Выбор без выбора
1 часть
История Федора
Тишина в Рыжем лесу была неестественной, гнетущей. Воздух, густой и сладковатый на вкус, словно пропитался пылью распавшихся атомов. Фёдор, старый, видавший виды сталкер, двигался бесшумно, как тень, привыкшим шагом обходя завалы и буреломы. Его дедовский ТОЗ-34, с примкнутым нарезным стволом, лежал в привычной руке, но был на предохранителе. Зона обычно не любила суеты.
Именно поэтому он замер, когда его взгляд упал на тушу кабана. Он лежал неестественно, будто его бросили с высоты. Не было следов борьбы, не было крови, которую бы слизали хищники. Шерсть вокруг мертвого тела будто обуглилась, а из открытой пасти торчал язык, черный и распухший. Но самое жуткое были глаза. Они были молочно-белыми, без зрачков, и на них роились мухи.
Ледяная волна пробежала по спине Фёдора. Он не был суеверным, верил только в счетчик Гейгера и крепкий затвор. Но эта смерть была неправильной. Не пулевой, не звериной. Она была тихой и химической. С громким, непривычным для себя щелчком он снял с предохранителя ТОЗ. Привычный вес оружия стал слабым утешением.
Город встретил его пустотой глазниц многоквартирных домов. Ветер гулял по проспектам, завывая в подворотнях, словно заменяя собой давно умолкшие детские голоса и гул машин. Фёдор выбрал первую попавшуюся пятиэтажку — стандартную «хрущёвку». Нужно было перезарядиться, проверить приборы, заглушить назойливый голод.
Квартира на третьем этаже оказалась почти нетронутой. Кто-то уходил отсюда в спешке: на столе стояла тарелка с окаменевшим хлебом, висела выцветшая занавеска, а на стене улыбался пионер с горном на пожелтевшей фотографии. Фёдор забаррикадировал дверь тумбочкой, сел у окна с целым стеклом и достал свой паёк — краюху чёрного хлеба и шмат сала. Он ел медленно, вслушиваясь в тишину. Счетчик пощёлкивал урывками, фон был высоким, но терпимым для короткой остановки.
Прошёл час. Хлеб был съеден, и Фёдор уже подумывал двинуться дальше, как вдруг тишину разорвал звук.
Сначала это был далёкий, безумный крик. Не крик ужаса, а именно вопль — животный, разорванный, полный такой первобытной боли и страха, что у Фёдора похолодели пальцы. Он резко вскочил и припал к окну, отводя в сторону край занавески.
Внизу, на пустынной площадке между домами, металась фигура в робе сталкера. Он бежал, спотыкаясь, падал, снова поднимался, оглядываясь с таким выражением лица, которое даже через расстояние и стекло говорило о предсмертном ужасе.
И тогда Фёдор увидел Его.
Существо выпрыгнуло из-за угла соседнего дома. Оно было огромным, размером с крупного медведя, но сложенным как волк — длинноногое, с мощной грудной клеткой. Но это было лишь подобие. Все его тело было покрыто свалявшейся, клочковатой шерстью, сквозь которую местами проступала голая, воспалённо-розовая кожа. Лапы были непропорционально большими, с когтями, которые цокали по асфальту, высекая искры. Морды почти не было видно — только длинная, растянутая пасть, полная зубов, которые даже отсюда казались неестественно белыми и острыми. А глаза… Они светились тусклым, больным желтым светом.
Оно не бежало. Оно двигалось — стремительными, размашистыми прыжками, слишком лёгкими для своей массы. Казалось, оно не бежит по земле, а скользит над ней. И оно догоняло. Беглец, обезумев, пытался отстреливаться. Глухой хлопок выстрела из «Сайги» донёсся до Фёдора. Пуля должна была попасть. Существо даже не дрогнуло. Оно лишь издало звук, от которого у Фёдора кровь застыла в жилах. Это не был рык или вой. Это был тот самый вопль, который он услышал минуту назад. Только теперь он шёл из глотки чудовища. Оно кричало человеческим голосом, полным муки и ненависти.
