- Значит, знаешь, - кивнул учитель. – Тогда объясни, почему твой аватар плывёт по течению? Кто им должен управлять?

- Я? – пискнул ученик.

- Именно! А у тебя что происходит?

- Но ведь там, - ученик ткнул пальцем в монитор, - все так делают.

- Зачем ты смотришь на всех? А если все пойдут с крыши прыгать, ты что? Тоже пойдёшь?!

- Я… - ученик не знал, что сказать. Он смутился, рука непроизвольно дёргала мышь.

- Выйди и зайди снова.

- Опять?! Сколько можно?

- Сколько нужно, столько и можно. Повтори-ка ещё раз главную цель этой игры.

- Развиваться. Эволюционировать.

- Ты это делаешь?

- Нет, - чуть слышно шепнул ученик.

- Выйди и зайди снова. – Учитель был непреклонен.

Ученик вздохнул и печально нажал нужные клавиши.

Мужчина средних лет остановился посреди улицы, несколько раз безуспешно попытался вдохнуть, неловко дёрнулся, и упал на тротуар. Его пальцы разжались, уронив на асфальт тяжёлый дорогой портфель.

- Врача! – вскрикнул кто-то, явно насмотревшийся голливудских фильмов. – Тут человеку плохо!

Ещё кто-то с профессиональной сноровкой замерил пульс, подержал телефон возле рта лежащего, и с цинизмом, выдавшем в нём врача, поправил:

- Ему уже не плохо. Похоже, сердце. Так что ему уже лучше, чем нам всем.

Никто из собравшихся возле свежеиспечённого покойника не слышал, как в родильном доме, что располагался напротив, раздался детский крик. В игру вошёл новый аватар.

Отец смеялся. «Какой у меня фантазер!»

Потом он стал говорить о прошлых жизнях, о закономерностях истории, о том, как пахнет воздух перед извержением вулкана. В глазах его родителей смех сменился настороженностью, а настороженность - страхом. Родители перестали спать. Их мальчик говорил вещи, которые не должен был знать, вещи, от которых стыло внутри.

Его повели к врачам. Умным, усталым людям в белых халатах, пахнущим антисептиком и скепсисом. Они искали болезнь, разрыв, галлюцинацию, но они нашли лишь ясный, старый не по годам взгляд и железную логику воспоминаний, не оставлявших места для сомнений.

Лечение не помогло. Оно просто не могло помочь, как можно вылечить правду? От нее можно только избавиться.

Его «упекли в дурдом», как метко и грубо говорят в народе. Двери психиатрической лечебницы закрылись за ним с мягким щелчком, окончательным, как удар земляного кома по крышке гроба.

Годы там текли, как густой, мутный сироп. Он жил среди призраков разума, которые видели то, чего не было, а он видел то, что было всегда. Со временем он научился молчать. Смотреть в стерильную стену и перебирать внутри, как четки, пыльные фрески своих воплощений. Он наблюдал, как мир снаружи меняется, донося отголоски войн, открытий, катастроф через зарешеченное окно и бормотание санитаров. Он был живым архивом, приговоренным к забвению.

Он умер тихо, в своей казенной койке, в палате, пахнущей хлоркой и немощью, и с облегчением закрыл глаза, зная, что цикл начнется снова.

А потом - родился. Сделал первый вдох и память хлынула в него, как в прорванную плотину. Тот же ужас в глазах матери, тот же лепет, те же игрушки, и воспоминание о белых стенах, смирительной рубашке и пожизненном одиночестве.

Он понял, что будет молчать и не скажет ни слова о своей памяти.

На этот раз он использовал свои знания не для рассказов, а для действия. Он знал, как падают рынки, еще до того, как это поняли биржевые маклеры. Он знал, какие слова зажгут толпу, какие - усыпят бдительность врага. Он помнил ошибки Наполеона под Москвой и Цезаря в Сенате. Он знал слабости каждого человека, ибо видел их корни в прошлых жизнях, своих и чужих.

Он стал богатым. Потом влиятельным. Потом - тем, кто дергает за ниточки королей и президентов. Мир, слепой и забывчивый, плыл по течению, а он один видел все подводные камни и течения. Он строил свою империю на фундаменте из тысячелетий. Он стал главой всего мира - невидимым, всемогущим правителем.

