Второй взвод старшего лейтенанта Рогачева вышел из глинобитных построек на террасу, засеянную хлебом. Невысокие стебли пшеницы доходили бойцам до колена, спелые огромные колосья с толстыми зёрнами плавно колыхались желтым ковром. Этот прекрасный ковёр уродливым шрамом прорезала свежая тропа. Похоже, её протоптал Замполит со своей группой.

Идти стало намного легче, тропа вела к кишлаку по ровной поверхности. Кое-где приходилось перелезать с террасы на террасу, но это проще, чем продираться через скалы или карабкаться на подъём по сыпучке.

На одной из террас хлеб горел. Кто-то выдернул несколько пучков пшеницы, сложил в кучку и поджег. Под горящими колосьями виднелись пачки патронов. Их бумажные упаковки обуглились и неспешно дымились.

- Тащсташнант, там в хлебе патроны! – Доложил я Рогачёву.

- Ну и дурак! – Взводный обернулся ко мне с перекошенным злобой лицом. – Хочешь, чтобы я приказал тебе их подобрать? Тебе своих мало?

Мне пришлось остановиться, чтобы не нарушать дистанцию в семь метров.

- Какое-то чмо, такое, как Ульянов, бросило патроны. Это преступление, а ты нашел и не подобрал. Это тоже преступление. Был бы с нами особист, он эти действия расценил бы как передачу боеприпасов противнику. Сегодня особиста с нами нет, поэтому на первый раз будем считать, что патроны тут сгорят и не достанутся противнику. А ты на будущее усвой: не тянут за язык – не трынди. Не видел ты их и всё. Понял?

- Так точно.

Через делянки полей наш взвод вышел к одному весьма интересному дому. В его дворе рос огромный куст винограда, настолько старый, что превратился в дерево и поднялся над крышей первого этажа.

Крыша служила своеобразной верандой, на ней находилась плетёная кровать, единственная, обнаруженная нами за время прочески Чару. Виноград изгибался над ней, образовал навес из листьев и спелых сочных гроздей, расползся шатром над всей верандой по специально натянутым верёвкам.

Рогачев сбросил на крыше вещмешок, уселся на душманскую кровать, протянул вверх руку, сорвал янтарную гроздь:

- Вот так здесь тащился бача. – Взводный развалился на кровати, закинул ноги с пыльными полусапожками на плетёную спинку, закинул в рот несколько крупных золотисто-желтых ягод.

- Зашибись тут! Всем отдых двадцать минут! Джуманазаров, организуй круговое наблюдение.

Эргеш Джуманазаров, замкомвзвод, ткнул пальцем в одного солдата, в другого, коротко объяснил кому в какую сторону и с какой позиции наблюдать:

- Ти, билат, пасёш вуньтуда. Ти, нах, – вуньтуда. Ти π-дуй на криша. Ти с пилимотом, - Эргеш ткнул пальцем в меня, - π-дуй в другой канэсь дома, паси в окно. Филакин – за ним.

Прежде чем уйти, я сорвал висящую прямо перед лицом гроздь винограда. Все, кто находился на этой сказочной веранде, сорвали по одной, по две грозди, но винограда было настолько много, что казалось будто бы никто ничего не срывал. Огромное количество запасных гроздей свисало вниз с зелёного купола. Солнечные лучики, пробивались через листву, искрились в крупных желтых ягодах, играли и переливались всеми цветами радуги, как в сказочных каплях янтаря.

- Душара, скотина, - Филя на ходу закидывал виноградины одну за другой в набитый рот, сопел и сладко чавкал, - тащился здесь, как удав по помидорам.

- Ну да. А нам чая в сахар не докладывают. – Я тоже закинул виноградину в рот и шагнул в дверной проем.

