Допустим, при Брежневе можно было читать всякую ерунду про "загнивающий запад" и прятать в голову в песок вместо ответов на неудобные вопросы.
А сейчас, если НЕКТО говорит "ой, сейчас в России разделение образования, как у англосаксов", то возникает разумный вопрос:
А в Китае что?
Здравствуйте, дорогие друзья. Продолжаю публикацию работ нашего двоюродного дедушки, журналиста Эдвина Поляновского.
Предыдущий пост с очерком "Поездка в Австрию" 1967 года из "Известий" доступен по ссылке.
Напоминаю, цель публикации работ - познакомить с обществом тех лет. Первоначально в очерках, которыми я хотел поделиться, были темы, которыми я хотел донести идеи, не "как-то очернить СССР" или еще что-то подобное, а понять, что проблемы в обществе были всегда. Вопрос как на них реагировали и как их решали.
Но сегодня у нас автобиографический очерк "Урок" вышедший 23 марта 1967 года.
Материал публикую не из газеты, а из книги "Урок" 1985 года, первой книги-сборника работ, где он чуть подкорректирован и расширен.
Когда-то мне казалось, что так будет всю жизнь. Всю жизнь я буду бегать на переменах по партам, влюбляться и один раз в месяц выпускать школьную стенгазету.
Когда-то я тайно мечтал, как понесу Наташкин портфель до самого ее дома. Но предложить свои услуги боялся, а поскольку жизнь казалась бесконечной, я все откладывал, откладывал…
Куда же теперь все это потерялось? Как-то неожиданно все оборвалось.
Это были странные годы, светлые и непонятные дни. На наших школьных вечерах распахивались окна, к тонкому запаху духов в зале примешивался свежий воздух с реки. Вечерний свет, блестки, музыка — и Наташка в белом платье плывет по залу. Очень слабо соображаю, как во сне, потому что, кроме нее, никого и ничего не вижу. А ей — все равно. И вдруг записка — мне. «От Наташи С.» Боже правый, от нее. Подгибаются ноги, в груди что-то тревожно тает.
«Дорогой… я люблю тебя! Ну, полюби же и ты меня сильней, чем Отелло — Джульетту…»
Вечерний свет, блестки, музыка — все это вдруг закружило, опрокинуло и понесло куда-то. Сейчас потеряю сознание — привет всем! Даже не заметил нелепое «Отелло — Джульетту…». Смотрю счастливый на Наташку, а она и не видит меня, и не смотрит, беседует с кем-то так спокойно, будто ничего и не произошло. И еще вдруг вижу в дальнем углу — дружок, Мишка Барабанов, искоса, хитро поглядывает в мою сторону и тужится от давящего смеха.
Только тут я понял всю гнусность подлой подделки.
— Дурак ты! — говорю я ему.
Делать мне на этом вечере больше уже нечего (необъяснимо, как будто пришел сюда за Наташкиным признанием, я ведь и не ждал его, и ни на что не надеялся), мы вместе с трижды проклятым Мишкой одеваемся и уходим.
Мы уходим с выпускного вечера. С нашего последнего школьного вечера и не понимаем этого.
Утром я проснулся и вдруг понял, что мне некуда идти, нечего делать, и портфель в углу — больше не нужен. Почувствовал, что в комнате не хватает запаха речного воздуха и тонких духов. Стало жаль, что недогулял вчерашний вечер.
Встал, медленно побрел в школу.
На каменных школьных ступенях, подперев ладонями голову, одиноко сидел Мишка. В школе незнакомо пахло сырыми стружками, опилками и краской. Дверь в наш класс была заперта.
То время никогда ни с чем не сравнится. Вместе с Мишкой нас исключали из школы. Потом выносили благодарность за хорошую учебу и примерное поведение.
Сейчас Мишка — Михаил Дмитриевич. Он стал толстым и серьезным и работает инженером на одном из крупных заводов в Новгороде. Хороший, говорят, работник, толковый.
Владька Трофимов защищает диссертацию…
Колька Яковлев — начальник лаборатории одного из научно-исследовательских институтов.
