Неудачник, который любил лисоборотней — о Пу Сунлине, самом фантастическом писателе Старого Китая
Знаменитый сказочник Пу Сун-лин (он же Ляо Чжай, 1640–1715) при жизни был практически безвестен, однако оставил после себя огромное собрание «рассказов о необычайном», которые заслужили славу одной из вершин китайской художественной прозы и обессмертили его имя.
Долгое время русскоязычному читателю была доступна лишь часть этих новелл, однако в прошлом году издательство СПбГУ начало выпускать полное собрание «Странных историй из кабинета неудачника» в семи томах. В преддверии выхода второго тома основатель книжного магазина «Желтый двор» Платон Жуков поговорил с профессором Александром Сторожуком, переводчиком и редактором этого издания, о жизни и творчестве легендарного собирателя фантастических историй, а также о чудесах, наваждениях и карьерных тяготах Старого Китая.
— Первым делом должен спросить: в рассказах Пу Сун-лина меня завораживает ощущение человеческой податливости и безволия — людей в них мотает из стороны в сторону, как воздушного змея. Об этом не раз пишет и переводчик Алексеев: что «двуногий царь природы начинает сомневаться в своем властительстве», что природа управляет им с «неумолимой непостижимостью». Насколько такая позиция близка китайской литературе о необычайном в целом и насколько ее можно приписать видению самого Ляо Чжая? Стоит ли связывать ее с эпохой природных бедствий и народных восстаний, на которую пришлось взросление писателя?
— У Ляо Чжая есть целый ряд произведений, где природа не персонифицирована, она выступает именно как природа. Это рассказы о наводнениях, землетрясениях и тому подобных безобразиях. Человек в них естественным образом оказывается абсолютно беспомощным существом. Вот тряхануло, а что он может сделать, кроме как выскочить, не помня себя, и бегать по улице в чем мать родила? Пу Сун-лин это описывает: вот, мол, какие люди забавные. Причем сам он точно так же бегал по улицам, обезумев от страха, и уже потом все это записал. Еще природа может описываться как неумолимость некоего явления — хода времени, например. Однако здесь... здесь вопрос решается по-разному.
В одних новеллах человек бессилен, а в других он преодолевает даже силу времени — правда, с помощью разных сверхъестественных помощников. Время начинает течь вспять, и он выглядит как подросток, в то время как его внуки становятся стариками. Все считают его внуком собственных внуков, он сочетается браком с волшебной феей, а внуки его (смеется)... сами требуют ухода. Бывает, что благодаря силе своего духа, своей сконцентрированной воле человек умудряется выстоять, выйти победителем. Воспринимается ли это Пу Сун-лином как необыкновенно редкая возможность? Да, безусловно, но все-таки именно как возможность.
Величие человеческого духа у Пу Сун-лина безгранично, но в то же время безгранично падение человека вниз, в полное ничто. И то и другое показывается в его новеллах очень выпукло, и если первым он восхищается, то низость человеческого падения вызывает у него настоящий ужас. Временами он не может сдержать своих чувств и пишет в послесловии [новеллы Пу Сун-лина обыкновенно сопровождаются краткими послесловиями]: мол, когда я об этом читал, плакал, и над следующим рассказом тоже плакал... Что ж я за скотина такая, все реву да реву.
Если угодно, вся содержательная часть «Странных историй из кабинета неудачника» — это описания того, что заставило Пу Сун-лина испытать необыкновенно сильные переживания: отвращение, удивление, благоговение, восторг. К сочинению новелл его подталкивает некая очень яркая эмоция, поэтому природа в них зачастую выглядит как некая необоримая сила. Однако есть новеллы, в которых выдающийся человек (иногда это прекрасная девушка) с помощью сокровищ своей души ухитряется повернуть вспять и природу, и время, и все что угодно.
— Кем был Пу Сун-лин? В какое время он жил?
— Годы его жизни — 1640–1715, а биография Пу Сун-лина проста и незамысловата. Ее можно описать одним предложением: очень хотел служить, но ничего не вышло.
Александр Сторожук
Среди китайских текстов есть так называемые нянпу (погодичные хроники) — когда берется какой-нибудь год и объясняется, что в этот год произошло с предметом исследования и что происходило вообще. Уже довольно давно, в 1993 году, я писал работу про великого танского поэта Юань Чжэня, сегодня незаслуженно забытого, а у покойного ныне выдающегося востоковеда Льва Николаевича Меньшикова имелась книга, в которой было собрано множество нянпу разных замечательных китайских людей. Про интернет тогда мало кто слышал, общедоступные ксероксы появились позже, и я сидел и переписывал оттуда все, что касалось Юань Чжэня. На это у меня ушло три месяца каждодневной работы, получилась толстенная тетрадь, и в ней были лишь очень краткие сведения о Юань Чжэне.
Существует и погодичная хроника Пу Сун-лина, автор которой себя не жалел: все, что хоть как-то касалось Пу Сун-лина, туда вошло. По большей части выглядит это так: «год такой-то, император сделал то и то, война была там и сям; Пу Сун-лину 15 лет», и дальше: «подавлено такое-то восстание, было то и се; Пу Сун-лину в этот год 16». И несмотря на это, в книге всего лишь 62 страницы. Автор собрал там все, что можно — но собирать было нечего, потому что, когда Пу Сун-лин умер, его имя было известно лишь его друзьям и родственникам. И больше никому.
Когда ему исполнилось 73 года, он дослужился до звания «выдающегося студента» — это означало, что он имеет право без экзаменов поступить в училище Гоцзыцзянь и готовиться там к сдаче экзамена на чиновничий пост. Но ему было уже немножко все равно. Поступать он не стал, пребывая тогда в жутко удрученном состоянии — у него умерла любимая жена. У них были удивительно нежные и трепетные отношения, которые отнюдь не сводились к романтической истории времен далекой юности.
Дело в том, что в год рождения Пу Сун-лина разразился дикий голод и была страшная засуха, не уродилось вообще ничего. Голод особенно свирепствовал в родной Пу Сун-лину провинции Шаньдун. Он был такой (я ничего не придумываю, так написано в исторических хрониках), что люди выкапывали и ели трупы, с деревьев обглодали всю кору — словом, ад кромешный. Такая разруха царила на большей части Китая не один год и не два. Позже это привело к народным восстаниям и крестьянской войне под предводительством Ли Цзы-чэня, а также сказалось на истории со сменой династии и призванием маньчжуров.
Семья Пу Сун-лина очень гордилась тем, что среди их родственников имелся один казеннокоштный студент, которому платили стипендию из государственных средств. Однако чиновников в семье не было: дед и отец шли по коммерческой линии, возможности кормиться за казенный счет не представлялось: нужно было выживать — вот только как, когда в стране творятся такие дела? Непонятно, удалось ли бы семье Пу Сун-лина выжить, если бы не его удачный брак.
Когда Пу Сун-лину было около 16 лет, один богатый и влиятельный человек из его деревни согласился выдать за него свою дочь, что стало спасением для всей семьи. Брак оказался удивительно счастливым, и, когда его супруга в 1713 году умерла, Пу Сун-лин впал в черную депрессию и умер меньше чем через два года, сидя у окошка.
В юности он проявлял большие способности к учению, имел фантастическую память и чувство стиля. Никто, конечно, не сомневался, что он не только станет чиновником, но и пробьется очень, очень высоко. Однако оказалось, что это невозможно: Пу Сун-лин провалил экзамены — ему претило восьмичленное сочинение, которое нужно было сдавать. Попытки сдать экзамен на чиновничий пост Пу Сун-лин предпринимал на протяжении всей жизни, то ли пять, то ли шесть раз, но так его и не сдал.
Жил он за счет репетиторства. Многие из учеников Пу Сун-лина сдавали экзамены и на первую степень, и на вторую, и на третью... Один его друг, получив степень цзиньши и назначение в провинцию Цзянсу, пригласил Пу Сун-лина с собой в качестве секретаря. Это было удивительное путешествие, первое и последнее в его жизни, шел 1670 год. Он никогда не покидал родной провинции Шаньдун, и вот наконец единственный раз проехался по стране! Впечатлений была масса.
— В авторском предисловии к «Странным историям...» Пу Сун-лин упоминает о «коротковолосых пределах» (так тогда называли юг Китая) и называет их обителью всяческих наваждений, див и чудес. Это поездка по стране так на него повлияла?
— Дело в том, что он был в провинции Цзянсу, то есть на очень умеренном юге, а не на том, который подразумевался под «коротковолосыми пределами». Цзянсу снабдила его своими историями о необычайном, но южнее Пу Сун-лин никогда не бывал и описывал эти места с чужих слов. В Цзянсу еще не так много не-ханьских жителей, а вот отправься он в Хайнань, Гуандун, Юннань — попал бы в совершенно иноязычную, инокультурную среду... Впрочем, юг для Пу Сун-лина — не конкретное географическое понятие, а страна чудес, где обитают необычайные существа и растут диковинные растения.
— Такой славой юг обязан в том числе своей не-ханьскости и инокультурности?
— Не только. Там совершенно другая природа, не бывает холодных зим, там водятся другие животные и рыбы. Еще совсем другая кухня там. Чиновники на юге одеваются так же, как везде, но местные — совершенно иначе. В общем, там другое абсолютно все. На юге происходит очень много чудес.
Во втором томе Пу Сун-лин описывает несколько чудесных стран, расположенных на юге. Например, страну ракшасов — в ней живут люди, страшные до предела, но чем они страшнее, тем большим почетом пользуются в своей стране. Карьера у них делается не с помощью образованности или талантов, а за счет страхолюдства: чем ты страхолюднее, тем легче тебе жить. Новелла эта называется «Ракшасский морской базар», и это, конечно, сатира — высмеивается общество, в котором во главу угла ставится некий нелепый принцип. Другой большой и очень подробный рассказ посвящен стране якшей, страшных и грозных чудовищ, однако он в конце концов сводится к нескольким фразам из разговорного китайского, где якшей называли взбалмошную злую жену: вся эта длинная история была написана ради этой игры слов...
— Ради панчлайна.
— Совершенно верно, но это частности. У Пу Сун-лина много отсылок к необыкновенным вещам, которые происходят на юге. На юге можно раздобыть удивительное оружие — например, клинок, поражающий всех демонов. Южные растения обладают необыкновенными свойствами. Путешествуя по югу, человек встречается со странными духами, которые что-то ему предсказывают. Там сильна тема моря и воды: всяческие рыбаки, происшествия на морях, озерах и реках, по которым на север приплывают разные существа...
