Масло масляное. Для истории
А вы чем заняты на праздниках?
Пока пишется самая моя большая картина. Размер 150х100
А вы чем заняты на праздниках?
Пока пишется самая моя большая картина. Размер 150х100
Бедный ребенок-сиротка, выросший в чужом, негостеприимном доме, потом бедная девушка, потом бедная дева и наконец бедная перезрелая дева, Татьяна Ивановна, во всю свою бедную жизнь испила полную до краев чашу горя, сиротства, унижений, попреков и вполне изведала всю горечь чужого хлеба. От природы характера веселого, восприимчивого в высшей степени и легкомысленного, она вначале кое-как еще переносила свою горькую участь и даже могла подчас и смеяться самым веселым, беззаботным смехом; но с годами судьба взяла наконец свое. Мало-помалу Татьяна Ивановна стала желтеть и худеть, сделалась раздражительна, болезненно-восприимчива и впала в самую неограниченную, беспредельную мечтательность, часто прерываемую истерическими слезами, судорожными рыданиями. Чем менее благ земных оставляла ей на долю действительность, тем более она обольщала и утешала себя воображением. Чем вернее, чем безвозвратнее гибли и наконец погибли совсем последние существенные надежды ее, тем упоительнее становились ее мечты, никогда не осуществимые. Богатства неслыханные, красота неувядаемая, женихи изящные, богатые, знатные, всё князья и генеральские дети, сохранившие для нее свои сердца в девственной чистоте и умирающие у ног ее от беспредельной любви, и наконец он -- он, идеал красоты, совмещающий в себе всевозможные совершенства, страстный и любящий, художник, поэт, генеральский сын -- всё вместе или поочередно, всё это начинало ей представляться не только во сне, но даже почти и наяву. Рассудок ее уже начинал слабеть и не выдерживать приемов этого опиума таинственных, беспрерывных мечтаний... И вдруг судьба подшутила над ней окончательно. В самой последней степени унижения, среди самой грустной, подавляющей сердце действительности, в компаньонках у одной старой, беззубой и брюзгливейшей барыни в мире, виноватая во всем, упрекаемая за каждый кусок хлеба, за каждую тряпку изношенную, обиженная первым желающим, не защищенная никем, измученная горемычным житьем своим и, про себя, утопающая в неге самых безумных и распаленных фантазий, -- она вдруг получила известие о смерти одного своего дальнего родственника, у которого давно уже (о чем она, по легкомыслию своему, никогда не справлялась) перемерли все его близкие родные, человека странного, жившего затворником, где-то за тридевять земель, в захолустье, одиноко, угрюмо, неслышно и занимавшегося черепословием и ростовщичеством. И вот огромное богатство вдруг, как бы чудом, упало с неба и рассыпалось золотой россыпью у ног Татьяны Ивановны: она оказалась единственной законной наследницей умершего родственника. Сто тысяч рублей серебром досталось ей разом. Эта насмешка судьбы доконала ее совершенно. Как же, в самом деле, и без того уже ослабевшему рассудку не поверить мечтам, когда они в самом деле начинали сбываться? И вот бедняжка окончательно распростилась с оставшейся у ней последней капелькой здравого смысла. Замирая от счастья, она безвозвратно унеслась в свой очаровательный мир невозможных фантазий и соблазнительных призраков. Прочь все соображения, все сомнения, все преграды действительности, все неизбежные и ясные, как дважды-два, законы ее! Тридцать пять лет и мечта об ослепляющей красоте, осенний грустный холод и вся роскошь бесконечного блаженства любви, даже не споря между собою, ужились в ее существе. Мечты уже осуществились раз в жизни: отчего же и всему не сбыться? отчего же и ему не явиться? Татьяна Ивановна не рассуждала, а верила. Но в ожидании его, идеала -- женихи и кавалеры разных орденов и простые кавалеры, военные и статские, армейские и кавалергарды, вельможи и просто поэты, бывшие в Париже и бывшие только в Москве, с бородками и без бородок, с эспаньолками и