«Хайнлайн на нудистских тусах регистрировался под фамилией Монро» — переводчик культового фантаста⁠⁠

7 июля 1907 года родился Роберт Хайнлайн — один из крупнейших авторов Золотого века американской научной фантастики. Переводчик, редактор и исследователь творчества фантаста С.В. Голд рассказал Василию Владимирскому о том, как писатель переборол редакторскую цензуру, почему его считали одновременно фашистом и анархистом, и как в СССР переводили его тексты.

— Среди авторов, которых открыл редактор и крестный отец Золотого века Джон Вуд Кэмпбелл, Роберт Хайнлайн — один из самых зрелых. Солидный мужчина под 40 с офицерским училищем за плечами, службой в американском флоте, опытом участия в избирательных кампаниях и политической журналистике. Каким ветром его занесло в научную фантастику, не без оснований считавшуюся литературой для подростков?

— Хайнлайн не был солидным состоявшимся мужчиной, напротив, он пришел к литературе в довольно сложный период своей жизни. В тот момент в его планах на будущее царил полный раздрай — все его проекты и попытки построить карьеру во флоте, в науке, бизнесе, политике рухнули, а уверенность в завтрашнем дне подтачивала незакрытая ипотека. Он еще не отказался от публицистики и лелеял мечты о книгах по экономике и политике. В этих мечтах он действительно видел себя солидным мужчиной, занятым респектабельным делом. Но его первую книгу отфутболили ключевые издатели, а его самого живо интересовали вещи, никак с политэкономией не связанные: освоение космоса, физика, астрономия, психология, история, мистика, семантика и тому подобное. Он был готов попробовать себя в любой новой области.

Роберт Хайнлайн с котом

Среднестатистический уровень научной фантастики был настолько слаб, что любой подросток говорил себе: «Эге, да я и сам так смогу». Низкий порог вхождения всегда манил к себе дилетантов. А Хайнлайн себя полным дилетантом не считал — он только что закончил целый роман, поэтому идея сесть и написать небольшой рассказик выглядела вполне реализуемой. Поначалу за этим занятием он хотел скоротать время, пока его роман рассматривают в издательстве. Но подошел к задаче основательно: месяц он перебирал и обсуждал с женой различные идеи, а затем сел за машинку и за пару дней написал рассказ «Линия жизни». Второй рассказ написался столь же легко, и у Хайнлайна появилась уверенность, что он способен выдавать конкурентоспособную продукцию на потоке в хорошем темпе.

Первый фантастический рассказ Хайнлайна был мгновенно принят редактором журнала Astounding Science Fiction Джоном Кэмпбеллом. Чек на 70 долларов пришел через неделю. В то время средний заработок по стране составлял 1 000–1 300 долларов в год. Получать 35 долларов в день было совсем неплохо.

«Меня интересуют два вопроса, — сказал Хайнлайн, разглядывая чек, — почему мне раньше никто об этом не сказал и как долго продлится эта халява?»

Деньги многое решали в его выборе профессии. Но Хайнлайн еще долгие годы не оставлял мечты заняться чем-то более респектабельным и превратиться в солидного мужчину.

— Хайнлайн практиковал свободную любовь и открытый брак лет за 30 до того, как это стало модно, увлекался нетрадиционными духовными практиками, а в число его ближайших друзей одно время входил основатель сайентологии Рон Хаббард. Как при таких взглядах он строил отношения с цензурой, да еще умудрился написать в конформистской Америке 1940-1950-х дюжину романов для подростков: «Среди планет», «Туннель в небе», «Гражданин Галактики» и прочие?

— Ситуация с цензурой в период, когда Хайнлайн начинал свою карьеру, действительно была довольно жесткая. Десятки общественных организаций бдительно следили за содержанием печатной продукции, фильмов и радиопередач и в случае чего инициировали юридические или общественные санкции. Поэтому в издательствах был организован внутренний контроль — садиться в тюрьму на пару месяцев, платить штрафы и пускать под нож тиражи никому не хотелось. Медийных боссов совершенно не привлекала скандальная слава, вместо этого они тщательно просчитывали репутационные риски.

