Сергей Лукьяненко — «Не смаковать безнадегу, а говорить о силе, верности, долге, любви»⁠⁠

Один из самых востребованных российских писателей, сценаристов, публицистов, автор знаменитых «Дозоров», а также романов «Спектр», «Чистовик», «Геном» и многих других популярных произведений, Сергей Лукьяненко сейчас увлечен идеей наставничества.

Так, в эти дни в Подмосковье им уже во второй раз проводятся авторские мастерские, участники которых, есть надежда, смогут задать нашей литературе и кино новый тренд — не ввергать читателя и зрителя в уныние мрачными антиутопиями, а радовать жизнеутверждающими фэнтези и фантастикой. О герое — борце за справедливость, вытесняющем рефлексирующего невротика, о патриотизме как роде любви и философских возможностях фантастического жанра писатель рассказал «Труду».

— Сакраментальный вопрос: а можно ли «вырастить» серьёзного писателя? Разве природный талант — не самое важное условие успеха?

— Конечно, главное — это способности, но ведь важно их развить. Тут может сыграть свою роль общение с товарищами по перу, литературоведами, редакторами. Как правило, начинающий писатель таких возможностей лишён. Тогда он идёт по пути наименьшего сопротивления — и начинает строчить развлекательную прозу. Которая, быть может, даже и будет пользоваться популярностью — но по большому счету ничего не даст ни читателям, ни самому автору. И он, почувствовав, что уперся в стену, тратит силы и время на какую-то ерунду — зачастую просто забрасывает писательство. Литературные мастерские как раз и дают шанс получить столь нужный профессиональный отклик. На этот раз мы отобрали по конкурсу 36 человек, и я прекрасно понимаю, что не из всех участников вырастут профессиональные писатели, но если хотя бы трое, четверо из них издадут свои книги, это будет совсем неплохо. Если десять, так просто прекрасно...

— Начинающему писателю трудно найти дорогу к аудитории. Читала, что вы на заре своей карьеры даже написали гневное письмо в журнал «Уральский следопыт» — требовали прекратить зажимать молодые таланты. Что посоветуете тем, кто делает в литературе первые шаги?

— Ну, писать подобные письма я, конечно, никому не посоветую. Просто был тогда совсем юным, неопытным и не представлял себе журнальной кухни. Послав тот рассказ, ждал ответа неделю или две, ну и решил наконец «разобраться»... Когда побывал в редакции «Уральского следопыта» и увидел, какой поток «самотёка» к ним идёт (груды рукописей лежали на полу, в проходах, на столах), — перекрестился. Удивительно, как эти самоотверженные люди находили время столько всего читать! А ещё — отбирать, отвечать на письма. Но если откровенно — в те годы было не так уж сложно издаться. Гораздо труднее это сейчас, когда всё коммерциализировано и монополизировано. В девяностые было полно маленьких независимых издательств, не связанных контрактами, пулом авторов... Издатели штудировали все поступавшие к ним рукописи и, если текст казался интересным, — издавали. Гонорары были копеечными, но авторы тогда радовались уже самому факту публикации!

Писателю тоже бывает необходимо почувствовать себя частью аудитории

— Когда вы поняли, что к вам пришёл всенародный успех?

— Это было году в 1995-м или 1996-м — задолго до выхода «Дозоров». Я увидел, что могу жить на гонорары. Ну а в 2000-м мои тиражи составляли уже полмиллиона экземпляров.

— Сейчас среди литературных менеджеров и издателей популярна идея, что чтение и нужно преподносить публике в первую очередь как развлечение: прочтут, мол, про резервацию для синих ушастых человечков в галактике Мыльных Пузырей, ну и потом, глядишь, заинтересуются Музилем и Селином... А вы как относитесь к разделению прозы на «жанровую» и «большую»?

— В любом жанре могут быть интересные и умные тексты — а могут быть вымученные и вторичные. Нет низких жанров — есть плохое исполнение. В одном и том же фантазийном ключе можно написать несерьёзную и неглубокую вещь, а можно — «Мастера и Маргариту». Культовый роман Булгакова ведь, по многим признакам, — фэнтези. Другой пример — знаменитый «Альтист Данилов» Владимира Орлова, который идёт по разделу большой философской прозы. По форме и сюжету — это типичное фэнтези, просто не современное, а написанное в советские годы: Данилов — демон, которого командировали из ада на землю, но он манкирует своей бесовской работой: играет на альте в оркестре. Произведение делает заметным художественным явлением не жанр, а мастерство автора, остальное — дело вкуса. Мне, например, интереснее читать добротную фантастическую литературу, но это не значит, что я не люблю психологическую, социальную прозу. Фантастика — это приём, который добавляет чуть больше живости, интриги, игры, активного действия и позволяет посмотреть на происходящее под неожиданными углом. Кроме того, существуют задачи, которые в реалистическом ключе сделать просто невозможно, а в жанровой — запросто.

— Например?

— Скажем, вам хочется описать, что чувствует человек, оставшийся на Земле один, а все остальные вымерли, улетели, превратились в кровожадных зомби или переселили своё сознание в виртуальную реальность. И вот остался этот единственный, последний. Что он думает? Почему цепляется за свою человеческую сущность? Такой приём позволяет поговорить на глобальные темы: что такое личность, душа, идентичность. В классической парадигме так вопрос не поставишь: ну не бывает такого в реальности! А на территории фантастики мы получаем возможность поговорить о главном — не о гибели человечества, а о сущности человека.