Дом был большой, вроде бы богатый, с деревянными рамами в окнах и с большими деревянными дверями. Тем не менее, кроме кровати, внутри не оказалось другой мебели. В некоторых комнатах имелись встроенные в стенку шкафчики, и где-то подвернулось под ноги жалкое подобие маленькой кривоногой табуретки. Сапёрным щупом мы вывернули содержимое из стенных шкафчиков, пытались найти короткоствольное оружие или документы исламского комитета. Из одного шкафчика на пол выпали цветные фотографии. На них был изображен какой-то мордатенький мужчинка, лет сорока, с аккуратно подстриженной бородкой. Сфотан он был на фоне больших домов современного города, видимо, катался в Америку или в Европу. Мне стало интересно, чем он по жизни занимается, откуда раздобыл денежные средства, чтобы доехать до Америки? Десять мешков пшеницы продал со своих делянок и мешок сушеного на крыше винограда? Это, как говорится, несерьёзно, этого недостаточно для путешествий по капиталистическим странам с производством цветных фотографий. Лично я вырос в семье офицера РВСН, вместе с отцом увлекался фотоаппаратами, увеличителями, бачками для проявления, ванночками-хренянночками, глянцевателями и прочими технологическими прибамбасами. Но не для цветной печати, а черно-белой, потому что цветная стоила неподъёмных денег. При этом я жил в стране, первой отправившей человека в Космос. А здесь, в Афганистане, в четырнадцатом веке, в средневековье, в горной глуши, чем должен заниматься человек, чтобы заработать на путешествия по свету и цветные фотографии? Изумруды и лазурит добывают значительно выше по течению реки Панджшер, там живет своя мафия, этого крестьянина туда никто не пустит. Получается, бача торговал чем-то дорогим, но не драгоценными камнями. Что в этой глуши может быть кроме оружия и наркоты? Других вариантов не вижу, а в это время его бабы и дети сидели на голом полу, лазали внутрь глиняной трубы за сухими колючками, разводили из них и кизяка дымный костёр под чайником прямо в помещении. Ну, подумаешь, Филякин в одном доме нагадил тудой, и че? Там, блин, розы с фиалками что ли росли? Ещё римляне установили - De gustibus non disputandum est — о вкусах не спорят. Розе навоз и кизяк нравится, а кому-то не нравится, на всех не угодишь.

Безусловно, я категорически порицаю безобразный поступок младшего сержанта Филякина, но он старше меня по званию, а должности у нас одинаковые, он являлся командиром второго отделения, я - третьего, значит запретить его выходку не мог. «Пёс псу не хозяин», - говаривал в такой ситуации Иван Васильевич Грозный.

По приказу замкомвзвода мы с Филей прошли насквозь весь дом. В одной из комнат обнаружили стены, обитые богатой зелёной тканью. В другой - покрашенные зелёной краской прямо по глиняной штукатурке. По сравнению с тем, что пришлось за сегодня увидеть, это был весьма приличный дом. Особенно впечатлил вид из окна. Позицию для наблюдения мы заняли в глубине комнаты, ствол пулемёта в окно не высовывали, не хотели привлекать ненужное внимание. Стояли, жевали виноград, смотрели в окно и выполняли поставленную задачу изо всех сил.

Перед нашим взором раскинулась долина, окаймлённая по краям фиолетовыми горами и заполненная зелёным морем садов. Ну, пускай не морем, а большим озером, но всё равно зрелище было завораживающее. Из плотной, изумрудной зелени выглядывали желтые дома-кубики, сложенные в причудливые комбинации, кое-где деревья расступились и выпустили погреться под солнцем, расчерченные на ромбики и квадратики делянки полей, поднимавшихся ступеньками по склонам. Из-за первой линии горизонта, сформированной фиолетовыми горами, из невероятных дальних пределов, вверх взметнулись величественные белые вершины островерхих скал, приподняли крышу синего неба и запустили внутрь всего этого великолепия яркий свет раскаленного до бела солнца. Ширина и прозрачность бескрайних просторов привела меня в восторг, я вдохнул полной грудью и затаил дыхание. Нихрена себе, так сказать, сгонял за хлебушком!