И наступил момент, когда не осталось вершин, которые можно было бы покорить. Он сидел в кресле своего кабинета на верхнем этаже небоскреба, с которого был виден весь город, вся страна, кажется, весь мир, лежащий у его ног.

И он был абсолютно, катастрофически один.

Он мог приказать армиям маршировать, экономикам - рушиться, людям - жить или умирать. Но он не мог никому сказать: «А помнишь, мы пили дешевое вино в римской таверне?» или «Как же холодно было в окопах под Сталинградом».

Его бессмертная душа, хранившая всю историю человечества, стала его вечной, самой совершенной тюрьмой. Он правил миром, который был для него гигантским, шумным и безумным сумасшедшим домом. И он был его единственным надзирателем и единственным узником. Он достиг всего, чтобы понять последнюю и горчайшую истину: могущество - это всего лишь одиночество, отлитое в золото и инкрустированное самыми драгоценными камнями. И ему не с кем было разделить даже эту мысль.

Он смотрел на закат над городом, который был его собственностью, и ждал следующей смерти как избавления.

Он видел грубо сколоченный помост, чувствовал вес тяжелого, зазубренного топора в руке. Это была не виртуальная реальность, а его собственная мышечная память. Во сне он слышал не гул Москвы за окном, а гул толпы - злобный, жаждущий, и крики. Не крики торжества на стадионе внизу, а предсмертные вопли, женские, детские. «Еретики!» - ревела толпа. «Во славу Господа!» - гремел его собственный голос, чуждый и страшный. Он знал этот голос, знакомый до мурашек бас, который когда-то заглушал треск пожираемых плоти и костей.

Артем встал, босые ноги коснулись холодного мрамора пола. Он шел к панорамному окну, к царству света и власти, но отражение в черном стекле было чужим. На мгновение ему померещились не его собственные черты, а обветренное, жестокое лицо с маленькими, глубоко посаженными глазками-угольками. Лицо человека, для которого живой факел - всего лишь способ утилизации отходов веры. Маттеус! Имя всплыло из кровавой трясины сна, как пузырь болотного газа. Маттеус Келлер, палач епископства Майнцского, XVI век.

- Бред, - прошептал Артем, прижимая ладони к ледяному стеклу. - Стресс, переутомление, - Нужно к Шустову. - Его личный психиатр, лучший в городе, уже прописывал ему что-то от тревожности, но таблетки помогали все хуже, а запах гари возвращался все чаще, как и холод.

Первые видения пришли не во сне. Он сидел на совете директоров, презентовал безупречный план поглощения конкурента. И вдруг дорогая сорочка под костюмом начала натирать шею не тонкой тканью, а грубой, пропахшей потом и дымом холстиной рубахи палача. Конференц-зал растворился, вместо лиц коллег - оскаленные, обугленные черепа. Из пустых глазниц сочился жирный черный дым, а из почерневших ртов вырывался не крик, а шипение, как от брошенного в огонь куска сала. «Маттеусссс…» - прошелестело сквозь скрежет зубов. «Гореть тебе… Гореть вечно…»

Артем сглотнул комок ужаса, заставил себя продолжать, его голос звучал издалека. Он очнулся за своим столом, весь в холодном поту, но никто не заметил, или сделала вид. Может, они тоже видели? Нет. Это было только для него. Его наказание.

Теперь кошмар вышел за пределы его сна и редких дневных видений. Он стал фоном. Шорох за дверью лифта - не тихий звук работающего мотора, а шелест горящих одежд. Тень от дорогой напольной вазы - не игра света, а силуэт сгорбленной, обугленной фигуры. Звон хрустального бокала был как лязг кандалов. А запах… Запах гари теперь жил в его квартире постоянно, как незваный сосед. Он выкинул все ковры, сменил систему вентиляции, нанял дезинфекторов и все это было бесполезно.

Однажды ночью он проснулся от ощущения, что кто-то сидит на краю кровати. Матрас продавился под невидимым весом. Воздух гудел от тихого, множественного шипения и скрежета. И было холодно, так холодно, что струйки пара вырывались из его рта. Он зажмурился, молясь, чтобы это был сон, но когда он открыл глаза, в слабом свете городских огней, пробивавшемся сквозь шторы, он увидел троих.

