Первый снег в этом году выпал рано — в начале октября, когда листва ещё толком не успела пожелтеть. Крупные хлопья медленно кружились в тусклом свете уличных фонарей, прилипая к стёклам автобуса мокрыми звёздочками. Я прижался лбом к холодному окну, наблюдая, как за стеклом проплывают заброшенные деревеньки с покосившимися избами и заколоченными магазинами, не заметно для себя задремав.

Ехал я не просто так. Неделю назад на одном из форумов наткнулся на странную, но интересную историю. Люди писали про какого-то новоиспечённого священника в посёлке под Москвой, который начал творить настоящие чудеса. Уже как год — избавляет от наркозависимости, лечит болезни, изгоняет демонов.

Для моей рубрики это было идеально — как раз искал материал о современных чудотворцах и целителях. Тем более после статьи про сатанистов и той истории, где я молился с мёртвыми, людям надо и о хорошем почитать.

Сообщил руководству о краткой командировке на пару-тройку дней. Связался церковью, узнал, как и когда отец Феофан принимает посетителей. Всё сложилось — и вот я в автобусе, качусь по зимним дорогам навстречу очередной загадке.

— Вставай, приехали, — грубо тряхнул меня за плечо водитель. — Конечная.

Автобус дребезжал на холостых оборотах, выдыхая в морозный воздух клубы чёрного дыма. Я поправил рюкзак на плече и вышел в колючую метель.

— Эй, парень! — окликнул меня мужик в телогрейке, выходивший из автобуса следом. — Ты случаем не к батюшке?

Я кивнул, стряхивая снег с капюшона куртки.

— Тогда пошли вместе. Я Степаныч. Тоже к отцу Феофану иду. Дорога одна.

Степаныч оказался разговорчивым попутчиком, но странным. Мужик лет шестидесяти, жилистый, с обветренным лицом и беспокойными глазами, которые то и дело метались по сторонам. Шёл быстро, несмотря на возраст, время от времени поглядывая на небо, словно ожидая чего-то. Руки у него мелко дрожали — то ли от холода, то ли от нервов.

По дороге взахлёб рассказывал про отца Феофана — какой тот целитель удивительный, как людей от наркотиков и пьянства избавляет, как болезни одним прикосновением лечит.

— Батюшка-то ведь и меня спас, — внезапно сказал он.

— Спас от чего? — поинтересовался я, пытаясь не отставать.

Степаныч резко остановился на полушаге и развернулся ко мне. Глаза его пылали каким-то внутренним огнём — пронзительный взгляд словно обжёг моё лицо.

— От себя самого, — прошептал он, сжимая и разжимая кулаки. — Голоса в башке командовали, понимаешь? А отец Феофан — он их заставил замолчать.

После этих слов Степаныч больше не говорил. Мы молча прошли оставшийся путь до окраины, где вдалеке показались очертания церкви.

Посёлок Троицкое встретил меня пустынными улицами и тишиной, нарушаемой лишь завыванием ветра в проводах.

Церковь Троицы Животворящей стояла на дальней окраине, за ржавым забором. Невысокая, приземистая, с облупившейся штукатуркой и покосившимся крестом на куполе. Видать, много лет назад была она белоснежной красавицей, а теперь стояла сиротливо, словно старуха в залатанном тулупе.

— Вот она, — с гордостью сказал Степаныч. — Триста лет стоит. Ещё при царе-батюшке строили.

Мы поднялись по скрипучим ступеням крыльца. Степаныч три раза перекрестился и толкнул тяжёлую дверь. Доски под ногами заскрипели на разные голоса, как старые качели.

Внутри пахло ладаном, воском и чем-то ещё — сладковато-приторным, как от увядших цветов. Временами этот запах становился особенно густым, почти удушливым, с металлическим привкусом, к которому примешивалось что-то незнакомое и едва уловимое.

Свечи мерцали в полумраке, отбрасывая дрожащие тени на потемневшие от времени иконы. По углам храма стояли широкие медные чаши на треногах, из которых поднимались густые струйки дыма.

У алтаря стоял священник — высокий, худощавый, с длинной седой бородой. Губы его едва заметно шевелились.

— Отец Феофан, — почтительно поклонился Степаныч. — А вот и паломник приехал. Из столицы.

Священник повернулся. Глаза у него были удивительные — бледно-голубые, почти белые. Мужчина лет сорока пяти, посмотрел на меня так, что захотелось проверить карманы.

Стало не по себе.