За внутренний контроль в журнале Astounding Science Fiction, где поначалу печатался Хайнлайн, отвечала Кэти Тарант. Формально она была секретарем и помощницей редактора Джона Кэмпбелла, фактически вела всю административную и техническую работу и, по-видимому, была человеком президента компании Street & Smith, владевшей журналом. Поэтому Джон Кэмпбелл был вынужден прислушиваться к ее мнению, а молодые писатели чисто инстинктивно ее боялись. Тарант не стеснялась в выражениях, когда высказывала свое мнение, думаю, ее первый разговор с Хайнлайном стал бы и последним, завершив его едва начавшуюся карьеру. По счастью, роль буфера выполнял редактор, а между Кэмпбеллом и Хайнлайном быстро установились дружеские отношения.

В письмах Джон избегал менторского тона и заглаживал или забалтывал острые углы, а Хайнлайн к тому времени уже хорошо усвоил, как важно сохранять внешние приличия. Ведь он не только вырос в Библейском поясе [регионе в США, где одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм] — он уже побывал публичным политиком и оставался отставным офицером флота. Флот пристально наблюдал за его выступлениями в прессе и мог резко одернуть человека, которому выплачивал пенсию, если замечал в его поведении что-то неподобающее офицеру и джентльмену. Поэтому писатель покорно вносил изменения в текст, если Джон считал, что это необходимо. Но чаще они обсуждали потенциально острые моменты еще на стадии проекта. Избегать сексуальных сцен, актуальной политики, героизации преступников, явной антирелигиозной пропаганды и тому подобного… Легко!

Все, что Хайнлайну нужно было знать, — это четко сформулированные правила игры, что считается нормой, а что выходит за ее пределы. По мнению Тарант, он изрядно напакостил в повести «Если это будет продолжаться…». Джон провел с Бобом разъяснительную беседу, и Хайнлайн больше не затрагивал в своих рассказах антиклерикальную тему. Он был коммерческим писателем и прекрасно понимал, что работает на конкретного заказчика со всеми его причудами, вкусами и предпочтениями.

Как только заказчик сменился — это произошло в 1948 году, когда Боб подписал контракт с издательством Scribner’s, — правила игры стали гораздо жестче. И, что самое плохое, обязательные нормы получили расширительное толкование. Хайнлайн не сразу это осознал — первый скандал на сексуальной почве случился на третий год его сотрудничества с издателем. По сюжету романа мальчик проводит ночь в гнезде в компании со своим марсианским питомцем. Наутро в гнезде обнаруживается кладка яиц, а инопланетный Дружок оказывается подружкой. Хайнлайна заставили вырезать эту сцену. Он был в шоке, он был взбешен, он хотел немедленно разорвать контракт с издателем. Хайнлайн привык к более четким формулировкам. Он не понимал принципа расширительного толкования — Боб вообще считал юриспруденцию бессмысленным рэкетом — и настаивал, что издатель жульничает, придумывая новые правила в ходе игры. На сей раз в роли буфера выступала редактор издательства Алиса Далглиш, отношения с которой у писателя не заладились. Если Джон Кэмпбелл был всецело направлен вовне, опекая и обхаживая своих питомцев, то Алиса Далглиш умасливала и забалтывала издателей, чтобы пробить в печать такие рискованные сюжеты, как «мать-одиночка воспитывает дочку» или «безнадзорные подростки».

Уровень пуританства в издательстве Scribner’s контролировали внутренние бета-ридеры и внешний заказчик, Американская библиотечная ассоциация. Редактору приходилось лавировать между взбешенным автором и заказчиками издательства. Библиотекари выкупали львиную долю тиража и легко могли обрушить финансовые показатели детской редакции Scribner’s, отказавшись от спорной книги. Алиса, которая создала детскую редакцию, с трудом выбив себе место под солнцем в токсичной маскулинной среде, оказалась в сложной ситуации. По счастью, литературный агент Хайнлайна, Лертон Блассингэйм, взял на себя роль буфера, на этот раз между редактором и писателем. А Хайнлайн создал свой собственный внутренний контроль, поручив жене первичную цензуру — теперь она должна была вычитывать тексты в поисках возможных двусмысленностей и намеков на запретные темы. Вирджинии было нелегко, потому что мстительный Боб теперь держал кукиш в кармане и делал закладки — маленькие намеки на случившиеся конфликты. Иногда их обнаруживал кто-то в издательстве, и тогда возникал новый скандал.