Вторые сутки, в составе взвода, я шарился на этом плато и не отдавал себе отчета в какой красоте нахожусь. На марше солдату обычно не до сантиментов, дыхание от нагрузки сбивается, мотор норовит выпрыгнуть из груди, глаза должны рыскать по тропе в поисках следов товарища и по окрестностям в поисках ближайшего укрытия. Мозг постоянно напряжен в ожидании стрельбы, кроме того, он должен вести обработку вида тропы на несоответствие, должен искать проволочную минную растяжку, контролировать дистанцию и прочие рутинные вещи. В тёмной комнате необычного дома я оказался под прикрытием Шапки Невидимки, расслабил мозги, глянул в окно и выпал в осадок. В спокойном состоянии я увидел на плато то, чего не мог разглядеть двое суток и никогда не имел шансов увидеть на равнине. Вид, открывшийся из окна, заворожил меня, я стоял, замерев на вдохе, до тех пор, пока не прозвучала команда «Уходим». После неё наш взвод загрохотал армейскими подошвами по гулким перекрытиям, топот вернул меня из мысленного полёта по залу №21 Государственного Русского музея, оторвал от картины Семирадского «Фрина на празднике Посейдона в Элевзине», зашвырнул в кишлак Чару и шлёпнул пяточиной о глинобитную реальность. «Ты в Панджшере, дядя», - в очередной раз сказал себе я и побежал за Филей догонять пацанов.

Дружной гурьбой мы высыпали из дома на улицу. Рогачев подал комнду:

- Джуманазаров, проверь чтоб все были на месте.

- Уч, олты, доккуз – Эргеш по привычке посчитал бойцов вытянутым пальцем тройками, как на построении в Союзе.

- Все на мэсте, тарищ старшый лэётнант. Никто нэ уснуль.

- Хорошо. Только не размахивай руками, не жестикулируй, когда считаешь. Душманы подумают, что ты командир и выстрелят в тебя, в первого. – Рогачев вскинул висящий на плече автомат.

- Вперёд шагом марш! Продолжаем движение.

Взвод двинулся вперёд, дошел до конца кишлака из которого удрал в горы душман, бойцы полезли в последний дом. Его крыша вплотную подходила к вершине крутого холма. Сапёры тротилом подорвали растущее рядом дерево, завалили перебитым стволом на крышу, а кроной на вершину холма. Теперь можно было не скрестись по сыпучему склону, мы зашли в дом, поднялись по лестнице, забрались на ствол дерева и пошли по нему на холм. Ветки кроны пружинили под тяжестью солдат, ствол толкал под уставшие, трясущиеся в коленях ноги. Казалось, от очередного толчка ноги подломятся под весом вещмешка и полетишь ты кубарем с высоты третьего этажа.

При движении по дереву, Юрка Кудров зацепился за ветки привязанной к вещмешку миномётной миной. Он дёрнулся, верхний ремешок оторвался, дерево отпустило мину. Юрка пробежал вперёд несколько шагов, чтобы не зарыться носом в тропу. Миномётная мина раскачивалась на нижнем ремешке в такт Юркиным шагам, шлёпала его по заднице.

После Юрки Кудрова поваленное дерево преодолел Ульянов. Он вывалился из кроны на раскалённую солнцем тропу, упал лицом вниз и остался лежать в пыли, тяжело дыша открытым ртом.

- Ульянов, ты что? – Рогачев подошел к лежащему бойцу, согнулся над ним, упёрся ладонями себе в колени. Он дышал так же тяжело и надрывно, как Ульянов. – Приехал? Плацкарту занял?

- Я больше не могу. Я дальше не пойду.

- Куда ты, нахер, денешься с подводной лодки. – Рогачев говорил спокойно, но по его перекошенному лицу было видно, что сейчас он взорвётся. Весь его вид говорил: - «Вставай, Ульянов. Вставай, пока не поздно!»

- К себе нужно относиться требовательно, даже немного жестоко. Других же просто π-дить. – Вспомнил я слова Рашида, старшины учебной роты в Термезе, и подумал, что Вова сейчас огребёт. В принципе, ход мысли у меня был верный, однако не очень точный насчет интенсивности побоев.

- Оставьте меня здесь! Я не могу больше! – Ульянов закрыл глаза и тихонечко заскулил. Для слёз в нём не осталось воды. – Убейте меня! Убейте!

- Солдат, ВСТ-А-А-А-А-АТЬ! – Заорал Рогачёв, выпрямился, подскочил на одной ноге, второй замахнулся в воздухе и засандалил с размаху по валяющемуся в пыли Ульянову, как по мячику. – Встать, с-сука! Я тебе сейчас покажу «убейте меня»! Я тебе покажу, как солдата на войне убивают!

