Как детский стыд программирует болезни во взрослом возрасте
Есть эмоции, которые бьют открыто, как гнев или страх, а есть та, что действует подобно тихому яду, разъедающему изнутри саму основу того, кем мы являемся. Эта эмоция — стыд. И речь здесь не о том, что ты съел чужую конфету и теперь переживаешь; корни стыда уходят гораздо глубже, в самую колыбель нашего существования, формируясь в младенчестве из опыта отвержения, холодности или непрочитанных потребностей. В отличие от вины, которая говорит «я совершил ошибку», стыд шепчет нечто куда более страшное: «Я — ошибка». Это чувство собственной никчемности, глубокого, неизлечимого изъяна, который необходимо скрывать от мира любой ценой. Одним из самых пронзительных исследователей этой разрушительной силы был психоаналитик Бенджамин Килборн. Он видел в стыде не просто досадное переживание, а коренную травму, формирующую хрупкую и часто невыносимую архитектуру нашей самости. Килборн писал, что стыд — это нарциссическая рана, полученная в моменты, когда наше подлинное «я» встречается с отвержением, унижением или безразличием, чаще всего в детстве. Важно понять, что этот стыд живет не на уровне поступков, а на уровне самого бытия. Он кристаллизуется в личных ошибочных представлениях о себе, в глубоко укорененном убеждении, что ты неправильный, недостойный любви или внимания. Человек может даже не идентифицировать это как стыд, списывая все на свою «никчемность» или врожденные недостатки, не осознавая, что носит в себе чужой, когда-то навязанный ему ядовитый ярлык. Чтобы выжить, мы начинаем возводить защитные сооружения: становимся перфекционистами, которые не могут допустить промаха, нарциссами, демонстрирующими иллюзию величия, или просто людьми, бегущими от любой истинной близости, ведь она грозит разоблачением. Вся наша энергия уходит на то, чтобы спрятать эту постыдную часть себя, и именно в этой непрекращающейся внутренней войне рождается почва для настоящих, физических болезней.
Современная наука все чаще находит пугающе прямые корреляции между хроническим стыдом и развитием психосоматических заболеваний. Если представить нашу психику и тело как единую экосистему, то стыд становится в ней токсичным загрязнителем, отравляющим все на своем пути. Исследования в области психонейроиммунологии показывают, что постоянное переживание стыда запускает в организме каскад стрессовых реакций, аналогичных реакции «бей или беги». В кровь выбрасываются кортизол и другие гормоны стресса. В отличие от кратковременного стресса, мобилизующего силы, хронический, вызванный чувством собственной неадекватности, изнашивает системы организма. Он подавляет иммунную функцию, делая человека более уязвимым перед инфекциями и, что еще серьезнее, перед возникновением аутоиммунных заболеваний, когда тело по сути начинает атаковать само себя. Это похоже на метафору: если психика не может выразить боль, говоря «мне стыдно», тело начинает кричать об этом через болезнь.
Воспалительные процессы, лежащие в основе таких состояний, как ревматоидный артрит, некоторые заболевания кишечника (например, синдром раздраженного кишечника) и даже сердечно-сосудистые проблемы, тесно связывают с длительным психологическим стрессом. А что может быть более стрессогенным, чем необходимость каждый день просыпаться и жить в состоянии внутренней войны с самим собой? Стыд — это одиночество в толпе, это чувство, что тебя никогда не примут, если узнают правду. Это напряжение не находит выхода, оно инкапсулируется внутри, превращаясь в мышечные зажимы, хронические боли, мигрени, проблемы с пищеварением. Тело буквально сжимается под грузом непрожитого стыда, пытаясь стать меньше, спрятаться, исчезнуть, как того требует травмированная психика.
И здесь мы подходим к ключевому и самому трудному моменту. Можно годами лечить симптомы: принимать таблетки от давления, сидеть на диетах при проблемах с желудком, купировать приступы мигрени. Но если человек не научится справляться с проблемой стыда, болезнь не уйдет. Она будет возвращаться в новой форме, потому что ее корень — не в бактерии или вирусе, а в глубоко укоренившемся убеждении «со мной что-то не так». Терапия в этом свете — это не поиск волшебной таблетки, а медленный и мужественный процесс создания безопасного пространства, о котором говорил Килборн. Пространства, где можно рискнуть и показать ту самую «постыдную» часть себя — свою уязвимость, страх, гнев, несовершенство — и не быть отвергнутым. Это процесс переписывания внутреннего нарратива, где человек учится отделять себя от своего стыда, понимать его истоки и, наконец, проявлять к себе то сострадание, которого он был лишен когда-то. Пока груз стыда лежит в основе самоощущения, тело будет нести его на себе, как ношу, с каждым годом все тяжелее. И лишь распаковав эту ношу, вглядевшись в ее содержимое при поддержке психолога или через глубокую внутреннюю работу, можно по-настоящему разорвать порочный круг, позволив психике исцелиться, а вслед за ней — обрести здоровье и тело.