без эспаньолок, испанцы и неиспанцы (но преимущественно испанцы), начали представляться ей день и ночь в количестве, ужасающем и возбуждавшем в наблюдателях серьезные опасения; оставался только шаг до желтого дома. Блестящею, упоенною любовью вереницей толпились около нее все эти прекрасные призраки. Наяву, в настоящей жизни, дело шло тем же самым фантастическим порядком: на кого она ни взглянет -- тот и влюбился; кто бы ни прошел мимо -- тот и испанец; кто умер -- непременно от любви к ней. Всё это как нарочно подтверждалось в ее глазах еще и тем, что за ней в самом деле начали бегать такие, например, люди, как Обноскин, Мизинчиков и десятки других, с теми же целями. Ей вдруг стали все угождать, стали баловать ее, стали ей льстить. Бедная Татьяна Ивановна и подозревать не хотела, что всё это из-за денег. Она совершенно была уверена, что по чьему-то мановению все люди вдруг исправились и стали, все до одного, веселые, милые, ласковые, добрые. Он не являлся еще налицо; но хотя и сомнения не было в том, что он явится, теперешняя жизнь и без того была так недурна, так заманчива, так полна всяких развлечений и угощений, что можно было и подождать. Татьяна Ивановна кушала конфеты, срывала цветы удовольствия, читала романы. Романы еще более распаляли ее воображение и бросались обыкновенно на второй странице. Она не выносила далее чтенья, увлекаемая в мечты самыми первыми строчками, самым ничтожным намеком на любовь, иногда просто описанием местности, комнаты, туалета. Беспрерывно привозились новые наряды, кружева, шляпки, наколки, ленты, образчики, выкройки, узоры, конфеты, цветы, собачонки. Три девушки в девичьей проводили целые дни за шитьем, а барышня с утра до ночи, и даже ночью, примеряла свои лифы, оборки и вертелась перед зеркалом. Она даже как-то помолодела и похорошела после наследства. До сих пор не знаю, каким образом она приходилась сродни покойному генералу Крахоткину. Я всегда был уверен, что это родство -- выдумка генеральши, желавшей овладеть Татьяной Ивановной и во что бы ни стало женить дядю на ее деньгах. Господин Бахчеев был прав, говоря о купидоне, доведшем Татьяну Ивановну до последней точки; а мысль дяди, после известия о ее побеге с Обноскиным, бежать за ней и воротить ее, хоть насильно, была самая рациональная. Бедняжка неспособна была жить без опеки и тотчас же погибла бы, если б попалась к недобрым людям.
/Ф.М. Достоевский - Село Степанчиково и его обитатели/
Когда и где человек свободен? В «смерти», во сне БЕЗ сновидений. Сновидением (=«жизнью») человек сам себя ограничивает – садит в тюрьму, в клетку своих собственных мыслей (фантазий, умозаключений, постулатов, аксиом).
Поскольку человек ценит жизнь (не хочет умирать), постольку он (больше всего =больше «смерти») ценит то, что не даёт ему свободы - не даёт ему «смерти».
Больше всего человек ценит свою (родную) тюрьму. «Не забуду мать родную». Только в тюрьме своих мыслей человек рождается (воскресает) и может жить - помнить (рефлексировать, стонать, горевать) о своей несвободности, схваченности, пойманности. «Вор должен сидеть в тюрьме».
"Сижу за решёткой в темнице сырой.
Вскормлённый в неволе орёл молодой..."
Свобода для человека никакой ценности не представляет. Человеку нравится только запах (аромат) «смерти» - нравится нюхать свою постоянно загнивающую плоть – нравится запах своего родного де-рьма ("запах свободы").
Человеку нравится предвкушать, предвосхищать свою «смерть» - выход на волю из вечной тюрьмы. Человеку нравится мастурбировать на «смерть» (=на свободу), но он так никогда и не достигает оргазма (удовлетворения, полного счастья).
«Смирение» = «смерть» = свобода (полное расслабление). Человек всё никак не может расслабиться – всё никак не может умереть. Он же Кощей бессмертный – чего ж вы хотите?
«Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский (="смертный") дух… там Русью (="смертью") пахнет!..»