— Добро пожаловать, сын мой, — голос звучал так, словно поднимался из подземелья. — Слышал, что ко мне едет журналист. Хочешь написать о нашей обители?

— Максим, — представился я. Отец Феофан неожиданно протянул руку. Рукопожатие у батюшки было крепкое, цепкое. — Пишу материалы о провинциальных храмах, людях с необычными способностями, всяких аномальных местах. Это моя специализация — то, что официальная наука объяснить не может. Говорят, здесь происходят... необычные вещи.

Отец Феофан улыбнулся — едва заметно, одними уголками губ.

— Господь творит чудеса там, где Его искренне призывают. А мы здесь молимся не за славу и не за деньги. Молимся о душах, которые нуждаются в очищении.

Он повернулся к алтарю и взял небольшую чашу с водой.

— Наша вода из источника за церковью, освящённая молитвой. Испей,— отец Феофан протянул мне чашу.— Она обладает поистине удивительными свойствами.

Я послушно отпил. Вода была тёплой, с лёгкой горчинкой.

— Батюшка, — вмешался Степаныч, снимая шапку. — Я тут исповедаться хотел. Грехи мучают...

— Конечно, сын мой. — Отец Феофан направился к боковой двери. — Пройдём в ризницу. А ты, Максим, располагайся... Посмотри наш храм. А живу я в доме у церкови. Там и переночуешь.

Я остался один. Тревога накрыла меня — возникло ощущение, что за мной наблюдают из каждого тёмного угла. Голова слегка кружилась, но я списал это на духоту и обилие ладанного дыма.

Достал телефон, включил диктофон, стал медленно обходить храм, фиксируя детали. Иконостас был старый, потемневший, с трещинами на золоте.

Особенно меня поразила центральная икона с ликом Христа — глаза Спасителя словно следили за мной, куда бы я ни пошёл.

— Красивая, да? — раздался за спиной голос.

Я обернулся. Рядом стояла женщина лет сорока, в чёрном платке. Выглядела уставшей, глаза слегка покраснели, но в целом производила впечатление обычной прихожанки.

— Меня Варварой зовут, — представилась она, крестясь на икону. — Каждый день хожу.

— А долго отец Феофан здесь служит? — спросил я, не выключая диктофон.

— Второй год пошёл. Как приехал — так посёлок и ожил. Раньше тут один разврат был, пьянка да драки. А теперь порядок. Батюшка всех наставил на путь истинный.

Варвара говорила тихо, почти шёпотом.

— Он... он особенный, — продолжила она, оглядываясь на боковую дверь, за которой скрылись отец Феофан и Степаныч. — Души людские видит насквозь. Грехи все знает. Не исповедуя даже. И лечит. От всего лечит.

— А поконкретней?

— Ну, от зависимости всякой. Вон Колька-алкаш — теперь трезвый ходит. Наркоманы местные все завязали. И от болезней лечит тоже. У меня рак был — матка. Батюшка руки наложил, помолился — всё как рукой сняло.

Варвара вдруг закатала рукав платья, показывая руку. На секунду её черты поплыли, как отражение в воде, но я быстро моргнул, и всё встало на место. А потом я едва не поперхнулся. От локтя до запястья тянулись странные шрамы — ровные, параллельные, словно от острого лезвия, и другие, напоминающие какие-то буквы.

— Это что? — спросил я, стараясь не показать беспокойства.

— Искупление, — просто ответила она, пряча руку. — Батюшка говорит — без крови нет прощения. Кровь смывает грех.

В этот момент из помещения, в котором скрылись батюшка со Степанычем донеслись странные звуки — что-то среднее между стоном и молитвой. Варвара поспешно перекрестилась и засеменила к выходу.

— Мне пора. Служба ночная скоро начнётся, надо подготовиться.

— Как?

Но Варвара уже выскочила на улицу, оставив меня одного с тревожными мыслями.

Звуки не прекращались. Любопытство взяло верх. Я осторожно подошёл, нашёл узкий проход за боковой колонной и заглянул в щель неплотно захлопнутой двери.

То, что я увидел, заставило меня зажать рот рукой, чтобы не закричать.

Ризница оказалась не тесным помещением для хранения церковной утвари, а просторной комнатой с высокими сводами. В центре которой, на широком столе лежал по пояс раздетый Степаныч. Его голый торс покрывали свежие порезы, из которых сочилась кровь. Отец Феофан стоял рядом с острым ножом в руках и что-то шептал, склонившись над телом.

