0 просмотренных постов скрыто
01 18. Душман
Кандеру не пришлось долго меня уговаривать, в несколько неуклюжих движений я закинул вещмешок себе на горб, подхватил пулемёт и ломануться вдогонку за ротой. Когда-то прапорщик Хайретдинов изрек старинную татарскую народную мудрость: - «Сияргэ дип калсан, астына тысканчы куып тота алмассын». На русский язык это можно перевести так: отстанешь посцать – до усрачки потом догонять будешь. Именно это испытали мы с Кандером. Руками и ногами мы упирались в «сыпучку», она выскальзывала из-под нас. Мы буксовали, падали на животы, задыхались от недостатка кислорода и пыли, которую подняли сами. Пыль демаскировала нас, липла на пот, заливавший глаза и лица, мы снова сделались чумазые, будто не умывались полчаса назад. Сердце выскакивало из груди от физического напряжения и страха, что нас заметят душманы. Нам очень хотелось догнать роту, оказаться среди своих, но каждый раз, когда я бросал взгляд вверх, с ужасом обнаруживал, что расстояние не сократилось. Иногда мне казалось, что оно увеличилось, я злился на наших дорогих товарищей - как они, негодяи такие, могли нас оставить? Как Рогачев мог забыть про нас? Почему не дал команду Джуманазарову пересчитать бойцов? Почему Эргеш сам не пересчитал личный состав? Как пацаны прошли мимо наших вещмешков? Почему ни у кого не возникло вопросов – чьё военное имущество валяется? В приступе страха и бешенства я мечтал о том, как догоню роту и выскажу эти обидные слова Рогачёву.
Для того, чтобы догнать роту, нам с Кандером надо было двигаться с большей скоростью, чем наши. За счёт каких ресурсов это можно сделать? Варианта было два: либо мы должны развить большую скорость, либо лезть на гору без передышек. А как развить большую скорость, если на тебе висит такой же вещмешок, как на остальных пацанах? А пацаны не на прогулке прогуливаются, они упираются, несутся куда-то, попробуй их догнать! Значит, нам с Кандером оставался лишь один вариант - лезть без передышек.
Если сказать честно, делать передышки было страшно. Один раз мы присели на валунах, попытались немного отдышаться, глянули вниз и охренели: под нами располагался кишлак с душманскими автоматчиками, над кишлаком вздыбился склон, покрытый «сыпучкой», а на ней расселись мы с Кандером, как два тополя на Плющихе. Спрятаться было негде, душманы могли увидеть нас на голом склоне и немедленно прострелить, как в тире. Мы даже мяфкнуть не успели бы. В такой обстановке меньше всего хотелось сидеть на попе, ковыряться в носу и восстанавливать дыхание. Как только я осознал всю глубину «жопы», в которой мы оказались, в моей груди мотор подпрыгнул к самому горлу, задница сжалась, рывком подтолкнула вверх и посоветовала не сидеть на ней, а ворочать педалями изо всех сил.
Мы ломанулись вверх по сыпучему склону как умалишенные, задыхались, падали, поднимались и снова падали. Своих товарищей догнали примерно через час, в полностью убитом состоянии. Произошло это лишь из-за того, что рота вылезла со склона на ровную поверхность и остановилась.
Пацаны, почему-то, стояли, а не сидели, как положено на привале, я шел вдоль ротной колонны, хрипел лёгкими, шатался от усталости и нехватки воздуха. Когда дотелепался до Рогачёва, увидел причину вынужденной остановки. На тропе стоял на карачках Вова Ульянов, тихо скулил и повторял:
- Я больше не могу. Я больше не могу...