Рогачёв подпрыгивал со своим вещмешком на плечах и херачил с размаху сапогами по Ульянову с таким остервенением, что мне показалось, он принял решение реально убить обессилившего солдата. Если тот не встанет и его придётся нести, то понесут его мёртвым.

Периодически командиру на войне приходится принимать жесткие решения. Если бы Вова не встал, то легли бы мы все. Идти нам предстояло прямо под теми скалами, в которые ушел душман с ящиком. Если нам пришлось бы нести Вову в плащ-палатке, у нас резко снизилась бы скорость движения. Душманы вполне могли успеть выдвинуть в скалы несколько автоматчиков и зажать нас в горном желобе. В лучшем случае, те из нас, кто покрепче здоровьем, попытались бы скрыться в зелёнке или занять позиции за камнями. Все, кто послабее, умерли бы в прямом смысле этого слова. Двенадцать жизней бойцов своего взвода Рогачев оценил выше одной Вовиной.

Чтобы не подставлять взвод под пули, Вову надо было поднять. Пусть бы он просто шел без ничего, без никакого груза, главное, чтобы сам переступал своими ножками. Как этого достичь, как убедить смертельно уставшего человека? Рогачев принял решение – как. Он, не снимая с себя вещмешка, принялся в полном смысле слова забивать солдата ногами.

- Я тебе умру! Солдат должен молча умирать, молча падать и умирать. А ты ещё π-дишь, скотина! – Пинками Рогачев поднял Вову из пыли в позу для низкого старта.

Рассечет был на то, что умирать солдату будет неприятней, чем идти и ему придётся идти. Потому что Рогачев не остановится, не отступит от принятого решения. Вова это понял, поэтому поднялся с земли на четвереньки.

Заключительный удар Рогачёв засадил Ульянову под зад, тот подлетел, сделал несколько шагов вперёд, как будто рванул на стометровку.

- Пулемёт забери, чмо! Тут все сдохли, все задолбались, не ты один. До задачи сраный километр остался! Взял пулемёт и пошагал, чмо драное!

В ходе этой ужасной сцены я офигел, насколько обманчива бывает внешность человека. Неогромного роста офицер с высоким голосом и прочими неубедительными внешними признаками, оказался виртуозом футбола, мастером реанимации и гением убеждения. Мне очень не хотелось бы оказаться врагом для такого человека. Если ему для выполнения боевой задачи потребуется кого-нибудь убить из автомата, он убьёт из автомата. Если потребуется запинать ногами – запинает ногами, а если будет надо, то и зубами загрызёт. Именно так должен вести себя на войне настоящий командир. Неважно как он выглядит и какой у него голос. Врагу от этого легче не станет.

Военный летчик Герой Советского Союза монах Киприан. Путь к Богу
Я ноги потерял, а люди души теряют
Как военный летчик Герой Советского Союза, монах Киприан, прошедший Афганистан, нашел свой путь к Богу. Звезда Героя на подряснике

— …Это не просто награда, теперь это еще и мое послушание, — поправляет Звезду Героя Советского Союза на подряснике монах Киприан. — На второй день после пострига настоятель говорит: «Надевай и не снимай больше!» Герой-инок бодро ведет нас по переходам одного из московских торговых центров и, к нашему удивлению, приводит к небольшой комнатке, пропитанной ладаном.

— Вот такая у меня келья, — показывает на иконы отец Киприан. — Торговый центр — от прошлой жизни. Это семейный бизнес. Им руководит моя жена. Я теперь к нему отношения не имею. Здесь только моя келья. Я приписан к Бишкекской и Кыргызстанской епархии, Свято-Казанскому архиерейскому мужскому подворью, что в городе Кара-Балта. А в Москве у меня послушание — учусь сразу в двух вузах, на педагогическом и психологическом факультетах. Здесь и людей принимаю. Многим же не повезло больше, чем мне: я только ноги потерял, а они — свои души утрачивают.
Полеты над авианосцами

Карьера Валерия Буркова была определена с самого начала. Ну кем еще может стать сын военного летчика?