Степаныч не кричал. Наоборот — на его лице было выражение экстаза, а губы шевелились в безмолвной молитве.

Я попятился, но наступил на скрипучую половицу. Отец Феофан мгновенно поднял голову. Его лицо на секунду исказилось — кожа словно расплавилась и застыла заново, черты заострились до хищных, глаза провалились в бездонную черноту, а потом изнутри полыхнул красный огонь, будто в глубине черепа горела печь. Мотнул головой. Передо мной снова был священник. Наши глаза встретились.

— Максим, — спокойно сказал он, не выпуская из рук нож. — Проходи.

У меня подкосились ноги. Священник начал подходить ко мне, и я увидел, что лезвие ножа покрыто кровью, стекающей крупными каплями.

— Не бойся, сын мой. Я не причиню тебе вреда.

— Какого чёрта здесь происходит? — выдавил я, пятясь к выходу.

— Исцеление. Степаныч страдал от мучительных видений. Демоны не давали ему покоя. А теперь посмотри на него.

Я невольно взглянул на Степаныча. Тот лежал с закрытыми глазами, и на лице его была умиротворённая улыбка. Грудь ровно поднималась и опускалась.

— Кровь смывает грех, — продолжал священник, вытирая нож белым полотенцем. — Это древняя истина, которую забыла современная церковь. Но я помню. Я исцеляю не словом, а делом.

— Вы с ума сошли, — прохрипел я. — Это изуверство!

Отец Феофан рассмеялся.

— А скажи-ка мне, Максим, много ли ты знаешь священников, которые действительно лечат людей?

Он был прав. За много лет журналистской практики я видел немало храмов, но нигде не встречал впечатляющих результатов. Людям в основном легчало от самовнушения.

— Садись, — священник указал на деревянную скамью. — Расскажу тебе историю.

Я сел, не спуская глаз с ножа в его руках.

— Пятнадцать лет я был обычным приходским священником в Москве. Служил, исповедовал, причащал. И видел, что люди приходят с одними и теми же грехами, неделя за неделей, год за годом. Молитва не помогала. Покаяние не помогало. Люди оставались рабами своих страстей. Но два года назад в мой бывший приход, незадолго до перевода сюда, приехал один человек, который познакомил меня со старинными писаниями.

Отец Феофан положил нож и сел напротив меня.

— И тогда я стал изучать древние тексты. Не только Священное Писание, но и апокрифы, гностические евангелия, трактаты первых христиан. И узнал, что в раннем христианстве существовали особые практики очищения. Кровавые практики.

— Человеческие жертвоприношения? — ужаснулся я.

— Нет, — покачал головой священник. — Добровольное искупление. Люди сами проливали свою кровь, чтобы смыть грехи.

Степаныч застонал и попытался приподняться. Отец Феофан подошёл к нему, помог сесть.

— Как ты себя чувствуешь, сын мой?

— Легко, батюшка, — прошептал Степаныч. — Так легко, словно заново родился. Голоса исчезли — как только вы стали меня лечить. Наконец-то тишина в голове. Сами знаете, каким меня из районной психушки выпустили. Зря тогда к врачам обратился, жену непутёвую послушал. Десять лет коту под хвост.

Реальность рассыпалась, как карточный домик. То, что я видел, противоречило всему, во что я верил. Ещё час назад этот человек был нервным, дёрганым, а теперь излучал какое-то внутреннее спокойствие.

Степаныч медленно встал со стола, натягивая рубашку на окровавленное тело.

За окном завыл ветер, загремели ставни. Снегопад усилился, превратившись в настоящую метель. Пламя свечей заплясало от сквозняка, отбрасывая беспокойные тени, которые казались живыми существами, притаившимися в углах.

— Понимаю, ты потрясён, — сказал отец Феофан. — Сейчас иди, отдохни. Скоро начнётся особое служение. Если захочешь, можешь присутствовать.

Ошеломлённый, я молча удалился.

Келья отца Феофана оказалась просторной и уютной. Русская печь, деревянная кровать с чистым бельём, стол с керосиновой лампой. На стенах висели иконы и какие-то старинные гравюры с библейскими сценами.

Я лёг, но сон не шёл. В голове крутились мысли о том, что видел в церкви. С одной стороны, это выглядело как членовредительство с ритуальным подтекстом. С другой — результаты были налицо. Люди действительно вроде бы исцелялись. Постепенно мысли стали путаться, веки отяжелели. Запах ладана, который преследовал меня повсюду стал удушливо сладким, почти тошнотворным. И я незаметно провалился в тревожную дрёму.