Генка Шмулев жил далеко в деревне и ходил в школу за много километров. Он окончил лесотехническую академию.
Девчонки наши стали врачами, учителями, геологами…
Сейчас мне кажется, что у нас был замечательный класс. Дело не в том, что все окончили институты и техникумы. Хотя этим можно гордиться. И дело не в том, что наш класс был очень дружным. Хотя это тоже очень важно.
Дело в том, что в нашем классе не было ни одного сплетника.
В нашем классе не было ни одного ябедника.
В нашем классе не было ни одного подхалима.
…Иногда мне очень трудно: я чувствую тоску по нашему классу, по школе. Мне нужно посидеть за партой. Мне нужны — вот так! деваться некуда! — все мои школьные учителя.
Иногда хочется пережить заново все сразу — и Наташку, и Мишку Барабанова, и последний вечер в школе. Меня преследует запах школьных вечеров, и я задыхаюсь оттого, что мне его не хватает.
Между прочим, еще можно пережить все заново. Все сразу. И я знаю, что мне для этого нужно. Мне нужно посидеть на уроке у одной учительницы. У Зинаиды Ивановны Черновой.
У нас было много учителей. Которых мы и любили, и недолюбливали, и уважали, и к которым были просто равнодушными. Почти всех мы наделяли прозвищами, добродушными ли, ироническими или в крайнем случае называли заглазно только по имени. Не потому, что не уважали, просто, ну, интересно, наверное, было, что ли, — трудно объяснить.
Но был один человек, которого мы всегда и везде называли по имени и отчеству. Хотя внешность этого человека прямо просилась на какое-нибудь прозвище. Зинаида Ивановна была рыжая, в очках, с белесыми ресницами. Когда она сердилась или обижалась, то очень краснела, ее рыжие волосы становились почти красными, и она вся светилась. Обижалась она всегда так искренне (наклоняла голову набок, поджимала нижнюю губу и краснела), что ее сразу хотелось как-то утешить.
Одно время я очень тщательно изучал ее роспись в дневнике. После месяца упорных тренировок уже мог расписываться точно, как она. Копия.
На переменах я открывал дневники наших круглых отличниц и с нескрываемым наслаждением ставил им, двойки и даже единицы. Был страшно доволен (ну, нельзя же в самом деле всю жизнь получать одни пятерки, это же, наверное, очень скучно). Я не видел потом ни объяснений, ни выяснений, ни слез. Только один раз случайно, при мне, одна из девчонок подошла к Зинаиде Ивановне и сказала:
— Вот, опять у меня двойка…
Зинаида Ивановна внимательно посмотрела на подпись:
— Да, это расписалась я.
Она открыла классный журнал и стала сверять. Потом покраснела, наклонила голову и часто заморгала белесыми ресницами.
— Мне очень жаль, — тяжело сказала она, — да, мне очень жаль, что в нашем классе есть один бесчестный человек.
Я не сознался. Но двоек больше не ставил.
Нам было по 13 лет тогда. В 7-Б классе вместе с нами училась Маша Иванова, которой исполнилось уже 19 лет. То ли война помешала, то ли еще что, но в общем училась она вместе с нами и училась неважно.
Однажды Зинаида Ивановна вызвала ее к доске. Маша отвечала путано, сбивчиво, мучительно пытаясь «дотянуть» до спасительного звонка. Зинаида Ивановна долго ее слушала, потом сказала:
— Ну, ладно, Иванова, садись. Поставлю тебе тройку.
И сразу же зазвенел звонок. Когда учительница выходила из класса, кто-то на задней парте сказал очень тихо:
— А мне за такой ответ двойка была бы…
Не знаю, слышала, ли эту реплику Зинаида Ивановна. Да это было и неважно. На этот маленький, наверное, неосознанный протест с задней парты никто из нас не обратил внимания. Потому что для нас, тринадцатилетних, Зинаида Ивановна была неприкосновенностью, настолько над нами, выше нас, что мы слепо верили ей, как, скажем, матери. Коли поставила тройку — значит так надо.