Вовку я помнил ещё со времён службы в Термезе. До призыва в армию он учился в Ленинградском институте Киноинженеров. Он был маленький, плюгавенький, хилый, с лицом нездорового зелёного цвета. С такими антропометрическими данными он мог отдать долг Родине на каком-нибудь коммутаторе, или щелкать кнопками на вычислительной машине, или перекладывать с места на место бумажки. Но какой-то Мыслитель решил сделать из Вовы горного стрелка, чтобы тот при своём теловычитании таскал полцентнера железа по горным кручам. Его загнали в пески термезского полигона для подготовки и акклиматизации в рекордно короткие сроки, хотя кто-то из классиков предупреждал: - «Нет зрелища печальнее на свете, чем Вова в каске и бронежилете». На полигоне, в один из промозглых зимних дней, наша рота побежала трёхкилометровый кросс по этой большой песочнице. Из-за суровых погодных условий нам пришлось бежать в шинелях. Из-за суровой армейской действительности пришлось бежать с оружием. Патронов в Союзе нам, конечно же, не дали, гранат и мин тоже не дали, но Вове хватило и того, что дали. Он умудрился «умереть» во время обычного кросса из-за тяжести ручного пулемёта и шинели, начал шататься на бегу, закатывать глаза и являть собой воплощение латинской фразы «мементо мори». Смотреть на это было больно, я снял с Вовки РПК, повесил на своё плечо. Один пулемёт болтался у меня на правом плече, второй - на левом, вес был сбалансированно распределён по моему туловищу, бежали мы не быстро, я спокойно достиг финишной отметки, и в этот момент кто-то из узбеков выкрикнул слово: - «Су!» Он просил воды, а наш командир взвода решил, что солдат обозвал его сукой. Лейтенант разозлился, застроил нас, стал матюгаться и кричать, что всех вздрючит за хамство и дедовщину. В этот момент в его поле зрения вплыл я с двумя пулемётами на плечах. Взводный взревел, как раненый носорог, ткнул в меня пальцем, заорал, что «деды» совсем оборзели, припахали во время кросса «молодого» и теперь пощады от него, не дождётся никто. «Я сам взял», - попытался сказать я, но взводный взревел пуще прежнего: - «Вы все так говорите! Вас «деды» зашугали! Признавайтесь, гандоны, чей, сука, бля, пулемёт!» После того как Вова сказал: - «Мой», - взводный ажно поперхнулся на вдохе. Ему с полувзгляда стало понятно, что такого «дедульку» я бы раз плюнул, тот бы и захлебнулся. Теперь давайте попробуем угадать с трёх попыток - свалится или не свалится Вова с копыт на подъёме, нагруженный пулемётом и мешком боеприпасов, если он «сдыхал» на простом трёхкилометровом кроссе без боеприпасов? Конечно же, свалится! Ну, дык он и свалился на карачки и тихонечко заскулил.
- Вставай, солдат! – Заорал Рогачёв и смачно врезал сапогом Вовке под зад. Из полусапожка Рогачёва и Вовкиных штанов пошла пыль. Очевидно, этот пинок был очень сильно не первый и скорее всего, не второй, а как минимум, десятый или даже пятнадцатый. Из-за этого он выработал свой магический ресурс и растратил всё волшебство. Вова с четверенек не встал.
В такой ситуации я очканул говорить Рогачёву о том, что нас с Кандером бросили в кишлаке, где в полный рост разгуливают вооруженные душманы. Нормальный пацан всегда должен думать – кому, какие слова и при каких обстоятельствах он говорит. Женщины такому не обучены в силу чувства собственной неотразимости, но мужчина, как сказал Мопассан (Игорь Маспанов из ГРВ) – «не должен быть красивый, мужчина должен быть умный». Он должен понимать, что фраза «Вы чё, козлы, забыли про меня что ли?» звучала бы великолепно в момент, когда командир остервенело пинает сапогами солдата. Но не привела бы ни к чему хорошему, только к чему-то плохому. Мне не захотелось проверять к чему именно.
С вещмешком на горбу Вова не встал. Рогачев приказал снять с него вещмешок и принялся делить содержимое между солдатами Второго взвода. Он вытаскивал пачки с патронами через горловину двумя руками и вручал бойцам по очереди. Вскоре извлек завернутые в полотенце мыльно-рыльные причиндалы: большой тюбик зубной пасты, щетку, бритвенный станок и огромный кусок мыла.
- Ульянов, дебил! Ты бы ещё пианино с собой в горы взял! – Заорал Рогачёв, широко размахнулся и зашвырнул гигиенические принадлежности чуть ли не на вершину горы Мишинксанг.
Из Вовкиного вещмешка я получил несколько пачек патронов и две гранаты Ф-1 вместо отдыха и извинений за то, что нас бросили. Блин, догнал роту на свою голову. Куда я спешил, зачем корячился? Кто-то из мудрых когда-то сказал: - «Сколько мироздание не нарезай, всем поровну никогда не достанется». Лучше бы я сделал пять дополнительных привалов на подъёме.
В конце мероприятий по оживлению солдата, оттыренный командирскими сапогами, Ульянов встал. Он шел по тропе без вещмешка, с пулемётом в руках, плакал, как маленький ребёнок, пошатывался, поднимал к небу подбородок, сморщенный гримасой горести, всхлипывал и скулил:
- Убейте меня, лучше убейте. Я больше не могу.
С ровной тропы мы поднялись на покатую горку и вылезли на террасы, засаженные абрикосовым садом. Листва молодых деревьев не давала плотной густой тени, но дневной зной несколько ослабляла. Под деревьями земля поросла сочной зелёной травой. Рогачев объявил привал. Солдаты повалились на траву, как скошенные снопы, я как все, тоже шлёпнулся, немного отдышался, вылез из лямок вещмешка и пошел искать Кондрашина. Нашел под молодым деревцем. Он лежал спиной на вещмешке, надвинув панаму на брови.
- Ну что твой взводный сказал, – я остановился над Серёгой, – были с нами царандойцы?