Никогда - "не сейчас". В любое другое время, но не сейчас. Давай не сейчас? =Давай никогда?
При этом "сейчас" - это, по сути, тоже "никогда". Никогда - "сейчас". Когда-то - это в прошлом или в будущем, но не сейчас.
Всякое прошлое, будущее и настоящее - ни что иное, как "никогда". Завтра, вчера, сегодня, сейчас - всё это разные формы одного и того же "никогда". Хотя бы потому, что никакого "времени" не существует. Есть только "миг", не имеющий никакой длительности. Всё, что происходит (например, вся "тысячелетняя история Руси") - происходит в этот миг - "никогда" (=всегда =сейчас).
Если сейчас чего-то нет, значит этого никогда и не было на самом деле. Поэтому всё так называемое "прошлое" - выдумка (фантазия) ума. Да и то, что происходит сейчас - очередная фантазия (сказка про белого бычка), которая поэтому привязана к "прошлому" и ожидаемому (предвкушаемому, предвосхищаемому) "будущему".
Таким образом, на самом деле ничего, к счастью, нет. В этом всё утешение. Приятно осознавать, что ты ("Я") живёшь лишь в собственном сно-видении - в иллюзии, в сказке собственного сочинения, в своего рода самогипнозе, самообольщении, самоодурачивании, самообмане.
"Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем."
Вы иногда встречаете человека рассеянного, с неопределенно-тусклым взглядом, часто с бледным, измятым лицом, всегда как будто занятого чем-то ужасно тягостным, каким-то головоломнейшим делом, иногда измученного, утомленного как будто от тяжких трудов, но в сущности не производящего ровно ничего, — таков бывает мечтатель снаружи. Мечтатель всегда тяжел, потому что неровен до крайности: то слишком весел, то слишком угрюм, то грубиян, то внимателен и нежен, то эгоист, то способен к благороднейшим чувствам. В службе эти господа решительно не годятся и хоть и служат, но все-таки ни к чему не способны и только тянут дело свое, которое, в сущности, почти хуже безделья. Они чувствуют глубокое отвращение от всякой формальности и, несмотря на то, — собственно потому, что смирны, незлобивы и боятся, чтобы их не затронули, — сами первые формалисты. Но дома они совсем в другом виде. Селятся они большею частию в глубоком уединении, по неприступным углам, как будто таясь в них от людей и от света, и вообще, даже что-то мелодраматическое кидается в глаза при первом взгляде на них. Они угрюмы и неразговорчивы с домашними, углублены в себя, но очень любят всё ленивое, легкое, созерцательное, всё действующее нежно на чувство или возбуждающее ощущения. Они любят читать, и читать всякие книги, даже серьезные, специальные, но обыкновенно со второй, третьей страницы бросают чтение, ибо удовлетворились вполне. Фантазия их, подвижная, летучая, легкая, уже возбуждена, впечатление настроено, и целый мечтательный мир, с радостями, с горестями, с адом и раем, с пленительнейшими женщинами, с геройскими подвигами, с благородною деятельностью, всегда с какой-нибудь гигантской борьбою, с преступлениями и всякими ужасами, вдруг овладевает всем бытием мечтателя. Комната исчезает, пространство тоже, время останавливается или летит так быстро, что час идет за минуту. Иногда целые ночи проходят незаметно в неописанных наслаждениях; часто в несколько часов переживается рай любви или целая жизнь громадная, гигантская, неслыханная, чудная как сон, грандиозно-прекрасная. По какому-то неведомому произволу ускоряется пульс, брызжут слезы, горят лихорадочным огнем бледные, увлажненные щеки и когда заря блеснет своим розовым светом в окошко мечтателя, он бледен, болен, истерзан и счастлив. Он бросается на постель почти без памяти и, засыпая, еще долго слышит болезненно-приятное, физическое ощущение в сердце... Минуты отрезвления ужасны; несчастный их не выносит и немедленно принимает свой яд в новых увеличенных дозах. Опять-таки книга, музыкальный мотив, какое-нибудь воспоминание давнишнее, старое, из действительной жизни, одним словом, одна из тысяч причин, самых ничтожных, и яд готов, и снова фантазия ярко, роскошно раскидывается по узорчатой и прихотливой канве тихого, таинственного мечтания. На улице ходит повесив голову, мало обращая внимания на окружающих, иногда и тут совершенно забывая действительность, но если заметит что, то самая обыкновенная житейская мелочь, самое пустое, обыденное дело немедленно принимает в нем колорит фантастический. Уж у него и взгляд так настроен, чтоб видеть во всем фантастическое. Затворенные ставни среди белого дня, исковерканная старуха, господин, идущий навстречу, размахивающий руками и рассуждающий вслух про себя, каких, между прочим, так много встречается, семейная картина в окне бедного деревянного домика — всё это уже почти приключения.