Ответ на пост «Какие отцовские советы намертво застряли в вашей памяти»5
... сработала как пророчество
Это, конечно, не совет, а всего лишь фраза. Но я не только её никогда не забуду — она была невероятно точна и сработала как пророчество.
Мне было девять лет. Я был весёлым парнем, и улыбка почти не сходила с моего лица. Тем самым сорванцом, что носится на переменах, пока учителя кричат «не бегать!», и выясняет отношения с мальчишками после школы — по-джентльменски, кулаками.
На тот момент мы жили раздельно: папа — один, я с мамой. Отношения у них были непростые, но отца я любил безмерно и очень ценил каждую минуту, проведённую вместе.
Как-то мама с её новым мужчиной уезжали на юг на пару недель. Я должен был остаться с отцом. Ждал этого невероятно, был на седьмом небе от счастья.
В день отъезда он пришёл к нам. Провожая маму, он бросил фразу: «Когда вернёшься, его не узнаешь». Мы тогда посмеялись. Я не сомневался, что условия будут спартанскими, но ничуть не боялся этого. В еде наши вкусы совпадали: мы оба обожали отварные макароны — я с кетчупом, он с майонезом. В тот вечер мы сварили целую кастрюлю. Сходили погулять и легли спать: он в одной комнате, я — в другой.
У меня всегда был очень чуткий сон, будто охраняющий меня. Назову его паранормальным — хотите, верьте, хотите, нет. Это похоже на то, как люди чувствуют на себе чей-то пристальный взгляд. Так и я просыпался от ещё не случившейся беды. В ту ночь я проснулся за секунду до того, как в тишине раздались его шаги. Потом — глухой удар тела о пол. Абсолютная тишина.
И тогда я вскочил. Распахнул дверь и увидел, что с ним творится что-то страшное. Его трясло, он не мог вымолвить ни слова. Я подбежал, звал его, тряс за плечо, спрашивал, что делать. Потом бросился к домашнему телефону, набрал «скорую». Выдавил адрес, фамилию, сказал, что отцу плохо, что он умирает. Сначала мне не верили, но в итоге бросили: «Ожидайте». Не помню, сколько длился этот кошмар, но, кажется, недолго. Его не стало.
Позже приехала скорая. Врачи делали свою работу, а я в это время сидел в комнате, прижав к себе кота. Потом приехала бабушка, которой я тоже успел позвонить. Вызвали и полицию. Маме решено было ничего не говорить, решили дать отдохнуть. (Это было не мое решение)
Те самые макароны мы с бабушкой забрали с собой, чтобы они не пропали. Я ел их примерно неделю, с кетчупом и слезами.
Ему было всего тридцать. Мне сейчас тридцать один. Я тогда думал, что не переживу его.
Я стал угрюмым, замкнутым. На переменах читал, а не бесился с остальными, и не понимал, как можно так беззаботно носиться. Улыбка почти исчезла с моих фотографий, став неуместной гримасой.
Мама вернулась с отдыха загорелой и отдохнувшей.
Она действительно меня не узнала.
«Когда вернёшься, его не узнаешь».
Еда из ничего: как мы выживали в советских общагах и почему это было вкусно
Знаете, есть особая магия в воспоминаниях о том времени. Когда стипендии хватало разве что до середины месяца, а в кармане звенели последние копейки. Когда в магазинах на полках пусто, а ты учишься в чужом городе, за тысячу километров от маминого борща и пирогов.
Общежитие тогда было не просто крышей над головой. Это был целый мир, где на одной кухне жили ребята из десятка комнат, где всегда пахло чем-то жареным, а из-за двери постоянно слышалось: "Слушай, соли не найдётся? А лук есть?"
