Он произнес это с таким видом, будто сообщал о смерти близкого. Слово «консервация» висело в воздухе тяжелым, неуместным термином, пахнущим не формалином, а забвением.

Консервация, — мысленно повторил он. Прекрасное слово, чтобы скрыть смерть. Месяцы без зарплаты. Коллеги, разбежавшиеся, кто куда. Смирницкий... Андрей Смирницкий не выдержал этой консервации. Ушел в небытие, как неудавшийся эксперимент. А я вот – выдержал. Пока что.

Он поднялся и, не глядя на дочь, прошел в свою комнату-каморку — бывшую кладовку, где едва помещался письменный стол и книжные полки. Но полки эти были заняты не книгами. Здесь стояло его сокровище и его проклятие: лабораторное оборудование, которое он по частям, под покровом ночи, выносил из обреченной лаборатории. «На сохранение», — убеждал он себя. «Чтобы не растащили».

Его пальцы дрогнули и легли на холодный корпус интерферометра. Сложная система линз и зеркал, способная поймать саму волну света, измерить невидимое. Пыль легла на него саваном.

Олово продавали, — зазвенело в голове. Медь... Латунные контакты... А это... это мозги. Продать мозги. Превратить теорию поля в поле боя за пачку макарон. Превратить квантовую механику в банку тушенки. И ведь ясно, как божий день: науке в этой стране места нет. Никому не нужны твои интерферометры, никто не ждет открытий. Нужны только купоны да баксы. Новая религия. А мы, алтари старой веры, — старье, хлам на свалке истории. Лето на дворе, а в науке — лютый мороз.

Решение созрело горьким и неизбежным плодом. С болезненной, почти похоронной нежностью он протер пыль с интерферометра сухой тряпкой. Затем отодвинул с полки картонную коробку и достал из глубины шкафа старый, потертый дипломат.

Вещевой рынок оглушал его какофонией чужих жизней. Крики торгашей, запах дешевого парфюма и жареного мяса, пестрая грубость новых ценников. Владимир стоял у входа, чувствуя себя абсолютно чужим, прозрачным. Дипломат с двумя лазерными модулями тянул руку к земле.

Покупатель, мужик в потертой кожанке, с безразличным видом покрутил в руках один из модулей.
— И что это? Лазер? Чтобы кошку дразнить?
— Это высокоточный измерительный прибор, — попытался объяснить Владимир, и сам услышал, как глупо и старомодно звучат его слова.
— Тебе, профессор, не лазеры сбывать, а зонтики воровать, — флегматично бросил мужик и швырнул модуль обратно в раскрытый дипломат. — Это хлам. Даю за все — триста.

Триста рублей. За годы работы, за диссертацию, за ночи у кульмана и у станка. Мир на мгновение поплыл. Владимир увидел не лицо скупщика, а насмешливую гримасу самой судьбы. Он молча кивнул. Согласился. Сжал в кулаке смятые купюры и почувствовал, как внутри него с сухим треском ломается не гордость, а сама картина мира. Она рассыпалась в прах, как пересушенный чертеж.

Пока отец стоял у рыночного «черного хода», Лена сидела, поджав ноги, перед телевизором «Рубин». Экран мерцал, выплескивая в полутемную комнату фонтан ярких красок. Шли «Утиные истории».

Для Лены это был глоток свободы, чистого кислорода. Быстрый монтаж, дерзкие герои, культ богатства и крутости. Она повторяла за Скруджем МакДаком фразы на ломаном английском: «О-кей! О-кей!» Она ловила каждую ноту заставки.

Но вот веселые титры проплыли по экрану и сменились суровой музыкой. На экране появились митинги, серьезные лица дикторов, говорили о Праге, о Варшавском договоре, о Ельцине и Горбачеве. Скучный шум взрослых, непонятный и неинтересный. Лена с разочарованным вздохом потянулась к тумбе телевизора и с глухим щелчком выключила «Рубин». Всего два канала, и везде одно и то же. Лишь по воскресеньям ненадолго открывалось окно в тот, желанный мир, где главная проблема — как заполучить золотой слиток, а не банку тушенки.

Владимир вернулся, как призрак. Он молча положил на кухонный стол добычу: банку тушенки, пачку масла «RAMA» с улыбающимся ребенком на упаковке, черный батон.

Лена, все еще под впечатлением от мультфильма, подпрыгнула ему навстречу.
— Пап, ты не представляешь! У Скруджа есть такой сейф, и там он плавает в деньгах, Представляешь? И Билли, Вилли, Дилли такие крутые! Вот бы там побывать, как у них все здорово!