- Какие, в жопу, царандойцы! – Серёга двумя пальцами приподнял панаму над бровями. – Не было нихера царандойцев. Духи махровые это были. Наши в горы подались, а духи пошли себе спокойно шариться.
- Зашибись мы кишлак прочесали.
- Ну. Два дня херачим, как в жопу раненые. Кому, нахер, такая проческа нужна!
- Надо было хоть этих двоих грохнуть.
- Вот бы ты их классно грохнул! А там с такой прочёской набежало бы на выстрелы ещё полкишлака. И наши ещё с горы по нам добавили бы. Скажи спасибо, что докладывать побежали. А так духи уже нас выпотрошили бы и отрезанными бошками в футбол на второй тайм пошли.
Минут двадцать мы отдыхали, потом рота поднялась и пошла наверх. За хилым садиком начался подъём, который вскоре закруглился, вывел роту на обширное, ровное плато, превращенное в хлебное поле. Кое-где поле пересекали каменные заборы. Рота двигалась по спелому желтому хлебу в колонну по одному и протоптала широкую тропу. Метров через двести мы подошли к глинобитному дому, похожему на маленькую крепость. Снаружи дом был увит виноградной лозой, увешанной спелыми гроздями винограда. На крыше сказочного дома-крепости стоял на треноге крупнокалиберный пулемёт ДШК, вокруг пулемёта сидели весёлые бойцы второго батальона «Чаарсаду чулю чар» (444-ой бригады) коммандос. Они скалились в белозубых улыбках, махали руками, кричали «Друг! Рафик! Карачё!» и показывали вверх большие пальцы.
Мы отошли от крепости метров сто пятьдесят и наткнулись на ещё одну группу «камандОсов». Они шли в колонну по одному, так же, как мы, протоптали широкую тропу в спелой пшенице. Бойцы несли автоматы АКМ, как дубинки, удерживали их на плече рукой за ствол, а прикладом вверх. У некоторых «камандОсов» поперёк туловища висели старинные ручные пулемёты Дегтярёва РПД и ДП-27. Рогачев пришел в восторг от их вида, обернулся ко мне на ходу:
- Видишь боец тянет ручник с круглым диском? У них пулемёт дают только тем, кто отличился в бою. А у нас сраный Ульянов ходит с пулемётом.
«Значит наша Родина настолько богатая, что даже для Вовы пулемёт нашелся», - хотел ответить я, но не успел. Замполит заорал хорошо поставленным командирским голосом:
- Рота садись, привал! Командиры взводов – ко мне, бегом марш!
- А ёж твою медь! Бля, нашел себе мальчиков «бегом марш»! – Рогачев сбросил с себя в пшеницу вещмешок, начал дёргать рацию, чтобы отцепить от вещмешка. Что-то треснуло, рация отцепилась, Рогачёв потерял равновесие, чуть не грохнулся на задницу:
- Ну ёж же ж его мать! Ну, одно слово – замполит! – Зло выругался Рогачев, повесил рацию на шею и пошагал, шевеля затёкшими от вещмешка плечами.
Бойцы повалились в хлеб, слегка отдышались, стали вытаскивать сигареты и закуривать.
- Духи, духи! – От одного конца площадки до другого, и тут же обратно, пронеслось, как порыв ветра над прудом. – Вон, дух из дувала в горы уходит!
Плато, на котором мы сидели, упиралось в кишлак. В конце кишлака, за самым дальним дувалом, по тропе в горы поднималась человеческая фигурка. Какой-то мужик нёс на плечах большой квадратный груз, скорее всего ящик или сундук. Шел он быстро, не останавливался. Тропа становилась всё круче, но человек шел и шел, он явно хотел улизнуть в горы до нашего появления в кишлаке, я встал на одно колено, подхватил пулемёт, изготовился для стрельбы.
Дистанция была большая, из пулемёта в чувака я не попал бы, поэтому поставил пулемёт в пшеницу и подозвал к себе снайпера Петю Носкевича:
- Петя, дай-ка винтовку! Хочу глянуть, что там за перец.
В оптику с четырёхкратным увеличением мне стало лучше видно того, кто удирал в горы:
- Мужик, с ящиком на плечах. – Сказал я для Пети.
- И что он несёт в ящике?
- Петя, ящик не прозрачный. Прикинь, сколько метров до него?
- Хрен знает. Может километр, может меньше. – Петя флегматично присел в пшенице возле моего пулемёта.
Снайпер Носкевич П.П. 1984 год Руха, Панджшер.
Тяжелая пуля снайперской винтовки на дистанции свыше 500 метров будет вести себя стабильней, чем 5,45 миллиметровая пуля моего ручного пулемёта, это я знал, выставил на оптическом прицеле значение 800 метров, проверил поправки на ветер, изготовился для стрельбы с колена, навёл в середину корпуса душмана левую «рисочку» с учетом упреждения.