Тема юга очень древняя. В южном море расположен остров Пэнлай, где живут бессмертные. В южном море живет главный дракон, Сагара-Нагараджа [король драконов в махаянском буддизме. — П. Ж.]. Там находилось самое удивительное государственное образование в Древнем Китае — княжество Чу, позже захваченное и ассимилированное северянами. Именно из княжества Чу происходит даосизм. А буддизм происходит из Индии, но шел к китайцам тоже через юг...
— Еще один биографический вопрос: провалив экзамены, Пу Сун-лин всю жизнь репетиторствовал — а каков тогда был статус репетитора? По всей видимости, он, называвший себя неудачником, считал это занятие глубоко недостойным?
— Видите ли, у меня не было возможности поговорить с Пу Сун-лином и спросить, что он об этом думал. Репетиторы в Старом Китае ощущали себя по-разному, и в самом репетиторском деле, конечно, ничего унизительного не было. Этим занимался, например, Ду Фу, и в истории литературы неоднократно встречаются случаи, когда кто-нибудь проваливает экзамены и репетиторствует, пока готовится к пересдаче.
Однако тут есть два неприятных момента. Во-первых, ты занимаешься негосударственной работой, а человек конфуцианского воспитания видел свое призвание в служении стране и государю. Но когда ты фрилансишь, ты не...
— Ты не сосуд государственности.
— Да, ты не связан с государством, не являешься его частью — и это неприятно.
— А второе?
— А второе проистекает из первого — ты лишен возможности влиять на политику, на ход управления, даже на уровне своей деревни. Кстати говоря, этот внутренний конфликт часто встречается у Пу Сун-лина. Человек готовится к государственной службе — учится, учится, заваливает экзамен, и папа-купец ему говорит: «Знаешь что, сынок, ты вот классиков наизусть зубришь, но классиков есть нельзя — в холодную зиму они тебя не обогреют и от солнца не защитят. Давай-ка кончай маяться дурью, я рыбу продаю, и ты продавай». Тогда он начинает продавать рыбу: живет в материальном отношении очень неплохо, имеет уважение в деревне, и все же его такая ситуация угнетает, но дело не в том, что он продает рыбу, а в том, что занимается не тем, чем должен по своему конфуцианскому мироощущению. Вот о каком недовольстве можно здесь говорить.
— Поэтому китайские критики называли сборник Пу Сун-лина «Книгой сиротливой досады»?
— Да, потому что человек, который должен по своему таланту давным-давно быть в первых лицах государства, торчит в абсолютной дыре, никому не нужный, зарабатывает на жизнь частными уроками, а талант свой употребляет для написания небылиц.
— Писал ли Пу Сун-лин что-нибудь еще?
— Полное собрание его сочинений — это три здоровенных тома, каждый из которых нужно держать двумя руками. Первый том составляют «Странные истории...», второй — стихи, а третий — пьесы и всякая всячина (чего он только не писал: и пояснения к крестьянскому календарю, и народные лечебники, и много чего еще). Мы знаем только его новеллы, да и китайцы тоже, а о двух других томах в курсе лишь специалисты.
— Как появился свод «Странных историй...»?
— Как и все литераторы, Пу Сун-лин обменивался с друзьями автографами. Напишет что-нибудь, пошлет с дарственной надписью и просит, чтобы те в качестве ответного дара ему присылали истории о необычайном, которые на слуху там, где они живут и служат. Эти истории он обрабатывал, переосмысливал, писал на их основе новые рассказы, опять рассылал — и снова просил историй в ответ. В результате ему удалось собрать огромное количество фольклорных сюжетов.
Впрочем, далеко не только фольклорных: если внимательно присмотреться, там есть сюжеты, заимствованные из классической литературы предыдущих эпох, причем автор совершенно никак не маскирует, но, наоборот, подчеркивает эту преемственность.
Один из сюжетов повествует о душе, которая путешествовала сама по себе, жила и завела семью, детей рожала — потом оказалось, что это не девушка вовсе, но только душа, а тело лежит в коме, и непонятно что с ним делать. Этот сюжет известен нам по новелле «Записи об отделившейся душе» танского литератора Чэнь Сюань-ю.
Другой сюжет рассказывает о том, как некий студент уснул и увидел во сне свою будущую жизнь: вот он стал чиновником, несколько раз чуть не угодил на плаху, потом разбогател, сам император к его мнению прислушивается. Тут он просыпается и понимает, что его стремления — суета и блажь, на самом же деле никому ничего не нужно. Это тоже одна из танских новелл, из «Записей о случившемся в изголовье» Шэнь Цзи-цзи — свой вариант Пу Сун-лин считает ее продолжением.
— Главные действующие лица в новеллах Ляо Чжая почти всегда студенты. Чем это можно объяснить? Связано ли это с тем, что он всю жизнь провел, общаясь со студентами, или же дело в самой фигуре студента, молодого и неопытного?
— Видите ли, почему-то читатели думают, что ляочжаевский студент непременно юн, но среди них встречаются очень даже немолодые люди. Не уверен, что правильно называть их студентами: в оригинале употребляется понятие «шэн», которое я предпочитаю переводить как «книжник». Студент — это все-таки официальный статус: были такие казеннокоштные студенты, которые получали государственную стипендию. А многие из «шэнов» никаких денег не получали и зачастую даже студентами не числились: они просто стремились сдать экзамены, пока семья содержала их материально. Так что «шэн» — это тот, кто занимается книжной ученостью и пробует себя в этом статусе выразить.
— Почему же именно они стали героями Пу Сун-лина, а не чиновники или, скажем, торговцы?
— Встречаются у него и государственные лица, и купцы, и циркачи — кто угодно. Однако чиновник целыми днями загружен чиновничьей работой, рутинной, тяжелой и однообразной. Заклинатель змей с утра до вечера должен с этими змеями выступать, иначе ему нечего будет есть. В этом плане книжник гораздо свободнее: у него есть время и возможность куда-нибудь съездить, что-то предпринять, поискать приключений.
— У Пу Сун-лина легко заметить несколько ярко выраженных сюжетных типов: истории с лисами-оборотнями, монахами-волшебниками, людьми необычайных способностей или умений...
— Если всерьез рассматривать типологию сюжетов «Ляо Чжая», то там еще много всего есть, например, истории о путешественниках, о хитроумных судьях, распутывающих всяческие детективные дела, о разных чудиках со странными пристрастиями: один змей жрал живых, другой в футбол играл — и вся новелла, в которой герои побеждают нечисть, связана с его умением играть в футбол. Можно найти с десяток таких сюжетных типов. Но зачем? Видите ли, Пу Сун-лину не очень важно, про лису эта история или про колбасу. Она прежде всего о человеке, оказавшемся в странных, удивительных обстоятельствах, а что именно стало их первопричиной — лисы ли, землетрясение или повышение налогов — особого значения не имеет.
— Тем не менее интересно, была ли вся эта разнообразная небывальщина маргинальной темой для конфуцианца и ученого мужа Пу Сун-лина?
— Почти в то же самое время другой конфуцианец, Юань Мэй, пишет еще более объемный сборник новелл: если в «Ляо Чжае» их 497, то у Юань Мэя — около полутора тысяч. Называется этот сборник «Цзы бу юй», что буквально означает «О чем не говорил Конфуций».
— Интересно...
— Конфуций не говорил о сверхъестественном, а у Юань Мэя весь сборник как раз об этом; известны и другие подобные своды цинского времени. Видите ли, эти тексты писались из совершенно других соображений, нежели конфуцианский ритуальный нарратив. Сам Пу Сун-лин сравнивает себя с Су Дун-по [знаменитый поэт и ученый XI в.] — тот, мол, любил истории о необычайном, и я тоже люблю. Однако Су Дун-по любил истории о необычайном не в том смысле, как сейчас любят фэнтезийные истории про летающих полулюдей-полубогов со своей вселенной и государствами — он имел большой интерес к чань-буддизму. У него был друг, чаньский наставник Фо-инь, с которым они постоянно спорили о человеческой природе и том, как она себя проявляет в необычных обстоятельствах. Су Дун-по был очень искусен в описании тончайших черт человеческой натуры, и то же самое можно сказать о Пу Сун-лине. Интересные обстоятельства — внешняя форма, которая позволяет человеческой натуре раскрыться.
— Если Пу Сун-лин умер в безвестности, то когда китайцы открыли для себя «Ляо Чжая»?
— Как это часто бывает, когда человека не стало, все сразу сказали: «Ох, жалость-то какая, какие же хорошие штуки он писал». И начали эти новеллы потихоньку объединять: у меня есть пять, у тебя десять... Первое полное на тот момент рукописное собрание, известное как Чжусюэчжайское, появляется в 1751 году. Его назвали так в честь павильона, где эти новеллы переписывали — «Чжу-сюэ чжай», дословно «Павильон, где выковывают снежинки»: один литератор любил изысканные выражения и так вот назвал свою дачу.
На основе Чжусюэчжайского свода в 1766 году выходит первое печатное издание в печатне Цинкэтин. Они по-разному организованы: Чжусюэчжайское — в 12 цзюанях (свитках), Цинкэтинское — в 16, с них все и началось.
К концу XIX века Ляо Чжай — уже не какой-то там давным-давно умерший «выдающийся студент» (и похороненный, кстати говоря, в могиле своей жены), а огромное имя в китайской литературе. Выходят десятки самых разных изданий — больших, маленьких, с комментариями и без, с иллюстрациями... Буквально каждое слово и каждое словосочетание у Ляо Чжая — это скрытая цитата, аллюзия, отсылка к классике. Он любил эксперименты с языком. Для него характерна особенная ритмическая организация текста: прямая речь может передаваться ритмической прозой, затем переходить в стихи и возвращаться к повествованию. У него был изысканный слог, порой ему удавалось почти невозможное — например, передать просторечный говор на классическом литературном языке вэньянь. Предельно архаичные обороты у него соседствовали с современными и даже диалектными словами. У него был своеобразный юмор — и в этом насмешливом повествовании мог вдруг возникнуть накал страстей, героический пафос. Образованным китайцам, конечно, тогда это все безумно нравилось.
В 1886 году выходит шикарное издание «Ляо Чжая». Хозяин печатни приглашает художников, которые рисуют по гравюре к каждой новелле, а также литераторов, которые пишут к ним семисловные четверостишия. Книгу печатают на так называемой ватной бумаге — если смотреть на просвет, кажется, что у нее хлопья внутри. Бумага эта сохраняет свои свойства и сейчас, 150 лет спустя. Никто даже не думал о коммерческом успехе — хозяин печатни был самым богатым человеком Китая, и ему было в общем-то все равно, принесет эта книжка доход или нет. Ему просто хотелось сделать хорошее издание.
— Кем был этот богатейший человек Китая?