Но, видно, ошиблась учительница. Видно, не сумела объяснить собственный поступок самой себе. Себе, а не нам, несмышленышам, слепо ей верящим. Потому что на второй день она вошла в класс очень взволнованная. Долго молчала. Потом сказала вдруг:
— Да, седьмой «Б» класс, я виновата перед вами. Вы меня извините. Я зачеркиваю эту тройку.
Она извинилась перед нами, «семиклашками». Это был урок честности кристальной: ведь мы не перестали уважать ее после поставленной «тройки», и, главное, не стали уважать ее еще больше, когда эта «тройка» была зачеркнута. Не особенно осознавая все, мы и то и другое восприняли как само собой разумеющееся и уже к следующему уроку обо всем забыли.
Уже теперь, вспоминая все это, я уверен: многому хорошему в нашем повзрослевшем потом классе мы обязаны этому человеку.
Ученики останутся благодарны своей учительнице и за то, что она очень верила в них. Уже позже, много лет спустя, некоторые учителя, скажем, удивлялись — как? Семенов стал главным инженером завода?..
А Зинаида Ивановна не удивлялась.
Сейчас она осталась в памяти каким-то символом всей школы, вместила в себя все — и школьные вечера, и Мишку, и Наташку… Вот почему для того, чтобы пережить «школу» заново, мне нужно было посидеть на уроке именно у нее.
Когда приходили приступы горячих воспоминаний, тоски о школе, о самых светлых днях, я все надеялся, что это еще не самое тяжелое время, не вершина «болезни», и откладывал поездку про запас, как самое дорогое лекарство, которое может помочь только один раз. Берег.
Однажды тоска стала непонятно пронзительной. Я поехал. В дороге мысленно торопил поезд, все казалось, уж больно он медленно тащится.
А потом ступил на землю. На которой вырос.
Этот день приезда запомнился хорошо. Было 31 августа. Я обошел все — и курортный парк, и набережную, и главные улицы. Все то же, все так же, но уже без нас. Обошел все, но к главному, к нашей 2-й средней школе, подойти не решился. Берег. Завтра, завтра… Завтра я увижу Наташку, Мишку Барабанова, завтра буду играть в футбол и сажать деревья на пустыре за школой. И последний звонок будет завтра, и запахи той последней школьной весны. Все это рухнет на меня в один миг. Завтра, после стольких лет, все повторится в эти 45 минут школьного урока. Хорошо, что есть на свете Зинаида Ивановна.
На берегу реки, у Соборной стороны, пахнуло вечерней прохладой. Белела знакомая церковь на той стороне, мутно отражаясь в темнеющей вечерней воде. На берегу валялись опрокинутые вверх дном лодки. И тогда, и десять лет назад они вот так же сохли здесь. Все то же, все так же, — но без нас.
Кто-то окликнул меня. От соборного моста не торопясь спускалась женщина. Боже мой… Зинаида Ивановна! Этот единственный обладатель золотого ключика, который откроет дверь в страну детства! Я в двух шагах от него.
Зинаида Ивановна — все та же, только немного пополнела и волосы стали светлее. Зинаида Ивановна, Зинаида Ивановна…
— Зинаида Ивановна… — чувствую, как стучит сердце, — Зинаида Ивановна, можно я приду к вам завтра на урок?
Она до боли знакомо наклонила голову набок, покраснела, близоруко сощурилась и заморгала белесыми ресницами.
— Ты знаешь… а у меня ведь завтра нет уроков-то.
Странно, что в первый день занятий в школе нет уроков русского языка и литературы.
— Ну, тогда послезавтра?
Она стала внимательно рассматривать церковь на том берегу, опрокинутые лодки.
— Ты знаешь… а у меня и послезавтра уроков-то не будет. Никогда, брат, больше не будет… Я ведь теперь, брат, на пенсии…
Она глубоко, прерывисто вздохнула и, все так же наклонив голову и часто моргая, смотрела куда-то сквозь церковь, лодки, сквозь них, минуя их.
