6 марта 1918 года, через несколько дней после подписания "Брестского мира", в результате которого Россия вышла из Первой мировой войны ( "Похабный мир" - Выход России из Первой мировой войны ), в порту города Мурманск с борта крейсера "Глори" на русский берег высадился отряд английских солдат численностью 176 человек, тем самым положив начало интервенции войск Антанты в Россию. Стоит отметить, что британские войска прибыли в Россию с полного одобрения наркома иностранных дел Льва Троцкого, который двумя днями раньше отправил Мурманскому Совету телеграмму с распоряжением принять любую помощь союзников. Мурманск был главным портом, через который с 1914 по 1917 год в Россию шли поставки британского оружия и снаряжения, в результате чего он был буквально забит оружием и боеприпасами, а значит, существовала угроза, что немцы и их союзники постараются захватить эту значительную материальную базу. Кроме того, британцев беспокоила перспектива превращения немцами Мурманска в военно-морскую базу, с которой немецкие подлодки могли бы свободно атаковать север Атлантики. Троцкий же рассчитывал получить запас британского оружия, хранившегося в порту, для оснащения Красной армии, которая после опрометчивого роспуска прежней русской армии 11 февраля 1918 года была вновь создана указом от 23 февраля того же года. Однако очень скоро комиссар иностранных дел понял, что абсолютно не контролирует ситуацию.

Представители Антанты быстро склонили на свою сторону председателя Мурманского Совета Алексея Юрьева, который в обмен на финансовую поддержку и доставку продовольствия фактически отдал Мурманск под полный контроль британцев. 1 июля постановлением Совнаркома Юрьев был объявлен "врагом народа". В дальнейшем британское правительство стало материально поддерживать Белое движение внутри России, выступившее против большевиков.

После Октябрьской революции многие офицеры русской армии, недовольные политикой новой власти, решили совершить в стране очередной переворот. В конце 1917 года наиболее значимой белой группировкой была Добровольческая армия, созданная в ноябре 1917 года усилиями двух ведущих генералов царской армии - бывшим начальником Генерального штаба Алексеевым и Корниловым, который летом 1917 года уже пытался установить в России военную диктатуру, однако потерпел неудачу и был заключен в тюрьме города Быхов, откуда он благополучно сбежал на Дон. Дон был выбран в качестве расположения Добровольческой армии по той причине, что именно там была родина казачьего войска, чья неистовая преданность царю позволяла видеть в них наиболее надежную силу, способную поднять знамя контрреволюционного движения против окопавшихся в Петрограде большевиков.

Весной 1918 года в качестве антибольшевистской силы, сыгравшей значительную роль в ходе гражданской войны, совершенно неожиданно выступил чехословацкий корпус военнопленных, которые, будучи поданными Австро-Венгрии, воевавшей против России, чтобы не сражаться с братьями-славянами, тысячами сдавались в плен русским войскам. После Февральской революции они тотчас были освобождены и задействованы в составе русской армии. В наступательной кампании русских войск в июне 1917 года, которое в конечном итоге окончилось полной катастрофой и отступлением русских сил на довоенные позиции, сформированная Чехословацкая бригада показала незаурядную военную доблесть, прорвав немецкий фронт, взяв более 3 тысяч пленных, потеряв, в свою очередь, всего 200 человек убитыми. В том же 1917 году совместным решением французского правительства и Чехословацкого национального совета (ЧСНС), боровшегося независимость своей страны от Австро-Венгрии, был сформирован Чехословацкий легион во Франции. ЧСНС признавался единственным верховным органом всех чехословацких военных формирований, что ставило чехословацких солдат в России в зависимость от решений Антанты. Осенью 1917 года Чехословацкий корпус находился на территории Волынской и Полтавской губерний.

Октябрьская революция и начатые Советским правительством переговоры о мире с державами Тройственного союза поставили чехословаков в сложное положение. С получением известия о победе вооружённого восстания большевиков в Петрограде руководство Чехословацкого национального совета заявило о безоговорочной поддержке Временного правительства и заключило соглашение с командованием Киевского военного округа и Юго-Западного фронта о порядке использования чехословацких частей, которое, с одной стороны, подтверждало невмешательство последних в вооружённую борьбу внутри России на стороне какой-либо политической партии, а с другой - провозглашало их стремление "содействовать всеми средствами сохранению всего, что способствует продолжению ведения войны против нашего врага - австро-германцев".

Тем временем Чехословацкий национальный совет, стремившийся превратить созданный Россией чехословацкий корпус в "иностранное союзническое войско, находящееся на территории России", ходатайствовал перед французским правительством и президентом Пуанкаре о признании всех чехословацких воинских формирований частью французской армии. С декабря 1917 года на основании декрета французского правительства об организации автономной Чехословацкой армии во Франции, чехословацкий корпус в России был формально подчинён французскому командованию и получил указание о необходимости отправки во Францию.

Чтобы эвакуироваться с территории России, чехословаки заключили соглашение с большевиками, по которому последние гарантировали беспрепятственно пропустить вооруженные чехословацкие подразделения к Владивостоку, откуда они должны были отправиться через Тихий океан в Европу. Однако вскоре ход событий вмешался германский генштаб, опасавшийся скорого появления на Западном фронте 40-тысячного корпуса противника. Под давлением посла Германии в России графа Мирбаха 21 апреля 1918 года нарком иностранных дел России Чичерин направил телеграмму Красноярскому совету о приостановлении дальнейшего передвижения чехословацких эшелонов на восток: "Опасаясь японского наступления на Сибирь (5 апреля японский адмирал Като без предупреждения союзников высадил во Владивостоке небольшой отряд морской пехоты "для защиты жизни и собственности японских граждан"), Германия решительно требует, чтобы была начата скорая эвакуация немецких пленных из Восточной Сибири в Западную или в Европейскую Россию. Прошу употребить все средства. Чехословацкие отряды не должны передвигаться на восток". Чехословаки восприняли это распоряжение как намерение советского правительства выдать их Германии и Австро-Венгрии как бывших военнопленных, что создало в их рядах атмосферу подозрительности.