Фигуры, вырезанные из самой тьмы и копоти, контуры человеческие, но искаженные, словно воск, капнувший на раскаленные угли. Одна - маленькая, сгорбленная, с нее капало что-то черное и липкое на белоснежный итальянский лен простыни. Другая - высокая, с нее струился едкий дым. Третья была просто черной дырой в реальности, формой без формы, но от нее исходило такое безумие и ненависть, что Артем закричал.

- Чего вы хотите?! - вырвалось у него хрипло.

Маленькая фигура дернулась И ее оскала, издал звук похожий на  тонкий, детский голосок, обожженный до хрипоты: «Чтоб ты горел, как горели мы, Маттеус…».

Высокая фигура издала булькающий звук, будто в легких кипела смола: «Ты думал, пламя очищает? Оно лишь консервирует боль навеки».

Черная дыра не говорила, она смеялась. Звук, похожий на треск ломающихся костей в огне, вонзился Артему прямо в мозг. Он почувствовал, как его рассудок, тот самый острый, холодный ум финансиста, трещит по швам. И сквозь этот смех пробилось что-то другое. Шаги, тяжелые, мерные, за дверью спальни.

Не человеческие шаги. Слишком тяжелые, слишком страшные, и с каждым шагом в роскошной квартире Артема Соколова пахло все сильнее. Тепрь в ней пахло не просто гарью это был запах серы смешанной с гнилью могилы.

- Они пришли за тобой, Маттеус, - прошипела высокая тень. - Забрать свое. Долг надо платить. С процентами.

Черная дыра перестала смеяться, она тянулась к нему. Не физически, тьма вокруг нее пульсировала, втягивая свет, тепло, саму надежду. Артем отполз к изголовью, натыкаясь на холодную стену. Его роскошная жизнь, его миллионы, его власть - все рассыпалось в прах перед этим древним страхом, пахнущим гарью и ужасом. Он был не Артем Соколов, успешный финансист и топ-менеджер, теперь он был Маттеус  Келлер - жестокий палач, и расплата, отложенная на пять столетий, наконец пришла к нему. Они пришли не с факелами и топорами, а с чем-то похуже, с бесконечной памятью боли и холодом, который выжигает душу.

Шаги за дверью стихли, дверная ручка медленно и совершенно бесшумно повернулась. Сталь покрылась инеем.

Артем забился в угол, поджав колени, как ребенок. Он зарычал, слизывая соленые слезы с губ. Это был не плач. Это был вой загнанного зверя, понявшего, что клетка захлопнулась. Запах серы стал невыносимым. В щели под дверью потянулись черные, вязкие, как нефть, щупальца теней.

Небоскреб, где жил Артем Соколов молчал. Москва спала. А в пентхаусе над Лужниками начался последний допрос, допрос пламенем, который не оставляет следов на коже, но навеки выжигает имя «Маттеус» в самой ткани проклятой души. И демоны Ада, наконец-то нашедшие своего должника, не спешили переходить к казне, ведь у них в запасе была вечность, а в их руках была бессмертная, проклятая душа палача Маттеуса Келлера.

Придя домой, первым делом бросил пакеты и подошёл к большому зеркалу в полный рост, висящему в прихожей. Ведь именно так делают люди в рассказах, когда чувствуют, что с ними что-то не так. За стеклом стоял какой-то человек в моей одежде, с моим лицом и даже причёской. "Вот паршивец", - первым делом подумал я, но тут же осекся. Выглядел он растерянным, слегка напуганным. Я помахал ему рукой - он в точности повторил движение и улыбнулся. Совсем как я. Уже неплохо. Пойду хоть окрошку приготовлю. Даже если меня нет, есть всё равно хочется.

II.

Следующие две недели я (для простоты продолжим считать, что это был именно я) привыкал к своему новому состоянию. Ходил на работу, поддерживал светские беседы с коллегами, героически готовил ужины. Даже делал вид, что смотрю телевизор по вечерам. Но всё это было словно не по-настоящему. Как будто я оператор новейшей модели биоробота, который почему-то обязан изображать нормальную человеческую жизнь.

В пятницу вечером мой взгляд привлёк бомж, сидевший на скамейке у алкомаркета. Он сунул руки в карманы не то пиджака, не то короткого пальто, закрыл глаза и блаженно улыбался во весь свой скромный арсенал из десятка коричневых зубов, подставляя заросшее бородой лицо последним лучам заката.