Сталкер споткнулся о бордюр и рухнул. Он попытался отползти, зажать уши от этого ужасающего двойного крика — своего собственного и того, что издавало существо. Но было поздно.
Тварь накрыла его одним прыжком. Фёдор зажмурился от щелчка, который был слышен даже здесь. Костный хруст. Крики оборвались. Наступила тишина, нарушаемая лишь тяжёлым, хриплым дыханием монстра и каким-то жутким чавканьем.
Фёдор, не дыша, снова выглянул. Существо стояло над бесформенной массой, что минуту назад была человеком. Оно подняло свою уродливую голову и медленно повернуло её прямо к его окну. Жёлтые глаза-прожекторы упёрлись в него сквозь стекло. Оно знало. Оно всегда знало, что он здесь.
Медленно, словно нехотя, оно отступило от своей добычи и сделало шаг в сторону его подъезда. Потом другой. Оно не побежало. Оно пошло. Твёрдой, неотвратимой походкой хищника, который уже уверен в своей жертве.
Сердце Фёдора колотилось где-то в горле. Он отскочил от окна, схватил свой ТОЗ. Руки дрожали. Он слышал, как в подъезде выбили дверь. Потом послышалось шарканье когтей по бетонным ступеням. Шаг… шаг… шаг… Оно поднималось по лестнице. Оно не искало его. Оно точно знало, куда идти.
Фёдор вжался в стену рядом с входной дверью, подняв ружьё. Его мозг лихорадочно соображал. Выстрел? Привлечёт других? А если это не убьёт? Оно не среагировало на пулю того несчастного.
Шаги стихли прямо за дверью. Послышалось тихое, влажное сопение. Существо чуяло его дыхание, его страх, его живое, трепещущее тепло.
Дверь, которую он забаррикадировал тумбочкой, вдруг дрогнула от тихого, но нечеловечески сильного толчка. Дерево треснуло. Стекло в серванте зазвенело. Ещё толчок — и щель между дверью и косяком стала шире. В ней мелькнул клочок грязной шерсти и тот самый желтый глаз, теперь в упор. Он смотрел на Фёдора с бездонным, голодным любопытством.
Тумбочка с скрежетом поползла по полу. Фёдор, не помня себя, вскинул ружьё и почти в упор выстрелил в щель. Грохот в замкнутом пространстве был оглушительным.
На мгновение воцарилась тишина. Потом с другой стороны двери раздался звук, от которого захотелось вырвать себе уши. Это был не крик боли, а… смех. Низкий, горловой, полный чистейшего, нечеловеческого злорадства хрип.
Дверь с грохотом вырвало из петель, и тьма на пороге обрела форму. Жёлтые глаза пылали в полумраке коридора. Фёдор отступил к окну, судорожно взводя второй ствол. Он понял, что его дробовик — это всего лишь громкая погремушка против того, что породила эта земля. Против того, во что она превращает всё живое.
Последнее, что он увидел, прежде чем тень накрыла его с головой, — это пионера на старой фотографии, который теперь улыбался не в будущее, а прямо на него. И улыбка эта была полна той же самой, знакомой до боли, радиоактивной тоски.
2 часть
История Антона.
Господи, как же я сюда попал... Эта дурацкая идея «подзаработать на артефактах» казалась такой простой за стопкой дешёвого вискаря в баре. А теперь вот я здесь. Колючка на заборе порвала куртку и оставила длинную царапину на руке. Глубокую. Я замотал её тем, что было — грязным носовым платком. Надеюсь, не заражусь чем-нибудь. Хотя, в этом месте, наверное, это уже не самая большая проблема.
До этого леса я шёл, подгоняемый адреналином, чувствуя себя героем какого-нибудь боевика. А потом адреналин кончился. Осталась только усталость, сосущая под ложечкой тоска и дикий, животный страх. От каждого шороха вздрагиваю. Ветка хрустнет — сердце в пятки уходит.