Сон был странным — то ли сон, то ли полузабытье. Время текло неровно: то замедлялось до вязкой тягучести, то ускорялось рывками. Границы комнаты размывались, стены дышали, как живые. Несколько раз я просыпался и не мог понять — сплю ли до сих пор.

Около полуночи меня разбудили звуки. В церкви, пели. Тихо, на каком-то непонятном языке. Мелодия была странной, гипнотической.

Встал, накинул куртку и пошёл в храм.

В церкви горели сотни свечей. Весь храм был залит мягким золотистым светом. Воздух стал ещё более тяжёлым — к запаху ладана примешивалось что-то железистое, мясное. У престола стояли около двадцати человек — мужчины и женщины разного возраста. Все были в белых одеждах, все пели.

Отец Феофан стоял в центре с поднятыми руками. На его лице было выражение священного восторга и безумия в одном флаконе.

Спрятался за колонной. Стал наблюдать.

Пение постепенно стихло. Священник взял с престола чашу и поднял её над головой.

— Братья и сёстры, — сказал он, — сегодня мы приобщаемся к великому таинству.

Он отпил из чаши и передал соседу. Тот тоже отпил и передал дальше.

У каждого, кто пригубил чашу, вокруг рта оставались багровые следы.

Чаша пошла по кругу.

— Неужели это...? — прошептал я.

— Кровь, — раздался рядом тихий голос, подтверждая мои самые страшные догадки.

Теперь понятно, откуда этот приторно-металлический запах, который преследовал меня с самого первого входа в церковь.

Обернулся. Рядом со мной стояла та самая женщина, с которой я разговаривал днём.

— Чья? — спросил я ошарашенно, стараясь не повышать голос.

— Наша. Мы все пожертвовали частичку себя для общего дела.

Посмотрел на её руки - рукава были чуть закатаны. Шрамы стали более заметными в свете свечей.

— Вы пьёте человеческую кровь?

Сказать, что я был в шоке, это не сказать ничего.

— Не просто пьём. Причащаемся. Это священное причастие, которое даёт нам силу и исцеление.

Желудок подкатил к горлу. Попытался уйти, но пальцы Варвары впились в запястье, как стальные тиски.

— Не уходи, — прошептала она. — Скоро начнётся самое главное.

В центр круга, где стоял престол, вышел молодой парень лет двадцати пяти. Худой, бледный, с горящими глазами фанатика.

— Сергей принял решение, — объявил отец Феофан.

Парень кивнул и стал раздеваться. Когда он остался обнажённым, я увидел, что всё его тело покрыто шрамами — старыми и свежими, большими и маленькими. Потом медленно подошёл к престолу и покорно лёг.

— Он страдал от наркозависимости, — тихо пояснила Варвара. — Пять лет мучился. Родители от него отреклись, друзья отвернулись. А мы приняли.

Отец Феофан взял нож и начал читать молитву на непонятном языке.

Я понял, что сейчас могу стать свидетелем убийства. Рванулся к выходу. Дверь оказалась заперта. Дёрнул ручку, толкнул плечом — бесполезно.

Священник поднял нож над телом парня. Лезвие блеснуло в свете свечей.

Зажмурил глаза, ожидая крика, но услышал только тихий стон... удовольствия.

Открыл глаза.

Сергей улыбался.

Кровь стекала с престола, но парень не выглядел страдающим.

— Видишь? — прошептала женщина. — Он счастлив.

Отец Феофан продолжал резать, нанося всё новые и новые порезы, которые очень напоминали какие-то символы. Присутствующие продолжали петь, но их голоса становились всё менее человеческими — сначала хрипели, потом рычали, а затем превратились в скрежет металла по стеклу. В полумраке тела словно корёжились: лица вытягивались, изо лбов прорывались рога, а пальцы темнели и заострялись в когти, поблёскивающие в свете свечей.

Я ничего не понимал. Что происходит с этим местом?

То, что произошло дальше, окончательно сломило мой разум. Порезы на теле Сергея начали затягиваться. Медленно, но заметно. Через несколько минут от свежих ран остались только белые шрамы. Я потерял способность мыслить логически.

Служба тянулась бесконечно. Несколько раз пытался уйти, но прихожане незаметно обступили меня кольцом.

Наконец-то отец Феофан объявил об окончании таинства.

Сергей встал с престола. Полностью окровавленный. Но он выглядел... по-другому. Кожа его светилась изнутри, глаза сияли, движения стали плавными и уверенными.