Воображение настроено; тотчас рождается целая история, повесть, роман... Нередко же действительность производит впечатление тяжелое, враждебное на сердце мечтателя, и он спешит забиться в свой заветный, золотой уголок, который на самом деле часто запылен, неопрятен, беспорядочен, грязен. Мало-помалу проказник наш начинает чуждаться толпы, чуждаться общих интересов, и постепенно, неприметно, начинает в нем притупляться талант действительной жизни. Ему естественно начинает казаться, что наслаждения, доставляемые его своевольной фантазиею, полнее, роскошнее, любовнее настоящей жизни. Наконец, в заблуждении своем он совершенно теряет то нравственное чутье, которым человек способен оценить всю красоту настоящего, он сбивается, теряется, упускает моменты действительного счастья и, в апатии, лениво складывает руки и не хочет знать, что жизнь человеческая есть беспрерывное самосозерцание в природе и в насущной действительности. Бывают мечтатели, которые даже справляют годовщину своим фантастическим ощущениям. Они часто замечают числа месяцев, когда были особенно счастливы и когда их фантазия играла наиболее приятнейшим образом, и если бродили тогда в такой-то улице или читали такую-то книгу, видели такую-то женщину, то уж непременно стараются повторить то же самое и в годовщину своих впечатлений, копируя и припоминая малейшие обстоятельства своего гнилого, бессильного счастья. И не трагедия такая жизнь! Не грех и не ужас! Не карикатура! И не все мы более или менее мечтатели!..
/Ф.М. Достоевский - Петербургская летопись/
Любая женщина вот именно никому не нужна. И именно поэтому её отовсюду гонят, как мужика дебошира и алкаша. Женщина может быть только, как «прекрасное далёко». Как «прекрасное близкое» женщина не бывает никогда. Поэтому от женщины (как и от мужика дебошира и алкаша) необходимо держаться подальше. «Подальше положишь (изгонишь отовсюду) – поближе возьмёшь».
Женщина обретает и сохраняет ценность только на (необходимом и достаточном) расстоянии - в разлуке. Чрезмерное приближение к женщине "смерти подобно". О чём это говорит (какой вывод можно сделать)? Женщина - это сама "смерть". Вход в женщину (как в дверь) - вход в "смерть". Входя в женщину (=в "ночь души"), мужчина умирает (наступает ночь). Выходя из (уходя от) женщины, мужчина оживает (наступает день).
"Эта ночь"
Поэтому женщина нужна мужчине лишь как место смерти (место погребения, захоронения, исчезновения, растворения, испарения). В женщине мужчина прячется от необходимости быть (=казаться) мужчиной. Женщина - место встречи со "смертью", которое изменить нельзя.
"Женщина" – это испражнение собственного ума (плод фантазии) женщины, от которого ей самой хочется держаться подальше. Почему? Потому что полюбить себя, как женщину, она абсолютно никак не может. Женщине приходится жить с постоянной ненавистью (чудовищной неприязнью) к себе.
Почему женщина никому не нужна и её отовсюду гонят, как мужика дебошира и алкаша? Только потому, что женщина не нужна ей (себе) самой. Только сама женщина гонит себя (как женщину) отовсюду. А ей кажется (снится), что её гонят «другие» (=персонажи её сновидения).
Через персонажей собственного сновидения (=своей жизни) женщина воздаёт себе (как женщине) должное. «Долг платежом красен».