Деревня выглядела как декорация к фильму ужасов. Дома с провалившимися крышами, пустые глазницы окон, скрипящие на ветру калитки. Выбрал тот, что покрепче, с ещё целой дверью. Зашёл, и запах ударил в нос — сладковатый, гнилой, пыльный. Так пахнет смерть, которая была тут давно и обжилась.
В рюкзаке только два энергетика, полбуханки чёрного хлеба и пачка сигарет «Беломор». Оружие... Ха. Оружие. Папин старенький ПМ, который, я уверен, не чистили с чеченской, и складной нож, которым в армии консервы открывали. Я чувствовал себя идиотом. Наивным мальчишкой, который сунулся туда, где ему не место.
Начало смеркаться. Тени стали длинными, живыми и зловещими. Я задвинул единственный уцелевший комод к двери, забитой щепками, и сел в углу самой дальней комнаты, спиной к стене. Съел кусок хлеба, запил тёплым, липким энергетиком. Руки тряслись. Я пытался уговорить себя уснуть, хотя бы на пару часов, но веки не смыкались. Каждый нерв был натянут как струна.
И тут... послышалось шарканье. Сначала тихое, где-то на улице. Я замер, затаив дыхание. Шарканье стало ближе. Потом к нему присоединилось тяжёлое, хриплое сопение. И рычание. Тихое, низкое, больше похожее на стон. Оно шло откуда-то из самой глотки, булькающее и мокрое.
Я подполз к окну, стараясь не шуметь, и осторожно, через дыру в занавеске, выглянул.
И у меня волосы встали дыбом.
Во дворе, в синеве сумерек, стояла собака. Вернее, то, что когда-то ею было. Шерсть клочьями свисала с тела, обнажая покрытую язвами и струпьями кожу. Ребра выпирали, будто она год не ела, но самое жуткое было внизу живота. Сквозь рваную рану бурым канатом свисали её собственные кишки, волочась по пыльной земле. Она не обращала на это никакого внимания.
Её голова была повёрнута в мою сторону. Глаза... Господи, её глаза! Они были молочно-белыми, слепыми, но она смотрела прямо на меня. Она чуяла. Чуяла мою плоть, моё тепло, мой страх. Она облизнулась, и с её языка капнула чёрная, тягучая слюна.
Она снова зарычала, и на этот раз звук был полон нетерпения и голода. И она медленно, неуверенно, но очень целенаправленно поползла к двери.
Сердце колотилось так, что я боялся, что оно вырвется из груди. Я отполз от окна, судорожно вытащил ПМ. Рукоятка скрипела от старости. Я встал напротив двери, уперев пистолет в то место, где должна была появиться голова.
Снаружи послышалось влажное, причмокивающее обнюхивание щели под дверью. Потом тишина. И вдруг — глухой удар! Дверь содрогнулась, и комод скрипнул, сдвинувшись на пару сантиметров.
Я ахнул. Она была не такая большая, но удар был сокрушительным, будто её таранил кабан.
Ещё удар! Дерево двери треснуло. Я увидел в щели клочок грязной шерсти.
— блять! блять! — закричал я, не помня себя от ужаса, и нажал на курок.
Грохот выстрела в маленькой комнате был оглушительным. Отдача больно ударила по руке. Дверь вздрогнула, но удары не прекратились. Наоборот, они стали яростнее. Я промахнулся. Или попал, но ей было всё равно.
С треском и скрежетом комод отъехал ещё дальше. В образовавшуюся щель просунулась морда. Те самые белые глаза, разодранные язвами ноздри, оскал жёлтых зубов. Она пыталась просунуть голову, чтобы вцепиться в меня.
