот она, смерть…» – подумал Силантий…

Помнил потом, как долго куда-то тащили. Кто-то непрерывно ворчал, ругался, проклиная глубокий снег и пургу. Крепко руками держали за ноги, и голова иной раз подпрыгивала на буграх.

А через какое-то время вдруг стало тепло. Пахну́ло жилыми запахами. Женский голос велел скинуть тулуп и стащить с него валенки. Болью отдалось в левом колене, пока раздевали. Когда же дошли до укусов на шее и правой руке, Силантий сомлел…......

Часть 2

Показать полностью 2
[моё] CreepyStory Сверхъестественное Страшные истории Мистика Фантастический рассказ Лес Авторский рассказ Ведьмы Оборотни Деревня Озеро Борьба за выживание Ужасы Монстр Тайны Страшно Самиздат Фантастика Крипота Длиннопост
24
63
Adagor121
Adagor121
CreepyStory
Серия Малая Сибириада

Малая Сибириада: На Сплаве (год 1934-й) (1/2)⁠⁠

11 месяцев назад

Данный рассказ является предысторией к рассказам:

Малая Сибириада: За Ленскими Столбами (год 1947-й)

Малая Сибириада: Цвет Красной Ярицы (год 1959-й)

Поэтому легко читается отдельно. Просто зарисовки из таёжного леса, где происходит много странного и мистического.......

Есть в дураках некоторое очарование. То, как чуднó они «раскладывают» мир на слова. Не в тех, в ком дурь просыпается спьяну или душа отчего-то сильно замаялась, а в дурачках по рождению – блаженных. Которые пришли на этот свет такими и до самой смерти иными не станут.

Марфусь все двадцать девять лет жил в родной деревне, и слыл всегда безобидным. Громко дудел с пяти утра летом, забравшись на толстый шест для дохлой вороны: ловко карабкался на него как по канату, прыткий был и худой. Болтался потом на самой макушке словно флюгер, раскачивался иногда, аж дух захватывало. Мёртвую птицу приколачивал дед Лукьян. Отпугивал ей всех живых, что слетались клевать урожай. И бесполезно дурачку говорить, что так делать нельзя – он всё равно залезал, выдёргивал у вороны перья, бросал их и наблюдал, как долго те кружатся, плавно падая вниз. А потом доставал из-за пазухи дудку. Тонкий сипящий звук никого не будил, в деревне вставали рано.

«ВСЁ-вижу-оттуда! – монотонно и тыча пальцем в небо, на верхушку шеста, говорил Марфусь, когда дед Лукьян всё же сманивал вниз сладким пряником (не до обеда ж сидеть!), и тот с неохотой спускался к нему. – Ты-снова-большой-внизу! А-сверху-ты-маленький… Как-божья-коровка…»

Смеялся, брал пряник.

Лукавил, конечно, шутил – Лукьян с высоты трёх метров смотрелся немного меньше, но точно уж не казался букашкой! Хорошая у дурачка была память, запоминал за сельчанами шутки, слова, выражения. Однако часто вставлял их не к месту. Не чувствовал мир, как другие, видел его иначе. И не сказать, что совсем вразрез.

«Ты-божья-коровка, Лукьян… – говорил, показывая на ладонь, и тыкал в неё нестриженным ногтем. – Маленькая. Во-о-от-такая… И-Боженьку-не-гневи. Не-вешай-мёртвую-птицу, а-в-землю-зарой…» Не все понимали нечленораздельные возгласы дурачка, но те, кто слушали, приноравливались.

Родственников у Марфуся не было сызмальства. А как помер дед Лукьян, так и вовсе стал одиноким. Оставили жить в его доме, собственный-то совсем обветшал. Одежду и еду ему приносили, кормили всей деревней, не принято было бросать неспособных к работе. Шест даже новый, как столб – потолще и покрепче – в землю вкопали. Ступени-перекладины приспособили, что б не расшибся дурачок, взбираясь наверх как по мачте корабля. Так он и зимой лазать начал по такому удобству, сипел с высоты со снежной вьюгой вместе. Сманивали уже мужики, когда печь к нему топить приходили.

«Воро́н-зарывать-не-хотел, – подняв назидательно палец, вздыхал тяжело Марфусь. – И-лёг-замест-них-в-земельку…»

Плакал по деду Лукьяну, убивался. Весна уже давно наступила, близилось лето, а он всё горевал………

– Сильней тяни!.. Сильней!.. – свирепо орал на них Митрофан, и борода его, полная ледяных брызг, топорщилась вместе с бугрившимися от натуги шéйными жилами. Вены становились толще – и борода поднималась выше.