Вот об этой кухне, об этой еде и хочу рассказать. Потому что она была простой, но настоящей.
Макароны - наше всё
Пачка макарон спасала в самые голодные дни. Сварил, слил воду - и дальше начинается творчество. Кто-то просто посыпал их сахаром, да-да, именно сахаром, и это было нормально. Но если находилась луковица и ложка подсолнечного масла - считай, пир горой.
Резали лук, жарили до золотистого цвета прямо на общей плите. Запах расползался по всему этажу, и через пять минут на кухне уже толпился народ. "Что делаешь? А дай попробую!" Макароны высыпали на сковородку к луку, перемешивали, солили - и готово.
Иногда кто-то приносил из дома банку томатной пасты. Тогда макароны становились почти как в ресторане - красные, ароматные, с кислинкой. Ели прямо со сковородки, по очереди, деля на троих-четверых. Никакой посуды мыть не надо - удобно же.
Ещё был лайфхак: подсушенный хлеб крошили в макароны. Получались такие хрустящие кусочки, которые добавляли вкуса. Вообще хлеб был в ходу - им и наедались, и разнообразили любое блюдо.
Карамель своими руками
Помню, как сидишь вечером, делать уроки надо, а есть хочется. Денег нет, до стипендии ещё неделя. Зато есть сахар - почти в каждой комнате стояла банка.
Брали столовую ложку, насыпали сахар горкой, зажигали газ. Держали ложку над огнём, и сахар начинал таять, превращаться в тёмную тягучую массу. Пахло так, что слюнки текли. Главное было не передержать, а то горчить начинал.
Потом ложку быстро опускали в стакан с холодной водой - и сахар застывал леденцом. Вытаскивали, постукивали об стол - и готова конфета. Твёрдая, хрустящая, сладкая.
Иногда делали по-другому: на лист бумаги капали горячей карамелью маленькие лужицы. Они застывали лепёшками, их можно было отломать и положить в рот. Или в чай бросить вместо сахара.
Сейчас такое продают на ярмарках как деликатес ручной работы. А мы просто спасались от голода.
Хлеб - база всего
Буханка чёрного хлеба - это было богатство. Хлеб ели со всем: с маслом, с солью, с сахаром, даже просто так, если больше ничего не было.
Самое простое и вкусное: отрезаешь ломоть, намазываешь сливочным маслом (если повезло купить), посыпаешь солью. Хрустит корка, масло тает, соль чувствуется на языке - красота. Запиваешь горячим чаем из гранёного стакана, и кажется, что жизнь удалась.
Сладкий вариант: хлеб с маслом и сахаром. Сахар хрустит на зубах, смешивается с мягким мякишем. Детское лакомство, но в общаге на это никто не смотрел - ели и радовались.
А ещё делали гренки. Хлеб резали, обжаривали на сковородке с маслом до румяной корочки. Можно было натереть чесноком - тогда получалось как закуска к супу или просто так, перекусить.
Когда хлеб черствел, его не выкидывали никогда. Сушили на батарее, получались сухари. Их можно было грызть с чаем или покрошить в любое блюдо для объёма.
Овощная икра из того, что есть
Баклажанную икру в магазине найти было почти невозможно. Но зато на рынке всегда можно было купить морковку, лук, кабачок. Стоило копейки.
Резали всё кубиками, обжаривали на сковородке с маслом. Сначала лук до прозрачности, потом морковку, в конце кабачок. Солили, перчили чёрным перцем, если был. Потом всю эту массу давили толкушкой прямо в миске.
Получалась такая овощная каша. Если находилась томатная паста - добавляли ложку, и тогда икра становилась ещё вкуснее, с кислинкой. Намазывали на хлеб, ели с макаронами или картошкой.
Вкус был простой, домашний. Особенно когда холодно, а ты сидишь на общажной кухне, дует из окна, а на тарелке горячая икра с хлебом. И вроде далеко от дома, а всё равно как-то уютно.
Картошка - королева стола
Мешок картошки в комнате - это было как золотой запас. Из картошки делали вообще всё.
Жарили с луком - классика. Варили и мяли в пюре, добавляя молоко, если кто-то сбегал в магазин. Пекли в духовке, завернув в фольгу, - получалась как из костра, с румяной кожурой.
Но самое необычное - картошка в чайнике. Звучит дико, но работало. Электрический чайник был почти в каждой комнате. Картошку резали мелкими кубиками, закладывали в чайник, заливали водой, солили и включали. Через 15 минут - готово, можно есть.