— Его звали Сюй Жунь. Выходец из Гуаньдуна, из сказочно богатой торговой семьи, он занимался торговлей, биржевым делом и производством. При этом он получил хорошее образование и всегда старался быть близок к высокой словесности. В год выхода «Ляо Чжая» его печатня выпускает удивительную вещь — словарь рифм в 60 томах. Кто может воспользоваться таким словарем? Только очень высокообразованные люди.
— Как открывал для себя Пу Сун-лина китайский народ, неспособный читать высокую прозу?
— Те, кто не умел читать, знали сюжеты «Ляо Чжая» в народном изложении. Сказители на улицах рассказывали и показывали их в лицах, ставились народные пьесы, актеры разыгрывали эти истории с песнями и плясками. Вскоре наиболее известные новеллы стали переводить на разговорный язык. Конечно, магия слова и все эти изыски терялись, оставалась только история, рассказанная по-простому, да еще и с моралью: герой плохо себя вел — его на том свете покарали, хорошо себя вел — стал чиновником. Ляо Чжай был на слуху, поэтому вполне естественно, что в конце XIX века решили взяться за его переводы. И взялись.
— Какова история русскоязычных переводов?
— В России Пу Сун-лин известен благодаря переводам Василия Михайловича Алексеева, однако это не исключительно его вотчина — попыток переложить эти новеллы было много.
Первый перевод выходит в печати аж в 1878 году, в газете «Новости». Там его публикует Николай Иванович Монастырев — замечательный знаток Китая, который прожил всего 30 лет, но первым начал переводить на русский конфуцианских классиков. «Новости» читали все, это была газета с огромным тиражом и популярностью, а на пятой полосе там публиковалась всякая ерунда: истории для домохозяек, святочные рассказы. Как раз там напечатал свой перевод Монастырев.
Это был перевод новеллы «Водяной бадьян» — у него она называется «Ядовитая трава». Жуткая новелла. Трава с таким названием действительно есть, очень ядовитая, но в России она не растет. Достаточно съесть ее зернышко, и тебя могут не спасти. В микроскопических дозах ее добавляют в народные китайские снадобья.
Существовало поверье, что дух водяного бадьяна хочет получить твою душу, посадить тебя на свое место, и дальше у него появится возможность получить нормальное перерождение. Чем больше народа он отравит, тем лучше ему дальше существовать. Такая история, что закачаешься. И вот Монастырев публикует свой перевод в самой известной газете того времени, и вроде должен бы начаться бум, ну или во всяком случае хоть какой-то фидбек предполагается, но не происходит вообще ничего.
Потом выходит перевод другой новеллы под редакций некоего Смирнова. Непонятно, лег ли в основу подстрочник или устный пересказ, но результат был далек от оригинала как луна.
Затем появились переводы востоковедов при Кяхтинском отделении Русского географического общества, а следом за ними — работы замечательных китаистов, работавших на КВЖД. Прежде всего это Ипполит Гаврилович Баранов — фантастически одаренный человек и поразительный знаток Китая, как и Федор Федотович Даниленко и Павел Васильевич Шкуркин. Эти люди очень много сделали для китаистики. К сожалению, сегодня они несправедливо забыты.
Все вышеперечисленные переводы выходят в полной тишине. Почему — вопрос риторический: очевидно, не получалось еще изложить все так, чтобы читатель не только понял, кто кого убил, но и прочувствовал бы колорит этого текста. Тогда еще никому не удавалось ничего придумать с точки зрения формы.
Попробуйте, к примеру, прочесть «Телемахиду» Тредиаковского — получите много экспириенса и левел-ап. Василий Кириллович был гением своего времени, но тогда никому и в голову не приходило перекладывать силлабический стих силлаботонически. Так прямо и передавали, да еще и на церковно-славянский манер: «Чудище, обло, озорно, огромно, с тризевной и — лаей...» — Тредиаковский так писал не потому, что внутри себя так слышал, а потому что подражал классикам.
Схожим образом обстояли дела и с китайским языком — лишь много позже выработались основы стиля и формы, и во многом это заслуга Василия Михайловича Алексеева. Сейчас принципы его работы стали нормой и эталоном, но тогда это было внове.
Во-первых, как быть с огромным количеством отсылок и устойчивых выражений? Если ставить их все в кавычки, то получится нескончаемый поток кавычек и будет неясно, где начинаются одни и заканчиваются другие. Алексеев решает маркировать отсылки в тексте так же, как они маркируются в сознании образованного читателя — тот видит цитату и не пытается переводить ее буквально, по иероглифам. Поскольку мы воспринимаем цитаты отдельно, Алексеев предложил маркировать их вводными оборотами: «Как говорят», «Что называется», «Скажем общо» и проч. И действительно — после «Как говорится» что угодно может быть написано, мы уже это за чистую монету не примем.
Во-вторых, Василий Михайлович предлагает передавать намеренно архаичный язык Пу Сун-лина таким, если угодно, сознательно состаренным языком. Однако речь, конечно, не о непонятном языке берестяных грамот, но о стилизации, скажем, под XVIII век — причем вперемешку с современными выражениями, как в оригинале. Кроме того, нужно было отразить структуру оригинала так, чтобы при этом текст адекватно звучал по-русски... Все эти принципы он сформулировал.
Алексеев начал с небольшой выборки: отобрал новеллы, имевшие отношение к лисам-оборотням, которые ему нравились, и в результате в 1922 году вышла книга «Лисьи чары». Ее открывает большое предисловие Алексеева, где он представляет «Ляо Чжая» русскоязычному читателю и излагает основные принципы перевода, как он их понимал. Через год выходит следующий сборник — «Монахи-волшебники». Затем оказывается, что у Пу Сун-лина много такого, что ни в одну ячейку не помещается, поэтому в 1928 году выходит сборник «Странные истории». Четвертый и последний сборник вышел в 1937 году — он назывался «Рассказы о людях необычайных».
Однако последнее, что успел сделать Алексеев — в 1949 году он перевел новеллу «Зрачки-человечки беседовали», которая вошла в первый том нашего сборника. Через два года жизненный путь Василия Михайловича завершился.
— Что происходит с наследием Пу Сун-лина в наши дни?
— Когда началась эпоха кино, а следом и телевидения, появилось безумное количество экранизаций, в том числе телесериалов. А сейчас есть много компьютерных игр по мотивам «Странных историй», однако к Пу Сун-лину они прямого отношения все же не имеют...
— Еще вспоминается роман Мо Яня «Устал рождаться и умирать», также отсылающий к новеллам Ляо Чжая.
— Видите ли, Мо Янь — тоже шаньдунец. В своей нобелевской речи он говорит, что в его родных местах жил когда-то великий рассказчик по имени Пу Сун-лин и что всю жизнь Мо Янь стремился соответствовать высочайшей планке, которую тот задал. В романе «Устал рождаться и умирать» есть отсылки к новеллам Пу Сун-лина, а в основу сюжета легла ляочжаевская история «Три жизни».
Однако среди современных писателей далеко не один Мо Янь испытал влияние Пу Сун-лина, и в том числе это касается некоторых русских авторов конца ХХ века. Есть совершенно очевидные примеры: скажем, романы Виктора Пелевина или Хольм ван Зайчик с его «Делом лис-оборотней». Кстати, Игорь Алимов написал также сборник новелл под названием «О чем не говорил Пу Сун-лин». Есть и совсем далекие от востоковедения писатели: к примеру, Михаил Успенский с его трилогией о Жихаре, один из главных персонажей которой — странствующий монах Лю, абсолютно пусунлиновский герой, даже чисто стилистически. Так что влияние Пу Сун-лина — феномен масштабный и все-таки до сих пор не очень хорошо нам понятный. Поэтому будет очень неплохо, если нам удастся перевести весь свод его новелл. Надеюсь, мы справимся.
Источник: fanfanews
В Питере шаверма и мосты, в Казани эчпочмаки и казан. А что в других городах?
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
«Хайнлайн на нудистских тусах регистрировался под фамилией Монро» — переводчик культового фантаста
7 июля 1907 года родился Роберт Хайнлайн — один из крупнейших авторов Золотого века американской научной фантастики. Переводчик, редактор и исследователь творчества фантаста С.В. Голд рассказал Василию Владимирскому о том, как писатель переборол редакторскую цензуру, почему его считали одновременно фашистом и анархистом, и как в СССР переводили его тексты.
— Среди авторов, которых открыл редактор и крестный отец Золотого века Джон Вуд Кэмпбелл, Роберт Хайнлайн — один из самых зрелых. Солидный мужчина под 40 с офицерским училищем за плечами, службой в американском флоте, опытом участия в избирательных кампаниях и политической журналистике. Каким ветром его занесло в научную фантастику, не без оснований считавшуюся литературой для подростков?
— Хайнлайн не был солидным состоявшимся мужчиной, напротив, он пришел к литературе в довольно сложный период своей жизни. В тот момент в его планах на будущее царил полный раздрай — все его проекты и попытки построить карьеру во флоте, в науке, бизнесе, политике рухнули, а уверенность в завтрашнем дне подтачивала незакрытая ипотека. Он еще не отказался от публицистики и лелеял мечты о книгах по экономике и политике. В этих мечтах он действительно видел себя солидным мужчиной, занятым респектабельным делом. Но его первую книгу отфутболили ключевые издатели, а его самого живо интересовали вещи, никак с политэкономией не связанные: освоение космоса, физика, астрономия, психология, история, мистика, семантика и тому подобное. Он был готов попробовать себя в любой новой области.
Роберт Хайнлайн с котом
Среднестатистический уровень научной фантастики был настолько слаб, что любой подросток говорил себе: «Эге, да я и сам так смогу». Низкий порог вхождения всегда манил к себе дилетантов. А Хайнлайн себя полным дилетантом не считал — он только что закончил целый роман, поэтому идея сесть и написать небольшой рассказик выглядела вполне реализуемой. Поначалу за этим занятием он хотел скоротать время, пока его роман рассматривают в издательстве. Но подошел к задаче основательно: месяц он перебирал и обсуждал с женой различные идеи, а затем сел за машинку и за пару дней написал рассказ «Линия жизни». Второй рассказ написался столь же легко, и у Хайнлайна появилась уверенность, что он способен выдавать конкурентоспособную продукцию на потоке в хорошем темпе.
Первый фантастический рассказ Хайнлайна был мгновенно принят редактором журнала Astounding Science Fiction Джоном Кэмпбеллом. Чек на 70 долларов пришел через неделю. В то время средний заработок по стране составлял 1 000–1 300 долларов в год. Получать 35 долларов в день было совсем неплохо.