Что-то оборвалось у меня внутри. Опоздал. Все потерял.
И просто так, чтобы хоть что-то сказать, спросил:
— Давно?
Как будто это имело какое-нибудь значение.
— …С завтрашнего дня… Завтра я первый раз не пойду в школу…
Имело, имело значение. Дурак я, дурак, опоздал на один школьный день. Даже нет — на один урок.
На какое-то мгновение я уцепился за мысль, что еще не все потеряно. Если она помнит тот свой урок (интересно, помнит ли?), то мы с ней еще можем вместе перенестись в тот добрый мир. Вспомним все, всех… Я хотел спросить ее об этом, но поймал ее выцветший близорукий взгляд и вдруг понял — не помнит. Наверное, нет.
И чтобы не оказаться одиноким, чтобы оставить хоть маленькую надежду на то, что доброе школьное время еще вернется, я не спросил ее ни о чем.
…Когда ехал обратно, успокаивал себя: а почему она должна помнить? Это мы должны помнить. Это для нас урок, нам урок, а для нее это так же, как ест, пьет, спит, проверяет тетради. Ошиблась — поправилась…
А если не помнят одноклассники… Тогда зачем была у нас в школе Зинаида Ивановна?
Каждый раз, когда мне приходится сталкиваться с пороком, с изнанкой жизни — в командировке ли, в знакомой семье, просто на улице, — я вспоминаю наш класс. В нем не было ябедников. Сплетников. Подхалимов.
Но жизнь — предлинная. Сложная. Меняются иногда взгляды, настроения, мысли, переоцениваются жизненные ценности. Нашим бывшим одноклассникам еще расти, начальники цехов станут директорами заводов, доценты — профессорами. Станут они, наши одноклассники, артистами, художниками, бухгалтерами. У них будет много планов и цифр, начальников и подчиненных, премий и выговоров.
Помнят ли они тот урок?!
Старая Русса — Москва
1967 г.
Учитель, который не может справиться с эмоциями и решает проблемы кулаками – садист?
Как вы относитесь к созданию интерактивной карты российских школ, чтобы возле каждой был написан год, когда она была построена (и перестала функционировать) и сколько учащихся погибло за годы работы школы?
Сегодня в новостях: учитель физики подрался с учеником. Физики - они такие! И я был школьником, и со мной произошло вот что.
Восьмой класс, мне 14 лет. Учительница физики ушла в декрет и нам прислали из резерва пенсионера. Человек был, можно сказать, эксцентричный. Всякие веселые приговорки, рассуждения о жизни вообще, вместо изложения темы урока. Да нам это даже нравилось. Однажды, когда физика была последним уроком, он попросил меня и моего дружка задержаться и помочь ему убраться в кабинете и подсобке.
Мы что-то раскладывали, что-то переставляли под его руководством. Однако, имея шило в попе, не могли долго чем-то заниматься сосредоточенно. Что-то я уронил, или сделал неаккуратно и это разозлило старика. Он на меня накричал. Я в долгу не остался, ответил дерзко. Учитель схватил деревянную указку и стал бить меня ею по плечам и голове. Было не больно, но я закрывался рукой и он разбил указкой стекло моих часов! В середине 60-х годов часы для школьника были как сейчас недешевый мобильник. Не у всех они и были-то.
Я схватил какую-то рейку и мы начали фехтовать. Но он был выше ростом, длиннорукий, мне пришлось плохо. Тогда мой дружок тоже чем-то вооружился и пришел на помощь. Вдвоем мы вынудили учителя ретироваться в подсобку, а сами бросились бежать.
В пустом уже школьном коридоре нас, запыхавшихся, остановил десятиклассник. Этот татарин был завзятым представителем местной шпаны, с Тишинки (это такой район в Москве). Он спросил, что случилось. Мы рассказали.
- Ладно! - только и сказал татарин и ушел.
Дома я вытерпел абструкцию от родителей за часы, но учителя не выдал. И вообще, в то дремучее советское время жаловаться и скулить было не принято. Так что никаких дисциплинарных последствий этот случай не вызвал. И с учителем мы позже общались как ни в чем не бывало. Но!