— Хотя батя и предлагал: может, в следователи пойдешь? — вспоминает отец Киприан. — Но о другом пути для себя я и не думал — поступил в Челябинское авиаучилище штурманов. Летал на ракетоносцах Ту-16 на Дальнем Востоке в океан, на сопровождение американских авианосцев «Мидуэй» и «Энтерпрайз». В 10 метрах над водой шли, чтобы нас не засекли. И американцы не смогли нам под брюхо зайти, чтобы помешать фотосъемке. Хорошие кадры получились. А в 1981-м отец, полковник ВВС Анатолий Бурков, предложил: «Давай ко мне, в Афганистан!»

Но у Бога на этот счет были свои планы…

Все нужные бумаги старлеем Бурковым были подписаны. Чемоданы собраны, настроение — боевое!

«А ну-ка, еще раз кашляни…» — В голосе врача на медосмотре не было оптимизма. И молодого штурмана отправили в госпиталь. То, что Бурков считал за простуду, оказалось туберкулезом легких.
— Потом были месяцы лечения, отец ждал меня в Афгане, а я писал рапорты, — вспоминает инок Киприан. — И своего добился! Разрешили поехать туда авианаводчиком.

Но и этой командировке не суждено было сбыться…
Он добровольно перешел в «спецназ Божий», чтобы отмаливать грехи этого мира…

Отец сгорел в вертолете

В тот день Валерий Бурков шел в патруль по полку. Его позвали к телефону: «Ваш отец, полковник Анатолий Бурков, погиб…»

— Срок его командировки давно закончился, но он не мог сидеть без дела, — говорит монах. — Панджшерская операция. 1982 год. Батя вылетел на Ми-8, руководил полетами. В тот день душманы подбили наш Ми-24. И вертолет отца оказался ближе всех. Он не стал ждать поисково-спасательную пару и дал команду забирать ребят. Начал снижаться, и у машины отстрелили хвостовую балку. Вертолет упал. Как рассказывали выжившие из экипажа отца, он дал команду покинуть борт, сам уходил последним. Но взорвалось топливо. Его потушили, но ожоги были сильные, говорили, что одна белая полоска на теле осталась, от портупеи… На похоронах я прочитал письмо отца брату. Пророческое, в стихах:

Не жалей, мама, я не страдаю,
Нетрудная жизнь у меня.
Я горел, я горю и сгораю,
Но не будет стыда за меня.
И я впервые в жизни разрыдался…
А потом была третья, самая долгая попытка попасть в Афган. «Достаточно нам и одного Буркова», — вынес резолюцию главком ВВС, и Буркова-младшего перевели в Челябинск.

— Хорошая подполковничья должность, — продолжает монах Киприан. — Сутки дежуришь, трое отдыхаешь. И на меня смотрели как на сумасшедшего, когда я написал рапорт на должность авианаводчика в Афганистан.

— Но зачем? — недоумеваю. — Романтика?

— Романтика и правда была. Но до гибели отца. Когда выгружал гроб и видел черной краской «п-к Бурков», четко понял, что так же могу вернуться…

Всю мощь на наводчика

— Отец Киприан, сотни раз, наверное, у вас спрашивали: сами стреляли?

— Стрелять — не работа авианаводчика. Моя задача — навести авиацию. И сколько там полегло — не знаю. Это сейчас — спутники, лазеры. А у нас было — берешь дымовую шашку и кидаешь как можно дальше. А потом по ней наводишь самолеты: удаление от дыма, азимут… Духи понимали это и всю мощь переключали на наводчика. Среди нас потери были большие.

— А самый страшный день помните?

— Зажали у нас роту. И в эфире — и стрельба, и мать-перемать! Жуткое состояние: они просят огневой поддержки, а как? Слишком близкое соприкосновение, своих положишь. Но я решил попробовать навести вслепую. Мы с командиром окруженной роты обговорили, я выстроил путь вертолета… Выдохнул, только когда в эфире прозвучало: «Ура!»

Отец Киприан массирует колени. Ниже них до 23 апреля 1984 года были ноги. Теперь — протезы, скрытые брюками и подрясником.
— Одна-единственная мина там была, и мне досталась… — улыбается он.