«Меня интересуют два вопроса, — сказал Хайнлайн, разглядывая чек, — почему мне раньше никто об этом не сказал и как долго продлится эта халява?»
Деньги многое решали в его выборе профессии. Но Хайнлайн еще долгие годы не оставлял мечты заняться чем-то более респектабельным и превратиться в солидного мужчину.
— Хайнлайн практиковал свободную любовь и открытый брак лет за 30 до того, как это стало модно, увлекался нетрадиционными духовными практиками, а в число его ближайших друзей одно время входил основатель сайентологии Рон Хаббард. Как при таких взглядах он строил отношения с цензурой, да еще умудрился написать в конформистской Америке 1940-1950-х дюжину романов для подростков: «Среди планет», «Туннель в небе», «Гражданин Галактики» и прочие?
— Ситуация с цензурой в период, когда Хайнлайн начинал свою карьеру, действительно была довольно жесткая. Десятки общественных организаций бдительно следили за содержанием печатной продукции, фильмов и радиопередач и в случае чего инициировали юридические или общественные санкции. Поэтому в издательствах был организован внутренний контроль — садиться в тюрьму на пару месяцев, платить штрафы и пускать под нож тиражи никому не хотелось. Медийных боссов совершенно не привлекала скандальная слава, вместо этого они тщательно просчитывали репутационные риски.
За внутренний контроль в журнале Astounding Science Fiction, где поначалу печатался Хайнлайн, отвечала Кэти Тарант. Формально она была секретарем и помощницей редактора Джона Кэмпбелла, фактически вела всю административную и техническую работу и, по-видимому, была человеком президента компании Street & Smith, владевшей журналом. Поэтому Джон Кэмпбелл был вынужден прислушиваться к ее мнению, а молодые писатели чисто инстинктивно ее боялись. Тарант не стеснялась в выражениях, когда высказывала свое мнение, думаю, ее первый разговор с Хайнлайном стал бы и последним, завершив его едва начавшуюся карьеру. По счастью, роль буфера выполнял редактор, а между Кэмпбеллом и Хайнлайном быстро установились дружеские отношения.
В письмах Джон избегал менторского тона и заглаживал или забалтывал острые углы, а Хайнлайн к тому времени уже хорошо усвоил, как важно сохранять внешние приличия. Ведь он не только вырос в Библейском поясе [регионе в США, где одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм] — он уже побывал публичным политиком и оставался отставным офицером флота. Флот пристально наблюдал за его выступлениями в прессе и мог резко одернуть человека, которому выплачивал пенсию, если замечал в его поведении что-то неподобающее офицеру и джентльмену. Поэтому писатель покорно вносил изменения в текст, если Джон считал, что это необходимо. Но чаще они обсуждали потенциально острые моменты еще на стадии проекта. Избегать сексуальных сцен, актуальной политики, героизации преступников, явной антирелигиозной пропаганды и тому подобного… Легко!
Все, что Хайнлайну нужно было знать, — это четко сформулированные правила игры, что считается нормой, а что выходит за ее пределы. По мнению Тарант, он изрядно напакостил в повести «Если это будет продолжаться…». Джон провел с Бобом разъяснительную беседу, и Хайнлайн больше не затрагивал в своих рассказах антиклерикальную тему. Он был коммерческим писателем и прекрасно понимал, что работает на конкретного заказчика со всеми его причудами, вкусами и предпочтениями.
Как только заказчик сменился — это произошло в 1948 году, когда Боб подписал контракт с издательством Scribner’s, — правила игры стали гораздо жестче. И, что самое плохое, обязательные нормы получили расширительное толкование. Хайнлайн не сразу это осознал — первый скандал на сексуальной почве случился на третий год его сотрудничества с издателем. По сюжету романа мальчик проводит ночь в гнезде в компании со своим марсианским питомцем. Наутро в гнезде обнаруживается кладка яиц, а инопланетный Дружок оказывается подружкой. Хайнлайна заставили вырезать эту сцену. Он был в шоке, он был взбешен, он хотел немедленно разорвать контракт с издателем. Хайнлайн привык к более четким формулировкам. Он не понимал принципа расширительного толкования — Боб вообще считал юриспруденцию бессмысленным рэкетом — и настаивал, что издатель жульничает, придумывая новые правила в ходе игры. На сей раз в роли буфера выступала редактор издательства Алиса Далглиш, отношения с которой у писателя не заладились. Если Джон Кэмпбелл был всецело направлен вовне, опекая и обхаживая своих питомцев, то Алиса Далглиш умасливала и забалтывала издателей, чтобы пробить в печать такие рискованные сюжеты, как «мать-одиночка воспитывает дочку» или «безнадзорные подростки».
Уровень пуританства в издательстве Scribner’s контролировали внутренние бета-ридеры и внешний заказчик, Американская библиотечная ассоциация. Редактору приходилось лавировать между взбешенным автором и заказчиками издательства. Библиотекари выкупали львиную долю тиража и легко могли обрушить финансовые показатели детской редакции Scribner’s, отказавшись от спорной книги. Алиса, которая создала детскую редакцию, с трудом выбив себе место под солнцем в токсичной маскулинной среде, оказалась в сложной ситуации. По счастью, литературный агент Хайнлайна, Лертон Блассингэйм, взял на себя роль буфера, на этот раз между редактором и писателем. А Хайнлайн создал свой собственный внутренний контроль, поручив жене первичную цензуру — теперь она должна была вычитывать тексты в поисках возможных двусмысленностей и намеков на запретные темы. Вирджинии было нелегко, потому что мстительный Боб теперь держал кукиш в кармане и делал закладки — маленькие намеки на случившиеся конфликты. Иногда их обнаруживал кто-то в издательстве, и тогда возникал новый скандал.
Но главная роль была, конечно, у литагента писателя. Блассингэйм нажимал на все нужные кнопки, чтобы заставить издательство строго придерживаться заключенного контракта. Он вынуждал стороны составлять протоколы разногласий, а потом обсуждать их пункт за пунктом. С бесконечным терпением он выслушивал гневные тирады Хайнлайна и уговаривал его потерпеть еще немножко и прогнуться еще на пару сантиметров, потому что таковы требования рынка, «а Scribner’s — хороший рынок для ваших книг». Тут, разумеется, все экономические факторы играли на стороне издателя: Хайнлайн тратил на написание книг один-два месяца в году, а зарабатывал в десятки раз больше, чем в журнале Джона Кэмпбелла. Четырнадцать ювенильных романов (включая «Марсианку Подкейн») появились во многом благодаря Лертону Блассингэйму, маленькому скромному человечку в очках, который любил классическую музыку, зимнюю охоту и обладал безграничным запасом терпения. Если этого недостаточно, вспомните «Дюну» Фрэнка Герберта, к изданию которой он тоже приложил руку.
Писатели Лайон Спрэг де Камп (слева), Айзек Азимов (в центре) и Роберт Хайнлайн в 1944 году
Контракт, заключенный со Scribner’s, держал Хайнлайна в узде долгие 12 лет. Помимо писаных правил, к нему прилагались неявно подразумеваемые пункты о репутационных рисках. Любое появление автора в какой-либо скандальной — в широком спектре значений — истории влекло за собой расторжение контракта. Хайнлайн и раньше не любил вторжений в свою частную сферу обитания, но теперь ему приходилось дозировать и свою общественную жизнь.
На конах [фестивалях с участием фантастов] и на нудистских тусовках регистрировался под фамилией Монро и практически не участвовал в публичной политике. Он изменил этому правилу один раз — когда развернул кампанию по созданию «Лиги Патрика Генри» в ответ на прекращение ядерных испытаний [он отстаивал право США на ядерное оружие]. Кампания была гласной, более того, Хайнлайн попытался привлечь к ней руководство Scribner’s. Сразу после этого очередной ювенильный роман писателя был отвергнут издательством. Возможно, роль секса в американской цензуре тех лет преувеличена и стоит получше присмотреться к политическим составляющим? Решение об отказе было принято на самом высшем уровне, главой издательства мистером Скрибнером, и все попытки Блассингэйма и Далглиш загасить конфликт ни к чему не привели — Хайнлайн ушел, громко хлопнув дверью. За дверью детского издательства его ждал взрослый мир, в котором вот-вот должна была грянуть сексуальная революция, и Хайнлайн шагнул в него, пробормотав себе под нос, что больше никто не посмеет указывать ему, о чем он может писать, а о чем нет. Так и было.
— Главная загадка Хайнлайна: как известно, писатель одновременно работал над «Звездным десантом», который принято считать гимном авторитаризму, и романом «Чужак в стране чужой», ставшим настольной книгой хиппи. Так кто же он: фашист или анархист, ультраконсерватор или сторонник радикальных реформ?
— Одновременно не значит параллельно. На самом деле «Чужак…» — очень большой долгострой, тянувшийся больше десяти лет. Хайнлайн не раз делал к нему подходы, но каждый раз отступал, не в силах завершить все в обычном ударном темпе за две-три недели. Вот в перерывах между двумя такими подходами он и написал «Звездный десант».
Фильм «Звездный десант» (1997), режиссер Пол Верховен
Идея «Десанта», естественно, не была чем-то сиюминутным — впервые он высказал ее в своем дебютном романе 20 лет назад, так что корни «Десанта», безусловно, уходят в прошлое глубже, чем корни «Чужака…». Поэтому, когда критики говорят, что писатель в 1950-х переменил убеждения, сменил левое крыло на правое, и в качестве аргумента приводят «Десант», они неверно интерпретируют факты. Хайнлайн менялся, но не настолько радикально, как это представляется. Он всегда был либералом, демократом, прогрессистом, профеминистом и даже пацифистом — но все эти вещи не были для него абстрактными заповедями, высеченными на каменных скрижалях. Они использовались применительно к некому внутреннему кругу в оппозиции к внешнему окружению. Внутренним кругом были последовательно семья, нация и род человеческий. Этические и политические установки Хайнлайна строились исходя из ответственности перед тем, что находится в малом круге, а внешнее окружение получало свою долю по остаточному принципу. Это было мировоззрение, диаметрально противоположное какому-нибудь космизму. Боб прагматично исходил из интересов индивидуума, семьи, страны или рода человеческого и не признавал приоритета абстрактной космической морали.
Кроме того, он не считал себя гуру. За исключением дебютного романа и парочки ранних рассказов, Хайнлайн не писал рецептов всеобщего или личного счастья. Он откапывал и вытаскивал на поверхность вопросы — а находить ответы предлагал читателю. В этом отношении его удивляли критики, которые усматривали разницу между «Десантом» и «Чужаком…».