Все четверо стояли в воде по пояс. Тонкие брёвнышки, что сцепили и готовили к сплаву, поехали – штырь из земли вышел бесшумно. Правильно говорил Афанас: не взвидят, утянет потоком связку. Надо было два или три за раз в грунт вколачивать, одним такую перевязь не удержать. Если б Гришка Орлов не обернулся, бежали б уже по берегу и махали руками; а брёвна бы их не слушали – плыли б себе по притоку, и там, у устья, некому было бы выловить. Просто ушли бы в Лену, русло-то до неё прямое. Мало ли она по весне утаскивала, какое ей дело до мелких «щепок»? Целую домину один раз подрыла с фундаментом: та долго стояла на её берегу, но как-то весной унесла. В прежние времена затапливала края деревень, когда разливалась раз в четверть века шире, после особенно долгих и снежных зим, или в местах, где впадают притоки. Пять случаев было в этих краях, и люди их помнили.

Вытянули-таки вчетвером свою перевязь, подтащили к берегу. Двадцать обтёсанных брёвнышек, для нового коровника в Ерофеевке – опоры под крышу.

Однако даже пару минут, проведённых в холодной воде, могли обернуться худом. Снег в мае в лесу только сошёл, и пока не везде. Осевшие плотные толщи ещё наблюдались, прятались от лучей в тени хмурых сосен, в корнях, в глубоких подъямках с валежником, даже с одной стороны их избушки и возле большого сарая дальше. В оврагах поглубже и вовсе лежать до июля будет.

Собрáлись в избушке. Митрофан громко отплёвывался. У него у первого из них началá куститься борода, чёрная, колосьями, как у настоящего мужика. И грудь – точно медвежья, заросшая. У них же, у остальных, жиденько проступало на подбородках, с виду – словно телячий чуб, вроде и кудрявится, а проведёшь по лицу портянкой – как будто и побрился. Зимой им исполнилось по двадцать, и только Митроне пошёл двадцать третий. Вот руки – у всех были мужицкими. Ладони в мозолях, как поросячьи копытца, и дальше, выше до плеч – в тугих натруженных жилах и посечённые мелкими шрамами. Где кто соткнул гвоздём, где топором защемил, где щепа сама зацепила. Худые все, молодые, крепкие и до работы голодные. Семьи нахвалиться не могли, сам председатель Митрофану грамоту прошлым летом вручал. Только Егор жил из них один. Последней в семье пару лет назад умерла его бабка. На дворе шёл тридцать четвёртый год.

В избе, чтобы не расхвораться грудью после такого купания, соорудили нечто вроде баньки. Быстро разожгли пожарче печь, добавили поближе на угли дрова и до белá раскалили железный шесток. На него ещё наложили сверху камней, растёрлись бутылкой водки. Самим по граммулинке лишь досталось внутрь – то было радости!

А потом из ковша плескали водой, когда камни стали горячими. Пепел с сажей летели до потолка. Смеялись и фырчали, пару от булыжников и печки было много. Такая она, дружная юность! С детства всюду лазали вместе. Вчетвером и решили податься в промысловики. Пока для коровника отбирали брёвна, пóходя всё обговаривали. Гришка предложил первым, а Афанас подхватил. Егор уже с Митрей их, самых младших и шустрых из четверых, послушали. Сами до этого не помышляли, о своих лишь хозяйствах думали.

Через полчаса пришли ерофеевские. Гришка с Митрей нарочно суровый вид напустили – сразу, как те вошли. Хоть и смешно было рожи в исподнем корчить, но всё равно. В прошлом году насилу их докричались, когда рук не хватало. Звали помочь на делянку, но ерофеевские мужики слыли ленивыми. Откликнулись дня через три. Теперь же – надо было самим; брёвна для них приготовили быстро, вот только сплавлять будут сами. За своим-то сразу явились.

– Гостинец! – громко, поздоровавшись, сказал старший из двоих вошедших. Мотнул бородой и положил свёрток на стол.

Ему точно так же молча кивнули. Не принято было, как барышням, в благодарностях рассыпаться. И проводили обоих гостей в спины взглядами. А едва те вышли на крыльцо избы, наперегонки вчетвером бросились к газетному свёртку на столешнице.

Развернули.

Тёплый почти, из печки, белый каравай хлеба. Огромный шмат копчёного сала из погреба и литровая бутыль самогонки. Большущая вдобавок луковица, головка чеснока.

–  Коли так, может ещё раз «баньку» протопим?..