14 мая на станции Челябинск произошел инцидент, приведший к мятежу чехословаков. В это день на станции остановился эшелон с военнопленными венграми и немцами. Чехословаки, увидев плохие условия, в которых содержались пленные, поделились с ними частью своего продовольствия и табака. Когда же состав тронулся, кто-то из пленных бросил в чехов чугунную ножку от печки, в результате чего один из чешских солдат был тяжело ранен и потерял сознание. В ответ легионеры остановили поезд и подвергли самосуду виновника. По следам этого инцидента советские власти Челябинска на следующий день арестовали десять легионеров, однако их товарищи 17 мая силой освободили арестованных, разоружили местный отряд Красной гвардии и разгромили оружейный арсенал, захватив 2800 винтовок и артиллерийскую батарею. После столкновения в Челябинске чехословаки разгромили брошенные против них силы Красной гвардии, после чего, заручившись поддержкой белогвардейцев, перешли в наступление и в скором времени свергли советскую власть в Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке.

8 июня 1918 года в захваченной чехами и местными повстанцами Самаре был создан Комитет Учредительного собрания (Комуч). Он объявил себя временной революционной властью, которая должна была, по замыслу его создателей, распространившись на всю территорию России, передать управление страной законно избранному Учредительному собранию. Практически одновременно с этим 23 июня в Омске было сформировано Временное Сибирское правительство, которое 23 сентября объединилось с Комучем во Временное Всероссийское правительства. 18 ноября в Омске группой офицеров был совершён переворот, в результате которого эсеровское правительство было разогнано, а власть передана популярному среди русского офицерства адмиралу Александру Колчаку, которому было присвоено звание Верховного правителя России. Он установил режим военной диктатуры и приступил к реорганизации армии. Впоследствии власть Колчака была признана союзниками России по Антанте и большинством других белых правительств.

Изначально у союзников не было никакого стремления свергать большевиков, и на то была серьезная и хорошо известная причина - искренняя ненависть большевиков к немцам, австрийцам и туркам как к завоевателям, расхищающим историческую российскую территорию. 22 июля 1918 года премьер-министр Великобритании Дэвид Ллойд-Джордж сообщил Военному кабинету, что "Британии нет дела до того, какого рода правительство установилось в России - республика большевики или монархия".

Такой точки же точки зрения до определенного момента придерживалась и Франция. До апреля 1918 года наиболее влиятельные партии во французском Генеральном штабе отклоняли предложения оказать поддержку белому движению на том основании, что "ее представители предпочли германскую оккупацию по классовым соображениям, в то время как большевики стали жертвами обмана Союза Центральных держав и теперь, возможно, поняв свои прошлые ошибки, по крайней мере, обещали продолжать борьбу".

В течение весны 1918 года союзники питали надежды на то, что при помощи большевиков им удастся восстановить Восточный фронт, военные действия на котором должны были облегчить немецкое давление на Западе, где Антанте угрожало поражение. Однако, постепенно понимая, что большевики или не хотят, или просто не могут мобилизовать страну на противостояния немцем, союзники все больше стали поддерживать белое движение, и к концу лета 1918 года Антанта фактически оказалась в состоянии войны с большевистским правительством в Москве.

На севере страны объединенные франко-британо-американские войска под командованием британского генерала Айронсайда объединились с местными антибольшевистски настроенными социалистами-революционерами и отодвинули свою линию обороны на 200 миль к югу от Белого моря. Зиму 1918–1919 года Айронсайд пережидал на реке Двине. В это время большевики собирали силы, чтобы дать ему отпор. Тем временем Айронсайд начал создание местных русских частей под командованием британских офицеров. Этот славяно-британский легион получил подкрепление в виде итальянских частей, а также принял помощь финского контингента, принципиально заинтересованного в аннексии русской территории. В декабре 1918 года Франция высадила свои войска в черноморских портах Одессе и Севастополе. В состав этих войск входили греческие и польские подразделения. Французы попытались организовать здесь местные части под командованием французских офицеров и двинуть их против Красной армии - правда, безуспешно.

На Дальнем Востоке во Владивостоке в августе 1918 года высадились японские и американские войска, чтобы укрепить плацдарм для эвакуации Чешского корпуса. Затем сюда прибыл французский генерал Жанен, целью которого было наблюдение за операциями белых войск. Одновременно британцы сгружали с кораблей большие количества боеприпасов, которые должны были быть доставлены 107-тысячной антибольшевистской армии Колчака, которая в начале марта 1919 года армия развернула наступление на Красную армию, намереваясь соединиться в районе Вологды с Северной армией генерала Миллера, а основными силами наступать на Москву. Вскоре колчаковцы заняли весь Урал и с боями стали пробиваться к Волге, однако вскоре были остановлены превосходящими силами Красной армии на подступах к Самаре и Казани.

В июне в наступление на Москву перешла Добровольческая армия под командованием генерала Деникина. В июле дениковцы взяли под свой контроль Полтаву и Черниговскую губернию, в августе захватили Одессу и Киев, а к октябрю их войска уже достигли Тульской губернии, остановившись всего в 250 км от Москвы. В конце сентября в решительное наступление перешла еще одна группировка белых - Северо-западная армия Юденича, которая к середине октября достигла Царского села, тем самым остановившись в нескольких десятков километров от Петрограда. Казалось, что власть большевиков не сумеет пережить столь крупного и успешного наступления белых армий, однако именно в этот момент в гражданской войне наступил перелом.