Если отвлечься от сюжета и от идеи избирательного ценза, целиком списанной с античных демократий, можно увидеть, что «Десант» — это тщательное исследование взаимоотношения этики и насилия. Писатель последовательно рассматривает разные виды насилия по нарастающей: моральное давление, давление авторитетом, запугивание, демонстрация силы, спортивное противоборство, прямое физическое насилие, самооборона, насилие как дисциплинарная мера, смертная казнь, вооруженное столкновение, применение оружия массового уничтожения и тому подобное. В каждом случае он пытается дать происходящему этическую оценку, трансформация или уточнение этой оценки и является главной темой «Десанта», а вовсе не избирательный ценз, боевой тактический скафандр «Мародер» или война с жуками-коммуняками. По поводу своих фантастических допущений Хайнлайн никогда не обольщался — все его социальные модели были, по сути, вбросами, а не декларациями. О «Десанте» он откровенно писал:
«Я не утверждаю, что эта система приведет к более эффективному правительству, и не знаю ни одного способа, как обеспечить „осмысленные“ и „взвешенные“ выборы. Но я рискну предположить, что эта вымышленная система даст результаты не хуже, чем наша нынешняя система. Я, конечно же, не думаю, что существует даже отдаленная вероятность того, что мы когда-нибудь примем подобную систему…»
Что касается «Чужака…» — ну, он просто посылал подальше повадившихся к нему хиппанов, которые просили автора благословить очередную секту «водного братства». Роман о Майкле Смите был сатирой на существующее общество, а не рецептом создания идеальной общины. Идеалом писателя был Фронтир, место, где требования общественной и личной жизни сбалансированы и человек пользуется максимально возможной свободой.
Он не был анархистом, потому что понимал необходимость государственного регулирования в ряде ключевых вопросов экономики и промышленности. При этом одной из главных добродетелей государства он считал невмешательство в бизнес и частную жизнь. Как и все люди, Хайнлайн был соткан из противоречий, но он оставался цельной личностью, и причины его высказываний и поступков легко можно обнаружить в его прошлом.
— Хайнлайн начинал как первооткрыватель, новатор, его рассказы и повести произвели революцию в жанре. Его романы 1960-х, особенно «Чужак…» и «Луна — суровая госпожа», оказались удивительно созвучными этой бунтарской эпохе. Однако к концу карьеры имя Хайнлайна стало нарицательным, превратилось в символ реакции и конформизма. С чем связана такая эволюция?
— В конце 1930-х, когда Хайнлайн пришел в научную фантастику, жанр находился на довольно посредственном уровне — и этот уровень мог поднять любой камень, брошенный в гетто. Фантасты готовы были перейти от описаний гаджетов к более сложным задачам; даже если бы не было Хайнлайна, революция все равно бы так или иначе произошла. Ему просто удалось лучше всех попасть в резонанс с новыми веяниями и при этом оказаться на виду. Если почитать беллетристику тех лет, можно увидеть, что те же темы чуть раньше или чуть позже разрабатывали и другие авторы, собственно, они своей массой и создали эти самые новые веяния. Хайнлайн существовал в этом информационном поле и черпал в нем идеи, а фантастическая работоспособность позволяла ему удерживаться на самом гребне идущей волны.
Роберт Хайнлайн дает автограф. Он стал единственным писателем, получившим научно-фантастическую премию «Хьюго» за пять романов
Почему он все время был на виду — он просто был лучшим. Хайнлайн очень много и упорно работал, повышая свой литературный уровень, о чем его коллеги много рассуждали, но мало кто практиковал. Его проза была качественной, а идеи — свежими, поэтому он обрастал поклонниками. А кроме того, одной из своих святых обязанностей он считал выбивание из людей всевозможных предрассудков. Когда в конце 1950-х он разорвал контракт со Scribner’s и вышел из-под редакционной опеки, Хайнлайн отключил свою внутреннюю цензуру, снял все ограничители и начал делать то, что ему нравилось. Естественно, он не мог не оказаться в фокусе внимания.
Но со временем фэны начали проявлять недовольство. Выйдя из-под жесткого редакционного контроля, Хайнлайн начал громко высказываться по всем важным для него вопросам. И его образ, сложившийся в головах читателей, поплыл. Многие, кто привык к строго дозированному, безопасно разбавленному Хайнлайну, оказались неспособны принять на 100% неочищенный вариант. Читатели обнаружили взгляды и мнения, о которых не подозревали, им были заданы вопросы, на которые они желали знать ответы. Многие даже не поняли, что им задают вопросы, привычка к поверхностному чтению и проглатыванию сюжетов сыграла с фэндомом скверную шутку. Люди ухватились за одну незначительную деталь, проигнорировав контекст, и дружно провозгласили Хайнлайна правым радикалом, милитаристом и фашистом.
Эта волна со временем затихла, но за ней пошли и другие. Армия поклонников писателя не убывала, издатели рвали очередной роман из рук, тиражи разлетались. Но с годами отклики становились все более и более сдержанными, а самые преданные поклонники все чаще высказывали недоумение. Беда в том, что как писатель Хайнлайн в последние годы жизни радикально эволюционировал, он давно вышел за пределы фантастического гетто, а основная масса читателей там осталась. Его переход из научной фантастики в социальную прошел для них почти незаметно — в конце концов, в его романах по-прежнему были гаджеты и футурологический антураж, но, когда он переключился на чисто литературные постмодернистские эксперименты и начал играть с темами и персонажами из своих прежних вещей, правоверные обитатели гетто совершенно перестали его понимать.
— Советские переводчики, в том числе именитые, обращались с текстами Хайнлайна достаточно вольно. Какие фрагменты пропали из его ранних переводов, что пришлось восстанавливать для нового издания?
— С переводами Хайнлайна было непросто и тогда, и теперь. У писателя был огромный культурный и естественно-научный багаж, и он не стеснялся его использовать. Мало кто из переводчиков соответствовал этому уровню, а некоторые, по-видимому, сознательно занижали этот уровень, ориентируясь на среднего советского читателя. В повести «Магия, Инкорпорейтед» Хайнлайн щедро сыплет разными специфическими терминами, но все виды магических практик от некромантии до тавматургии переводчик заменяет одним-единственным словом «колдовство». Возможно, по этой же причине переводчики сбивались на скомканный пересказ, когда сюжет углублялся в сферу финансов, страхования или юриспруденции.
Куда менее оправданным было изъятие из научно-фантастических произведений описания гаджетов или процессов пилотирования и навигации, то есть сугубо технических вставок. Некоторые из них были вполне на уровне школьной физики, но, похоже, те, кто отправлял тексты в печать, были воинствующими гуманитариями.
Иногда тексты страдали от эстетического редакторского произвола — в СССР было принято улучшать переводы, выкидывая абзацы для повышения динамичности повествования или, наоборот, добавляя эпитеты и украшая прямую речь идиомами, чтобы оживить текст. На самом деле у Хайнлайна довольно богатый язык, в котором полным-полно раскавыченных цитат, диалектов, индивидуальных речевых характеристик, тонких шуток, игры на уровне коннотаций, всевозможных намеков и пасхалок, но, как правило, в переводе все это богатство превращалось в высушенный и усредненный литературный русский — и вот тогда его начинали искусственно оживлять.
Роберт Хайнлайн в последние годы жизни. Он умер во сне на 81-м году жизни от последствий эмфиземы утром 8 мая 1988 года, во время начальной стадии работы над романом из серии «Мир как миф»
Но больше всего писателю доставалось от цензурных редакторских ножниц. Над этим последовательно трудились команды по обе стороны океана — по одну сторону Атлантики вырезали секс и саспенс, по другую — упоминания Советского Союза и коммунистов. В результате читателей романа «Кукловоды» на долгие годы лишили дивной истории об американском шпионе, который под видом водопроводчика пробирается из сельской глубинки в Москву.
Конечно, советский читатель кое-что выигрывал от этой цензуры: без нее он бы просто никогда не познакомился с Хайнлайном. Но вырезали не только крамолу и секс, иногда под раздачу попадали и довольно странные вещи. Так, в повести «Если это будет продолжаться…» исчезли не только абзацы, посвященные ракетной технике, но и описание работы детектора лжи — мне нравится на досуге строить гипотезы, кому и чем помешало это описание. Вторая вещь, которая исчезла из повести, — это тот факт, что теократической диктатуре Пророка противостояло мистическое братство, а конкретно масонская ложа. Легким движением руки масоны в советском издании превратились в революционеров-подпольщиков, тайную организацию атеистов, восставших против религиозной тирании. Это было сделано довольно изящно, можно сказать, ювелирная работа, полностью переменившая суть происходящего. Над текстом была проделана и более грубая работа — отсылки к иудейской мифологии были заменены вульгарным богохульством, в устах послушников все эти чертыханья выглядели довольно феерично.
— Хайнлайн — один из немногих писателей золотого века, переживших свою эпоху. В России его по сей день активно переиздают и увлеченно читают, несмотря на кучу анахронизмов, вопреки всем нелепостям в его версии «Истории будущего». Почему он до сих пор актуален?
— Современный читатель — это очень неоднородная масса, которую невозможно подвести под общий знаменатель. Львиная доля поклонников познакомилась с Хайнлайном в детстве и подсела на его детские романы. Они плохо воспринимают поздние постмодернистские эксперименты Грандмастера и перечитывают его ранние вещи по причинам, скорее, сентиментальным, а не из любви собственно к литературе. Когда на читательских форумах заходит речь о «Коте, проходящем сквозь стены» или «Фрайди», они непременно говорят что-то вроде «я читал этого парня в детстве, мне нравился „Космический кадет“ или „Астронавт Джонс“, но потом его понесло куда-то не туда».
Но мне встречались и люди, которые вначале прочли «Чужака…», «Достаточно времени для любви» или «Не убоюсь зла» — это совершенно другая аудитория, она не поглощает сюжеты, а интересуется смыслом, пытается понять, зачем были написаны эти вещи, что хотел донести до них писатель. Они видят в книгах Хайнлайна множество недостатков (точнее, расхождений с современными взглядами на ту или иную проблему), но продолжают их перечитывать и получать удовольствие. Среди них крайне редко встречаются те, кто разглядел и принял литературную игру, затеянную Хайнлайном в последних романах.
В сухом остатке причиной того, что Хайнлайна продолжают читать, будет не какая-то актуальность, а ощущение, что ты общаешься с неглупым человеком с хорошим чувством юмора и богатым жизненным опытом. Вы сидите и разговариваете с ним, иногда сбиваясь на споры о жизни, Вселенной и тому подобном. Возможно, он наивен в технических вопросах, но это не главное. Все позднее творчество писателя — о том, что делают люди на земле, о том, что делает нас людьми, о том, как человек живет и как он умирает. Эти темы нельзя назвать актуальными, они вечные.