***

Молодость бежала впереди подгоняющих слов. Это старый Иван, дед Афанаса, прежде чем выйти полоть огород, два дня собирался как на охоту – а огород был разбит у дома, под боком. Слова Григория ещё не затихли – Егор же уже подкидывал заново дров, располагал полукругом камни, что б прокалились получше. Митрофан откупорил бутыль. Словно пыжом ей заткнули горло, туго выходила самодельная пробка. Булькнула вкусно, зазывно заставила всех обернуться. Нож резал сало, руками ломался хлеб.

– А ну-ка братцы, гляньте в окно! Неужто и снег пошёл?

Пошёл. Да ещё какой. Валил большими пушистыми хлопьями. Как будто на крыше у них кто стоял, вспорол подушки и нарочно сверху вытряхивал – а перья и сыпались, словно листья по осени. На самом деле явленье не редкое. В этих краях снег в мае бывал. Посыплет часок, и снова на солнце растает. Не зря показалось снаружи холодно.

Да только до снега ли стало? Разгорячились уже, готовились остаться с ночёвкой. Ну, поглазели наружу – и тут же про холод забыли, чего горевать? Немного ещё опрокинули – повеселели совсем. Гостинцы от мужиков жевали в охотку: с хрустом, под сальце, грызли здоровую луковицу, откусывая от неё по-очереди, катали друг другу по столешнице и ловили ладонью, будто воротами мяч на широком футбольном поле. А кру́жки, снедь и стаканы – словно чужая команда, давали меж ними пасы. Бутыль – как судья. Весело стало им.

Зверев Митрофан громко кхекнул. Стряхнул с ладоней крохи, отправил в рот бочок луковки – и матч завершился съедением. Пока не прогорело до новой «баньки», глянул на остальных, глаза его зажглись любопытством. Все сразу поняли суть перегляда.

– Ну, говори – как видел-то всё?

Привык Афанас, что часто его об этом просили – заново всё пересказывал им троим, не обижался: тут не в беспамятстве дружеском дело было. Добавить сверх ничего не мог, а они всё равно – сидели, разинув рты, развешивали лопухами уши. Ждали, вдруг вспомнит чего-то новое. Один он ведь тогда свидетелем стал случившемуся, можно сказать, счастливым везунчиком – ушёл от солдат в лесу незаметно, по-тихому. И начинал свой рассказ всегда одинаково: «Эх, не сидел бы тут с вами я… Если б не тот пожар…»

А вышло, что в декабре прошлой зимы их друг Афанас, вместе с дедом Иваном, ездили за сорок вёрст от Лены. Оставили на хозяйстве родственников. Сами же наведались к другим – ходить на беляка на лыжах. Не первую зиму подряд его там помногу били. Плохо ружьё держал внук охотника – вот дед и взял с собой на выучку, к двоюродному брату, известному в тех деревнях добытчику малого зверя. Да только Афанас отбился от них однажды. Внезапно началась пурга, в лесу завьюжило, он и отстал.

Немного поплутал в одиночестве. Вышел потом куда-то на дым, когда метель улеглась. И выбрался к месту, где быть никого не должно. Раньше туда никто не ходил. Лагерь в той стороне стоял прежде, для заключённых, на девять или десять бараков. Был обнесён колючкой, а за столбами с нею – высокий забор, четыре смотровые вышки. Стоять-то он так и остался, только с прошлого, на то время, года уже пустовал – всех постояльцев расселили по другим лагерям. Забросили, в общем. Известия же об этом среди охотников разошлись. Запрета там появляться не сняли, однако год уже не наблюдали постов на единственной к нему подъездной дороге. Такое примечается быстро, особенно теми, кто часто охотится. Ибо нет зверя любопытней, чем человек: свой нос сунет везде, где не надо. Вот и разнюхали. Всё ближе и ближе подступались к месту, а там – словно давно никого, ничего, и с виду как будто заброшено. Афанаса, уставшего и замёрзшего, выйти аж к самим баракам с забором в тот день угораздило. И чуял же, что идёт не туда – по солнцу-то в небе не видел, то точно в нём растворилось, но думал, что к какой-то деревне на лыжах выходит. А как отшагал ещё немного, сразу присел. Заметил вдалеке, что забор повален. Послышались затем голоса, собачий лай, увидел солдат с винтовками и как что-то дымилось. Горело в разных местах, будто что-то сжигали. Тут сразу и понял, куда ненароком забрёл. Чтобы не выдать себя, подобрался чуть ближе – выполз к пригорку, за которым укрылся, и оттуда за всем наблюдал. Всё удивлялся тому, что следа туда не вело. Один был только, за ним – его собственный, лыжный.