Да, чайник после этого надо было хорошо отмывать. И на дне оставался налёт. Но когда голодный, а плитка на кухне занята - выбирать не приходится.
Ещё делали драники, если было немного муки и яйцо. Картошку тёрли на тёрке, смешивали с мукой, солили и жарили лепёшки. Хрустящие, горячие, пахнут жареным маслом - объедение.
Сгущёнка - праздник в банке
Банка сгущённого молока - это было событие. Её берегли, ели по чуть-чуть, растягивали удовольствие.
Кто-то макал хлеб прямо в банку. Кто-то добавлял ложку в чай вместо сахара - получался сладкий, густой напиток. А кто-то ел просто ложками, медленно, смакуя каждый глоток.
Но самое крутое - варёная сгущёнка. Банку клали в кастрюлю, заливали водой и кипятили три часа. Надо было следить, чтобы вода не выкипела, а то банка могла взорваться. Бывало такое - слышно на весь этаж, карамель на стенах, уборка потом на полдня.
Но если всё проходило нормально, открывали банку - а там уже не белая сгущёнка, а тёмная, густая, карамельная. Мазали на хлеб, добавляли в кашу, просто ели ложкой. Вкус непередаваемый - сладкий, тягучий, тающий во рту.
Суп из того, что нашлось
К концу месяца в холодильнике обычно было пусто. Но суп сварить можно было почти из ничего.
В кастрюлю кидали пару картошин, горсть вермишели, луковицу. Заливали водой, солили, бросали лавровый лист. Если повезло - кто-то делился кусочком колбасы или сосиской. Резали мелко, добавляли в бульон.
Варили минут двадцать, разливали по мискам. Горячее, с хлебом - и сытно, и вкусно. Главное, что согревало.
Иногда делали молочный суп - вермишель варили в молоке с сахаром. Сладкий, нежный, как в детстве. Или гороховый - горох дешёвый был, варился долго, но получалась густая, наваристая похлёбка.
Никто не говорил, что это невкусно или простовато. Наоборот - ели с аппетитом, благодарили того, кто готовил. Потому что в общаге так было принято: готовишь - делишься, голодный - приходи, накормят.
Чай - душа кухни
Чай пили всегда. Утром, днём, вечером, ночью перед сессией. Заваривали крепкий, в большой банке, чтобы на всех хватило. Иногда добавляли варенье - смородиновое, малиновое, какое у кого из дома привезли.
Лимон был роскошью, но если кто-то покупал - резали на тонкие дольки, клали в стаканы. Пили с сахаром вприкуску, грызли его, как раньше делали в деревнях.
За чаем говорили обо всём. Кто-то играл на гитаре, кто-то читал стихи, кто-то просто сидел молча, слушал и грелся. Потому что зимой в общаге бывало холодно, батареи еле теплились, и чай становился единственным спасением.
Чай был не просто напитком. Это был ритуал, объединявший всех. Не важно, из какого города, какого курса, какой семьи - за чаем все становились своими.
Почему это было особенным
Сейчас на полках магазинов есть всё. Заказать еду можно в любое время, кафе на каждом углу, доставка работает круглосуточно. Но тогда была другая жизнь.
Мы не жаловались на дефицит. Просто приспосабливались, выкручивались, делились последним. Если у соседа закончилась соль - он шёл не в магазин, а к тебе. Если ты сварил суп - звал всех на кухню.
Эта еда была простой, но честной. В ней был вкус молодости, вкус дружбы, вкус того времени, когда мы верили, что впереди всё будет хорошо.
И знаете что? Иногда хочется вернуться. Хоть на вечер. Сесть на ту старую табуретку, заварить чай в трёхлитровой банке, пожарить макароны с луком и послушать, как за стеной играет гитара.
Потому что это было не просто общежитие. Это был дом.
источник: Было Дело
«Помните запах свежего хлеба и голос Левитана по радио? Так начиналось утро в СССР»
Помню, как бабушка будила меня запахом жареной картошки. Открываю глаза - а на кухне уже стоит чайник, дымится сковородка, по радио что-то говорят. Обычное советское утро. Ничего особенного, казалось бы. Но именно эти утра я вспоминаю чаще всего, когда сижу в модном кафе с капучино за двести рублей.