Но главная роль была, конечно, у литагента писателя. Блассингэйм нажимал на все нужные кнопки, чтобы заставить издательство строго придерживаться заключенного контракта. Он вынуждал стороны составлять протоколы разногласий, а потом обсуждать их пункт за пунктом. С бесконечным терпением он выслушивал гневные тирады Хайнлайна и уговаривал его потерпеть еще немножко и прогнуться еще на пару сантиметров, потому что таковы требования рынка, «а Scribner’s — хороший рынок для ваших книг». Тут, разумеется, все экономические факторы играли на стороне издателя: Хайнлайн тратил на написание книг один-два месяца в году, а зарабатывал в десятки раз больше, чем в журнале Джона Кэмпбелла. Четырнадцать ювенильных романов (включая «Марсианку Подкейн») появились во многом благодаря Лертону Блассингэйму, маленькому скромному человечку в очках, который любил классическую музыку, зимнюю охоту и обладал безграничным запасом терпения. Если этого недостаточно, вспомните «Дюну» Фрэнка Герберта, к изданию которой он тоже приложил руку.

Писатели Лайон Спрэг де Камп (слева), Айзек Азимов (в центре) и Роберт Хайнлайн в 1944 году

Контракт, заключенный со Scribner’s, держал Хайнлайна в узде долгие 12 лет. Помимо писаных правил, к нему прилагались неявно подразумеваемые пункты о репутационных рисках. Любое появление автора в какой-либо скандальной — в широком спектре значений — истории влекло за собой расторжение контракта. Хайнлайн и раньше не любил вторжений в свою частную сферу обитания, но теперь ему приходилось дозировать и свою общественную жизнь.

На конах [фестивалях с участием фантастов] и на нудистских тусовках регистрировался под фамилией Монро и практически не участвовал в публичной политике. Он изменил этому правилу один раз — когда развернул кампанию по созданию «Лиги Патрика Генри» в ответ на прекращение ядерных испытаний [он отстаивал право США на ядерное оружие]. Кампания была гласной, более того, Хайнлайн попытался привлечь к ней руководство Scribner’s. Сразу после этого очередной ювенильный роман писателя был отвергнут издательством. Возможно, роль секса в американской цензуре тех лет преувеличена и стоит получше присмотреться к политическим составляющим? Решение об отказе было принято на самом высшем уровне, главой издательства мистером Скрибнером, и все попытки Блассингэйма и Далглиш загасить конфликт ни к чему не привели — Хайнлайн ушел, громко хлопнув дверью. За дверью детского издательства его ждал взрослый мир, в котором вот-вот должна была грянуть сексуальная революция, и Хайнлайн шагнул в него, пробормотав себе под нос, что больше никто не посмеет указывать ему, о чем он может писать, а о чем нет. Так и было.

— Главная загадка Хайнлайна: как известно, писатель одновременно работал над «Звездным десантом», который принято считать гимном авторитаризму, и романом «Чужак в стране чужой», ставшим настольной книгой хиппи. Так кто же он: фашист или анархист, ультраконсерватор или сторонник радикальных реформ?

— Одновременно не значит параллельно. На самом деле «Чужак…» — очень большой долгострой, тянувшийся больше десяти лет. Хайнлайн не раз делал к нему подходы, но каждый раз отступал, не в силах завершить все в обычном ударном темпе за две-три недели. Вот в перерывах между двумя такими подходами он и написал «Звездный десант».