– И как же вот так?.. – перебил Гришка Орлов. – На ветролётах что ли прибы́ли?..

Гришаня задавал всё те же вопросы, как в первый раз, не уставал об этом спрашивать: откуда там взялись солдаты? Если не было давно никого и дорога стала ненужной, то как и с какой стороны зимой туда попали военные?

Афанас всё так же не мог ответить. Сам не успел ничего понять, когда начался вдруг пожар, и загорелись не только бараки, но вспыхнул и зимний лес. Что-то сильно рвануло, возможно, какое-то горючее. Пламя, как будто от взрыва, тут же разметало по округе. Кто-то громко орал, отдавал приказы. Затем защёлкали патроны в большом количестве, словно огонь проник на оружейный склад. Всё было странно в тот день – от лесного пожара до взрывов. Виданное ли дело, что б зимой горел лес, и пламя, как шальное, с дерева на дерево перекидывалось? Афанас говорил, что один из солдат его даже увидел, но сделать ничего не успел, потому что новая вспышка осветила место бывшего лагеря. Вот тогда их друг развернул лыжи и дал дёру. Даже не успел задуматься, откуда в заброшенном месте столько запаса патронов. Слышал их щёлканье долго, пока уносил ноги. И за спиной, освещая небо, разливалось бордовое зарево.

– И видел, как людей мёртвых тоже жгли? – распалялся рассказом Митрофан.

– Да не вида́л, не вида́л! – махнул в который раз рукой Афанас, поскольку нового у него так и не спрашивали. – Откуда там люди, если лагерь закрыли? Это уж потом говорить стали, хотя сам я так никому не сказывал. Мол, последних заключённых сжигали. Их же там нет давно!

Были или нет, но слухи такие разошлись. Пусть и никто, кроме их Афанаса, не мог похвастаться присутствием в тот день рядом с горевшим лагерем. Более того, сгорело много гектаров леса. Может, оттого и заговорили о чудесах, дескать, пожар-то был непростой: на костях людских разжигали огонь солдаты. Небушко гнев свой грешникам и явило.

– А что?!. – вскинулся теперь Григорий. – Саргын-охотник ещё не пропал, а призраков тех уже видел … Он СЛЫШАЛ, как они воют. И старый Вилдай! Оба же сгинули – как раз прошлой зимой, в феврале!..

«Уууууу…» – тихо и грозно, не открывая рта, подвыли ему Егор с Афанасом.

Но Гришка заметил и засмеялся.

– Да что б вас!

Коротко посмотрел в печь.

– Камни готовы, – сказал он.

Глянул потом на Митрофана.

– А ну-ка, Митроня! Пока не поддали парку, яви нам, как шею сворачиваешь!

Зверев Митрофан сразу раздулся – знал, о чём просят. Расправил широкую грудь, показав, что готов угодить друзьям, взял со стола бутыль. Разделил по стаканам остатки.

Григорий же больше всех разошёлся – сильнее схмелел от выпитого.

– А ты, Горя? – хлопнул он легонько Егора. – Что всё молчишь? Смотри, какой у нас богатырь, наш Митроня!

Митрофан между тем обхватил бутыль – не в первый раз показывал удаль. Óбнял одной рукой, прижал крепко к телу. Другой – взял ладонью за горлышко. Тужился, тужился, пока шея его не покраснела, и вены на ней не вздулись. Крепкое было стекло, закалённое. Однако ссилил ленский богатырь – горлышко отломил. Хрустнуло и покатилось на стол, когда разжал пальцы. Теперь уже по спине, по плечу хлопали все силача-Митрофана. А он – отдувался, взопрел от такого напряжения.

– Парку́! – объявил громко Григорий, и взялся за ковш. Егор же налил в него кипятка.

Изба была тесной, но баня всё ж никакая – нет ни настилу сверху, ни прочего, что б пар от камней удержать. Но разве ж запретишь четверым молодым ленчукáм отлынивать от забот, когда за окном валил зимний снег и не на шутку лепил сугробы? Вот и резвились, пока не измазались больше сажей из печки, нежели стали чище.

Афанас первым отстал от веселья. Взял нож со стола и отошёл к стене. Что-то долго там вырезал, пока остальные переговаривались, да вспоминали, как пропали в лесах Саргын-охотник и прочие мужики за последних два года. Насчитали по деревням четверых. Тело нашли одного, остальные ж исчезли бесследно. Дядьку Вилдая последний раз видели в феврале, шёл на охоту, а после, в апреле, кто-то нашёл его лыжи. К дереву были прислонены. И если уж подумать, то раньше, до того, как лагерь с мизгирём на воротах сгорел, не припоминали, чтобы охотники пропадали так часто.