— Критики жалуются, что современной большой прозе и кинематографу не хватает настоящего героя, который бы отстаивал справедливость, спасал мир или боролся со злом. Вроде бы он всем нужен — но почему-то никуда не вписывается, гораздо чаще встречается рефлексирующий герой-невротик...

— Такая тенденция действительно существовала довольно долго. Каждое время рождает своих героев, и тот самый невротик, терзаемый сомнениями, не способный сделать ни единого реального шага, был актуален для девяностых и нулевых. Но сейчас наконец он уходит в прошлое. Не слишком, впрочем, торопясь: жизнеутверждающего героя по-прежнему катастрофически не хватает. Вот почему я и взялся вести мастерские, основная задача которых — сформировать круг авторов, способных писать жизнеутверждающую прозу. Не смаковать травму и безнадёгу, а говорить о преодолении трудностей, о силе, верности, долге, любви, переменах к лучшему. Сегодня многим может показаться, что такой герой надуман, неестественен и ходулен. Но это лишь потому, что мы привыкли к антиутопиям и «нуарам». В литературе ведь есть большая традиция — это герои Симонова, Шолохова, Крапивина, Каверина... Они писали про людей действия и поступка, а не сомнений и рефлексии.

— На самом деле и тут риск написать поверхностную вещь, «агитку», вовсе не сведён к нулю...

— Он просто огромен. Патриотизм ведь — это тоже любовь. Все писатели знают: каждый раз, когда пытаешься писать о любви, сталкиваешься с уймой сложностей. Вы замечали, например, что фантасты обходят стороной романтическую линию или обозначают её весьма пунктирно?

— А в чем тут дело?

— В том, что лирическая линия — вещь в принципе очень мощная, она способна вытеснить вообще всё, даже самые крутые инопланетные реалии и сколь угодно лихо закрученные сюжеты. Так и с патриотизмом. Достаточно немного переборщить — и весь роман покажется фальшивым, недостоверным, «агитационным». Получится в лучшем случае «Тайна двух океанов»: подлодка, доблестный мичман Скворешня, злобный шпион, который всюду закладывает взрывчатку... И это ещё не самый плохой пример!

Без автограф-сессии не обходится ни одно выступление Сергея

— Вы как-то назвали свой жанр «фантастикой пути» — когда важнее финала та дорога, которой проходит герой. Но ведь это же суть искусства кино! Как оцениваете сегодняшний отечественный кинематограф, замечаете ли в нем ту «новую русскую волну», тот ренессанс, о котором часто пишут критики?

— Да, сами кинематографисты любят так говорит, но не думаю, что они правы. Скорее наоборот, наше кино стало аттракционом, где всё решает не режиссёр, а продюсер. Это печально, ведь такое кино, по внешности субъективное, на самом деле крайне стандартизировано, а зачастую и просто лишено художественной составляющей. Поэтому мы и имеем огромное множество фильмов, которые в процессе съёмок по сто раз меняли направленность, и ничего хорошего из этого не вышло.

— А зачем ее менять, из коммерческих соображений?

— Если бы. Диктат рынка не так плох: когда команда ставит задачу снять кассовый хит, то фильм как минимум имеет шанс стать зрелищным и динамичным. Гораздо опаснее — обыкновенная вкусовщина. У нас, к сожалению, всё решает тот, кто платит деньги. Он может просто прийти и сказать: слушайте, я тут посмотрел такой классный американский фильм, давайте сделаем, как там! И режиссёр будет послушно переснимать всё заново — до единой сцены.

— Сейчас много говорят о размытии национальных киношкол, о глобалистских жанровых шаблонах, когда о происхождении ленты можно догадаться лишь по титрам и фенотипу актёров. Насколько подвержено этой опасности наше кино?

— Мне кажется, разговоры об исчезновении национального кино в мире сильно преувеличены. Французы остаются верны своим традициям, и немцы, по-моему, тоже. Английское кино имеет свой ярко выраженный характер; очень самобытно иранское, китайское, корейское кино. А вот наше — пока очень вторично. Надеюсь, это будет меняться.

— Как относитесь к идее государственной поддержки киноиндустрии? По линии Минкульта финансируются военно-патриотические и исторические ленты. Из свежих примеров — два недавних хита проката: «Нюрнберг» и «Праведник»...

— А вот они как раз, по-моему, неплохи. Не без недочётов, конечно, но в целом — это движение в правильном направлении. Я надеюсь, что фильмы, которые поддерживает государство, будут избавлены от такого волюнтаризма продюсеров.

— Последний страшный вопрос как к фантасту. Как относитесь к нейросетям, искусственному интеллекту? Поработят ли эти технологии человечество?

— Слежу за их развитием с интересом. Но пока что нейросети надо очень сильно натаскивать, программировать. То, что с их применением делается сегодня, — всё же не более чем компиляция. Вот когда этот искусственный интеллект научится целеполаганию, — тут мало никому не покажется. Хотя бы потому, что нейросеть пишет гораздо быстрее, чем любой человек. А еще ведь надо, чтобы она, такая умная, захотела общаться с людьми...

Источник: trud.ru

Другие интересные материалы:

Другие интересные материалы:

Правила сообщества