В этот момент в моей голове всплыли слова Рязанова: - «Без команды не стрелять! Без команды не стрелять!» «Никогда, ни при каких обстоятельствах, не стрелять без команды!» Под воздействием этой мантры я оторвался от прицела, покрутил башкой, попытался разглядеть Рогачёва. Хотел спросить разрешение на открытие огня, но Рогачева нигде не было. Никого из офицеров не было, все ушли к Замполиту.
«Вот досада, как только надо сотворить какую-нибудь хулиганскую хернь, командир тут как тут, а если надо дать команду на открытие огня, то не сыскать командира. А душман уходит!» - Подумал я и снова прильнул к оптическому прицелу, снова подвёл «рисочку» в средину корпуса душмана. Тот продолжал идти в гору быстрым шагом без остановок и перекуров.
- Во даёт! Петя, смотри как он упирается. Похоже, не хочет сказать нам: - «Салам алейкум».
- Он щас уйдёт. Дойдёт по тропе до скал, а там ты в него хрен попадёшь.
- Петя, а ты сам не хочешь выстрелить? – В очередной раз я оторвался от прицела, поглядел вокруг.
Наша рота сидела в делянке пшеничного поля. С правого фланга возвышалась горная гряда. Если там засели душманы, то мы для них видны, как на ладони.
Сейчас я выстрелю в этого духа, а его дружбаны могут лупануть нам в ответ. Попаду я или не попаду - не знаю, дистанция слишком большая. А если духи по нам начнут стрелять с господствующей высоты, то нам мало не покажется. Может быть, они не стреляют именно из-за того, что ждут, когда этот чувак уйдёт в безопасное место.
- Ну что, Петя? Попадёшь в духа?
- Ты командир отделения, ты и стреляй.
В третий раз я прижался потной рожей к оптическому прицелу. Душман уходил. Уходил! В третий раз я подвёл «рисочку» в его корпус. Снял винтовку с предохранителя, положил палец на спусковой крючок. Подумал: «А что мне сделают, если выстрелю без команды? Хрен они что могут мне сделать», – но выстрелить всё никак не решался. Где же Рогачев? Блин, как зашибись, когда с нами те, кто думает за нас. А душман с ящиком на плечах всё приближался и приближался к спасительным для него скалам. В поисках хоть кого-нибудь, кто даст команду на открытие огня, я покрутил башкой. Хоть какого-нибудь командира найти бы, хоть не самого главного!
- Эргеш, – я увидел сидящего в хлебе сержанта Джуманазарова, – душман уходит! Я выстрелю?
- Я нэ гаварыль. – Эргеш сделал спокойное лицо и отвернулся.
И что теперь делать? Я снова навёл «рисочку» в корпус душмана. Если я промажу, а его дружки лупанут в ответ и попадут в кого-нибудь из наших, это будет очень плохо. Пока я искал, кто даст команду на открытие огня, пока терзался сомнениями, душман с ящиком дошел до скал и исчез из поля зрения под защитой больших, корявых, тёмно-коричневых булыганов, я вернул винтовку Пете, вытащил сигарету, закурил. Третий душман ушел, что ж за день сегодня такой?
Показать полностью
6
Русские женщины своих не бросают
На этом фото две русские актрисы Нина Сазонова и Галина Яцкина в фильме "Женщины" - он вышел на экраны ровно 60 лет назад, 7 марта 1965 года.
Это здесь Сазонова, игравшая солдатскую вдову, поет пробирающий "Вальс расставания".
...Кружится, кружится пестрый лесок
Кружится, кружится старый вальсок
Старый, забытый
Старый, забытый вальсок
Сыгравшая в этом фильме девушку Альку из послевоенного поколения Галина Яцкина на съемках допытывалась у Сазоновой: ну как же вам удалось выжить тогда, в 42-м, под Харьковом?...
Нина Сазонова и Галина Яцкина в фильме "Женщины", 1965
Позже их объединит не только совместная съемка - в жизни каждой их них каждой из них была война. У Нины Сазоновой в прошлом, у Галины Яцкиной в будущем. Войны разные, а судьба одна - русской женщины, актрисы.
У Нины Сазоновой - Великая Отечественная, на которой она дала три тысячи концертов и выходила из окружения наперегонки со смертью. У Галины Яцкиной - Афганистан, куда она приехала первой из советских актрис.
Нина Сазонова в первом отечественном сериале "День за днем" (1971). Здесь впервые в ее исполнении прозвучит песня "Стою на полустаночке"
Первое концертное выступление Нины Сазоновой прошло в июне 1941 года, в первые дни войны, на Белорусском вокзале - здесь уже формировались эшелоны на Запад. Главный режиссер Театра Советской Армии Алексей Попов сказал: "Едем на Белорусский, будем петь".