– И что ж они сюда-то, за сорок вёрст ходят, призраки? – не унимался в лёгком хмелю Григорий. – Нет деревень поближе?

– А та-а-а-ам... – прищурив глаз и подняв вверх палец, сказал Митрофан, – там люди целыми деревнями под землю уходят! Призраки их туда загоняют. Обратно не выпускают. К нам – это так, прогуляться…

– Да ну вас! – обиделся Григорий, что никакой серьёзности к его вопросу не проявили.

Сверху как будто что-то упало – грохнулось прямо на крышу. Егор поднял голову. Снег, поди, с мохнатых сосновых лап, одно дерево стояла вплотную к избе. Быстро отвлёкся – Гришка в него плеснул холодной водой.

А тут ещё всех позвал Афанас.

– Идите сюда!  – крикнул он от стены; отошёл, что б смотрели, что там успел нацарапать.

Как дети малые кинулись к нему через стол, едва не опрокинули. Толкали друг друга, пихались локтями. Сгрудились вместе у стены и стали разглядывать. Афанас на бревне вырезал четыре их имени. Зверев Митрофан. Хлебников Егор. Орлов Григорий. И он –Афанас Никитин. В школе над ним не зло посмеивались: «Ну, как, Афанаска? Ходил за три моря?..»

– Зачем? – разведя плечами, спросил добродушно Митрофан.

– Что б знали! – вытаращил Афанас узкие глазки. – Что мы здесь были! И сами прочтём, лет через двадцать…

– Коли солдаты твои не придут и не сожгут эту избу… – ехидно подтрунил Григорий.

И тут они замерли.

Громко и отчётливо раздался стук в сенях. Как будто что-то упало с лавки, вроде полена, и покатилось. Потом – тишина…

Переглянулись. Снега навалило как зимой, погода словно взбесилась. Неужто из ерофеевских мужиков кто вернулся, да так поздно, под вечер? Не за ними ли? Принесли тёплой одежды? Эти – навряд ли… Да и кто полезет сюда? Помощи в работе ни у кого не просили, ерофеевские пришли и стали сплавлять брёвна сами, поди уже в Михайловском рыбацком стане парились в настоящей бане. Может, сверху из леса кто возвращался, заглянул, увидев в пургу дымок. Только встал почему-то в сенях и не шёл дальше в и́збу.

– Пойду посмотрю… – сказал Егор и шагнул к закрытой двери.

«Уууууууу…» – загудели вдогонку его мужики. А после заржали.

Он лишь махнул рукой.

Открыл. Выглянул с любопытством. Не сразу глаза привыкли, хоть распахнул дверь широко и выпустил в сени немного света. Окна были маленькими, в избе наступал полумрак. И снег ещё шёл пеленой, добавляя им вечера.

А когда разглядел-таки гостя, то, не сдержавшись, выругался.

«Тьфу ты!..»

Обернулся к своим, так и оставив дверь открытой, посмотрел и пожал плечами, развёл руками в изумлении.

– Марфусь… – произнёс он коротко.

– Чего?.. – не поняли все.

– Марфусь, говорю, сидит, – громче повторил Егор.

Добавил растерянно:

– Деда Лукьяна покойного… Дурачок… За ерофеевскими, наверное, увязался. А они не заметили. Нужен им больно…

Выглянул снова.

– Давно здесь… сопли жуёшь?..

Марфусь не ответил. Жался только на лавке. Полено уронил он, их тут с десяток лежало. Одно бездумно держал в руках и водил по дереву пальцами. Что-то бубнил.

Митрофан понял первым, поднялся.

– Так сюда и зови, – сказал он. – Есть сало, есть хлеб. Чайник поставим. Чего ему мёрзнуть? Он гость…

– Вот же… – участливо вздохнул Афанас.

Григорий дошёл до двери́ и выглянул тоже в сени.

Дурачков в деревнях не обижали. Наоборот, дети когда по глупости донимали, дразнили и обзывались, давали сорванцам леща и крутили за это уши. Нечего приставать к тому, кто не может дать сдачи.

– Похоронил-я-их… – произнёс, наконец, Марфусь из сеней, не повернув головы. – Негоже, когда-не-в-земле…

– Это он опять про своих ворон! – пояснил Егор, бывавший в Ерофеевке чаще друзей. – Всё время про них талдычит. Дед Лукьян их к столбу приколачивал…

Вышли в сени вдвоём с Григорием, приподняли Марфуся с лавки за локти и повели внутрь. Дурачок упирался, но шёл. Взмок весь – как сам вышел из бани. Наверное, в снегу успел наваляться, холодный, дрожал. Полена из рук не выпустил.