— Как ты себя чувствуешь, сын мой? — спросил священник.

— Прекрасно, батюшка, — ответил парень. — Чувствую в себе божественную силу.

Присутствующие начали расходиться. Варвара снова обратилась ко мне.

— Ну что, понял теперь? Мы не сектанты и не изуверы. Мы первые христиане, которые вернулись к истокам веры.

— К каким истокам? — огрызнулся я. — Христос учил любви, а не кровопролитию!

— Христос принёс себя в жертву. Пролил свою кровь ради человечества. Мы следуем его примеру.

Отец Феофан подошёл к нам.

— Максим, я вижу, что ты потрясён. Это естественно. Истина всегда потрясает.

— Это не истина, — ответил я. — Это безумие какое-то.

— У меня есть для тебя предложение. Останься ещё на день. Сегодня к нам приедет особый гость. Человек, который сможет ответить на все твои вопросы.

— Кто это?

— Архимандрит Серафим. Он изучает древние христианские практики уже сорок лет. Именно он открыл мне глаза на истинную суть веры.

С одной стороны хотелось уехать после увиденного ночью и сообщить куда следует. Но ведь шрамы затягивались на глазах, да и к природе исцелений были большие вопросы…

И любопытство очередной раз взяло верх. Решил остаться.

День прошёл спокойно. Гулял по посёлку, разговаривал с местными жителями. Все они с благоговением отзывались об отце Феофане. Рассказывали о чудесных исцелениях, о том, как их жизнь изменилась к лучшему. И все казались какими-то одержимыми, говорили с нездоровым блеском в глазах.

Пожилая учительница Мария Ивановна показала мне фотографии своего внука.

— Как батюшка под своё крыло взял — так и забыл про плохую компанию, — сказала она, утирая слёзы платочком. — Работает при церкви.

На снимках я узнал Сергея.

Вечером в церковь действительно приехал архимандрит Серафим. Среднего роста, импозантный мужчина лет шестидесяти, в дорогой рясе, с золотым крестом на груди и пронзительным взглядом.

— Максим, — представил меня отец Феофан, — журналист из Москвы. Пишет о наших практиках.

Архимандрит вцепился в меня своими тёмными глазами.

— Журналист? — переспросил он. — Интересно. А что именно вас интересует в нашей работе?

— Методы исцеления. Я видел, как... как отец Феофан лечит людей. Это выглядит, мягко говоря, необычно.

Серафим рассмеялся.

— Необычно? Да, пожалуй. Но эффективно. Мы исцелили сотни людей. Результаты превосходят любые медицинские официальные методики.

— А откуда вы взяли эти практики?

— Из древних источников. В ранней церкви были разные учения. Есть практики старше гностицизма, древнее всех известных течений.

Архимандрит наклонился и достал из дорожной сумки, стоявшей у его ног, старинную книгу в кожаном переплёте.

— Евангелие от Варнавы, — сказал он. — Апокрифический текст, который церковь запретила. А знаете почему?

Я покачал головой.

— Потому что в нём описаны истинные методы спасения. Не молитвой единой, а кровью и страданием. Христос не просто умер на кресте ради спасения людей. Он показал нам истинный путь к полному очищению от грехов через пролитие крови.

Серафим открыл книгу и начал читать. Я не понимал слов, но ощущал их силу — каждый звук отзывался болью в висках, а воздух густел, как перед грозой. Свечи начали мерцать, отбрасывая дрожащие тени, и мне показалось, что стены церкви едва заметно сжимаются.

— Ещё, в этой книге, — продолжил архимандрит, закрывая том, — описан ритуал, который позволяет человеку стать больше, чем человек. Превратиться из раба судьбы в её хозяина. Обрести власть над самой реальностью.

— И что для этого нужно?

— Семь жертв. Тогда прольётся достаточно крови праведников, откроются врата в Царство Божие. Но не после смерти, а здесь, на земле.

Я почувствовал, как кожа на затылке стянулась. Этот человек явно потерял связь с реальностью.

— Максим, — обратился ко мне отец Феофан, — ты седьмая жертва.

— Чтооо? — я аж опешил от заявления.

— Ты пришёл сюда не случайно. Господь привёл тебя к нам именно сейчас, когда мы готовы к финальному ритуалу.

Попятился к двери, но обнаружил, что выход блокируют несколько прихожан.

Сектанты медленно обступили меня. В их глазах я видел тот же фанатичный огонь, что и у их духовных наставников.