И выбрал в певицы 24-летнюю Сазонову - знала много русских песен.
Вскоре фронтовыми дорогами отправились и артисты Театра Армии, Сазонова - в первых рядах. В составе творческих бригад они давали концерты в госпиталях, блиндажах... По ночам пробирались лесными тропами из одной части в другую.
10-я фронтовая бригада, в центре - Нина Сазонова
Так и добрались вместе с действующей армией до сорок второго года, оказавшись в харьковском "адском котле" под Харьковом. Погибла почти вся группа, раненые не могли идти...
Ей приказали - выживи за всех нас.
Нина выжила. Пройдя через ад - чудом. Потом была долгая дорога в Москву, где ее не узнали в родном театре - худую, седую. А она, придя в себя, вновь на фронте с концертами. И с песней будущая Народная артистка СССР встретит на своей родной сцене вернувшихся с Победой бойцов.
Нина Сазонова в фильме Василия Шукшина "Живет такой парень", 1964
1980 год. Уже популярная советская актриса Галина Яцкина представляет фильм "Женщины" в Индии. Вдруг - срочный звонок из Москвы. Один из руководителей Госкино предлагает лететь в Афганистан, но не настаивает - поймем.
- Надо так надо. Берите билеты, - ответила Галина.
Галина Яцкина, 1970-е
И оказалось первой женщиной из советской творческой интеллигенции, кто прилетел в Афганистан после ввода наших войск.
Вечером по прилету ее пригласили поужинать с бойцами, штурмовавшими дворец Амина. Заслуженная артистка РСФСР Галина Ивановна Яцкина вспоминала:
На следующий день мы ужинали в том же доме, но напротив меня стояла рюмка водки, сверху кусочек черного хлеба. Это же был Сережа, который еще вчера сидел здесь, и мы говорили и смеялись. Теперь напротив меня стояла Смерть.
С того момента она будет ходить за ней по пятам.
...На "Афганфильме" во время мастер-класса раздастся мощный взрыв, за окном как спичечный домик сложится трехэтажка министерства транспорта.
Галина Яцкина в фильме "У войны женское лицо", 1981-1984
...Взлеты и посадки в аэропорту Кабула, когда гражданские самолеты брали в кольцо вертолеты - в это время по ним стреляли из стингеров. Поездки по простреливаемым дорогам в госпитали. Отель, рядом с которым падали снаряды, и осколки стекла разлетались по номеру...
Шансов погибнуть у актрисы было больше, чем выжить, многие десятки раз. Но она все равно летала - пять лет подряд. Было страшно, но все как рукой снимало, когда она видела глаза наших бойцов в госпиталях. При ее появлении в них будто загорался свет. Этот свет она будет помнить долго.
Галина Ивановна ушла год назад, в марте 2024 года. В последнее время жила затворницей, а за пять дней до кончины постриглась в монахини с именем Вера.
Как-то у Галины Ивановны спросили - зачем, зачем вы летали столько лет в Афганистан?
- Ты что, не понимаешь?! Просто русские женщины своих не бросают.
С 8 марта!
Русская история 20 века - авторский канал без либеральной цензуры
Показать полностью
9
01 17. Дозор
Нерадивые «наблюдатели» Второго героического взвода пробудились под воздействием злого голоса взводного, зашевелились, начали подниматься на ноги и затаскивать себе на спины сто раз клятые вещмешки. Рогачев, как мог, ускорял процесс потоками отборной брани. Вскоре бойцы выстроились в колонну по одному, двинулись над кишлаком Ваглу вверх по течению реки.
Впереди колонны шагал сапёр со щупом, в середине Рогачёв со связью и личной охраной, замыкал построение здоровенный замкомвзвод Джуманазаров.
Нашему взводу пришлось идти по предгорьям. Внизу, вдоль берега, по более-менее ровной поверхности, шел Замполит, а мы должны были переть по кривому косогору и при этом догнать его.
На первом же подъёме на скат буерака, у всех сбилось дыхание. Лёгкие, как кузнечные меха, свистели и хрипели, самопроизвольно делали чуть ли не два вдоха в секунду. Гимнастёрки под вещмешками моментально сделались мокрыми и липкими. Нестерпимо захотелось пить.
Взвод начал растягиваться, дистанция между бойцами сбилась. Рогачёв шел в середине колонны и постоянно крутился. Он делал какое-то количество шагов, старался наступать в отпечатки подошв армейских ботинок, затем останавливался оборачивался, орал, хрипя и задыхаясь, чтобы бойцы ступали строго по следам и не протаптывали проспект, чтобы крутили головами, высматривали противника и укрытия для себя. Но всем уже было всё похер. Все задохнулись, понурили гривы, скорчили страдальческие хлебальники и закатили глаза в предобморочное состояние. Топавший в хвосте колонны Ульянов сильно отстал. Вместе с ним отстал замыкающий Джуманазаров.