Когда ж завели на свет, и Егор взглянул на ладони, то поняли вдруг, что бок у Марфуся вымок от крови. Рубаха была изорвана. Где-то скатился и пропорол суком плоть. Грязный и жалкий, шмыгал от холода носом, тёр рукавом лицо. Измазался красным.

Митрофан и Егор его осмотрели. Раздеваться Марфусь не хотел, но за пряник, которого у них не было, уговорили снять рубаху – обманули несмышлёныша, не силой же стягивать. Промыли длинную рану. Неглубокая, просто сильно кровила. Намазать и завязать особо тут было нечем, однако приспособили чистую тряпицу, затянули пояском. Григорий выходил из избы наружу, глянул с крыльца, и сказал, что в такой снег идти не стоило. Да и стемнеет через час-полтора, если не уйдут снежные тучи. Кто ж знал, что лыжи в пору брать в мае месяце, когда к делянке поднимутся. Утром, с рассветом, как-нибудь спустятся, не замёрзнут.

Повечеряли остатками гостинца, и ждали темноты – завалиться спасть. Как ерофеевские дурачка своего проглядели? В голове не укладывалось…

– Похоронил… – хлипал носом Марфусь, лёжа у горячей печки на старой фуфайке – ему собрали всё самое тёплое, что нашли. – В-землю-уложил – как-дóлжно…

Григорий и Афанас засопели сразу. Дурачок ещё долго ворочался, пыхтел на полу. Полено берёзовое спать уложил с собой. Егор почти задремал и видел, как Митрофан всё сидит за столом. Вроде нашёл в избе иглы и нить, взялся за починку рубахи Марфуся. Встал затем со скамьи, подошёл к нему и присел, повернул к себе. Дурачок заворчал недовольно, но рану свою показал. Митроня поднёс керосинку – светил ему на руку, на спину, на бок. Потом вдруг засобирался и начал натягивать сапоги.

А дальше Егор уснул…

***

Проснулся он будто сразу. Только провалился – а Митрафан уже навис над ним. В бороду налипло снега и веяло холодом, видно, что выходил из избы.

– Пойдём-ка за мной… Оденься…

Спросонья Егор удивиться не успел. Молча окинул взглядом спящих, вздохнул. Григорий уже храпел, притих и их дурачок, обнявшись с поленом. Нечего делать, поднялся и быстро обулся, пока Митрофан ждал за дверью. За оконцем смеркалось, и снег вроде унялся. Вышел следом за другом.

– Чего ты, Митроня? – спросил недовольно в сенях.

Тот вывел уже наружу.

Много ж бывало раз, когда снег начинался вот так внезапно, в мае. Но что б намело его столько и лежали сугробы, на памяти не отложилось. От земли веяло холодом. Да и какой земли? Нигде она не проглядывала.

– У него рядом с раной ещё вдоль полоска, – сразу сказал Митрофан про Марфуся. – Я не увидел сперва. Но по рубахе понял – не сам дурачок зацепился. На ней вообще три следа. Второй коготь по шкуре чуть чиркнул. Третий не достал, увяз в рукаве. ЗВЕРЬ лапой задел легонько, не сук…

– Чего? – не поверил Егор, до конца не проснувшись даже от холода. – Какой зверь?..

– Вот сам и смотри! – голосом уже встормошил его Митрофан. – Ты ж вроде по следу лучше? Избý я обошёл – припорошено. Но видел две ямки. Марфусь оттуда приплюхал, вон – куда ерофеевских след уводит. Обратно за ними не поспешил…

– Откуда знаешь, что с ними сюда увязался?..

– А с кем же ещё?! – начинал уже злиться Митроня. – И ты сам сказал…

Сказал. Нечего, правда, ему одному было тут шляться. Большую часть времени дурачок бродил по деревне, заглядывал во дворы. Кто чем угостит, кто что-то расскажет. Иногда далеко уходил за охотниками, но, когда его замечали, вертали сразу обратно – водилось за ним такое, хвостиком за людьми пристраивался. Не было больши́х забот и хозяйства. А скучают без дела даже дурни. Не всё же на дудке свистеть и болтаться на «вороньем» столбе…

Мысль о медведе явилась первой. Только видел Егор "медвежьи" раны – не такие они. У деда, охотника, изрубцованы были весь бок и спина, часто просил показать его в детстве. Да и коли напал, не отпустил бы мишка с царапиной, рвал бы хорошо, живыми ноги уносят только счастливчики. Тут вспорото тонко – как острым сучком от обломленной ветки. Без яркого света не разглядели, да и не думал о звере никто, рану сразу промыли и накормили Марфуся. Ан, Митрофан глазастый. Спьянел меньше других, и за починкой рубахи всё рассмотрел. Кто мог ходить тут? Делянке два года, и место давно обжитое, в такие зверь не суётся, тайги что ли мало? Не нужен ему человеческий угол.