Красная армия встала на смерть на подступах к своим столицам, и, по воспоминаниям генерала Сахарова, именно в этот момент "начались самые упорные и жестокие бои за весь этот период нашего наступления... бои шли, не прекращаясь ни на один день, потери увеличивались, и из наших полков выбывали лучшие, гибли храбрейшие русские офицеры и солдаты, цвет нашей армии. Но главное - всего хуже было то, что падала надежда на успех и вера в дело". К 20-м числам октября Красная армия перешла в контрнаступление на всех фронтах, и Белые армии, несмотря на порой героическое сопротивление, покатились назад с той же скоростью, с которой они наступали в начале года. Впечатление было такое, вспоминал британский доброволец Уильямсон, что "казалось, вдруг весь фронт рухнул в хаосе, вокруг господствовало ощущение безнадежности у нас никогда не было покоя, и мы никогда не оставались на одном месте дольше одного-двух дней". Точно так же рухнул и колчаковский фронт в Сибири. Это было уже настоящее бегство, остановить которое не могла никакая сила: "если мои войска остановить теперь, — указывал в те дни командир 1-й Сибирской армии генерал Пепеляев, — то они просто взбунтуются".

Решающей причиной поражения Белой армий, по мнению ее строевых офицеров, являлась неспособность белых обеспечить действующую армию необходимыми людскими ресурсами. В результате, чем дальше продвигалась Белая армия, чем большую территорию занимала, тем больше она теряла свою боеспособность. Населения захваченных деревень и городов крайне враждебно относилось к белогвардейцам, так как те нередко устраивали в оккупированных областях грабежи, которые озлобляли население, приходившее к выводу, что при белых так же плохо, как и при большевиках. В результате крестьянство с необычайной стойкостью и упорством уклонялось от мобилизации в белые армии, скрываясь от карательных отрядов государственной стражи, уходя с оружием в леса. По всей стране вскоре стали организовываться внушительные по численности и по вооружению шайки "зеленых" - крестьянских вооружённых формирований, боровшихся против любой власти, которая пыталась отобрать у них хлеб или забрать в армию.

Большевики же, наоборот, в короткий срок сумели мобилизовать в Красную армию достаточное количество солдат и с помощью репрессивных мер наладить в своих войсках дисциплину. После восстания чехословацкого корпуса 29 мая советская власть выпустила декрет "О принудительном наборе в Рабоче-крестьянскую Красную армию", фактически означающий всеобщую мобилизацию населения на подконтрольных большевикам территориях, что позволило за полгода увеличить численность армии с 260 тысяч человек до одного миллиона.

Также был выпущен декрет о наборе в Красную армию бывших царских офицеров, что сильно способствовало улучшению управляемости войск. Среди мотивов поступления офицеров на службу к большевикам немалую роль играли как чисто материальные (с демобилизацией прежней армии офицеры были лишены всех видов пенсий и, таким образом, вместе с семьями всех средств к существованию), так и патриотические. Генерал армии Российской империи Александр Балтийский так объяснял свое решение перейти на сторону большевиков: "я и многие другие офицеры служили царю, потому что считали его первым среди слуг отечества, но он не сумел разрешить стоявших перед Россией задач и отрекся. Нашлась группа лиц, вышедших из Государственной Думы, которая взяла на себя задачу продолжать работу управления Россией. Что же! Мы пошли с ними. Но они тоже не справились с задачей, привели Россию в состояние полной разрухи и были отброшены. На их место встали большевики. Мы приняли их как правительство и пришли к полному убеждению, что они правы, что они действительно строят государство".

Чтобы заставить солдат драться, большевики ввели в войсках смертную казнь за дезертирство и отказ идти в атаку. Помимо дезертиров, расстрелу подлежали и их укрыватели среди гражданского населения – домохозяева и даже председатели советов и комитетов бедноты, знавшие, что в их сёлах скрываются дезертиры. 5 сентября 1918 года правительство большевиков выпустило декрет "О красном терроре", который фактически узаконил бессудные расстрелы противников советской власти. Декрет передавал чекистам исключительные полномочия расстреливать людей, "прикосновенных к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам". Началась организация лагерей для "классовых врагов" (к концу 1920 г. было создано более 100 лагерей, в которых содержалось около 75 тыс. человек). Красный террор стал массовым средством истребления "классово чуждых элементов" и устрашения населения.

Наряду с красным террором существовал и антисоветский террор, которым промышляли белогвардейцы и интервенты (в августе 1918 года при участии британцев в архангельской области на острове Мудьюг был открыт концлагерь, в котором в ужасающих условиях содержались пленные красноармейцы). На подконтрольных казакам и Добровольческой армии территориях производились массовые казни советских работников и военнопленных. Наибольший размах террор со стороны Белого движения принял в 1919 году во время карательных акций частей армий Колчака и отрядов Чехословацкого корпуса против крестьян, живших в районах действия партизан. По иронии судьбы, одной из жертв чехословацкого корпуса в какой-то мере стал и сам Колчак.