Взвод прошел пять или шесть буераков, уперся в коричневые корявые глыбы скал, обрывами свисавшие в воду реки Панджшер.
Бойцы влезли в скалы, кряхтели-потели, пробрались по каким-то страшным, жутким расселинам и вышли на небольшую площадку.
- Стой! Привал! – Рогачёв повалился на тропу. Несколько секунд жадно хватал открытым ртом воздух. Казалось, что заглатывает его прямо до желудка. Несколько минут он хрипел, дышал, затем медленно высвободил руки из лямок вещмешка, тяжело поднялся на ноги. Взводный задыхался, поэтому говорил обрывками фраз:
- Вот… жопа… отстали! Где бля … Джуманазаров? Кого ещё ... нет? Ульянов … чмо! Всю рожу … расторцую!
На площадке среди корявых скал мы валялись минут двадцать. Ждали Ульянова. За это время отдышались, пришли в себя, почесали за ухом. В конце концов Ульянов появился. Он настолько амплитудно мотался из стороны в сторону, что если бы периодически не упирался боками и плечами в скалы, то грохнулся бы, задрав кверху тормашки. Серое от налипшей пыли лицо перекосила гримаса великомученика. Струйки пота, стекавшие из-под панамы, прочертили по грязному лицу белые полосы. В руках Ульянов держал ручной пулемёт. За Ульяновым из скал вывалился Джуманазаров. Он тяжело ступал, обвешенный двумя вещмешками. На спине тащил свой, на груди – Вовкин.
- Что, падла? – Рогачёв двинулся навстречу Ульянову, переступая через сидевших на площадке бойцов. После каждого шага с бровей Рогачёва падали крупные, искрившиеся на солнце капли пота.
- Сдох, скотина? Я не хочу из-за тебя потерять замкомвзвода! Джума, отдай ему вещмешок, носильщиков у него нету! Пинками, пинками его, как драную кошку!
Рогачёв вскипел, как БТР на подъёме, перешел на визг:
- Взвод задачу не выполняет! Из-за одного ублюдка! Не сможет идти – потащим на плащ-палатке. Только сначала я собственноручно пристрелю! Дохлого тащить проще, понял, Ульянов?
- Понял. – Вова выдавил из себя звук бледно-грязным лицом.
- Взвод! Подъём! Вперёд прежним порядком!
Мы снова влезли в корявые коричневые скалы. Вышли из них к реке, на край площадки, плавно уходившей в воду. Среди булыганов, тут и там, сидели и лежали бойцы трёх взводов нашей роты, ждали нас. Мы догнали группу Замполита.
По краю площадки, мимо нас, неслась речная вода с большой скоростью. Волны перескакивали через камни, плескались, брызгались и шумели. В прозрачной воде, на ярком солнечном свете, искрились желтым сиянием мириады маленьких крупинок какого-то минерала. То ли частички слюды, то ли кварцевые песчинки, сверкали настолько ярко, что мне казалось, будто они сделаны из золота.
На долю секунды я усомнился следует ли пить эту воду. Ещё нажрусь золотой пыли, будет потом у меня золотой стул. Но, жажда прогнала прочь сомнения и напомнила, что деньги - это грязь, а золото - навоз. Решительно и гордо я встал на четвереньки, свесил с прибрежных камней рожу прямо в реку и принялся жадно пить. О том, что делаю дурость, подумал только после того, как из кармана моего «лифчика» выпал магазин с патронами и булькнулся в воду. В этот момент до меня дошло, что в стоянии на четвереньках нет ничего гордого, а значит надо прекратить скотское поведение. Бойцу Советской Армии не следует уподобляться животной скотине, не следует лакать воду, как свинья из корыта.
Магазин, к счастью, не унесло теченьем, я выловил его из реки и воткнул обратно в карман, после чего плеснул ладонями в лицо несколько пригоршней воды, сделал вид, что умываюсь, а не свинячу. Затем вытащил из висевшего на боку чехла комбинированный котелок,
прополоскал его в сверкающем золотыми искорками потоке, зачерпнул воды, развалился на камнях, как помещик на свежей соломе, принялся культурно пить из котелка. Изо всех сил притворялся, что пью не спеша. В такой позе я нормально воспринимал оперативно-тактическую ситуацию вокруг себя и это было правильно в боевой обстановке.