Источник: journal.bookmate.com
Другие материалы:
История Нэта Кинга Коула — джаз, эстрада и расовые предрассудки Соединенных Штатов
От «Зловещих мертвецов» до «Чужих» — 9 хоррор-сиквелов, превзошедших оригиналы
Случай на мосту между жизнью и смертью — об одном известном рассказе Амброза Бирса
Каким видят будущее писатели — 5 романов от современных классиков
Боевые дельфины и киты-разведчики — как морских животных используют в военных целях
История постсоветской поп-музыки в песнях — Кар-Мэн «Лондон, гудбай!» (1991)
История спагетти-вестерна — от Серджио Корбуччи и Серджио Леоне до Квентина Тарантино
Вселенная Роберта И. Говарда. Часть 1: Кулл из Атлантиды, король Валузии
Акула пера — как Хантер Томпсон стал заложником "Страха и отвращения"
Последняя поп-икона нулевых — как Эми Уайнхаус меняла музыку и погубила себя
Промежуточные итоги — 10 лучших игр первой половины 2023 года
Кто скрывается под маской — самая полная история культового жанра слэшер
Технологии как угроза — 12 книг в духе сериала «Черное зеркало» (6 фантастических + 6 нон-фикшн)
Не только Индиана Джонс — 7 легендарных героев, которые возвращаются на экраны
Мамины дочки в Голливуде — краткий обзор главных женских архетипов в кино
Из чего сделаны Malchiks — два «Заводных апельсина»: Кубрика и Бёрджесса
Стартовали съемки фильма «Волшебник Изумрудного города» — доступны первые кадры
«Тот самый Мюнхгаузен» — отрывки из биографии немецкого барона
Писатель Сергей Лукьяненко — «Трудно фантазировать о том, что ты профессионально знаешь»
Мэтр отечественной фантастики Сергей Лукьяненко рассказывает, помогло ли ему образование психиатра, об электронной и бумажной литературе и о том, что с молодыми писателями делают деньги.
— Вы начали писать в 1986-м, первый раз опубликовались в 1988-м, и я отлично помню, чем тогда была фантастика. Все ею зачитывались, она формировала наш образ мира, и он был оптимистичен. Сейчас, как мне кажется, все изменилось. Так ли это?
— Сейчас на передний план вышла развлекательная фантастика, но сохранилась и другая, пытающаяся заглянуть в будущее, поднимающая серьезные вопросы. Это характерно и для нашей, и для западной фантастики. Тренды и подходы у нас разные с ней, образ будущего иной, но фантастика как была, так и осталась очень разноплановой.
— А в нашей сегодняшней фантастике кто прогнозирует будущее и поднимает серьезные вопросы? Молодым фантастам это свойственно?
— Молодежь в значительной мере нацелена на электронные публикации на различных сайтах, Litres, Author Тoday и так далее. Это, скорее, коммерческая работа, погоня за числом подписчиков и деньгами. Ничего плохого я здесь не вижу, но это потогонная система, и она мешает серьезно работать. Скорее, я бы назвал авторов, относящихся к среднему поколению.
— Литературная критика не замечает электронные литературные платформы. Скорее всего, это справедливо — кто сейчас на них только не публикуется! Но тут есть два любопытных явления: во-первых, в электронную литературу в значительной степени ушла развлекательность. А во-вторых, в ней явно реанимировались романы-фельетоны XIX века, публиковавшиеся в газетах с продолжениями. То, что людей развлекают литературой за демократичные 140 рублей за книгу, — хорошо, но не снижает ли это читательский вкус?
— Отчасти да. А еще это губительно для многих авторов. Раньше ситуация была простой: автор начинал писать и посылал свои произведения в издательства, а короткую форму — в журналы. Через какое-то время его где-то публиковали. В старые добрые времена, лет 15 тому назад, даже подвергали редактуре, указывали на недостатки. Это был единственный путь стать писателем.
С появлением электронных площадок ситуация изменилась. Для того чтобы назвать себя писателем и начать знакомить мир со своими произведениями, никаких усилий не требуется. Появляется молодой талантливый автор — говорю это без всякой иронии, — начинает писать и сразу обрастает читателями и поклонниками.
С одной стороны, это хорошо — автор избавлен от субъективизма редакторов и долгих издательских планов. Но плохо то, что автор не получает никакой критики. Умный автор, конечно, будет пытаться анализировать свои тексты, станет ориентироваться на негативные отзывы, хотя это всегда очень сложно. Но человек устроен так, что в первую очередь он «клюет» на похвалу, и в результате у автора деформируется самооценка.
Если текст пользуется популярностью, появляется сильный соблазн и дальше писать то же самое. Автор подсаживается на бесконечный цикл, «опупею» из 10–15 романов, изо всех сил выдавливая из себя похождения полюбившихся публике героев.
Его это неплохо кормит: ему двадцать или двадцать с небольшим, а он уже зарабатывает больше родителей и чувствует себя самостоятельным и состоявшимся человеком. Для того чтобы оставаться в поле читательского внимания, он вынужден публиковать до двух-трех авторских листов в неделю. В результате падает качество текстов.
Чтобы глава была видна в обновлениях на Author Тoday, она должна быть больше 15 тысяч знаков. Но одной главы в неделю для пытающегося добиться успеха автора маловато. Как правило, запускаются и ведутся две, а то и три книги. И выкладывать желательно по паре глав в неделю.
Я наблюдаю за несколькими молодыми авторами, которые мне интересны. Те, кто относится к электронной литературе не как к хобби, а как к работе и старается сделать ее основным способом заработка, пишут два-три листа в неделю.
В таком режиме можно существовать какое-то время и написать роман за месяц, но они так пишут годами. Человек просто не успевает наработать достаточное количество впечатлений и мыслей, чтобы развиваться. Это приводит к самоповторам и выгоранию.
Бумажные публикации задавали здоровый, естественный ритм работы. Автор заканчивал роман, издав его, начинал следующий, у него было время для отдыха. А здесь процесс непрерывен, как варка стали. Остановившись, ты начинаешь терять читательское внимание и, что самое неприятное, деньги.
Автор каждую неделю, каждый день видит, сколько капает на его личный счет. Это радует. Его гладит по голове жена, им восхищаются родители, и он продолжает пахать в том же ритме. Читатели тоже не остаются в стороне. Они кричат в комментариях: «Где же продолжение? Я уже заждался! Что с приключениями любимого героя?» Это сильно давит на автора.
Таковы большие минусы очень хорошего, в принципе, дела. Электронные книги удобны. Молодежь любит гаджеты, с экрана смартфона можно читать где угодно. У молодых людей не так много возможностей покупать книги: они дороги, их надо где-то хранить. Не у всех есть место в квартире, чтобы складывать сотни томов, если ты читаешь быстро и много, это становится проблемой.
— Самое трогательное, конечно, когда читатели электронных книг начинают давать автору советы. Такая живая связь с аудиторией должна быть ему приятна.
— Конечно. Очень приятно, когда героев принимают за живых людей. Часто бывает, что советы, которые дают читатели, действительно помогают.
— За успехами электронного писательства бдительно следят издатели, происходит экспансия электронной литературы в бумагу.
— Это естественный процесс: успех электронной публикации побуждает издать книгу в бумаге. Но аудитории бумажных и электронных книг зачастую пересекаются слабо. Нет никаких гарантий, что «электронный» автор станет популярным в бумаге. Но, если у человека большая фанатская база, то по крайней мере по одной бумажной книге поклонники могут купить в знак уважения к автору.
— Принципы написания бумажной и электронной книги, с вашей точки зрения, различаются? Мне-то кажется, что они разные. В электронной литературе четкая ориентация на фрагментацию текста и увлекательность каждой главы — манок в начале, манок в конце, получается отдельная новеллка. А когда читаешь книгу целиком, впечатление бывает смазанным.
— Если автор привык писать достаточно регулярно, связно, в хронологическом сюжетном порядке и не слишком часто занимается редактурой написанных фрагментов, то электронная и бумажная книга пишутся по одной и той же технологии. Тот, кто может писать от одного до трех авторских листов в неделю, вполне может публиковаться в Сети. В режиме поглавной выкладки я опубликовал к сегодняшнему дню пять романов подряд.
— По образованию вы психиатр. Что дает писателю такое образование? Не жалко ли было расставаться с профессией, она же необыкновенно интересная?
— Я не часто использую профессиональные навыки. Трудно фантазировать о том, что ты более или менее профессионально знаешь. Но любое высшее образование, тем более естественно-научное, связанное с поведением человека, помогает писать — на подспудном уровне, как нечто базовое.
— А почему вас в 1986–1988 годах захватила именно фантастика?
— Я всегда любил фантастику. С раннего детства я ее с огромным удовольствием читал. Даже организовал клуб любителей фантастики, это было очень популярное движение в СССР. Мысли написать что-то нефантастическое мне в голову приходили, у меня где-то лежат наброски детективов. Но мне кажется, что любая история одинаково рассказывается и в фантастике, и в реализме. Однако фантастика дает автору больше инструментов.
— Есть ли у наших сегодняшних фантастов конкуренция за читателя?
— Я очень долго говорил, что конкуренции нет. У нас-де достаточно небольшой круг писателей-фантастов для того количества людей, которые фантастику читают. Но с появлением электронных публикаций конкуренция, наверное, появилась. В электронную литературу пришла масса молодых авторов. Честно говоря, они очень похожи друг на друга...
— Ужасно похожи. Братья-близнецы.
— Они отнимают друг у друга, цинично скажу, кормовую базу. Ничего страшного в этом нет, те из них, кто талантливее и напористей, выживут.
— Или расширится читательская база. Новые авторы пытаются рекламировать себя в интернете.
— Да, они пытаются себя продвинуть, и это хорошо — одновременно расширяется круг тех, кто читает. Но чтение и так остается популярным, и меня это очень радует. Пользуется любовью и развлекательная литература, и серьезные, классические авторы. Взглянув на тиражи, поражаешься тому, что Эрих Фромм или Ремарк издаются в большем количестве экземпляров, чем наши современные авторы. Читает их молодежь, и это прекрасно. Она снова приходит к издававшимся еще в советское время книгам и что-то в них для себя находит. Читает Замятина, Набокова и так далее...
— Фантастика всегда существовала отдельно — не скажу от «большой», но от другой литературы. Писали о ней не те критики, которые анализировали книги Трифонова. У фантастов были свои литературные премии. Это нормально, по-вашему?
— Какие-то прорывы здесь, как это ни удивительно, были: Михаил Елизаров, к примеру, получил премию «Букер». Но эти прорывы случались с теми авторами, которые не позиционировали себя как фантасты.