С начавшемся контрнаступлением Красных армия адмирала быстро развалилась, и он был вынужден бежать из Омска в Иркутск. На станции в Ново-Николаевске поезд Колчака упёрся в эшелоны чехов, и когда адмирал потребовал пропустить его вперёд, он получил отказ, в связи с чем ему пришлось задержаться здесь на две недели. За это время власть в Иркутске в результате вооружённого восстания перешла в руки эсеро-меньшевистского "Политцентра", который потребовал отречения Верховного правителя и безоговорочной передачи власти от колчаковского Совета министров в его руки. Союзники и чехословаки поддержали "Политцентр", поскольку его представители заявили им, что будут продолжать борьбу с большевизмом. 15 января по прибытии в Иркутск Колчак был передан представителям "Политцентра" и помещен под стражу. Однако к этому времени политическая ситуация в Иркутске вновь изменилась, и власть в городе уже фактически перешла к большевикам. 7 февраля 1920 года Колчак и его приближённые были расстреляны по распоряжению Иркутского военно-революционного комитета. В тот же день на станции Куйтун (в 310 км северо-западнее Иркутска) было подписано соглашение о перемирии между командованием Красной армии и Чехословацкой армии в России, гарантирующее легионерам отход на Дальний Восток и эвакуацию. Уже в декабре 1919 года из Владивостока стали выходить первые корабли с легионерами. Всего на 42 кораблях в Европу было переправлено 72 644 человека.

После гибели Колчака и поражения Деникина Вооруженные силы Юга России возглавил генерал Пётр Врангель, который вместе со своими людьми занял оборону на полуострове Крым, ставшим фактически последним оплотом белых сил. Большевикам оставался один рывок для уничтожения оппозиционных сил в стране, однако в этот момент в игру вступил еще один игрок.

25 апреля 1920 года польская армия, снаряжённая на средства Франции, вторглась в пределы Советской Украины и 6 мая захватила Киев. Глава польского государства Юзеф Пилсудский вынашивал план создания конфедеративного государства "от моря до моря", которое включало бы территории Польши, Украины, Белоруссии, Литвы. Однако его мечты быстро потерпели крах в результате начавшегося 14 мая контрнаступления советских войск, которые оттеснили противника к границам Польши. Воодушевленное этим успехом советское правительство поставило перед командованием Красной Армии новую стратегическую задачу: с боями войти на территорию Польши, взять её столицу и создать условия для провозглашения в стране Советской власти. Однако эта задача окончилась полной катастрофой. Советские войска были наголову разбиты под Варшавой, после чего откатились назад. В польский плен попало, по разным оценкам, около 200 тысяч красноармейцев. В октябре Польша и Россия заключили перемирие, а в марте 1921 года - мирный договор, по условиям которого полякам отходила значительная часть земель на западе Украины и Белоруссии с населением 10 млн человек. Несмотря на столь невыгодный для большевиков мир, он позволил им сосредоточить все свои усилия на окончательном разгроме белого сопротивления в стране.

7 ноября 1920 года, сосредоточив около 190 тысяч бойцов против 41 тысячи штыков и сабель у Врангеля, советские войска начали наступление на Крым. Несмотря на значительное превосходство в живой силе и вооружении, красные войска несколько дней не могли сломить оборону защитников Крыма, и только 11 ноября, когда части повстанческой армии махновцев под командованием С. Каретника форсировали Сиваш и разбили под Карповой Балкой конный корпус Барбовича, оборона белых была прорвана, и Красная армия ворвалась в Крым. Началась эвакуация белой армии и сочувствующих белогвардейцам в оккупированный Антантой Константинополь. В течение трёх дней на 126 судов были погружены войска, семьи офицеров, часть гражданского населения крымских портов — Севастополя, Ялты, Феодосии и Керчи. Общее количество эмигрантов составило 150 тысяч человек.

На этом вооружённая борьба белых и красных фактически подошла к концу, а большевики окончательно утвердили свою власть над Россией.

Продолжение следует.

ОБРАЩЕНИЕ СОБРАНИЯ РУССКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ В БОЛГАРИИ К ТОВАРИЩАМ ПО ПЛЕНУ С ПРИЗЫВОМ НЕ СЛУЖИТЬ В АРМИИ ВРАНГЕЛЯ. 8 августа 1920 г.

Товарищи! Много мучительных лет прошло и проходит у нас в плену. Много невзгод и несчастья обрушилось на нас. Но вот взошло солнце — солнце Советской рабоче-крестьянской свободной России. Как будто бы уже приблизился конец нашим мучениям на чужбине, как будто мы должны были вскоре увидеть снова нашу дорогую и свободную Россию, Россию трудового народа. Но в действительности этого не произошло.

Но в действительности этого не произошло. Шайка русской буржуазии и ее компания — черносотенные офицеры и интеллигенция задумали подлое, преступное дело против рабочих и крестьян России. Эти верные царизму собаки надумали отнять свободу у трудового народа и снова водворить свой эксплуататорский режим, сопровождаемый насилием и тиранией. Как один, однако, встали на защиту своих прав и свобод рабочие, крестьяне и солдаты. Быстро была создана свободная Красная Армия, которая начала победоносно разбивать полчища русской буржуазии.
Напрасно напрягали свои силы колчаковцы, деникинцы, юденичевцы, красновцы, семеновцы и врангелевцы. Армия свободного народа — Красная Армия разбила их одного за другим, и сейчас только небольшие и жалкие остатки их блуждают где-то по Крымскому полуострову, ожидая своей печальной участи, и еще сильнее забилось наше сердце... Крепче сжались наши руки, ища оружие... Нет силы, которая остановила бы наше желание скорее и еще раз скорее влиться в ряды товарищей — борцов за наше святое право. Но нас окружала все та же буржуазия, те же палачи народа, только под французской, английской, немецкой и прочей фирмой. Ясно и естественно, что когда последние поняли, что Красная Армия, армия борцов за свободу, никогда не будет сломлена армией русской буржуазии и белых генералов, армией наемных рабов, борющихся за кусок хлеба и горсть звонких монет, западная буржуазия решила помочь своей младшей сестре — российской контрреволюции, оказав ей помощь оружием и людьми. Именно с этого момента и начинаются самые черные дни нашего пребывания в лагерях для пленных. Сначала попытались насильно отправить наших товарищей военнопленных к белым генералам. Иногда это им удавалось, но большая часть товарищей решались скорее умереть, чем изменить рабоче-крестьянскому правительству. Целые эшелоны [наших товарищей] были отправлены
на почти необитаемые острова. Многие товарищи отдали свои жизни. Их имена будут записаны в списки героев Красной Армии.
Столкнувшись с твердым поведением русских военнопленных, западная буржуазия решилась пустить в ход ложь и хитрость. Зная наше отношение к русской контрреволюции и наше горячее желание вернуться в Советскую Россию, она нам предложила свои услуги по отправке нас
на Родину.
Измученные и истерзанные долгим пленом, горя желанием быть дома, многие товарищи позволили себя обмануть, вопреки протестам более хладнокровных товарищей и политических партий, близких русским большевикам, которые им говорили, что они не должны уезжать. Нашлись тысячи товарищей, которые решили уехать, не получив ни малейшей гарантии от тех, кто их отправлял, в том, что они действительно будут отправлены на территорию Советской России.
Желтая пресса затрубила об отправке экспедиционного корпуса из бывших русских военнопленных и солдат, находившихся во Франции и Солуне. Каждый день мы читали об отплытии пароходов из Болгарии, Франции, Африки, Солуна, Германии и др. Недолго, однако, продолжалась ложь буржуазии. Скоро с помощью верных друзей Советской России мы узнали, что и одна треть из отправленных в Советскую Россию не попала туда, а попала к белым генералам.