Фильм «Звездный десант» (1997), режиссер Пол Верховен

Идея «Десанта», естественно, не была чем-то сиюминутным — впервые он высказал ее в своем дебютном романе 20 лет назад, так что корни «Десанта», безусловно, уходят в прошлое глубже, чем корни «Чужака…». Поэтому, когда критики говорят, что писатель в 1950-х переменил убеждения, сменил левое крыло на правое, и в качестве аргумента приводят «Десант», они неверно интерпретируют факты. Хайнлайн менялся, но не настолько радикально, как это представляется. Он всегда был либералом, демократом, прогрессистом, профеминистом и даже пацифистом — но все эти вещи не были для него абстрактными заповедями, высеченными на каменных скрижалях. Они использовались применительно к некому внутреннему кругу в оппозиции к внешнему окружению. Внутренним кругом были последовательно семья, нация и род человеческий. Этические и политические установки Хайнлайна строились исходя из ответственности перед тем, что находится в малом круге, а внешнее окружение получало свою долю по остаточному принципу. Это было мировоззрение, диаметрально противоположное какому-нибудь космизму. Боб прагматично исходил из интересов индивидуума, семьи, страны или рода человеческого и не признавал приоритета абстрактной космической морали.

Кроме того, он не считал себя гуру. За исключением дебютного романа и парочки ранних рассказов, Хайнлайн не писал рецептов всеобщего или личного счастья. Он откапывал и вытаскивал на поверхность вопросы — а находить ответы предлагал читателю. В этом отношении его удивляли критики, которые усматривали разницу между «Десантом» и «Чужаком…».

Если отвлечься от сюжета и от идеи избирательного ценза, целиком списанной с античных демократий, можно увидеть, что «Десант» — это тщательное исследование взаимоотношения этики и насилия. Писатель последовательно рассматривает разные виды насилия по нарастающей: моральное давление, давление авторитетом, запугивание, демонстрация силы, спортивное противоборство, прямое физическое насилие, самооборона, насилие как дисциплинарная мера, смертная казнь, вооруженное столкновение, применение оружия массового уничтожения и тому подобное. В каждом случае он пытается дать происходящему этическую оценку, трансформация или уточнение этой оценки и является главной темой «Десанта», а вовсе не избирательный ценз, боевой тактический скафандр «Мародер» или война с жуками-коммуняками. По поводу своих фантастических допущений Хайнлайн никогда не обольщался — все его социальные модели были, по сути, вбросами, а не декларациями. О «Десанте» он откровенно писал:

«Я не утверждаю, что эта система приведет к более эффективному правительству, и не знаю ни одного способа, как обеспечить „осмысленные“ и „взвешенные“ выборы. Но я рискну предположить, что эта вымышленная система даст результаты не хуже, чем наша нынешняя система. Я, конечно же, не думаю, что существует даже отдаленная вероятность того, что мы когда-нибудь примем подобную систему…»

Что касается «Чужака…» — ну, он просто посылал подальше повадившихся к нему хиппанов, которые просили автора благословить очередную секту «водного братства». Роман о Майкле Смите был сатирой на существующее общество, а не рецептом создания идеальной общины. Идеалом писателя был Фронтир, место, где требования общественной и личной жизни сбалансированы и человек пользуется максимально возможной свободой.

Он не был анархистом, потому что понимал необходимость государственного регулирования в ряде ключевых вопросов экономики и промышленности. При этом одной из главных добродетелей государства он считал невмешательство в бизнес и частную жизнь. Как и все люди, Хайнлайн был соткан из противоречий, но он оставался цельной личностью, и причины его высказываний и поступков легко можно обнаружить в его прошлом.

— Хайнлайн начинал как первооткрыватель, новатор, его рассказы и повести произвели революцию в жанре. Его романы 1960-х, особенно «Чужак…» и «Луна — суровая госпожа», оказались удивительно созвучными этой бунтарской эпохе. Однако к концу карьеры имя Хайнлайна стало нарицательным, превратилось в символ реакции и конформизма. С чем связана такая эволюция?

— В конце 1930-х, когда Хайнлайн пришел в научную фантастику, жанр находился на довольно посредственном уровне — и этот уровень мог поднять любой камень, брошенный в гетто. Фантасты готовы были перейти от описаний гаджетов к более сложным задачам; даже если бы не было Хайнлайна, революция все равно бы так или иначе произошла. Ему просто удалось лучше всех попасть в резонанс с новыми веяниями и при этом оказаться на виду. Если почитать беллетристику тех лет, можно увидеть, что те же темы чуть раньше или чуть позже разрабатывали и другие авторы, собственно, они своей массой и создали эти самые новые веяния. Хайнлайн существовал в этом информационном поле и черпал в нем идеи, а фантастическая работоспособность позволяла ему удерживаться на самом гребне идущей волны.