"Культурный тип", - усмехнулся я про себя, заметив, что под задницей у него аккуратно подложена картонка - видимо, чтобы не испачкать скамейку. Вообще, это был странный бомж. Одежда грязная, но целая - будто под слоем уличной патины скрывается совершенно новый гардероб. А лицо... Несмотря на грязь и растительность, оно казалось удивительно детским, и только морщинки у глаз выдавали возраст. Создавалось впечатление, что какому-то мальчишке на двенадцатилетие вместо велосипеда преподнесли печальный сюрприз - за одну ночь превратили в немолодого бродягу.

Почувствовав моё приближение, он приоткрыл один глаз, быстро окинул меня взглядом и дружелюбно бросил:

- О! Привет, Пустой!
И тут же закрыл глаз, будто ничего не произошло.

- Что ты сказал? - почти крикнул я, подбегая вплотную.

Бомж встрепенулся, открыл глаза и посмотрел на меня с удивлением:
- Я? Да ничего...
- Ты только что назвал меня пустым!
- А, это... - он сделал театральную паузу, затем извлёк из кармана пузырёк от "Боярышника", - пустой, совсем пустой! - трагически продекламировал он, рассматривая флакон на свет.
Потом так же внимательно изучил через стекло меня и констатировал:
- Пус-той. Ещё недавно был полный, а теперь только красивая оболочка. Значит, нужно либо выбросить, - он огляделся в поисках урны, которой не нашлось, - либо наполнить. - И спрятал свое сокровище обратно в карман.

"Э, нет, дружище, рано меня в утиль отправлять", - подумал я, а вслух спросил:

- Тебе чего купить?
- Угощаешь? - бомж даже привстал от неожиданности, но тут же взял себя в руки и опустился обратно. - Раз угощаешь - тебе и карты в руки. Только, мне бы... - он достал из другого кармана прозрачную зажигалку и пару раз щёлкнул колесиком, - курева бы... любого.

Сначала хотел взять одну бутылку, но подумал: "Гулять так гулять!" - и взял две по 0,7. Добавил сок, лимонад, банку огурцов, батон, нарезку сыра и колбасы, набор одноразовой посуды. У кассы вдруг вспомнил:

- И сигарет. Любых... Две пачки... И зажигалку... Две. - наверное я в этот момент выглядел глупо, потому что девушка за кассой хихикнула.

Выходя из магазина, я размышлял, стоит ли приглашать нового знакомого домой, но он уже решил за нас обоих:

- В пяти минутах парк, там скамейка на отшибе. И фонарь рядом, - добавил он, глядя на темнеющее небо. - Не переживай, меня там все знают, даже полиция не трогает, - словно уловив мои сомнения, пояснил он. - Я же тихий.

Не дожидаясь ответа, он встал, задумался, затем быстрым шагом направился в магазин и вышел со сложенной картонной коробкой.

- Пригодится. - Свою картонку он, конечно, тоже прихватил.

III.

Утро наступило в 15:45 - и то лишь потому, что у меня дурная привычка не удалять старые будильники. Я нащупал в кармане жужжащий телефон и отработанным движением заглушил его. Жужжание стихло.

Я лежал в одежде, поперёк дивана, лицом в подушку. Диван, вроде бы, мой. Перевернулся на спину, огляделся. Потолок точно мой - эту люстру я вешал лично, а такое не забывается.

В отличие от вчерашнего вечера.

Разговор с бомжом помню отчётливо, и водку, и сигареты, и картонку у магазина. Даже парк. А дальше - пустота. Будто дошёл до парка, закрыл глаза на секунду... а когда открыл, уже валялся дома. Ни похмелья, ни привычной после пьянки разбитости - ничего. Может, приснилось?

Но я уже две недели не видел снов.

Неожиданно накатило странное спокойствие. Я подставил лицо солнечному лучу, пробившемуся через незакрытые шторы, и глупо ухмыльнулся.

"Как тот бомж вчера" — мелькнуло в голове.

Я резко сел. На тумбочке лежала помятая пачка сигарет.

- Не сон, - пробормотал я, окончательно проснувшись. - Но почему я ничего не помню?

С этими мыслями побрёл на кухню, щёлкнул чайником и направился в ванную - холодная вода в лицо, потом горячий кофе. Может, поможет.