Насторожились товарищи и перестали принимать любезные приглашения об отъезде на Родину. Достаточно позабавлялись белые генералы, расстреливая наших товарищей в назидание своим бандам, чтобы показать, как страшна власть защитников царизма.
Красная Армия добивается одной победы за другой. С каждым пройденным днем крепнет молодое правительство рабочих и крестьян в России. Был создан III, Коммунистический Интернационал.
Западная буржуазия делает последнюю ставку и нанимает польскую шляхту. Та с помощью лжи науськивает крестьян и рабочих против Советской России. Однако польскую олигархию постигнет та же участь, что и ее предшественников. Красная Армия приняла вызов и за несколько недель свободно разбила шляхту (дойдя почти до стен Варшавы).
Западная буржуазия начала выть о мире и предлагает свои услуги для ведения переговоров. Но товарищ Чичерин категорически отказался от посредников и заявил, что Советская Россия заключит мир с правительством рабочих и крестьян Польши, потому что только такой мир приведет к надежному братскому союзу между русским и польским народами.
Назревает момент, когда Запад будет вынужден сбросить маску со своего лица и открыто выразить подлое объявление войны свободным рабочим и крестьянам России. Этот вызов будет принят не только Советской Россией, но и III, Коммунистическим Интернационалом, который проводит сейчас в Москве свой II конгресс и который уже обратился с воззванием к рабочим всего мира, призывая рабочих и крестьян не пропускать к Польше ни один пароход, ни один вагон.
В этот исторический для России момент, когда дорог каждый человек Советской России, наша и без того несчастная жизнь в Болгарии осложняется известием, что мы можем свободно уехать в Советскую Россию. Нашлись люди, рабы собственного желания быть снова дома, которые
повлияли на наших малодушных товарищей, и началась их отправка, хотя и частичная, т. е. на лодках, отдельными группами. Несмотря на наше предупреждение, что документы канцелярии французского командования на Балканах не являются гарантией, группа инициаторов из
Варны отправила 22 июня с. г. 40 человек на моторной лодке «Христо Ботев». Скоро исполнится 6 недель, как о лодке ничего не слышно, кроме того, что капитан лодки находится в Севастополе. Этого инициаторам показалось мало, и они задумали отправить эшелон не из 40, а из 300—400 человек. Те же самые инициаторы бросились искать для этой цели пароход. Но давайте спросим их — нашли ли они документы, гарантирующие действительную отправку в Одессу, а не к генералу Врангелю?
На это они нам ответят, что с ними едет представитель украинского Красного Креста, у которого есть такие документы. Но знайте, товарищи, что официального разрешения болгарского правительства нет. Нет также разрешения и французского правительства, т. е. Парижа. Нет даже такой, принятой всеми государствами охраны, как хотя бы только один тралер, нападение на который означало бы конфликт между Врангелем и болгарским и французским правительствами. И наконец, такие же документы имели и те товарищи, которые отправились
на лодке.
Наученные горьким опытом прошлого и памятью о жертвах, понесенных нами из-за нашего горячего желания вернуться в Советскую Россию, собравшись 8-го сего месяца на общее собрание, мы приняли следующее решение:
Самым решительным образом протестуем против такого отъезда втихомолку, и тот, кто отплывет первым пароходом, пусть знает, что есть товарищи, которые его осуждают за этот поступок. Сейчас никто не имеет права свободно распоряжаться своей жизнью. Жизнь каждого
гражданина принадлежит делу рабоче-крестьянского правительства.
Когда будем садиться на пароход, зададим себе вопрос: куда нас завезут? Мы считаем, что это риск, а риск есть преступление по отношению к делу Советской России. Поэтому просим всех товарищей не принимать участия в подобном отъезде и не покидать своих мест до тех пор, пока
действительно не сумеем завоевать настоящего и официального отправления, гарантирующего высадку на берег Советской России, о чем мы вам сообщим через «Работнически вестник».

Лучше год в плену, чем день у Врангеля.
Лучше позднее, но прямо в ряды Красной Армии, чем раньше, но в руки белогвардейцев.
Да здравствует настоящее и официальное отправление!
Да здравствует Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика!
Да здравствует III, Коммунистический Интернационал!
От имени собрания бывших русских военнопленных.