Когда завтрак был не трендом, а жизнью
Утро в советской семье начиналось не с листания ленты соцсетей. Начиналось с того, что мама вставала первой, пока все спали, и уже к семи на столе появлялось что-то горячее. Может, каша. Может, яйца. Иногда просто хлеб с маслом и горячий чай. Но это было каждый день, без выходных.
Никто не спрашивал: «А что ты хочешь на завтрак?» Ели то, что есть. И знаете, никто особо не переживал. Потому что завтрак был не событием - он был частью порядка. Встал, умылся, позавтракал, пошёл. Вся страна так жила.
В городских квартирах это выглядело примерно одинаково: чайник на плите, разделочная доска, нож, масленка. Бутерброды собирали прямо за столом. Кто-то мазал маслом, кто-то добавлял сыр или колбасу, если была. В деревнях попроще — но зато всё своё. Молоко только что из-под коровы, творог ещё тёплый, огурцы из погреба. Городские о таком могли только мечтать.
Та самая гречка, за которой стояли в очередь
Сейчас гречка стоит на каждой полке, никого не удивишь. А раньше её привозили, и люди узнавали об этом по сарафанному радио. «В "Гастрономе" гречка!» - и вот уже бабушки с авоськами бегут занимать очередь. В Сибири вообще считалось везением купить пачку-другую. А в Москве или Ленинграде она была почаще, но тоже не каждый день.
Гречку с молоком ели на завтрак многие. Варили вечером, а утром разогревали или ели холодной - с горячим молоком прямо в тарелку. Сейчас это звучит как что-то из прошлого века. Хотя, подождите, так и есть.
Магазины, где знали тебя по имени
Ходили за хлебом каждый день. Не потому что так надо, а потому что свежий хлеб - это отдельное удовольствие. Утром заходишь в булочную, а там такой запах стоит, что сразу слюнки текут. Буханки лежат на деревянных полках, без всякой упаковки. Подходишь, берёшь, трогаешь специальной вилочкой - мягкий или нет. Это был целый ритуал.
Продавщицы работали одни и те же годами. Запоминали, кто какой хлеб любит. «Вам, как обычно, бородинский?» - и уже кладут в пакет. Сейчас в супермаркетах на тебя даже не смотрят. А тогда поход за хлебом был почти как встреча со знакомыми.
В деревнях пекарни работали при колхозах. Хозяйки вставали ни свет ни заря, чтобы успеть купить тёплый батон. Мужики уходили в поле, дети собирались в школу - всех нужно накормить. И вот стоишь в шесть утра у пекарни, мороз, темно ещё, а из окошка уже пар идёт и пахнет так, что хочется откусить прямо там.
Посуда, которая переживёт нас всех
Чашки были настоящие. Тяжёлые, фарфоровые, с узорами. Из Дулёво, из Вербилок - эти заводы всю страну снабжали. У каждой семьи был свой сервиз, который доставали по праздникам. А в будни пили из гранёных стаканов. Те самые, с ромбиками, которые не разобьёшь, даже если уронишь.
Эти стаканы были везде: в поездах, на заводах, в школьных столовых, дома. Универсальная вещь. В них и чай наливали, и компот, и молоко. Иногда в красивых подстаканниках носили - особенно в поездах дальнего следования. Проводница проходит с чайником, наливает кипяток, кладёшь пакетик чая или насыпаешь заварку - и сидишь, смотришь в окно.
Чай пили в основном чёрный. Был такой, с картинкой слона на пачке - индийский. Его берегли. На каждый день заваривали попроще, прессованный, который на развес продавали. Отломишь кусочек от «кирпича», заваришь покрепче - и нормально. Главное, чтобы горячий был.
Будний завтрак: быстро, но сытно
По утрам времени особо не было. Все торопились - кто на работу, кто в школу, кто в детсад. Поэтому готовили то, что быстро. Каша - манная, овсяная, пшённая. Варили сразу на несколько дней, потом разогревали. Она густела, покрывалась такой плёночкой сверху. Дети её не любили, но ели. Потому что мама сказала: «Без каши не пойдёшь».
Яйца варили всмятку. Три минуты в кипятке - и готово. Разбивали ложечкой, макали хлеб. Быстро и сытно. Иногда оставалась картошка с вечера - её жарили утром с яйцом. Выбрасывать еду было не принято. Что приготовили, то и ели.