Она тянула его за рукав к темному, теперь уже безмолвному экрану. Владимир посмотрел на дочь, на ее сияющие глаза, в которых отражались призраки чужого, нарисованного богатства. Потом его взгляд упал на скудные продукты на столе. И его прорвало. Не злостью, а горьким, страшным пониманием, которое жгло изнутри.

— Лена... — тихо начал он, и голос его сорвался. Он сделал паузу, собираясь с силами. — Они продали нам красивую обертку. Яркую, громкую... А мы... мы только что продали то, что было внутри. Начинку. Душу. И теперь у нас нет ни того, ни другого.

Лена замерла. Впервые в жизни она видела отца не сильным, не молчаливо-сосредоточенным, а абсолютно сломленным. Она не до конца поняла его слов, но почувствовала их страшный, взрослый вес. Почувствовала глубину трагедии, которая была больше, чем просто отсутствие денег.

Она молча встала, отрезала горбушку от батона, густо намазала ее тем самым маслом «RAMA» и положила рядом с его рукой. Это был не детский жест, а жест взросления, отчаянная попытка опеки, крошечный якорь в рушащемся мире.

Владимир не двинулся. Он сидел в темноте, в наступающих сумерках, ставших метафорой всей его жизни.

Лена ушла в свою комнату. Там, за оторванным куском обоев, прямо на холодном бетоне стены, чтобы никто не увидел, она достала спрятанный фломастер. И начала рисовать. Это был не советский спутник и не ракета «Восток». Это был фантастический корабль, улетающий в небо, с причудливыми крыльями и сияющими двигателями. Ее ответ. Ее побег. Ее «невесомость» в мире, который рухнул, так и не долетев до звезд

И опять же опорный пункт через дорогу. Ну чего проще, иди туда, участковые тогда круглые сутки там сидели. Но бабки просто решили, что это местный малолетний хулиган залез и буянит. И жалко им было этого пацана, точнее бабку, с которой он жил. Понимаете, это был тот самый классический район, в котором все друг друга знали. Все ходили на одно предприятие, все вечером торчали на улице, знали все сплетни друг про друга. И типа сдавать своих было типа не по понятиям что ли или стрёмно.

А пацан, про которого они дружно подумали, постоянно лютовал на той территории, где десятки лет были ясли и детсад. Их вообще построили в паре метров от фабричной проходной, чтобы рабочим удобно было. До конца восьмидесятых примерно они всегда были переполнены, даже существовала специальная группа ночного пребывания. Точно не знаю, но вроде какое-то время даже платы с работников фабрики за д\с не брали. Много лет и ясли, и садик работали. Но примерно к концу восьмидесятых ясли почему-то стали заброшенными. Ходили слухи, что станут расселять жителей коммуналок и бараков, и для этого им ясельное здание отдадут. Тем более периодически внутри яслей проводили какой-то ремонт, и местные дети бегали подсматривать, как в обеденный перерыв трахаются малярши и штукатуры.

А в девяностых возле этих яслей уже даже кирпичный забор рухнул, и его никто не собирался заново строить. Все клумбы и детские площадки заросли бурьяном. Но периодически среди этих зарослей мелькала местная малолетняя шпана. Им там очень нравилось на верандах курить и срать. Особенно выделялся один местный малый. В классе пятом он закатил дома истерику, что больше не будет учиться. А потом вообще свалил к бабушке, и у неё поселился. Такой классических хулиган был практически в каждой советской школе. В девяностые их уже толпы ходили.

Целыми днями он шалобродничал. Тусил с сантехниками, учился от них материться. Иногда ему позволялось прокатиться на подъёмном кране. Опять же это было ещё советское время, у фабрики были специальные бригады, которые занимались благоустройством дворов. Вот он целыми днями и сидел на корточках возле них. Наблюдал, как рабочие красили фасады зданий, белили бордюрчики, цветочки в клумбах сажали чуть ли не через каждый квадратный метр. Это уж в 90-ые никому и ничего не стало надо, тогда все клумбы заросли бурьяном, везде было замусорено, загажено, турники и качели на детских площадках заржавели, а стены зданий десятки лет ждали капремонт.