Я выстрелил ещё раз, почти в упор. Пуля ударила куда-то в шею, сорвав клок кожи и мяса. Чёрная, густая кровь брызнула на пол. Тварь дёрнулась, отпрянула, но не отступила. Её рычание перешло в визгливый, истеричный лай, полный чистой, безумной ненависти.
Она снова бросилась на дверь, теперь уже не останавливаясь, долбя её головой и телом с слепой, нечеловеческой силой. Петли заскрипели, древесина начала ломаться.
Пистолет я опустил. Я понял. Он бесполезен. Пули только злят её.
Я отступил вглубь комнаты, озираясь в панике. Заднее окно! Оно было маленьким, заколоченным гнилой фанерой. Я рванул к нему, начал бить прикладом ПМ по фанере. Та поддалась, треснула.
Сзади раздался окончательный, победный треск. Я обернулся. Дверь рухнула внутрь, и комод откатился в сторону. В проёме, залитая синевой ночи, стояла Она. Вся в чёрной крови, с торчащими кишками, с безумными белыми глазами. Она сделала шаг внутрь.
Я дико закричал и из последних сил рванул фанеру. Обломки гвоздей впились в ладонь, но я не чувствовал боли. Я вывалился через окно на улицу, в колючие кусты, и побежал. Бежал, не разбирая дороги, спотыкаясь о кочки и брёвна, слыша за спиной тот самый ужасный, визгливый лай.
Я бежал, а в ушах стучало только одно: «Беги. Беги. Беги». Я даже не знал, куда. Лишь бы подальше от этого дома. Лишь бы не слышать этого чавкающего дыхания у себя за спиной.
Кажется, я оторвался. Лай стих. Но я не останавливаюсь. Я буду бежать, пока не рухну. Потому что я теперь знаю, что здесь смерть ходит не невидимым излучением. Она ходит на четырёх лапах, волоча за собой свои кишки, и она очень, очень голодна.
3 часть
Я бежал, пока в легких не осталось ни капли воздуха, а в ногах — ни капли сил. Рухнул за огромным пнем, весь в царапинах от веток, и замер, пытаясь заглушить свой собственный свистящий вдох. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться и остаться здесь одного.
И вот тогда я услышал их. Сначала — пронзительный, агрессивный визг. Потом — ответный, хриплый и более низкий. И третий. Их было несколько. И звуки эти приближались. Неподалеку хрустнула ветка, потом еще одна. Я, затаив дыхание, рискнул выглянуть.
В луче лунного света, пробивавшегося сквозь чахлую листву, мелькнули тени. Крупные, неуклюжие, но быстрые. Я увидел спину одного — покрытую какими-то бородавчатыми наростами, с щетиной, торчащей клочьями. Радиоактивные кабаны. Сталкеры в баре рассказывали о них леденящие душу истории. Как они сносят с ног и затаптывают. Как рвут клыками. Одиночка против стаи — верная смерть.
Ледяная волна страха ударила в живот. Я прижался к пню, понимая, что бежать дальше — значит навлечь их на себя. Они уже чуют меня, мою свежую кровь на царапинах. Мысли метались, как пойманные мухи.
Деревня. Этот проклятый дом. И та... тварь. Собака.
Парадокс бился в моем воспаленном мозгу: я бежал от одного монстра прямиком к другому, гораздо более страшному. Но кабаны — это слепая, яростная стихия. Стая. Их не остановить. А собака... она была одна. Раненая. Я видел, как чёрная кровь брызнула от моего выстрела. Она была уязвима.
Это была не храбрость. Это был расчет загнанного зверя. Выбор между верной смертью в лесу и призрачным шансом в знакомом аду.
Сжав ПМ в онемевших пальцах, я пополз обратно. Каждый шаг давался с трудом. Каждый шорох заставлял замирать. Я шел на лай. Тот самый, визгливый, полный ненависти. Она была еще жива. И она была там.
Из-за деревьев показался контур дома. Лай доносился изнутри. Она не ушла. Она осталась в своем логове, зализывая раны. Или ждала, что я вернусь.