Вмятинки на снегу, на которые указал Митрофан, похожи были на след. Занесённый. Только их оказалось не две, а гораздо больше – засыпало хлопьями, в глаза не бросалось. Как будто нарочно делал круги, выведывал и принюхивался, для дикого зверя уж больно смело. Митроня, их богатырь, следопытом не был, и даже Егор не сразу понял, как много о своём пребывании оставил тут натоптавший.

Он опустил вниз ладонь – ямки, и бугорки от выброса. Немного расчистил. След свежий, как раз за столом сидели, когда ушли ерофеевские. Сами же – разохотились до баловства, ржали над рассказанным, пили принесённый самогон и ели хлеб. В сени к ним Марфусь пробрался бесшумно. Скромен был дурачок, сел на скамью и не стал беспокоить, всё бормотал про своих ворон: тихонечко, чтобы не слышали. Где-то недалеко от избы его зацепили – сюда и пришёл, не поплёлся назад в деревню. Наверное, и не смог бы – в пургу б заблудился, как Афанас в прошлом году, у лагеря. Только зверь позволил уйти: подрал лишь немного – один скользящий удар. Почему?..

Длинной вереницей шаги у избы тянулись по кругу, то приближаясь к ней, то отходя от бревенчатых стенок в сторону. Однако откуда пришли изначально – неясно. Выйти бы раньше, воздух так быстро промёрз и небо прохудилось, что за каких-то полдня весна сменилась зимой, её зелёное покрывало побелело. Вот и опять западал снежок, тихо кружился над головой, как одуванчики возле речки. Те выползали сначала жёлтыми, раздвигали настырными головками гальку и распускались. Затем, вызревая, пушились. И зонтики их летали, таскаемые почти недвижимым воздухом, лёгкие и невесомые как снежинки.

Митрофан ходил за Егором. Только сейчас он заметил в руках у него топор – Митроня поигрывал им и целил глазами по сторонам. Вздыхал. Вокруг быстро темнело.

– Ну?.. Что?.. – спросил он нетерпеливо.

– Сам знаешь, чей след округлый…

– Да знаю… Но здесь-то откуда?.. Не видели уж сколько лет…

Ответить было нечего. Медведь ещё мог забрести, зверь смелый и сильный, иной раз дорогу не уступит, или залезет сдуру пошвыряться в сараях, когда нет людей. А тут же…

– Горя, постой-ка… – тихо вдруг сказал Митрофан. Задрал голову выше и начал пятиться. Отошёл задом шагов на пять и так же, с поднятым вверх подбородком, остановился. Егор тут же встал. Быстро примкнул к товарищу. Оба теперь стояли лицом к избе и смотрели вверх.

Крыша, двускатная, но довольно плоская, успела покрыться снегом. Градус всё же стоял не минусовой – с неё подкапывало. Хорошо протопили печь, за ночь растает. Однако если внизу след был завален, то наверху он виделся лучше. Чётко прошла вдоль конька и где-то спрыгнула.

Затем обогнули избу. Нашли, где забиралась – на брёвнах глубоко отпечатались когти. Вот кто топал на крыше, не снег с веток упал. Как раз – прыжок, когда на конёк залезала. Потом ходила тихо, да и они в избе громко горланили.

– Откуда ж такая любопытная … – дивился вслух Митрофан. – Чего приходила?

– Пришла и ушла, – уже равнодушней пожал плечами Егор, слегка успокоившись. – Марфуся напугалась, ударила – он подошёл к ней сзади, не по ветру. Сыпало, хоть выколи глаз – потому не заметила. Думаю, теперь не вернётся. Всё ж не медведь…

Нашли потом и припорошенный бугорок. Не было тут ничего, когда утром по руслу подня́лись. Митроня задел ногой – и стало всё ясно, разрыли из-под снега. А там, на дне ямки – два тощих тельца. И руки ведь у Марфуся в земле были, но сразу не заподозрили: в чём дурачка обвинять – в том, что испачкался? Детёныши это её. Уж неизвестно, от голода умерли или болезни, однако видно, что не насильно. Их и нашёл сердобольный Марфусь, зарыл, схоронил как своих ворóн. Может, поэтому и напала? Матери иногда возвращаются к месту с трупами. Пришла – а там человеческий след, проследовала за ним; он просто подобрал, а она разъярилась, хоть и боялась. Волки бы нападать не стали. Те берегут себя, намного умнее – важнее потомство в будущем. Даже живых волчат оставляют, когда охотники набредают на логово и начинают копать. Жизнь рода, стаи – важней одного потомства…

– Давай-ка в избý… – предложил Егор.