(ЦП А, а. к. 200, on. 1, а. е. /, л. 3—5. Типографский экз.)

Источник: http://docs.historyrussia.org/ru/nodes/159306-obraschenie-sobraniya-russkih-voennoplennyh-v-bolgarii-k-tovarischam-po-plenu-s-prizyvom-ne-sluzhit-v-armii-vrangelya-8-avgusta-1920-g#mode/inspect/page/1/zoom/4

"Тут был игрок, и спекулянт, / И продавец собак, / И просто рваный эмигрант, / Бедняга из бедняг". (Константин Симонов. "Я в эмигрантский дом попал..")
Русская армия генерала П.Н.Врангеля в Болгарии. Фотографии.

Вооруженные силы Юга России по принятию должности главнокомандующего генерал-лейтенантом бароном П.Н.Врангелем 28 апреле 1920 г. были переименованы в Русскую армию. С бегством белогвардейцев из Крыма 21 ноября 1920 г. она была преобразована в Русскую эскадру.
После эвакуации морем и тяжелых испытаний, перенесенных в полевых лагерях в Галлиполи, Чаталдже и на о.Лемнос, в ноябре-декабре 1921 г. сохранившие строй части армии Врангеля были перевезены на территорию Царства Болгария и Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. По сравнению с голодным и холодным Галлиполийским сидением даже пребывание в этих истощенных Первой мировой славянских странах стало для военной белой эмиграции облегчением...

К фото - Офицеры гусарских частей. Второй слева во втором ряду - из 5-го Александрийского гусарского полка, крайний слева в первом ряду, а также первый и четвертый слева во втором - вероятно, из 4-го Мариупольского (судя по различимым полковым знакам на груди и шифровкам на погонах).

К фото - Город Белоградчик. Перед жителями и болгарским военными парадным маршем проходят подразделения Марковского полка, участвовавшие в подавлении Сентябрьского восстания 1923 г. в Болгарии, поднятого коммунистами и левыми силами страны в ответ на право-реакционный государственный переворот.

1 сентября 1924 г. генерал Врангель преобразовал остатки своих войск в Русский Обще-Воинский Союз. Его армия, как таковая, перестала существовать.

Использованы материалы с сайта Дома антикварной книги в Никитском.

Белоэмигранты в Болгарии, 1920-е - 1944 гг. Фотоматериалы.

Литература по теме: Людмила Коншина. Русские эмигранты в Болгарии 1918-1944 годов; Цветана Кьосева. История белой эмиграции в Болгарии. 1919-1950 гг., часть 1, часть 2; М.А. Бирман, А.Н. Горяинов. Российские интеллектуалы-эмигранты в Болгарии 1920-1930-х годов. "Новая и новейшая история", 2002, № 1; Русская беженская школа в германии и болгарии (1920–1940е годы).

К фото - Учащиеся Русской Софийской гимназии. Обратите внимание на единообразную форму одежды на второй фотографии. В Софийской гимназии она была введена следующая: "Для мальчиков: черная гимнастерка, к воротничку которой пришивалась белая полоска, черные или темно-синие брюки и темно-синяя фуражка с белыми кантами и с гербом — две скрещенные оливковые веточки, между которыми, посередине вензель из букв С. Р.Г. Для девочек: черные переднички с белыми воротничками, темно-синяя беретка с гербом. Летом допускалось для мальчиков белая рубашка, опашка, с отложным воротничком, Для девочек белая блузка с черным бантом и черная юбка. Зимой пальто или шинель допускались, различные, в зависимости от возможностей родителей"(Из "Воспоминаний о Русской Софийской гимназии" Дмитрия Бендерева).

Использованы материалы из книги:  Белоэмигранты в Болгарии. Воспоминания / под ред. В. В. Чумаченко, П. В. Чумаченко, С. А. Рожкова. — М.: Новые печатные технологии; Синержи, 2013.

ОКОНЧАНИЕ ДАНО ПЕРВЫМ КОММЕНТАРИЕМ.

Публикуется впервые!

Командиры и бойцы одного из полков Тульского гарнизона (групповой портрет). Второй ряд снизу: четвертый слева — [Ржевский], командир полка, шестой — С. М. Буденный, бывший командующий 1-й Конной армией, седьмой — Полянский, комиссар полка.

* Колоризация снимка выполнена «Т. М.» — не судите строго!

Источник: Как зарождалось "украинство". Рассказ современника событий в чеховском стиле.

I.

По главной улице живым цветником идут дивчины. Белоснежны расшитые рукава, бьются, как крылья, под ветром, и стан, как у бабочки, схвачен бархатной черной „кирсеткой". Под пышный венок из барвинок лукаво скрывается черная бровь, звенят друг о дружку монисты, и вьются за косами ленты. А за лентами...

А за лентами — и лихие гайдамаки, и вольные казаки в зеленых и синих штанах, в пламенных жупанах, в заломленной лихо шапке. Из средины шапки до широких плеч ниспадает, и, как огненный язык, далеко горит алый длинный лоскут — индюк, по злому слову Антона Иваныча Кашкина.

Да, зол нынче Антон Иваныч. А давно ли, давно ли был люб ему этот дивный весь край, и певучий народ, и обычай его, и язык! Ведь и думать забыл, что нездешний, что Родина его где-то там, в снежном краю. Там родное, и здесь родное. Не тут-то было: подписала рада четвертый универсал, и стал город тот, да не тот.

По-прежнему серебром в синем небе светил древний собор, а другой, темный, сторожил у подножья горы, с которой, как по льду зимой, и сейчас едут школяры: а на деньги для кругового пути по трамваю покупают маковники на углу.