— Подождите, — быстро затараторил я, пытаясь выиграть время. — А если я согласен, но хочу всё понять до конца? Расскажите мне об этом ритуале по подробнее.

Отец Феофан и архимандрит переглянулись.

— Хорошо, — согласился Серафим. — Ты имеешь право знать, во имя чего умираешь.

Он снова открыл древнюю книгу.

— В этой книге есть то, что церковь не смогла уничтожить — описание ритуала семи жертв, после проведения которого откроется портал между мирами для Того, кто был до начала времён. Того, кто участвовал в создании этого мира и имеет право его изменять.

Слушая эту бредятину, я понял — передо мной психически больной человек. Религиозный фанатизм в чистом виде. Правда непонятно, как раны затягиваются. Да и те бесовские лица, которые я видел — что это было? Об этом подумаю позже, а сейчас пора убираться из этого места.

Внезапно в церкви погасли все свечи, кроме семи — они стояли вокруг престола, образуя правильный круг. В полумраке лица прихожан казались демоническими масками.

— Идите к чёрту! — рявкнул я, пытаясь вырваться, когда с меня срывали рубашку.

— К чёрту? — архимандрит рассмеялся. — О, дорогой мой, ты даже не представляешь, насколько близко к истине.

Меня силой уложили на мраморную плиту. Камень был холодным, почти ледяным. Руки и ноги связали верёвками.

Отец Феофан достал уже знакомый нож и начал читать молитву. Но теперь я понимал, что это была не христианская молитва. Слова звучали древне, зловеще, и от них по коже пробежала ледяная волна страха.

— Во имя Того, Кто Был Прежде Света, — произнёс он, поднимая нож, — приношу эту последнюю жертву!

Лезвие блеснуло в свете свечей и опустилось.

Боль была невыносимой. Нож вошёл в грудь, рассекая кожу, мышцы, добираясь до рёбер. Я закричал, но крик заглушили голоса поющих прихожан.

Серафим оставил нож торчать из раны. Кровь потекла по груди, стекая по краю престола. То, что я увидел далее окончательно сломало мой мозг. Вместо того чтобы стекать на пол, капли ползли к свече справа, собираясь в небольшую лужицу, которая начала светиться багровым светом. И я почему-то не умирал.

Лужа забурлила, как кипящая вода. Из неё стал подниматься густой красный пар, который принимал всё более определённые очертания.

Сначала я подумал, что теряю сознание от кровопотери и у меня помутился рассудок. Но потом понял — это реальность, какой бы безумной она ни казалась.

Из кровяного сгустка поднималась высокая, сгорбленная фигура. вроде бы человек, но словно его собрали из разных частей. Одна рука была толще другой, плечи находились на разной высоте. Кожа местами отсутствовала, обнажая что-то мокрое и красное. А лицо словно собиралось из осколков, которые не хотели держаться вместе.

— Наконец-то, — произнёс этот... дух? демон? — Как долго я ждал освобождения.

Голос у него был глубокий, гортанный, и от каждого слова дрожали стёкла в окнах.

Прихожане пали ниц. Только отец Феофан и архимандрит остались стоять почтительно склонившись.

— Владыка, — почтительно сказал Серафим, — мы выполнили твою волю. Теперь ты можешь воплотиться в нашем мире.

Существо повернулось к нему, и я увидел, что его лицо постоянно меняется — то человеческое, то звериное, то вообще не поддающееся описанию.

— Да, — сказало оно. — Но для полного воплощения мне нужно тело. Живое тело.

Оно посмотрело на меня.

— Этот подойдёт.

Я попытался что-то сказать, но из горла вырывались только хрипы. Кровь заливала рот.

Существо протянуло ко мне руку. Пальцы у него были длинные, с острыми когтями.

Коготь коснулся моего лба, и я почувствовал, как что-то ледяное проникает в мою голову. Сознание начало расплываться, растворяться в чужой воле.

И тут произошло то, чего никто не ожидал.

Дверь церкви с грохотом распахнулась, и внутрь ворвались люди в чёрной форме. Спецназовцы, судя по экипировке.

— Всем лежать! — заорал командир. — Руки за голову!

Началась суматоха. Прихожане метались по церкви, пытаясь скрыться. Отец Феофан и архимандрит бросились к выходу, но их быстро скрутили.

Существо из лужи взревело от ярости. Красный пар, из которого оно состояло, начал рассеиваться.

Один из спецназовцев подбежал ко мне, быстро разрезал верёвки.

— Жив? — спросил он, с ужасом уставившись на нож в моей грудине.