Короче, вот этот малолетний проказник иногда подговаривал пацанов помладше прогуливать вместе с ним школу. Объяснял им, что учителя - это, короче, лузеры, конкретно ничего не шарят и не стоит их слушаться. И вот эта гоп-компания начала наводить на районе шорох. То они из каких-то сараев кроликов за уши чтобы вытаскивали. То припаркованный у местного магазина мопед угнали и катались на нём до сих пор пока тот не заглох. Ну электросамокатов же с оплатой ещё не было.

А вот больше всего они любили промышлять именно на заброшенной территории яслей. Понятия не имею, что за глобальный вопрос они решали на загаженных верандах, я с ними не тусил. Но вот реально что бы только в районе не случилось, всё сваливали на них. Причём они этим гордились, им это нравилось. Они приписывали себе проступки вообще каких-то левых пацанов. Так, например, на территории того же детского сада однажды произошло задымление.

Бабушка-сторожиха в это время где-то там на участке сидела и из тюковой верёвки вязала огромным крючком коврик на продажу. И тут смотрит дым выше этих самых яслей. А потом грохот в ворота. Это стучатся пожарники. Она реально не в курсе происходящего, у неё чуть ли не инфаркт или инсульт. Повторюсь, это ещё самое начало девяностых, СССР вот-вот только как умер, а советские бабули платочках - это был особый какой-то, отдельный, подвид, они абсолютно были не похожи на современных накрашеных тёток.

Это уж потом выяснилось, что какой-то паренёк, что жил в бараке за забором от этих самых яслей, откуда-то из деревни привёз какую-то там дымовуху и решил проверить как она работает. Но все вокруг посчитали, что это был малолетний хулиган, и было отчего так думать. По поводу его шалостей в ментовку звонили каждый день, на том конце провода уже вздыхали. Да, чуть не забыл, ведь у этого детского сада был деревянный сарай, а там погреб, в котором хранили всякие соления, картошку и всё такое. И вот этот мелкий шкет додумался выломать в стене пару досок, пролезть туда и и вытащить всё что попадётся под руку. Что он с этими банками потом делал, понятия не имею, может вообще разбил. Может ему вообще просто интересно было залезть куда-то.

И вот тут ему как раз исполнилось 14, то есть за все свои проказы он вполне мог отправиться на малолетку. И вот когда произошёл ночью грохот, и прибежали уже две бабушки, у них уже в голове автоматически сложилась такая картинка, что это опять он куда-то залез. И они в стопоре именно того, что им этого маленького дурака жалко. Ну вызови они сейчас милицию, его уже точно загребут. И, конечно на районе осуждать будут их (вот жизнь поломали, забыли, что мы все тут такие дружные, вместе вечером на лавочке под гармошку песни пели). Но если не вызовут, то у них самих проблем с руководством будут. И как всё это дело до утра замять вообще непонятно, может там наверху погром устроили. Это были люди совсем другого мышления, потому что время потреблятства ещё не пришло, каждый был друг другу товарищ и блат, а плевать на чужие проблемы ещё не было принято.

Но, поверьте, всё оказалось наиболее прозаично. Они вдвоём чуть ли не на цыпочках идут на второй этаж. Опять же это совсем другое время. Сотовых телефонов не было. Ну был какой-то там домашний в кабинете директора на первом этаже. И вот эти две перепуганные старухи заходят в группу из которой слышится вот эти самые страшные звуки. Чуть не трясутся от страха, идут на цыпочках и замечают, как на ковре между игрушек мельтешит какое-то серое пятно. И тут они обомлели и остолбенели просто как две статуи - БЛЯДЬ - да это всего лишь ёж!

...Утром уж выяснилось, что чьи-то родители принесли ёжика детишек позабавить. После этого случая на территории детсада часто видели ежа, но тот ли самый это был ночной проказник, точно не известно. А со временем фабрика окончательно развалилась, и оба здания были проданы под квартиры, в девяностые часто так делали. Эту ж потом очухались, что садиков нет, и принялись строить новые. Что же касаемо хулигана, то всего лишь лет через несколько после описанных событий он стал в день зарабатывать значительно больше чем некоторые учителя в месяц и очень этим гордился.

в дестве мамка притащила из магазина баночку икры с таким же пиздатым узором как паутина открываем а там хуй пойми что воняет как дохлая кошка но жрали все равно потому что икра блядь в итге через час вся семья блевала как сумашедшая отец с унитаза не слезал мамка орала что умрем все а я тогда в больницу с промывагием желудка загремел врачи потом сказали что это блядь какая-то хуйня с консерыантами была а не икра вот так вот в совке людей травили как тараканов а все молчали потому что иначе бы нахуй из комсомола выкинули