Церковь и молитвы в северной деревне
На одних из недавних выходных пришёл Миша. Не пришёл даже точнее сказать, а ввалился: внезапно, громко топоча рыбацкими сапогами по крыльцу и коридору, зашёл в комнату, уселся на кровать. Миша – он в Лопшеньге одним из трёх государственных участковых инспекторов работает. В их обязанности входит: наблюдение за рыбаками и предотвращение незаконного вылова рыбы в неположенных местах, отвод и заготовка древесины для нужд населения, контроль за территорий лесничества, выдача разрешений на пребывание в национальном парке залётных туристов и тому подобное. По совместительству, всё эти же гос. инспектора что-нибудь чинят в помещениях, принадлежащих парку – давеча вон, Миша на пару со вторым гос. инспектором Даней общественную баню для сотрудников парка закончили строить и впервые истопили её – праздновали окончание большого дела. Кухню новую привезли в мой «Дом на восьми ветрах», так Миша опять же ходил каждый будний день: собирал, сверлил, скручивал, устанавливал – неделю почти не вылезал отсюда. Теперь вот в воскресенье ни с того, ни с сего притопал:
— Миш, ты чего? Выходной же нынче?
— А я это, передать тебе… Татьяна Ивановна спрашивает, чего ты в церкву-то не ходишь на службу?
— Эммм… Так священника же нет у нас, я думала, что и не служит никто теперь… Он же помер, вроде как, да?
— Ну, он сначала сбёг отсюдова, а уж потом помер. Все они бегут… Сначала приедут, поживут-поживут, а потом зимовать-то тяжко здесь, вот они и сбегают. Татьяна Ивановна теперь ходит только, печь протапливает в храме, за территорией приглядывает и службу читает по воскресеньям в десять. Вот ждала тебя нынче, а ты не пришла, она меня и послала узнать – почему?
— Я не знала, что кто-то читает… Ладно, спасибо, что сказал, в следующее воскресенье прибегу. А как Татьяна Ивановна вообще узнала, что я в церковь хожу? Мы ж даже не знакомы особо с ней, всего раз на школьной ярмарке виделись!
— Так она это, увидала, что ты как-то мимо церквы шла и покрестилась, вот!
— Во дела, ну, всё-то тут все примечают… Я ж тихонько, вроде.
— А вот, все всё знают, деревня. В общем, ты приходи, она ждёт тебя.
Обещаюсь прийти. Миша уходит, а я перебираю фотографии со школьной ярмарки – хоть вспомнить, как выглядит Татьяна Ивановна. Нахожу её рядом с одним из учеников – точно, она же Сашина бабушка.
На следующее воскресенье ставлю будильник, к десяти утра по хрусткому снегу притопываю в церковь. Хоть и не шибко древняя она, но двух из трёх крестов на маковках уже нет: с одного перекладину шторма да вороньи лапы сломили, второй и вовсе вместе с крохотным куполом-«луковичкой» буря скинула. Третий покаместь держится, видно оттого, что он пониже других, над алтарной частью церквушки расположен – там ветер чуть меньше буянит, не так шибко сносит.
Внутри церкви места не шибко много, навскидку – шагов двенадцать в длину и шагов девять в ширину она, но и прихожан практически нет. Угадываю ту самую Татьяну Ивановну – она стоит у левой части небольшого амвона, подле иконы Богоматери и вполголоса поёт акафист. Ещё одна пожилая женщина стоит неподалёку от входной двери, шёпотом подпевает и часто крестится. И я вот пришла, третья. Татьяна Ивановна заканчивает пение акафиста, растопляет печку-буржуйку и начинает читать утреннюю службу – обедницу. Мне выдаёт толстую общую тетрадку с поминаньем:
— Марья Григорьевна нынче без очков пришла, так вы, Ефросинья Игоревна, почитайте, чтобы помянуты все были за здравие!
Читаю шёпотом, чтобы не перебивать чтение молитв. Первый лист тетради исписан аккуратным округлым почерком и каноническими общепринятыми поминальными формулировками, имена стоят по иерархии: иерея такого-то со чадами, игуменью такую-то, болящего такого-то, отрока такого-то, отроковицы такой-то… Со второго листа почерк сменяется на более угловатый, стержень тоже меняется – видно, уже другой ручкой и другой рукой писано. Формулировки тоже меняются, после привычного уже – «путешествующих, страждущих, воинство, плененных» следует внезапное – «работников медпункта, учителей школы, сотрудников Дома Культуры»… Практически с каждым листом меняется манера письма, меняется толщина букв, меняются шрифты: от идеального каллиграфического до неровными рвущимися линиями выведенных печатных букв. Приписки в скобочках напротив имён тоже меняются и поражают разнообразием: такого-то пьющего, такую-то с онкологией, такого-то пропавшего, такую-то сбегающую из дома, такого-то потому что сын пытался зарезать, такого-то ослепшего, такого-то ушедшего на Валаам… На какой-то по счёту странице появляются списки по принадлежности к определённой группе: «учителя школы», «детский сад», «начальство», «наши дети». В списке детей узнаю каждого из своих учеников, ну, за этих-то прямо непременно надо помолится, может хоть на уроках потишей себя держать станут…
Во время пения антифонов в церковь заходит Катя с младшей двухгодовалой дочуркой Настюшкой. Катя ставит свечку за здравие, крестится. Настюшка смущается, нюхает маму в лицо и пытается запрятать свою мордашку в её капюшон. Через несколько минут осваивается, забирает у Кати из рук вторую свечку, предназначенную для умерших. Свечка не зажжена, но Настюша надувает щёчки шариком и громко дует на белый фитилёк. Татьяна Ивановна распевно тянет:
— Исполняаа-ю-ща-го во бла-гих желаааа-ни-е твоеее…
Настюшка подхватывает и на всю церковь распевает:
— Ааа-ааааа-аа…
На третьем антифоне Настя начинает скатываться по Катиной ноге на пол – утомилась, малышка. Катя ставит вторую свечку к поминальному кресту за почивших родственников и утаскивает юную певицу гулять по свежему снегу.
Усопших Татьяна Ивановна поминает сама в конце службы, поминает даже почти ни разу не заглядывая в помянник – наизусть помнит.
Мария Григорьевна рассказывает, что церковь эта когда-то её братом отстроена была и потому она, как свой личный долг считает приходить вскую неделю сюда:
— Каждый-то день сил нет, ноги почти не держат уже… Вот Татьяна Ивановна у нас святая женщина, почитай всякий день тут молится за всех нас, а я уж не в силах.
Татьяна Ивановна смущается такого внезапного объявления её прижизненной святости и утверждать, что не ходит она сюда каждый день – в понедельник не ходит, только в остальные дни недели. В будни она открывает церковь также, как и в воскресенье – к десяти часам. Топит печку, читает акафист или канон. Татьяна Ивановна ведёт меня в притвор и показывает вышитую икону на стене – преподобной Евфросинии Полоцкой, моей небесной покровительницы:
— Вот, представляте, совсем недавно ведь икону эту нашему храму подарили, а тут и вы приехали! Не случайно это всё, значит.
Киваю. Похоже, что и взаправду, не случайно меня сюда занесло, ждали меня тут, выходит. Коли уж и святая моя тут оказалась – к месту я в Лопшеньге, стало быть, точно к месту.