Зеркало. По привычке я махнул рукой своему отражению - уже ритуал. Но сегодня рука застыла на полпути.

Человек в зеркале был как всегда в моей одежде и с моим лицом... но под глазами у него пролегли едва заметные, но странно знакомы морщинки, которых, я уверен, вчера не было.

IV.

Как и следовало ожидать, ни вода, ни кофе не помогли разобраться в ситуации. Я решил найти единственного человека, который мог пролить свет на события прошлой ночи. Поиски начал с алкомаркета - вдруг он снова сидит на лавочке, обрабатывая прохожих в надежде на порцию выпивки. Или, как вчера, улыбается, подставив лицо солнцу.

Скамейка возле магазина пустовала. Продавщица, та самая, узнала меня, но ничего полезного не сообщила:

- Да, забегал вчера. Попросил пустую коробку - и я его больше не видела.

Ну что ж. Значит, в парк.

Ноги сами привели меня к нужной скамейке, но и она была пуста. Заглянул в урну: смятая картонка, две пустые бутылки, стаканчики… Значит, не сон.

Всё понятно: посидели, выпили, поболтали, я на автопилоте добрался до дома и отрубился. На всякий случай проверил карманы - кошелёк на месте, деньги, карты… Ничего плохого не случилось. Можно идти домой и забыть о бомже, как забыл о ночных посиделках под фонарём.

Но меня не отпускало ощущение, будто ночью я узнал что-то очень важное о себе - и умудрился забыть.

Это как во сне изобрести вечный двигатель, постигнуть тайны мироздания, а проснувшись, и попытавшись записать, увидеть на листке лишь каракули с надписью "E = mc²" и схему удлинителя, который воткнут сам в себя.

Если вернуться в сон нельзя, то найти человека, который сообщил ту самую "великую информацию", - можно попробовать.

- "Меня там все знают, даже полиция не трогает", - всплыло в памяти.

Решил опросить прохожих. Суббота, парк полон людей.

Два часа бестолковых расспросов. Кто-то шарахался, кто-то пожимал плечами. Несколько человек вспомнили "бомжа с улыбкой до ушей", но ничего конкретного сказать не смогли.

И тут мой взгляд зацепился за мужчину, идущего по дорожке. Ничем не примечательный: кроссовки, джинсы, толстовка, короткая стрижка. Разве что нос - прямой, и чуть крупнее обычного. Но не нос же приковал к себе внимание. Я присмотрелся внимательнее

Контуры мужчины казались резче, чем у окружающих. Будто его вырезали из другого кадра и наложили на реальность. Разница - едва уловимая, но она была.

Я подошёл:

- Извините… Вы не видели тут бомжа? Странного. Говорил, что его все здесь знают.

- Вы про Валеру? - мужчина ответил мгновенно, будто мой вопрос его совершенно не удивил. - Интересный человек. Но я его давно не видел.

Он задумался, потом махнул рукой:

- Вон там пекарня. Валера часто рядом с ней бывает.

Я поблагодарил и уже сделал несколько шагов, когда мужчина вдруг окликнул меня:

- А не хотите перекусить? В той пекарне - лучшие пирожки с луком и яйцом во Вселенной. Мой пустой желудок требует заполнения!

Пустой. Он сделал ударение на этом слове. У того фанфурик пустой, у этого желудок. Что же они пустые то все такие? Пустые!

Еще не понимая почему, я поспешил вслед за мужчиной.

Взяли по два пирожка и стакану чая (я обычно пью кофе, но автоматически повторил за своим спутником). Пока расплачивался, мужчина уже сидел и ел.

Я сел напротив, ожидая рассказа о Валере, но получил лишь удивлённый взгляд - будто я без приглашения подсел к человеку, хотя вокруг были свободные столики.

Десять минут молчания. На все мои попытки заговорить - он испуганно отводил глаза, демонстративно наигранно жевал и отхлебывал чай из картонного стаканчика.

Вдруг резко встал, выбросил недоеденный пирожок и исчез за дверью.

Я выбежал следом - мужчины нигде не было.

Ещё где то час безрезультатно бродил по парку, затем вернулся домой.

Зеркало, как всегда, встретило меня взмахом моей руки и шмыгнуло носом.

Кажется, нос стал больше.