Задул ветерок. Растрепал бороду Митрофана, водившего желваками и всё вглядывавшегося в лес вокруг. Хлопьями опять повалило. Скоро из-за них и темневшего неба видимость упадёт, нечего больше выискивать. Выяснили всё, и ладно. Не больно-то напугались, ушёл их зверь. Выплеснул ярость, чутка поцарапав Марфуся, походил-побродил, оставил следы, пометил когтями. И больше сюда не вернётся.

– Ладно… – хрустнув костяшками на топорище, сдался Митроня. Бросил последний взгляд в серую чащу, стоявшую снова, как месяц назад, в сугробах. Выдохнул с шумом, вернул за пояс орудие.

Вмести они двинулись к крыльцу. Егор опять завалил могилку и хорошенько примял. Надо бы было подальше от дома трупики бросить, зашвырнуть, но просто вернул их обратно. С утра ведь Марфусь проверит, навязчивость его знали. Ворóн на дворе деда Лукьяна пять раз захоранивал заново – место ему не нравилось, сельчане рассказывали с Ерофеевки. Может, и тут за своё возьмётся. Ему, главное, не мешать, и он успокоится. Во всём остальном безобидным был дурачок, без вредоносных привычек.

«Небо-худится, – во время дождя говорил, – а-кто-потом-зашивает?.. У-Боженьки-есть-иголочка…»

В избе уже не спали – потеряли своих товарищей, тёрли глаза, думали, не пойти ли искать. Лёгкий похмельный сон после гуляния закончился. Даже Марфусь пробудился, когда хлопнула дверь из сеней. Григорий почти оделся, а Афанас кутался в старый дырявый тулуп. Вроде и протопили хорошо, а старенький был домишко, свистело во все щели и дыры.

Быстро всем рассказали, чей видели след. Афанас оживился сразу, тоже потянулся за сапогами.

– За дровами сходить бы на ночь… – сказал он.

– Схожу, – отозвался за всех Митрофан, пощупал топор. Намерился повернуться, однако Григорий остановил.

– Сиди уж, вернулся только. А мы с Афаносом «до ветра». И дров принесём…

На том и решили.

Едва за первыми людьми закрылась дверь, тень тихо вышла из-за деревьев. На мягких лапах сделала шаг, и, вперив взгляд в черноту ненавистного дома, остановилась. Метель опять завьюжила, и можно было подкрасться ближе – как ОНА делала уже, пока стоял день, и обитатели дома внутри шумели. Нарочно не выходили к НЕЙ, прятались и боялись. Выглянули ненадолго, и заперлись снова в коробке из брёвен. В горле зародился не рык, а нежное, почти томное урчание. Сбегавшая слюна капнула в снег. Вспыхнули чёрно-жёлтым глаза и сузились в щёлочки, чтобы в сумерках никто их не видел. Ярость внутри лишь разжигалась.

А потом дверь открылась снова, и двое других людей появились снаружи. Шагнули с крыльца и пошли. Вышли в ЕЁ ночь – спускавшуюся стремительно, с крепчавшим в деревьях ветром и вихрями позднего липкого снега…

Часть 2 - ФИНАЛ

Показать полностью 2
[моё] CreepyStory Сверхъестественное Мистика Страшные истории Фантастический рассказ Лес Тайга Река Страшно Тайны Монстр Самиздат Рассказ Ужас Фантастика Призрак Легенда Борьба за выживание Ужасы Длиннопост Авторский рассказ
36
Посты не найдены
О нас
О Пикабу Контакты Реклама Сообщить об ошибке Сообщить о нарушении законодательства Отзывы и предложения Новости Пикабу Мобильное приложение RSS
Информация
Помощь Кодекс Пикабу Команда Пикабу Конфиденциальность Правила соцсети О рекомендациях О компании
Наши проекты
Блоги Работа Промокоды Игры Курсы
Партнёры
Промокоды Биг Гик Промокоды Lamoda Промокоды Мвидео Промокоды Яндекс Маркет Промокоды Пятерочка Промокоды Aroma Butik Промокоды Яндекс Путешествия Промокоды Яндекс Еда Постила Футбол сегодня
На информационном ресурсе Pikabu.ru применяются рекомендательные технологии