К узкой полоске каменистого берега, один за другим, выходили остальные бойцы нашего взвода. Они кидали под ноги вещмешки, ковыляли к воде, вставали коленями на прибрежные камни, руками по локоть заходили в ледяную воду, опускали лица в искрящиеся золотом буруны, задыхались и пили. Отпившись и отдышавшись, окунали в воду головы по самые плечи, роняли из нагрудных карманов в пучину речную снаряженные патронами магазины. Те, кто уже отпился и охладился, вылезали из воды, ходили по берегу в поисках своих брошенных вещмешков, булькали переполненными животами. Пацаны из группы Замполита, тем временем, пристроились среди камней в тени тутовников, натянули себе на глаза намоченные в реке панамы и сладко посапывали. За полоской каменистого берега реки раскинулся шелковичный сад. Он располагался на террасах и давал плотную качественную тень. Деревья в саду росли старые и толстые, листва на них развилась густая. Лучшего места для культурного времяпрепровождения придумать было сложно.
- Касьянов, Кондрашин! – Рогачев вышел на середину каменистой площадки и принялся командовать. - Вещмешки оставьте здесь, выдвигайтесь с оружием на пятьдесят метров в сад. Займите там позиции и ведите наблюдение.
Мысль взводного была понятной, я подхватил стоявший на сошке пулемёт и пошагал в сад. Старался наступать на большие валуны, под которые невозможно поставить мину, перепрыгивал с одного на другой, не ставил ногу между камней. Без болтающегося за плечами вещмешка прыгать было легко, я порхал над поверхностью планеты и сам поражался своей способности к полётам. Рядом со мной, точно так же, скакал по булыжникам Серёга Кондрашин.
Кондрашин, Тимофеев, Фомин, Сулейманов, Руха, Панджшер 1984 год.
По крупным камням мы вошли в сад, расположенный на террасах. Они спускались с горы к реке, их стены были выложены огромными валунами. Мы зашли по третьей снизу террасе в глубь сада на пятьдесят метров и заняли позиции: я залёг между толстым деревом и стенкой, Кандер засел с автоматом чуть выше меня между большим валуном и стенкой четвёртой террасы. Ногами мы расположились в сторону нашей роты, головами и стволами прямо по направлению движения.
Позиция у нас получилась замечательная, мы находились в тени деревьев, солнце нас не жгло, с гор через плотную листву нашу позицию разглядеть было невозможно. В случае, если началась бы стрельба, мы были надёжно укрыты от пуль, а если в ход пошли бы гранаты, мы имели возможность прыгать с террасы на террасу и прятаться от осколков.
В тени мне стало хорошо, с чувством глубокого удовлетворения я высказался:
- Как в Минске, в Парке Челюскинцев.
- Нихрена. Расслабляться здесь нельзя. Мне зёма со второго батальона рассказал, как весной, в начале Панджшерской операции, на такой же проческе пацаны зашли во двор, двенадцать рыл, и нашли матоцик, «Яву», по-моему.
А под матоциком духи зарыли ведро тротила и засыпали щебёнкой. Пацаны столпились возле «Явы», решили покататься, стали заводить. Тут ка-а-ак долбануло! Тех, кто был возле мотоцикла, порвало в фарш. Кто стоял подальше, тех побило щебёнкой. Целым не остался никто. Шестеро погибло сразу на месте, остальных увезли в госпиталь. Дальше хрен знает, что с ними стало, кто из них выжил, кто не выжил. Так что, расслабляться на войне нельзя. Не ты что-нибудь сморозишь, так рядом найдутся «добрые люди». Или дУхи подлянку придумают. Поэтому, када я служил в Баграме, када ходил в Чарикарскую зелёнку, там у нас всё чётко было: поймал духа, если нашел у него 50 афошек, то сразу его в расход.
- Не понял. Как в расход? За что?
- Ну, чтобы он тебя не застучал.
- За что не застучал?
- Слушай, почему ты такой тугой? Вот ты забрал у него 50 афгани. А он пойдёт и застучит замполиту. Тебе это надо?
- Блин, Серый, вы ограбили бачу на 50 афгани и грохнули без суда и следствия? Вы чё, идиоты что ли? – Удивился я, но потом подумал, что Кондрашин, скорее всего, понтуется передо мной, «молодым». Он служил сержантом в Фергане, в учебке, в нашу роту прибыл в Термезе вместе с Виталиком Теценко и ни в какой Чарикарской зелёнке никого не расстреливал. Наверное. Ну, я хрен его знает, похоже, Кандер трындит больше чем весит. Иногда в армии попадаются такие балаболы, у которых былью быль не была, но будет. В Советском Союзе не каждый юноша в 18 лет имел опыт насчёт зарезать курицу. В республиках Средней Азии не каждый пацан успевал зарезать барашка или козлика. А тут ЧЕЛОВЕКА убить за какие-то дурацкие бумажки достоинством 50 афгани. Это сколько составляет на советские рубли? За какую сумму ассигнаций советский пацан морально готов убить живого человека? Врёт Кондрашин – вот о чем я подумал.
Тем временем, Серёга засунул себе в клюв мокрую от солдатского пота сигарету и полез в карман за спичками.