Роберт Хайнлайн дает автограф. Он стал единственным писателем, получившим научно-фантастическую премию «Хьюго» за пять романов

Почему он все время был на виду — он просто был лучшим. Хайнлайн очень много и упорно работал, повышая свой литературный уровень, о чем его коллеги много рассуждали, но мало кто практиковал. Его проза была качественной, а идеи — свежими, поэтому он обрастал поклонниками. А кроме того, одной из своих святых обязанностей он считал выбивание из людей всевозможных предрассудков. Когда в конце 1950-х он разорвал контракт со Scribner’s и вышел из-под редакционной опеки, Хайнлайн отключил свою внутреннюю цензуру, снял все ограничители и начал делать то, что ему нравилось. Естественно, он не мог не оказаться в фокусе внимания.

Но со временем фэны начали проявлять недовольство. Выйдя из-под жесткого редакционного контроля, Хайнлайн начал громко высказываться по всем важным для него вопросам. И его образ, сложившийся в головах читателей, поплыл. Многие, кто привык к строго дозированному, безопасно разбавленному Хайнлайну, оказались неспособны принять на 100% неочищенный вариант. Читатели обнаружили взгляды и мнения, о которых не подозревали, им были заданы вопросы, на которые они желали знать ответы. Многие даже не поняли, что им задают вопросы, привычка к поверхностному чтению и проглатыванию сюжетов сыграла с фэндомом скверную шутку. Люди ухватились за одну незначительную деталь, проигнорировав контекст, и дружно провозгласили Хайнлайна правым радикалом, милитаристом и фашистом.

Эта волна со временем затихла, но за ней пошли и другие. Армия поклонников писателя не убывала, издатели рвали очередной роман из рук, тиражи разлетались. Но с годами отклики становились все более и более сдержанными, а самые преданные поклонники все чаще высказывали недоумение. Беда в том, что как писатель Хайнлайн в последние годы жизни радикально эволюционировал, он давно вышел за пределы фантастического гетто, а основная масса читателей там осталась. Его переход из научной фантастики в социальную прошел для них почти незаметно — в конце концов, в его романах по-прежнему были гаджеты и футурологический антураж, но, когда он переключился на чисто литературные постмодернистские эксперименты и начал играть с темами и персонажами из своих прежних вещей, правоверные обитатели гетто совершенно перестали его понимать.

— Советские переводчики, в том числе именитые, обращались с текстами Хайнлайна достаточно вольно. Какие фрагменты пропали из его ранних переводов, что пришлось восстанавливать для нового издания?

— С переводами Хайнлайна было непросто и тогда, и теперь. У писателя был огромный культурный и естественно-научный багаж, и он не стеснялся его использовать. Мало кто из переводчиков соответствовал этому уровню, а некоторые, по-видимому, сознательно занижали этот уровень, ориентируясь на среднего советского читателя. В повести «Магия, Инкорпорейтед» Хайнлайн щедро сыплет разными специфическими терминами, но все виды магических практик от некромантии до тавматургии переводчик заменяет одним-единственным словом «колдовство». Возможно, по этой же причине переводчики сбивались на скомканный пересказ, когда сюжет углублялся в сферу финансов, страхования или юриспруденции.

Куда менее оправданным было изъятие из научно-фантастических произведений описания гаджетов или процессов пилотирования и навигации, то есть сугубо технических вставок. Некоторые из них были вполне на уровне школьной физики, но, похоже, те, кто отправлял тексты в печать, были воинствующими гуманитариями.