И инок снова прокручивает тот день. 40-я армия брала гору Хаваугар в Панджшерском ущелье. Отработали отлично — душманы бежали. Капитан Бурков поблагодарил летчиков за работу и присел отдохнуть. И тут увидел позицию в гроте. Подошел посмотреть, а там и ленты пулеметные, и гранаты английские, какие-то бумаги. «Мужики, трофеи!» — сделал еще шаг и…

— Как будто не со мной было, — продолжает Киприан. — Лечу и думаю, что кто-то рядом подорвался, а не я… Правую ногу сразу оторвало, левая — вся раздроблена. Сам эвакуацию вызвал. Хотя и не рассчитывал — середина дня, жара, высота — 3300, вертолету не хватает плотности воздуха, чтобы удержаться. Мой товарищ, связист Сашка Порошин (Господи, царствие ему небесное), рассказывал: «Сижу, эфир слушаю, и вдруг командующий ВВС 40-й армии генерал Геннадий Колодий про тебя заговорил с генералом Модяевым: «Есть один авианаводчик, у него отец здесь погиб. Вот на последнюю операцию разрешил сходить, потом я его заберу». И тут звонок: «Подорвался «Визит». Это мой позывной…
Для монаха Киприана Звезда Героя — теперь еще и повод для проповеди.

«Маресьев смог, я чем хуже?..»

Что, помимо боли, может чувствовать 27-летний красавец капитан, который, очнувшись после операции, не обнаруживает ног? Отчаяние? Бесполезность? Но задать вопрос не успеваю.

— Вижу себя под простыночкой, ног нет, рука загипсована, — вспоминает отец Киприан. — И вдруг рядом увидел образ Алексея Маресьева. И в голове мысль: «Он советский человек, я советский человек. Он смог, а чем я хуже него?» И никаких сомнений ни в чем больше не было. Когда приехал командующий ВВС 40-й армии и сказал, что я по совокупности представлен к званию Героя, я ему в ответ сказал три просьбы: не надо представлять к Герою, маме не сообщайте и помогите остаться в армии. И в порядке исключения меня оставили. А потом я снова попросился в Афган. Но туда меня больше не пустили…

Позвал Ельцина на танк

Перестройка с ее «новыми веяниями» вовлекла Валерия Буркова в большую политику.

— Случайно попал во власть, хотя у Бога случайностей не бывает, — рассказывает еще одну страницу своей жизни монах Киприан.
Сначала он стал членом правления Всероссийского общества инвалидов, позже — руководил Комитетом по делам инвалидов при Президенте России. А в августе 1991-го был назначен советником Ельцина. Бурков еще не успел как следует вступить в должность, как грянул путч.

— Меня утром 18 августа будят: «Спишь? А в стране переворот!» Приехал в «Белый дом», выхожу к набережной, а там колонна бронетехники. Подхожу, на бэтээре майор сидит. Я к нему залез. Военные, оказывается, не знали ничего. Я возвращаюсь в «Белый дом» и иду к Борису Николаевичу… Когда начальника охраны президента Коржакова спрашивали, кто позвал Ельцина на танк, с которого тот выступил, он ответил: «Не помню, по-моему, Бурбулис». Он перепутал: Бурков!

«Про Горбачева вспоминать не хочется…»

А 14 октября 1991 года Бурков был удостоен звания Героя Советского Союза. Награду к лацкану прикрепил Михаил Горбачев. Звезда № 11663 стала предпоследней в стране. Лицо его становится серьезным, когда спрашиваю, чем запомнился первый и последний Президент СССР.—

Одним эпизодом: 23 февраля 1992 года был прием в Кремле. Мы поднимаемся по лестнице вместе с Русланом Аушевым, и нас догоняет Горбачев. Он нас узнал и начал: плохо, что страна распалась, и теперь только вы, военные, можете все исправить. Я разозлился. Думал: у тебя же столько власти было в руках, ты что, не мог, что ли? А теперь нас подначиваешь? С тех пор про него даже вспоминать не хочется…

Потом у Буркова были бизнес, депутатство… Но наступило то, что теперь он называет «выгоранием».