- А вот так вхерачивать по жаре и по минам мы не идиоты? Это хорошо ещё, что по низу идём, возле воды, я так её насосался, что мочевой пузырь щя прям в штанину вывалится. Надо слить, пока клапан не сорвало.
Серёга зажал дымящуюся сигарету в оскаленных зубах, поднялся на ноги, сделал вперёд два шага, расстегнул штаны, и вскоре тугая струя мочи ударила в каменную стенку террасы, зажурчала каскадом водопадов по камням и растеклась обширной лужей.
- Блин, Серёга! А ты бы не вставал! Лил бы прямо под себя, хренля тут церемониться, – я поднялся, сделал назад несколько шагов, уступил место разливающейся луже.
- Нихера себе! Смотри! – Кандер вытянул палец на своё творение. В самом центре лужи образовалась воронка и всосала всё содержимое с чавканьем под землю.
- Ты видал?! Там, наверное, духовская зашкерка! – Серёга выхватил шомпол из автомата и принялся ковырять раскисшую от мочи почву. – Духи часто роют в саду яму, потом ныкают туда оружие и маскируют! Прикинь! Щяс бакшиш возьмём на первой же операции!
Серёга лихорадочно ковырял шомполом землю. Он добрался до плоских камней, выковыривал их, разбрасывал рядом с собой, всё расширял и расширял площадь раскопок.
Мне было очень интересно, как из про-моченной земли Кандер выкопает пулемёт или танк, но я решил всё-таки оторвать взор от чарующего зрелища. Надо было немного провести по окрестностям пятаком, я оглянулся и офигел. Вдоль реки, прямо по кромке воды, шли какие-то два чувака, обмундированные в зелёную форму. У обоих на головах болтались длинные кучерявые волосы. Военнослужащим советской армии не положено шастать по горам с такими причёсками, значит это были не наши. А кто?
- Серёга, с нами были царандойцы? – Тихим голосом спросил я у Кандера.
- Нет. Какие, нахрен, царандойцы, где?
- Вон, смотри. Оглянись, – я перешел на шёпот.
Серёга оглянулся от своих раскопок, увидел, как два чувака шли со стороны нашей роты по бережку, мимо нашей позиции. Яркий солнечный свет не позволил им разглядеть нас в плотной тени густой листвы тутовников, а шум воды заглушил возню Кандера с шомполом и плоскими камнями. Чуваки настолько вальяжно себя чувствовали, что, похоже, их руки были по локоть засунуты в карманы. У каждого на плече болтался АКМ.
- Не понял, чё за херня? – Серёга изменился в лице. Только что он улыбался, а теперь улыбка сползла, рожа стала очень серьёзная, на ней округлились глаза.
- Да не, нихрена, это форма не царандойская. – Серёга навёл в сторону чуваков автомат, тихо, без щелчка, снял с предохранителя. – Это ХАД, наверное.
- С нами не было ХАДа. Мы уже вторые сутки лазим. Откуда они сегодня, нахрен, с неба упали? – Я тоже снял с предохранителя пулемёт, направил в сторону чуваков. Они уже прошли мимо нас и продолжали неспешно топать вдоль реки. – Давай их захерачим? Я - левого, ты - правого?
- Ты долбанись! Наши должны их видеть. Они идут со стороны нашей роты в пределах прямой видимости. Рогачёв тебя самого захерачит, если ты ХАДовца на его глазах завалишь.
- Пойдём тогда доложим Рогачёву. А то скажет, что охренеть у нас дозор: ХАДовцы с автоматами разгуливают, а мы даже не мявкнули.
Мы бесшумно поднялись на ноги, двинулись к Рогачеву. Сделали двадцать или тридцать широких шагов, выскочили из тени деревьев на залитую солнцем площадку и остановились как вкопанные. На площадке наших не было. Лишь два огромных вещмешка сиротливо стояли, прислоненные к камням.
- Не понял. – Я стоял в центре площадки с пулемётом наперевес, крутил башкой, пытался понять, что произошло. - Кажись, это были духи. Наша рота урыла, а духи вылезли из своего укрытия. Только не понятно где они прятались и почему не тронули наши вещмешки? Может не заметили? Да как тут можно что-то не заметить? Всё как на ладони!
- А ты потрынди-потрынди. - Кандер затащил свой неподъёмный мешок себе на спину. – Ты потрынди, постой тут, пожуй сопли. А рота вон уже куда ушла! - Серёга кивнул головой в сторону горного склона. По нему вверх карабкались маленькие фигурки зелёных человечков и оставляли за собой след поднятой пыли.
- Давай, порыли! – Кандер подтолкнул меня к вещмешку. – Хлебалом не щёлкай, пока не вылез десяток духов. Валим отсюда, пока не поздно.
Показать полностью
8
Истребители МиГ-23 в Афганистане
Показать полностью
24
Горячее небо Афгана (Су-25)
Показать полностью
24