По-прежнему, базары завалены салом и дутыми кишками, чтобы «чинить ковбасы», по-прежнему заборы...

Э, нет, в заборах все дело.

Прежде они — или невинно отблескивали масляной краской, или выявляли крупно начертанные мелом, обычные заборам всех городов незамысловатые изречения. Сейчас на них радуга: желтые, синие, розовые воззвания защищать «щиру неньку Украину» против «остогидлого ворога москаля». «Остогидлый ворог»!

Раскаляется Антон Иваныч : — это я, я остогидлый! А в глаза ему новая обида — «антропологична таблица», а под таблицей статистическое посрамление москаля. По всем как есть статьям, которыми, по мнению составителя, гражданам надо гордиться, украинцы превосходят русских. Рост, объем груди, «наибильша плідність»...

— «Показчик черепа» и «показчик носа» на 2—3 миллиметра у них длиннее, — читает вслух Антон Иваныч. — И с каких это пор, скажите пожалуйста! И в квача вместе играли, и дрались, и учились, на Андрея вишню срывали, и плешивели, и женились, — и слава Богу все, что у них, то и у нас... а они-то... гляньте, прохожие, гляньте! что они тишком вывели: — «антропологична таблица».

А под таблицею новая карта Державы: немалые прихвачены лоскуты - и Підкавказы, и Карпати верхови, Кубанщина и Крым. И раз, и два читает Антон Иваныч по-новому звучащие города: Козлів - Евпатория, Кафа - Феодосия.

И чудится Антону Иванычу: все это, обидное ему, «остогидлому москалю», как в аккумуляторе, целиком собралось в недавно ближайшем друге его, теперь во враге враждебнейшем — учителе рисования той же самой гимназии, где он, Антон Иваныч, был учителем чистописания. Оба уже выслужили пенсию и тянули лямку по привычке, когда грянула революция.

Чистописание упразднилось; и, чтобы не помереть с голоду, Антон Иваныч перешел на занятия почти магические, которые называл «ритм кистей и пальцев». Ритм этот он связывал как-то с Хатта-Йогой, дисциплиной индусских йогов, о которой умел говорить неясно, но внушительно.

Николай Петрович — учитель рисования, коренным образом предмету своему не изменял, он его только революционизировал, введя «свободный метод» или предложение — рисовать, как угодно и что угодно.

Казалось бы, приятелям, продружившим всю жизнь, так и дружить до смерти. Старость у обоих стояла на пороге: здоровая, краснощекая, с целыми зубами, густыми, белоснежными космами у учителя рисования, и не столь цветистая, поджарая, с подагрой и чистовымытой плешью, отражающей, как стекло, электричество — у учителя чистописания.

Но с друзьями случилось, как только в одной действительной жизни бывает, нечто совсем противное вероятию.

Скоро вывески города пришлось вдруг читать русскими буквами на нерусском языке. Вместо скромной табачной лавочки на всех углах заважничало, как сокровищница из «Тысячи и одной ночи» — некая «Тютюнова крамница». На площади, окруженные бесконечными молочными торговлями, тыча пальцами друг в друга, спорили знатоки всевозможной украинской мовы, какое начертание правильнее из тех, что перли на них белыми буквами с зеленого поля: молошна, молочня, молочарня, молочарна и еще как-то на а, и еще как-то на я...

Николай Петрович Астапов пришел в учительскую в вышитой рубахе, в штанах с «черное море», с бритой до-синя головой. Лишь на макушке - одна седая прядка торчком.

— Сукраинизовался... – сказали промежду себя педагоги.

Антон Иваныч не вытерпел:

— Что ж это вы, Николай Петрович, не добрились. Как у фокстерьера в затылке у вас хвостик—мах, мах ...

А Николай Петрович так гордо:

— Це оселедець, ще невеличкий, хай відрастае...

И загнул целую речь, нет - нет кося глазом в зажатый в руке, только что изданный «украиньский словничок».

Надменно говорил: откликаться отныне будет лишь на М и к о л у О с т а п е н к а: - Николай Астапов – продукт притеснения господства москалей, и пошел сводить счеты, нисходя по учебникам истории от Петра Могилы до самого Кий, Щек и Хорива. От рисования в русской гимназии отказался — своя е Акадэмия. А в ней все свое, не одолжимся в Европе...

— Да у тебя для кистей и щетины здесь нет достодолжной!..

— А мы свінку разведем. Из своей свінки свою щетинку на кисти и добудем . Бувайте здоровы!

Вспыхнул Антон Иваныч:

— Позабыл, как университет с тобой вместе по лености не окончили, и выпивали, и в винт играли, и все это, братец мой, попросту, по-русски, а ты выходит – злобу таил!

Антон Иваныч заплакал. Учителя молчали. Каждому было больно; у каждого был свой друг - изменник: вчерашний однокашник – сейчас не узнавал он при встрече.

В скором времени уехал Микола Остапенко, определив себя к галицийской ориентации, а Антон Иваныч затосковал...

Не было живого, и втайне все-таки дорогого лица для гнева и обиды, и как - то еще сильней вдруг почувствовал, как огромный человеческий круг стянулся к малой точке, как весь город стал злющей бабой, которая другой такой же злой бабе не дает черпать ведер из общей криницы - журавля.

II.

Множились обиды Антона Иваныча: во всех подходящих и неподходящих местах стоял «незабутний» Тарас, доселе одинаково дорогой и русскому. Но оттого ли, что его отливали из гипса неизменно больше натуры, входил он сейчас в память не как образ большого поэта и человека, а как белая мертвая голова с поникшим усом. В театре, пред занавесом, стояли целых два Тараса, один побольше, другой поменьше — напротив. На вопрос Антона Иваныча старожилам — почему не заменить один бюст хотя б Гоголем, — был ответ: — «на мові він не пісав».