Я кивнул, не в силах говорить от шока и пережитого страха.

— Медик! — крикнул боец. — Тут раненый!

К нам подбежал мужчина в белом халате.

Начал оказывать первую помощь.

— Как вы меня нашли? — с трудом прохрипел я.

— GPS-маяк в твоём телефоне, — ответил командир. — Мы следили за тобой с самого начала.

— Следили? Зачем?

— Расскажем потом. Сейчас главное — доставить тебя в больницу.

Меня вынесли из церкви на носилках. Последнее, что я видел — как спецназовцы выводили арестованных сектантов. Отец Феофан шёл, низко опустив голову, а архимандрит Серафим что-то яростно кричал, но слов разобрать не мог.

Рана оказалась серьёзной, но не смертельной — нож прошёл между рёбрами, пробив лёгкое, но не задев крупные сосуды.

Пришлось делать операцию — ушивать лёгкое, ставить дренаж. Кровью плевал ещё неделю.

На третий день ко мне пришёл посетитель. Невысокий мужчина лет сорока, в сером костюме. Короткая стрижка, спортивная фигура, уверенные движения. На запястье - простые часы, никаких украшений. Типичный представитель спецслужб.

— Полковник Волков, — представился он. — ФСБ.

Продолжение Седьмая жертва (часть 2)

Я не могу сказать тебе, кто я, и не могу назвать программу, в которой участвую. Но то, что я могу сказать — если то, что мы узнали, правда, у нас большие неприятности.

Мы не вышли на контакт так, как ты, возможно, себе это представляешь. Мы не транслировали эпизод «Офиса» в сторону Андромеды и не получили отзыв от инопланетных кинокритиков. И уж точно мы не встретились с ними лицом к лицу. Мы нашли другой способ общения. Похоже, его знали ещё древние люди.

По всему миру разбросано множество разрушенных древних сооружений, и некоторые из них — не все, но некоторые — были чем-то вроде коммуникационных антенн. Как минимум по несколько на каждом континенте. Уверен, когда я опишу, что мы сделали, ты сам сможешь припомнить парочку таких мест.

Мы давно работаем над этой технологией. Существует давняя теория, что звук играет куда более важную роль во Вселенной, чем просто вибрации воздуха. Что вся Вселенная — это сплошные колебания и звуки, и если научиться управлять этими колебаниями правильно, можно добиться, казалось бы, невозможного. Вчера мы это доказали.

Мы создали невероятно, просто безумно точную эхо-камеру, и воспроизвели в ней определённые частоты — с точнейшей громкостью, в точнейший момент времени. Мы как будто пробили какую-то границу.

С виду ничего особенного не произошло. Мы провели десятки таких экспериментов с крошечными вариациями, и этот выглядел ничем не примечательным. Послышалось лёгкое, неестественное гудение. Стекло между нами и камерой дрожало с равными интервалами, будто рядом играла музыка с мощным басом. Первым признаком, что что-то пошло иначе, было то, что после выключения динамиков гудение не прекратилось. Мы все — я и трое коллег — продолжали ощущать его в груди, как будто рядом кто-то бил в большой барабан.

Мы немного поговорили, а потом замолчали.

Появилось нечто ещё. Это был не голос. Это была... некая разумная вибрация. Я не могу объяснить это лучше. Будто что-то говорило прямо изнутри грудной клетки, но не словами — ты просто чувствовал, что оно хочет сказать. Позже мы спорили о формулировках, но каждый раз сходились в общем смысле послания.

Как я уже сказал, они не совсем разговаривали, так что я постараюсь передать то, что они "сказали", насколько это возможно в человеческом языке.

«Ууууух ты, вы что, вернулись?!» — это ощущение возникло у меня в груди. Мы с коллегами переглянулись в полном недоумении. Один из них нерешительно произнёс:
— Алло?

Наступила пауза, прежде чем гул "ответил":
— Кажется, сейчас настроено правильно. Повтори ещё раз?

Я повторил вместо него:
— Алло?

— Вот! Да, всё работает. Вы снова разобрались! Невероятно! — радостно "воскликнуло" оно.

Это было совсем не то, как я представлял себе первый контакт с внеземной цивилизацией. Хотя… я уже не был уверен, что это вообще первый контакт.

— Кто ты? Что это вообще? — громко спросил я в пустоту командного зала.

— Не уверен, что могу раскрывать, кто мы такие… Но что это — это высшая форма общения во Вселенной. Ваши предки тоже на короткое время её постигли.