Иногда тексты страдали от эстетического редакторского произвола — в СССР было принято улучшать переводы, выкидывая абзацы для повышения динамичности повествования или, наоборот, добавляя эпитеты и украшая прямую речь идиомами, чтобы оживить текст. На самом деле у Хайнлайна довольно богатый язык, в котором полным-полно раскавыченных цитат, диалектов, индивидуальных речевых характеристик, тонких шуток, игры на уровне коннотаций, всевозможных намеков и пасхалок, но, как правило, в переводе все это богатство превращалось в высушенный и усредненный литературный русский — и вот тогда его начинали искусственно оживлять.

Роберт Хайнлайн в последние годы жизни. Он умер во сне на 81-м году жизни от последствий эмфиземы утром 8 мая 1988 года, во время начальной стадии работы над романом из серии «Мир как миф»

Но больше всего писателю доставалось от цензурных редакторских ножниц. Над этим последовательно трудились команды по обе стороны океана — по одну сторону Атлантики вырезали секс и саспенс, по другую — упоминания Советского Союза и коммунистов. В результате читателей романа «Кукловоды» на долгие годы лишили дивной истории об американском шпионе, который под видом водопроводчика пробирается из сельской глубинки в Москву.

Конечно, советский читатель кое-что выигрывал от этой цензуры: без нее он бы просто никогда не познакомился с Хайнлайном. Но вырезали не только крамолу и секс, иногда под раздачу попадали и довольно странные вещи. Так, в повести «Если это будет продолжаться…» исчезли не только абзацы, посвященные ракетной технике, но и описание работы детектора лжи — мне нравится на досуге строить гипотезы, кому и чем помешало это описание. Вторая вещь, которая исчезла из повести, — это тот факт, что теократической диктатуре Пророка противостояло мистическое братство, а конкретно масонская ложа. Легким движением руки масоны в советском издании превратились в революционеров-подпольщиков, тайную организацию атеистов, восставших против религиозной тирании. Это было сделано довольно изящно, можно сказать, ювелирная работа, полностью переменившая суть происходящего. Над текстом была проделана и более грубая работа — отсылки к иудейской мифологии были заменены вульгарным богохульством, в устах послушников все эти чертыханья выглядели довольно феерично.

— Хайнлайн — один из немногих писателей золотого века, переживших свою эпоху. В России его по сей день активно переиздают и увлеченно читают, несмотря на кучу анахронизмов, вопреки всем нелепостям в его версии «Истории будущего». Почему он до сих пор актуален?

— Современный читатель — это очень неоднородная масса, которую невозможно подвести под общий знаменатель. Львиная доля поклонников познакомилась с Хайнлайном в детстве и подсела на его детские романы. Они плохо воспринимают поздние постмодернистские эксперименты Грандмастера и перечитывают его ранние вещи по причинам, скорее, сентиментальным, а не из любви собственно к литературе. Когда на читательских форумах заходит речь о «Коте, проходящем сквозь стены» или «Фрайди», они непременно говорят что-то вроде «я читал этого парня в детстве, мне нравился „Космический кадет“ или „Астронавт Джонс“, но потом его понесло куда-то не туда».

Но мне встречались и люди, которые вначале прочли «Чужака…», «Достаточно времени для любви» или «Не убоюсь зла» — это совершенно другая аудитория, она не поглощает сюжеты, а интересуется смыслом, пытается понять, зачем были написаны эти вещи, что хотел донести до них писатель. Они видят в книгах Хайнлайна множество недостатков (точнее, расхождений с современными взглядами на ту или иную проблему), но продолжают их перечитывать и получать удовольствие. Среди них крайне редко встречаются те, кто разглядел и принял литературную игру, затеянную Хайнлайном в последних романах.

В сухом остатке причиной того, что Хайнлайна продолжают читать, будет не какая-то актуальность, а ощущение, что ты общаешься с неглупым человеком с хорошим чувством юмора и богатым жизненным опытом. Вы сидите и разговариваете с ним, иногда сбиваясь на споры о жизни, Вселенной и тому подобном. Возможно, он наивен в технических вопросах, но это не главное. Все позднее творчество писателя — о том, что делают люди на земле, о том, что делает нас людьми, о том, как человек живет и как он умирает. Эти темы нельзя назвать актуальными, они вечные.

Источник: journal.bookmate.com

Другие материалы:

Другие материалы:

Правила сообщества