— Все оказалось бессмыслицей, мне даже помогать никому не хотелось: все достало, во всем разочаровался. Чужие проблемы решал, а себя все больше терял. Даже водкой злоупотреблял, падал в ад. Одним словом, в 2009 году, будучи во всем успешным, я оказался в тупике жизни. Все, что имел, не радовало. Я уже не понимал, к чему стремиться дальше.

Тогда-то в жизни полковника Буркова и нарисовалась его дорога к Богу…

«Он всю жизнь в дверь стучал, но я не слышал»

И Бурков стал читал православную литературу, посещать богословские курсы, познакомился с игуменом Пантелеимоном (Гудиным), создал центр помощи для несчастных людей, который содержал на свои деньги.

— Так что с 2009 года я стал молиться, и Бог меня посетил.

— Молятся многие, но единицы становятся монахами…

— Да я и не знал тогда, что буду монахом. Не собирался даже… Хотя, конечно, ничего просто так не бывает. Господь призывает к себе от нашего рождения. Он говорит: «Я стою у вашей двери и стучу, и кто откроет мне, к тому войду и вечерять будем».

— Долго он в вашу дверь стучал?

— Всю жизнь. Но я его не слышал…
«Волю исполнять надо»

— И где же та точка, после которой решили надеть рясу?

— В 2016-м знакомый батюшка повез нас, мирян, к старцу Илию (Ноздрину). И говорит: спрашивайте, что волнует. А я думаю: если старец, то сам все скажет. Настала моя очередь, я молчу. И вдруг спросил: «Есть ли Божья воля на постриг меня в монахи?» Была пауза, он шлепнул меня по голове и сказал: «Благословляю». Потом была встреча с иеромонахом Макарием (Еременко) из Бишкекской и Кыргызстанской епархии. И когда я ему рассказал про встречу с Илием, он сказал: «Так волю-то Божью надо исполнять, Господь спросит». Я растерялся: как я брошу людей, которые у меня есть, сменю образ жизни и уеду? Он сказал: «А зачем? У тебя будет община в России от нашего Архиерейского подворья, катехизация и помощь киргизам».

— Всем?

— Кого пришлют или кого Бог приведет. Никакого миссионерства, упаси, Господи! Так что на моих глазах 11 мусульман, 1 экстрасенс и 1 баптист православие приняли!

«Спецназ божий»

Перевоплощение Буркова в монахи произошло неожиданно для него самого.

— Тот же иеромонах звонит: ждем на постриг. Я аж опешил: как? А он: «Вчера встречался с епископом, владыкой Даниилом (Кузнецовым), он благословил постричь тебя в апостольский пост». Я не знал, что сказать. Перезваниваю: давайте перенесем. Но уже нельзя. И я поехал в Киргизию… И стал монахом Киприаном. Навсегда запомнил это ощущение: через меня такой столб благодати прошел!..

— А супруга?

— Она дала согласие на постриг. У жены и сына — своя жизнь, а у меня — своя. Мы с ними дружнее стали… И сразу Господь меня вместо одной войны направил на духовную брань. Здесь самая настоящая война за души людей.

— А какая брань тяжелее?

— Духовная. Хотя я раньше, когда читал про монашеский подвиг, думал: ну какой там подвиг? Сидят в кельях, молятся, книжки читают, не рискуют… Сейчас мне есть с чем сравнивать. Это более тяжелая война, на которую Господь меня отрядил. На ней нет передышек — она постоянная. И монахи в этой войне — это «спецназ Божий»…

Инок выходит нас провожать. На улице подходит мирянка. И замирает, глядя на сияющий знак Героя. На наших глазах Звезда монаха Киприана рождает новую проповедь…
Валерий Бурков (монах Киприан). Родился в 1957 году в Шадринске (Курганская область). В 1978-м окончил Челябинское высшее военно-авиационное училище штурманов, служил в дальней авиации. 1984 год — участвовал в боевых действиях в Афганистане. В апреле 1984 года был тяжело ранен, потерял обе ноги. С 5 августа 1991 года — советник Президента РСФСР по делам инвалидов. В октябре 1991 года ему присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда».

В 2016 году принял постриг. Источник https://axaho.com/lyubopytnoe-voennyj-letchik-geroj-sovetsko...