По манере их «речи» мы довольно быстро сообразили, что говорим не с чем-то земным. Все поняли это примерно одновременно.

— Откуда вы? — спросил я. — Вы должны быть очень близко. С такой скоростью отклика — вы, наверное, вообще на Земле.

— Полагаю, вы не знаете. Мы не рассказывали вашим предкам — решили, что они не поймут. Дай-ка прикину… — Ответ не прозвучал ещё минуту. — То, что вы называете «наблюдаемой Вселенной» — это лишь малая часть. Очень малая. Умножьте это примерно на пятнадцать — вот на каком расстоянии мы находимся. И за этим тоже ещё много чего есть.

Мы снова переглянулись. Сейчас оно несло полную чушь. Это же физически невозможно — при таком расстоянии никакая коммуникация невозможна. Мы объяснили это «голосу в груди», и он, в свою очередь, отреагировал с не меньшим недоумением:

— Почему вы до сих пор используете свет как меру всего? — воскликнуло оно с ноткой упрёка. И вдруг его «голос» стал мрачнее. — Вы ещё не развиты. Вы даже не знаете…

— Не знаем что? — спросил кто-то из моих коллег.

— Вы — точно по центру Безжизненной Пустоты. Во всех направлениях, на расстоянии больше десяти ваших наблюдаемых вселенных, нет ни одного живого мира. Как вы вообще живы — это универсальная загадка.

Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько ничтожным, одиноким и уязвимым. Но он продолжил:

— И на то есть причина.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Не кинобомба, но в рюкзак положить не стыдно.

Есть фильмы, которые я смотрю не потому, что очень хочу, а потому что умею быть благодарным. Благодарным за вечер без перегрузки, за актёров, которых уважаешь, и за напряжение, которое создают не криками и взрывами, а двумя людьми, которые полфильма разговаривают друг с другом через наушник. Так выглядит «Ручная кладь» — тревожно-средний, местами нудный, но с лицом, на котором ты (я) не против задержать свой взгляд.

Сюжет — как хорошо подобранный рюкзак с WB: ничего не болтается, но вау-эффекта нет. Всё-таки без авторского бренда.

Молодой сотрудник аэропорта Итан Копек (Тэрон Эджертон) становится мишенью таинственного шантажиста (Джейсон Бейтман): тот требует пропустить на досмотре чемодан, чтобы жена Копека выжила. А дальше 90 минут моральной гонки, в которой чемодан важнее любого смысла жизни. Всё на минималках — полторы локации, диалоги через микрофон-наушник, много напряжения.

Конечно, здесь нет ничего нового. Картинка — «Netflix с плюсом» выглядит, как дорогой тостер: блестит, но внутри всё то же. Однако в этой картинке лицо Бейтмана. Он здесь будто айсберг в форме человека: улыбка тёплая, взгляд холодный. И смертельно убедительный.

Эджертон не отстаёт: бегает, страдает, отыгрывает уязвимость и в целом напоминает, почему его зовут на главные роли, даже когда сюжет халтурит. Удивительно, но они надёжно держат кино на своих плечах. Потому что без этих двух оно вполне могло стать ношей.

Середина не смертельно провисает. Это чувствуется. Есть ощущение, что Netflix пытался сварить борщ, но побоялся, что он получится слишком мясным. Поэтому добавили щепотку семейной драмы, чайную ложку рождественского юмора и пару капель экшена (сцена в машине ух!), чтобы угодить всем. Получилось сносно и съедобно. Иногда даже вкусно.

Именно ближе к финалу фильм вспоминает, зачем он начинался. Ритм ускоряется, лица покрываются потом, а ситуация становится отчаянной. Последняя треть — это именно то, за что мы любим жанр: сжатые кулаки, бег, моральные компромиссы и Эджертон, который из агента службы безопасности превращается в мини (макси?) Тома Круза.

Это не фильм, который будет цитировать киношкола. Это фильм, который ты посмотришь в субботу вечером и не пожалеешь. А может даже поймаешь себя на мысли, что ты не так уж далёк от героя: ты тоже когда-то делал нечто опасное ради тех, кого любишь. Только у тебя не чемодан с Новичком, а секреты, не аэропорт, а кухня, и никто, я надеюсь, не угрожал твоей семье.

Хотя… Кто тебя знает.

7 из 10.

За то, что это не улёт, но точно не багаж.

YouTube - https://www.youtube.com/watch?v=ICheqkeqexE

VK Видео - https://vk.com/video-52058471_456239270