И по улице в бесконечных процессиях важно носили все ту же белую, горестно - умную голову; и говорила со вздохом баба Лукерья, землячка Антона Иваныча, торговавшая пред парадным «ситрой»:

— Веселят они его бедного, все веселят, а по-нашему — грех оно, давно человек помер, полежать бы ему покойно до судного дня!

Не разлюбил Антон Иваныч «Тараса», нет, но горько чудилось, что под злыми чарами Миколы Остапенка ему и эти шепчут губы под свисшим усом: остогидлый москаль!

Пробовал Антон Иваныч из протеста тоже стать только русским и уехать в свой городишко. Билет было взял, но уехать не пришлось. Поезд на север шел только один, и на линии были бои. Но билеты на станции равнодушно и безостановочно продавались:

— А доеду я с этим билетом?

— А довезут, так доедете.

— А попасть можно в вагон?

— А сядете, так попадете.

День, два пробовал сесть — не сел. Настаивать не хотелось. Вдруг понял, что никакой особенной тоски по старой родине у него нету, словно бы здесь его родина, не стань он вдруг «остогидлый»...

Но главное: мысли Антона Иваныча повернулись, совсем, совсем по другому.

Антон Иваныч грешил по части литературной, как почти всякий учитель чистописания в виде бессознательного протеста своему скромному званию, а потому идеи просветительные чужды ему не были.

И самое тайное, самое заветное: для того, чтобы дальше жить, дальше найти в себе силу поддерживать скудное свое пропитание «ритмом рук и кистей» с примерами Хатта-Иоги, пред самим собою, и д е о л о г и ч е с к и, надлежало стать куда выше оскорбителя Николая Астапова.

И вот, едва в газете появилось известие, что в состав галицийского министерства министром чего-то вошел Микола Остапенко, Антон Иваныч вступил в члены союза «учителей – интернационалистов». Уцелевшее от предыдущего правительства красное знамя снес он с чердака, бережно вычистил и, прикрыв непромокаемым плащом, поставил в угол своей комнаты.

Больше того: — «Интернационализм выше национализма!»— выгравировал он отличной славянской вязью и, как вешают сектанты изречения божественные, повесил его себе над кроватью.

III.

Опять наступили дни: не то явь, не то сон. Загромыхали пушки: кто-то шел. И не разобрав, кто идет, уносились автомобили, сотрясая вооруженных людей, по желтой до самого неба прямой дороге,

А с двух окраин в одинаково древние ворота уже вливались иные войска.

Антон Иваныч Кашкин в своем домике, в предместье, смотрел на улицу, высунувшись из окошка до фонарного столба, который здесь подбегает совсем близко к стене.

И грезилось ему: он, как в юности, с галерки Большого театра смотрит нарядную оперу; только не надо сейчас, ухватившись за соседа, до боли свертывать шею, чтобы увидать не одни только ноги.

Все было как из первых рядов.

Над головой ровное, синее, горячее небо, вдали лес, серебро широкой реки, а впереди воины...

Разноцветные, необыкновенные воины на глянцем играющих лошадях. Сидят франтами, красавцы-щеголи, будто идолы в седлах.

Навстречу их знамени, солнечно - желтому с голубыми — Днепру с спелым колосом, такие же встречные вдруг знамена.

— Слава! Слава! - кричали и пели, и красавицы в венках и монистах, как снопы разноцветных лучей взвевая за плечами атласные ленты, и в руки воинов, и в гривы коней, и в жерла пушек втыкали букеты: одни васильки и колосья — цвета нации «жовто–блакитные».

Это были сразу не узнанные войска галицийские.

А с каждой новой славой темнели иные лица и шептались бороды: — серников коробок, Петлюрин срок!

Был опыт: недолгим гостем налетал «Петлюра», чего-то он все не додумывал, с кем-то все не ладил, ему давали банкет, варили знатный обед, звонили в колокола...

Будоражились любопытные, а смотреть гляди некого: утек Петлюра!

Но что за дело Антону Иванычу Кашкину, будет ли и на этот раз «батька Семен», или не будет, он увидел вдруг то, от чего старое сердце забилось, как юное.

Среди громкой славы, пышного въезда желто - голубых волн, ковров, лент и монист, на великолепном гнедом жеребце сидел он, учитель рисования, собутыльник многих лет —Николай Петрович Астапов.

Широкоплечий, в синем суконном кафтане, он гордо кивал головой то в один тротуар, то в другой в ответ на букеты, летевшие ему в руки, и на крики: слава Миколу Остапенку, слава!

Под окнами Антона Иваныча крики умножились и, как раз под фонарным столбом Микола Остапенко совсем по оперному снял для поклона шапку. Брызнул и лихо развернулся, как белая пена, султаном на бритой голове, длинный седой оселедец.

— Отростил... — простонал Антон Иваныч, и вот, сам не зная зачем, кинулся к углу, где под плащом стояло красное знамя.

Антон Иваныч широко развернул его над морем желто-голубых знамен и крикнул во все горло:

— Да здравствует Интернационал!

Все повернули на него головы, не прибавляя ходу, а два галицийца деловито наставили дула и разом попали в Антона Иваныча.

Тихий старичок, учитель чистописания и «ритма кистей и пальцев», упал, не выпустив древка. Так он окоченел, так его схоронили какие-то немедленно скрывшие труп его переодетые революционные люди.

И когда писали про доблестную смерть Антона Иваныча в газетах при правительстве, очень скоро сменившем правительство украинское, именно то, что его узловатые пальцы не выпустили древка, поставлено ему было в особую революционную заслугу.

Ольга Форш, 1923 год