Я подкрался к тому самому окне, через которое сбежал. Фанера была сорвана. Внутри было темно, но слышалось тяжелое, хриплое дыхание и тихое поскуливание. Она мучилась.
Мой план был безумен и прост. Не дать ей выманить меня на открытое пространство. Зайти с тыла. Сделать один точный выстрел. В голову. В глаз. Во что угодно, лишь бы добить.
Я, как тень, проскользнул через окно в соседнюю комнату — должно быть, когда-то это была кухня. Пахло гнилью и свежей кровью. Я замер у дверного проема, ведя в большую комнату.
Она лежала на боку посреди комнаты, на том самом месте, где я сидел всего час назад. Её бока тяжело вздымались. Лужа чёрной, маслянистой крови растекалась под ней, сливаясь с тенями. Кишки по-прежнему волочились по полу. Она поворачивала голову, пытаясь дотянуться языком до раны на шее, и тихо скулила от боли. Её белые глаза были тусклыми, почти стеклянными.
Это был мой шанс. Момент, когда чудовище выглядело жалким и слабым. Но я помнил её силу. Помнил её ярость.
Я поднял ПМ. Рука дрожала. Я сделал шаг в проем, прицелился в её голову. Пол подо мной скрипнул.
Её голова резко дернулась в мою сторону. Скулящий звук в её глотке оборвался, сменившись низким, предупредительным рыком. Слепые глаза будто упёрлись в меня. Она попыталась встать, оттолкнувшись передними лапами, но задние подкосились. Пуля, видимо, задела что-то важное.
Адреналин снова ударил в голову. Я не стал ждать. Я выстрелил. Раз. Два. Грохот оглушил меня.
Первый выстрел пришелся в спину. Второй — чиркнул по черепу, сорвав клок кожи. Она взревела от ярости и боли, сделав последнее, отчаянное усилие, и рванулась ко мне. Не вставая на лапы, а ползя, волоча за собой непослушное тело, разбрызгивая чёрную кровь.
Я отпрянул, споткнулся о порог и рухнул на спину. Пистолет выскользнул из руки и укатился под печку. Я остался один на один с ползущим ко мне безумием. Её пасть была распахнута, из горла вырывался хриплый, захлебывающийся рёв.
Я судорожно полез в карман, выдернул складной нож. Жалкое, ничтожное лезвие блеснуло в темноте.
Она была уже в сантиметрах. Зловонное дыхание опалило мне лицо. Я зажмурился и изо всех сил ткнул ножом вперёд, в то место, откуда доносился этот ужасный звук.
Лезвие вошло во что-то мягкое, податливое. Тварь дёрнулась, издала булькающий, захлебывающийся звук. Я давил что есть сил, вгоняя нож всё глубже, чувствуя, как по руке течёт что-то тёплое и липкое.
Её тело затрепетало в последней судороге, потом обмякло и затихло. Тяжелая голова упала мне на грудь, придавив меня. Тишина, наступившая после, была оглушительной.
Я лежал, не в силах пошевелиться, под тушей мёртвого монстра, весь в его крови, и смотрел в потолок. Потом началась рвота. Долгая, мучительная, пока не свело желудок.
Я отполз, оттолкнув это тело. Оно больше не двигалось. Я нашёл свой ПМ, с трудом вставил в него последнюю обойму. Руки тряслись так, что я едва мог это сделать.
И теперь я сижу здесь, в углу этой комнаты, спиной к стене. Передо мной лежит то, что я убил. Пахнет смертью и кровью. Снаруди доносится тихий визг кабанов, но они не заходят в деревню. Кажется, их что-то отпугивает.
Или кто-то.
Я добил одного монстра. Но Зона шепчет, что их здесь больше. Что они уже идут на запах крови. У меня шесть патронов. Нож. И ночь только началась.
Я не сплю. Я прислушиваюсь к каждому звуку. И жду.