Рабочие часто завтракали на ходу. Схватил пирожок с капустой или мясом, бутылку молока - и побежал на автобус. В обеденный перерыв уже нормально поешь в столовой. А утром главное - не на голодный желудок выходить.
Школьники брали с собой бутерброды. Заворачивали в газету или целлофановый пакетик. В буфете можно было купить булочку с маком, пончик, сосиску в тесте. И обязательно компот. Тот самый, из сухофруктов, который почему-то всегда был тёплым, даже когда остывал.
Выходные: когда можно не спешить
Суббота и воскресенье - это было другое дело. Утром никуда не надо бежать, можно поспать подольше. Мама вставала, начинала что-то печь. Запах оладий разносился по всей квартире, это лучше любого будильника.
Оладьи делали на кефире или на молоке. Переворачивали на сковородке, складывали стопкой на тарелку, поливали сметаной или вареньем. Сырники - тоже классика. Творог, яйцо, мука, немного сахара - и вот уже на сковороде шипят золотистые кругляшки.
Омлет жарили с молоком, иногда с помидорами или колбасой. Запеканку творожную ставили в духовку - она поднималась, покрывалась румяной корочкой, а внутри оставалась мягкой и нежной. Это было время, когда семья собиралась за столом вместе, не на бегу.
За завтраком разговаривали. Обсуждали, куда пойти погулять, что посмотреть в кино, кто что слышал нового. Телевизор не работал с утра - программы начинались позже. Поэтому просто сидели, пили чай, ели, болтали. Простое человеческое общение.
Детство со вкусом каши и рыбьего жира
В детских садах завтрак был по расписанию. В восемь утра всех усаживали за столики, повязывали салфетки на шею, и вот уже несут каши в больших кастрюлях. Манная, рисовая, овсяная. Не всегда вкусно, честно говоря. Но нужно было есть - воспитательница следила.
Хлеб с маслом, какао на молоке. Иногда давали ложку рыбьего жира - противная вещь, но полезная, говорили. Дети зажимали нос, быстро глотали и запивали чем-нибудь. А потом бежали играть, и про завтрак уже забывали.
В школах буфеты работали на переменах. Там всегда была очередь. Самое популярное - булочки с сахаром, пончики с повидлом, сосиски в тесте. И компот, конечно. Пахнущий черносливом и яблоками, слегка приторный. Но все его пили, потому что альтернативы не было.
Молоко в треугольниках и масло за прилавком
Молоко продавали в необычных пакетах - треугольных, из плотной бумаги. Отрезаешь уголок ножницами и льёшь в стакан. Обязательно половина мимо - это была классика. Все так проливали.
Кефир разливали в стеклянные бутылки, закрывали фольгой. Зелёной или красной, зависело от жирности. Бутылки потом сдавали обратно - за них давали копейки, но это было важно. Собирали, относили в пункт приёма стеклотары.
Масло брали на развес. Продавщица отрезала кусок от большого бруска, взвешивала на весах, заворачивала в бумагу. Были разные виды: обычное, крестьянское, солёное. А самое ценное - шоколадное. Его днём с огнём не найдёшь. Если вдруг где-то появлялось, брали сразу несколько пачек. Дети его обожали.
Почему мы помним эти завтраки
Дело не в том, что тогда было вкуснее. Наверное, сейчас выбор больше, качество лучше. Можно купить хоть авокадо, хоть киноа, хоть что угодно. Но те завтраки мы помним не за еду. Мы помним их за то чувство.
Когда просыпаешься, а на кухне уже кто-то хлопочет. Когда знаешь, что тебя накормят, обязательно накормят, даже если в доме не густо. Когда за столом сидишь не один, а с родными. Когда чай наливают в гранёный стакан, и он греет ладони.
Советский завтрак - это про стабильность и простоту. Про то, что не нужно было выбирать из ста сортов йогурта. Ел то, что дали, и радовался. Потому что это было вкусно не само по себе — а потому что это было дома.
Сейчас другая жизнь. Быстрее, разнообразнее, удобнее. Но иногда хочется вернуться в то утро. Когда пахло свежим хлебом, когда шипела сковородка, когда мама говорила: «Ешь, пока горячее». Хочется просто сесть за тот стол, налить чаю из гранёного стакана и почувствовать — вот оно, настоящее утро.
Какие завтраки вы помните из детства?
источник: Было Дело