Не называет себя фантастом Пелевин, хотя он, разумеется, фантаст. Елизаров и Рубанов формально не фантасты. Многие авторы пишут, как фантасты, но числятся по разряду «большой» литературы. Это деление условно, искусственно: у Булгакова масса фантастических произведений, есть фантастические вещи у Гоголя, Куприна. Но так сложилось, что на фантастике у нас была поставлена печать развлекательной литературы, литературы для детей и юношества.
Но, может, это и хорошо. За счет такой маркировки фантастике (как и детской литературе) даже в самые идеологически тяжелые советские годы, когда любой шаг в сторону вызывал подозрение, позволялось больше. Они могли говорить на такие темы, которые в большой литературе вызывали подозрение.
— Славу вам принесли «Дозоры», но что вы сами считаете наиболее значительным из своих произведений?
— Я бы повспоминал многое из своих вещей. Но обычно лучшим кажется самое свежее. Цикл «Измененные», который недавно был написан и вышел, представляется мне самым интересным и умным из того, что я написал.
Текст подготовил: Алексей Филиппов
Источник: https://portal-kultura.ru/articles/books/351184-pisatel-serg...
Другие материалы:
10 самых старых немых хорроров — были сняты в начале XX века, а посмотреть их можно и сегодня
Кормак Маккарти — за что мы любим автора «Дороги» и «Старикам тут не место»
Сладость триумфа одежды будущего — трусЫ в раннесоветской литературе
Салман Рушди — писатель, заочно приговоренный к смерти аятоллой Хомейни
Звезды «Союзмультфильма» — 10 мультгероев советского детства
9 главных фильмов Канн-2023 — новый Скорсезе, драма про Освенцим и дурачества Мишеля Гондри
Гулливеркино — как уникальная анимация Александра Птушко повлияла на жанр сказки
Технологические пророчества — 6 явлений, которые предсказал сериал «Чёрное зеркало»
10 фантастических фильмов, на которые стоит потратить время — кино с задатками классики
Подборка для писателей
Собрал несколько достойных внимания лекций:
1️⃣ Как заработать на литературном творчестве — замечательный выпуск подкаста «Жертва научпопа»
О чём? 👀
➖Парадокс: с развитием технологий и интернета зарабатывать всё сложнее. Во-первых, люди привыкли к бесплатному контенту. Во-вторых, в эпоху коротких видео на всех писателей просто не хватает читающей аудитории
➖При этом начинающий автор вынужден подрабатывать продавцом самого себя, вести социальные сети и общаться с подписчиками. Часто это занимает до 80% времени, которое он мог бы уделить творчеству. После тридцати начинается игра на выбывание. Остаются те, кто готов пожертвовать социальным статусом и уровнем жизни ради шанса воплотить мечту
2️⃣Лекция нового издательства «Дом историй» в рамках ярмарки non/fiction — Об издательском деле
Команда, оставшаяся после ухода из России компании StoryTel, самоорганизовалась в полноценное издательство
О чём? 👀
➖О том, как они отбирают книги и сколько готовы платить за права на издание. Лекция в итоге превратилась в оправдания директора Дома историй Бориса Макаренкова на тему писательского гонорара
➖Почему писатель в России получает всего 5-10% от проданной книги (от издательской цены, не магазинной) Советую насладиться 😁
3️⃣Наткнулся недавно на интересный дуэт писателя Алексея Иванова и его личного продюсера Юлии Зайцевой. Иванов интересен тем, что все его романы либо уже экранизированы, либо экранизация в разработке. Недавно в рекламных целях эта парочка дала серию занимательных интервью. Одно из них называется Творчество и бизнес. Как монетизировать свой талант
О чём? 👀
Многовато воды, но несколько мыслей я вынес:
➖Литературные агенты/агентства чаще всего действуют в интересах издателя, а не писателя
➖Издательству не интересно иметь дело с автором одной книги
➖Роман — это капитал 💰, а издательство — банк 🏦
4️⃣ Писатель — форма существования личности
А вот интервью отдельно с Ивановым — это уже наваристый мясной бульон идей и смыслов, достойных внимания
О чём? 👀
➖Написал три романа до того, как удалось опубликовать один из них и уволиться с работы
💬 «Удача приходит ко всем, но не все умеют этим воспользоваться»
💬 «Я не знаю людей, которые бы продолжали писать и ничего не добились»
💬 «Я считаю, что определяющим является блат. Ты прорываешься по блату…»
💬 «Писательство — не самый выгодный бизнес. Если хочется денег — лучше идти в сферу, где можно заработать больше с меньшими трудозатратами»
💬 «Большой роман невозможно написать по вдохновению, но вдохновение облегчает работу»
💬 «Для меня нужно было прилагать усилия, чтобы не писать. Если ты по натуре писатель, то писать — это отдых, развлечение»
💬 «Если вы написали хороший роман, который годиться для экранизации — его обязательно экранизируют»
5️⃣ Технология старта для автора без имени — авторский вебинар отдельно Юлии Зайцевой. Он рекламный, то есть завлекает на платный курс, но кое-что полезное есть
О чём? 👀
➖Не бойтесь публиковаться на платформах самиздата в интернете. Собранная аудитория, предъявленная издателю, поможет опубликоваться в бумаге
➖Участвуйте во всех конкурсах и премиях. Задача не победить, а засветиться (но всегда внимательно читайте договор, чтобы случайно не потерять труд всей своей жизни)
➖Стратегия road-movie 🚂 Рассказывайте историю в процессе написания романа. От идеи до реализации. Чем вдохновляетесь, как собираете материал, какие возникают проблемы
➖Членство в Союзе писателей России ничего не дает, но вы можете порадовать папу, если он жил в Советском союзе
➖Везёт тому, кто везёт 😉
6️⃣И на закуску — интересный выпуск подкаста Artcoin — Путь сценариста: возможности, первые шаги и заработок
Рекомендую послушать всем, кто мечтает писать сценарии. О сути работы в деталях, заработке и почему сценаристы самые несчастные (спойлер: нет)
Алексей Сашин не лезет за словом в карман и говорит по существу. Видно, что человек разбирается в теме
P.S. Это всё свежак. Позволяет составить весьма полную картину о ситуации на рынке художественной литературы в России 🌝
P.P.S. Мои рассказы можно почитать здесь
Сергей Лукьяненко — «Не смаковать безнадегу, а говорить о силе, верности, долге, любви»
Один из самых востребованных российских писателей, сценаристов, публицистов, автор знаменитых «Дозоров», а также романов «Спектр», «Чистовик», «Геном» и многих других популярных произведений, Сергей Лукьяненко сейчас увлечен идеей наставничества.
Так, в эти дни в Подмосковье им уже во второй раз проводятся авторские мастерские, участники которых, есть надежда, смогут задать нашей литературе и кино новый тренд — не ввергать читателя и зрителя в уныние мрачными антиутопиями, а радовать жизнеутверждающими фэнтези и фантастикой. О герое — борце за справедливость, вытесняющем рефлексирующего невротика, о патриотизме как роде любви и философских возможностях фантастического жанра писатель рассказал «Труду».
— Сакраментальный вопрос: а можно ли «вырастить» серьёзного писателя? Разве природный талант — не самое важное условие успеха?
— Конечно, главное — это способности, но ведь важно их развить. Тут может сыграть свою роль общение с товарищами по перу, литературоведами, редакторами. Как правило, начинающий писатель таких возможностей лишён. Тогда он идёт по пути наименьшего сопротивления — и начинает строчить развлекательную прозу. Которая, быть может, даже и будет пользоваться популярностью — но по большому счету ничего не даст ни читателям, ни самому автору. И он, почувствовав, что уперся в стену, тратит силы и время на какую-то ерунду — зачастую просто забрасывает писательство. Литературные мастерские как раз и дают шанс получить столь нужный профессиональный отклик. На этот раз мы отобрали по конкурсу 36 человек, и я прекрасно понимаю, что не из всех участников вырастут профессиональные писатели, но если хотя бы трое, четверо из них издадут свои книги, это будет совсем неплохо. Если десять, так просто прекрасно...
— Начинающему писателю трудно найти дорогу к аудитории. Читала, что вы на заре своей карьеры даже написали гневное письмо в журнал «Уральский следопыт» — требовали прекратить зажимать молодые таланты. Что посоветуете тем, кто делает в литературе первые шаги?
— Ну, писать подобные письма я, конечно, никому не посоветую. Просто был тогда совсем юным, неопытным и не представлял себе журнальной кухни. Послав тот рассказ, ждал ответа неделю или две, ну и решил наконец «разобраться»... Когда побывал в редакции «Уральского следопыта» и увидел, какой поток «самотёка» к ним идёт (груды рукописей лежали на полу, в проходах, на столах), — перекрестился. Удивительно, как эти самоотверженные люди находили время столько всего читать! А ещё — отбирать, отвечать на письма. Но если откровенно — в те годы было не так уж сложно издаться. Гораздо труднее это сейчас, когда всё коммерциализировано и монополизировано. В девяностые было полно маленьких независимых издательств, не связанных контрактами, пулом авторов... Издатели штудировали все поступавшие к ним рукописи и, если текст казался интересным, — издавали. Гонорары были копеечными, но авторы тогда радовались уже самому факту публикации!
Писателю тоже бывает необходимо почувствовать себя частью аудитории
— Когда вы поняли, что к вам пришёл всенародный успех?
— Это было году в 1995-м или 1996-м — задолго до выхода «Дозоров». Я увидел, что могу жить на гонорары. Ну а в 2000-м мои тиражи составляли уже полмиллиона экземпляров.
— Сейчас среди литературных менеджеров и издателей популярна идея, что чтение и нужно преподносить публике в первую очередь как развлечение: прочтут, мол, про резервацию для синих ушастых человечков в галактике Мыльных Пузырей, ну и потом, глядишь, заинтересуются Музилем и Селином... А вы как относитесь к разделению прозы на «жанровую» и «большую»?
— В любом жанре могут быть интересные и умные тексты — а могут быть вымученные и вторичные. Нет низких жанров — есть плохое исполнение. В одном и том же фантазийном ключе можно написать несерьёзную и неглубокую вещь, а можно — «Мастера и Маргариту». Культовый роман Булгакова ведь, по многим признакам, — фэнтези. Другой пример — знаменитый «Альтист Данилов» Владимира Орлова, который идёт по разделу большой философской прозы. По форме и сюжету — это типичное фэнтези, просто не современное, а написанное в советские годы: Данилов — демон, которого командировали из ада на землю, но он манкирует своей бесовской работой: играет на альте в оркестре. Произведение делает заметным художественным явлением не жанр, а мастерство автора, остальное — дело вкуса. Мне, например, интереснее читать добротную фантастическую литературу, но это не значит, что я не люблю психологическую, социальную прозу. Фантастика — это приём, который добавляет чуть больше живости, интриги, игры, активного действия и позволяет посмотреть на происходящее под неожиданными углом. Кроме того, существуют задачи, которые в реалистическом ключе сделать просто невозможно, а в жанровой — запросто.