Учитель тоже жил на Тишинке. У него была старенькая автомашина Победа, на которой он ездил на дачу и на рыбалку. В конце той недели когда мы подрались, собравшись на дачу, он обнаружил, что все четыре колеса у машины порезаны.
Нам с дружком было жаль учителя, но предъявить претензию татарину нам и в голову не пришло.
Рашидом его звали. Мы и после школы долгие годы общались. Нормальный был парень, хоть и шпанистый в детстве.
Уважаемые пикабушники!
Показываю вам мой диалог с пользователем https://pikabu.ru/@SoldierSwejk
Спойлер: чтобы вы не спрашивали "А зачем я прочитал многобукв?", объясняю кратко: в в 1920-е годы у Макаренко в "Педагогической поэме" большинством были дети из нормальных семей, которые погибли в Гражданскую войну, а в 1930-е годы у Макаренко в «Флагах на башнях» большинством были дети из социально неблагополучных семей. Короче говоря, у них родители пьянствовали. И ещё, если кому-нибудь покажется, что в данном диалоге не понятен предмет обсуждения, то можете побыть третейским судьёй, который предложит, например, обсудить пригодность методики Макаренко в наши дни.
Есть такой фильм "Республика ШКИД". Сто лет назад сняли. По книжке некого Макаренко "Педагогическая поэма" [нет, фильм сняли по детской повести Григория Белых и Леонида Пантелеева о жизни беспризорных детей в Школе-коммуне имени Достоевского (ШкИД)]. Там не просто дети, а беспризорники. Резюме: с детьми работать сложно! Но НУЖНО, не отмахиваясь от их проблем. Иначе абздольц!
Мой ответ:
Я постараюсь в течение суток написать развëрнутый комментарий насчёт "Педагогической поэмы", пока что вот ссылка на статью в Дзене: Почему советские коммуны проваливались [чтобы увидеть ссылку на статью, кликните ссылку моего ответа].
Так и что не так с Макаренко? Почему провалились его эксперименты? Ничего нет. Короче, Кликбейт. Вот отец С. Савицкой (женщины-космонавта), подробно писал, как он жил в подобных заведениях. И как из беспризорника при живой матери они сделали из него вначале шофёра, а потом и лётчика.
Мой ответ:
Благодарю за поддержание диалога. Скорее всего, я в завтрашний пост включу все три вышестоящие реплики.
Да не за что. Лучше гляньте книгу Савицкого, хотя бы начало. Вот там про будни беспризорников и детдомовцев есть. К Макаренко он не попал, но тоже выбился в люди. И не только он.
Вы согласны с тем, что школьная травля (буллинг) - это общая проблема, а не детская?
Закончились школьные каникулы. Мы, шестиклассники советской школы, сидим на первом в учебном году уроке русского языка.
- Дети, кто скажет, почему мы должны учить русский язык?
Лес рук.
- Говори, Дима!
- Потому что это наш родной язык!
Ну, логично же? Оказывается, нет.
- Неправильно, Дима. Садись. Какие еще будут ответы?
Рук становится заметно меньше.
- Таня!
- Мы должны учить русский язык, чтобы грамотно писать!
- Нет. Садись, Таня. Кто еще хочет ответить?
Желающих ответить практически не остается, но находятся таки три смельчака, робко тянущих ввысь свои детские ладошки.
- Саша!
- Мы должны учить русский язык, чтобы культурно разговаривать.
И опять в молоко! Учительница, не на шутку рассердившись, предпринимает последнюю попытку.
- Кто-нибудь даст мне сегодня правильный ответ? Главная причина, по которой мы должны учить русский язык?
Дети в явном замешательстве и ступоре. Рук уже не видно. Спасает положение девочка Оксана.
- Давай, Оксана!
- Мы должны учить русский язык, потому что на нем разговаривал сам Владимир Ильич Ленин!
- Правильно, Оксана! Садись. Пять!