— Например?
— Скажем, вам хочется описать, что чувствует человек, оставшийся на Земле один, а все остальные вымерли, улетели, превратились в кровожадных зомби или переселили своё сознание в виртуальную реальность. И вот остался этот единственный, последний. Что он думает? Почему цепляется за свою человеческую сущность? Такой приём позволяет поговорить на глобальные темы: что такое личность, душа, идентичность. В классической парадигме так вопрос не поставишь: ну не бывает такого в реальности! А на территории фантастики мы получаем возможность поговорить о главном — не о гибели человечества, а о сущности человека.
— Критики жалуются, что современной большой прозе и кинематографу не хватает настоящего героя, который бы отстаивал справедливость, спасал мир или боролся со злом. Вроде бы он всем нужен — но почему-то никуда не вписывается, гораздо чаще встречается рефлексирующий герой-невротик...
— Такая тенденция действительно существовала довольно долго. Каждое время рождает своих героев, и тот самый невротик, терзаемый сомнениями, не способный сделать ни единого реального шага, был актуален для девяностых и нулевых. Но сейчас наконец он уходит в прошлое. Не слишком, впрочем, торопясь: жизнеутверждающего героя по-прежнему катастрофически не хватает. Вот почему я и взялся вести мастерские, основная задача которых — сформировать круг авторов, способных писать жизнеутверждающую прозу. Не смаковать травму и безнадёгу, а говорить о преодолении трудностей, о силе, верности, долге, любви, переменах к лучшему. Сегодня многим может показаться, что такой герой надуман, неестественен и ходулен. Но это лишь потому, что мы привыкли к антиутопиям и «нуарам». В литературе ведь есть большая традиция — это герои Симонова, Шолохова, Крапивина, Каверина... Они писали про людей действия и поступка, а не сомнений и рефлексии.
— На самом деле и тут риск написать поверхностную вещь, «агитку», вовсе не сведён к нулю...
— Он просто огромен. Патриотизм ведь — это тоже любовь. Все писатели знают: каждый раз, когда пытаешься писать о любви, сталкиваешься с уймой сложностей. Вы замечали, например, что фантасты обходят стороной романтическую линию или обозначают её весьма пунктирно?
— А в чем тут дело?
— В том, что лирическая линия — вещь в принципе очень мощная, она способна вытеснить вообще всё, даже самые крутые инопланетные реалии и сколь угодно лихо закрученные сюжеты. Так и с патриотизмом. Достаточно немного переборщить — и весь роман покажется фальшивым, недостоверным, «агитационным». Получится в лучшем случае «Тайна двух океанов»: подлодка, доблестный мичман Скворешня, злобный шпион, который всюду закладывает взрывчатку... И это ещё не самый плохой пример!
Без автограф-сессии не обходится ни одно выступление Сергея
— Вы как-то назвали свой жанр «фантастикой пути» — когда важнее финала та дорога, которой проходит герой. Но ведь это же суть искусства кино! Как оцениваете сегодняшний отечественный кинематограф, замечаете ли в нем ту «новую русскую волну», тот ренессанс, о котором часто пишут критики?
— Да, сами кинематографисты любят так говорит, но не думаю, что они правы. Скорее наоборот, наше кино стало аттракционом, где всё решает не режиссёр, а продюсер. Это печально, ведь такое кино, по внешности субъективное, на самом деле крайне стандартизировано, а зачастую и просто лишено художественной составляющей. Поэтому мы и имеем огромное множество фильмов, которые в процессе съёмок по сто раз меняли направленность, и ничего хорошего из этого не вышло.
— А зачем ее менять, из коммерческих соображений?
— Если бы. Диктат рынка не так плох: когда команда ставит задачу снять кассовый хит, то фильм как минимум имеет шанс стать зрелищным и динамичным. Гораздо опаснее — обыкновенная вкусовщина. У нас, к сожалению, всё решает тот, кто платит деньги. Он может просто прийти и сказать: слушайте, я тут посмотрел такой классный американский фильм, давайте сделаем, как там! И режиссёр будет послушно переснимать всё заново — до единой сцены.
— Сейчас много говорят о размытии национальных киношкол, о глобалистских жанровых шаблонах, когда о происхождении ленты можно догадаться лишь по титрам и фенотипу актёров. Насколько подвержено этой опасности наше кино?
— Мне кажется, разговоры об исчезновении национального кино в мире сильно преувеличены. Французы остаются верны своим традициям, и немцы, по-моему, тоже. Английское кино имеет свой ярко выраженный характер; очень самобытно иранское, китайское, корейское кино. А вот наше — пока очень вторично. Надеюсь, это будет меняться.
— Как относитесь к идее государственной поддержки киноиндустрии? По линии Минкульта финансируются военно-патриотические и исторические ленты. Из свежих примеров — два недавних хита проката: «Нюрнберг» и «Праведник»...
— А вот они как раз, по-моему, неплохи. Не без недочётов, конечно, но в целом — это движение в правильном направлении. Я надеюсь, что фильмы, которые поддерживает государство, будут избавлены от такого волюнтаризма продюсеров.
— Последний страшный вопрос как к фантасту. Как относитесь к нейросетям, искусственному интеллекту? Поработят ли эти технологии человечество?
— Слежу за их развитием с интересом. Но пока что нейросети надо очень сильно натаскивать, программировать. То, что с их применением делается сегодня, — всё же не более чем компиляция. Вот когда этот искусственный интеллект научится целеполаганию, — тут мало никому не покажется. Хотя бы потому, что нейросеть пишет гораздо быстрее, чем любой человек. А еще ведь надо, чтобы она, такая умная, захотела общаться с людьми...
Источник: trud.ru
Другие интересные материалы:
Волшебство на экране — «спецэффекты» сериала «Гостья из будущего»
Загадочные убийства и тайные общества — 8 сериалов, похожих на «Карнивал Роу»
Как в Нэвермор — 7 сериалов про самые странные школы в стиле «Уэнсдэй»
Как Франц Кафка повлиял на кино — от Дэвида Линча до братьев Коэн
Рестлеры в масках, Ла Йорона и Гильермо дель Торо — 7 необычных мексиканских хорроров
Слэшер, сплэттер и паранормал — основные жанры фильмов ужасов
Взрыв мозга — 9 фильмов-головоломок, которые разгадает не каждый
Интервью
Интервью с победителем международного конкурса художественных проектов, посвященных дню ботаники:
– Перед нами сейчас находится Марина Андреева – победительница конкурса художественных работ. Скажите, Марина, какие эмоции вы сейчас испытываете?
– Мне очень приятно, что судьи по достоинству оценили мою работу. Я очень долго стремилась к таким вершинам, участвовала во многих фестивалях и выставках, но только сейчас я впервые по-настоящему поняла, что счастлива.
– Вы действительно счастливы?
– Да! Знаете, это чувство просто непередаваемо. Хотя… подождите. Вот после вашего вопроса я внезапно поняла, что чувствую что-то еще.
– Что же это, Марина?
– Это, это похоже на легкое разочарование.
– Почему, Марина?
– Мне кажется, что вот прямо сейчас я начала испытывать нечто большее: возможно, угрызения совести или даже ненависть к себе.
– Да? Как интересно. Расскажите нашим телезрителям, почему вы испытываете эти чувства.
– Я… я не знаю, не понимаю, почему.
– Марина, у меня есть некоторая догадка, которая, вероятно, сможет помочь вам разобраться.
– Сейчас я чувствую себя просто отвратительно. Простите, мне кажется нехорошо.
– Дело в том, что мы с вами являемся действующими героями небольшого рассказа…
– Что?
– Да, рассказа. И автор этого рассказа – некий Александр – захотел придать своим героям некоторые качества. Скажем, он решил создать образ победившей в конкурсе женщины, уверенной в себе, бесконечно счастливой, но вот после этого должно что-то произойти, чтобы вогнать ее в уныние и тоску, заставить разочароваться в себе и даже возможно иметь непреодолимое желание наложить на себя руки…
– Да, да, точно. Совершенно верно: прямо сейчас у меня появилось такое непреодолимое желание.
– …губы должны пересохнуть…
– Мои губы, почему они такие сухие?
– …из глаз ни с того ни с сего потечь слезы…
– Что, черт возьми, со мной происходит?
– …отвалится правое ухо…
– Что?! Нет!!
– Да, действительно, это уже перебор. Но все остальное как нельзя кстати подходит под ситуацию. Возможно, вы вспомнили о вашей умершей матери, которая учила вас рисовать с раннего детства.
– Что?.. Да, да, моя мать… она, она действительно умерла. Почему? Почему я подумала об этом только сейчас?
– В общем, я хочу сказать, что все ваши эмоции и воспоминания – идея писателя, которому необходимо придать вашему характеру определенные черты. Следуя заданной канве истории, он хочет заставить вас радоваться, а потом страдать.
– Но почему?
– Сложно сказать. Я вот, к примеру, совершенно обезличена. Я даже не знаю, как мне к этому относится, потому что я совершенно не имею чувств.
– А я, почему я вообще должна страдать? Потому что какой-то там писатель так захотел? Ай, черт, как больно. Извините, у меня внезапно закололо в левом боку.
– Не забывайте, что этот самый «какой-то там писатель» является тем, кто все слышит и видит. На вашем месте я не стала бы считать себя несправедливо…
– Что, что с вами?
– Возможно, он не захотел закончить мою реплику.
– Каков дикарь! Ай, как больно. Все-все, я больше не буду выражаться.
– Нам с вами стоит, наверное, начинать прощаться.
– Почему?
– Сдается мне, вы уже достаточно отстрадали, а значит, в скором времени наш разговор завершится. Я бы даже сказала, что он может закончиться в любую секунду.
– И что будет потом?
– …
– Почему вы мне не отвечаете? Что будет потом?
– Потом будет ничего. Возможно, комментарии и оценки, гневные отзывы и непринятие метамодернистского юмора. А так, в целом, ничего.
– Да, вы знаете, мне уже порядком надоело страдать, надеюсь, что это когда-нибудь закончится. Вот прямо сейчас. Конец, да?
– Нет, пока еще нет.
– А когда?
– Сейчас.
Больше сумбурных рассказов в моей группе: https://vk.com/birukov_poetry