Ребенка она не хотела. Забеременеть от мужа, который обманул ее надежды, не входило в планы Лилли Мей. Она мечтала об огнях Манхэттена и собственном салоне на Парк-авеню, но Арч Персонс не собирался ехать дальше Нового Орлеана. Его вполне устраивала работа в фирме Верна Стрекфуса, катающего туристов по Миссисипи. Арч с удовольствием носил белый костюм капитана (хотя у штурвала никогда не стоял) и, плавно передвигаясь между столиками на палубе речного судна, разводил клиентов на траты в баре. Женщины были в восторге от его импозантности, он знал десятки историй, которые заставляли туристов от души хохотать. Хозяину фирмы все это шло на пользу, и он прозвал Персонса «Прекрасным принцем линий Стрекфуса». Что-что, а пыль в глаза Арч пускать умел!
За душой у него не было ни цента. Лилли Мей узнала об этом сразу после медового месяца. Оказалось, что деньги на путешествие подарила свекровь, но они быстро закончились, и новые транши от родственников мужа не предвиделись. А тут еще эта беременность...
В июле 1924 года девятнадцатилетняя сирота вернулась в Монровилль, в дом своих дальних родственников Фолков, в котором она воспитывалась после смерти родителей. Лилли Мей призналась тетушкам, что собирается сделать аборт и что уже нашла врача и деньги.
Дженни, Соук и Каролина Фолк запротестовали. Как так? Избавиться от первенца? Да в своем ли она уме? Старшая Дженни — владелица местного галантерейного магазина — поклялась, что поможет с уходом за ребенком. Лилли Мей поверила, как за год до этого поверила Арчу Персонсу. А ведь тетушки сразу его разглядели. И почему она их не послушала? Впрочем, она никогда никого не слушала, потому что была слишком своенравной и строптивой.
Детали этих семейных сцен потом всплывут в рассказе «Я тоже не промах» (My Side of the Matter).
— И вот за это чудо ты выскочила, не спросясь нас, а, Мардж?
— Тетушка Юнис, да ведь он же писаный красавец, разве нет?
Юнис м-е-д-л-е-н-н-о смерила взглядом жениха.
— Видать, ты отхватила самого мелкого и рыхлого порося во всем помете. Боже правый, да это вообще не человек!
Тут слово взяла Оливия-Энн, которая до сего момента стояла с разинутым ртом <...>
— Сестрица дело говорит. Это не человек и даже не человекообразное существо. Я и помыслить не могу, что этот недомерок будет тут мельтешить и пытаться убедить нас в обратном! Черта с два! Он даже не мужеского полу!
На что Мардж возмутилась:
— Ты, кажется, забываешь, тетушка Оливия-Энн, что это мой законный муж, отец моего будущего ребенка.
Юнис издала омерзительный рык, на какой способна только она одна, и говорит:
— Нашла чем бахвалиться.
Ребенок появился на свет в Новом Орлеане во вторник, 30 сентября 1924 года, в 3 часа пополудни. Мальчика назвали Труменом Стрекфусом Персонсом в память о Трумене Море — друге юности отца. Приставка Стрекфус возникла в честь Верна Стрекфуса — владельца пароходной компании, в которой Арч продолжал работать.
Открытка пароходной компании Верна Стрефуса «Романтический речной флот», на которой Арч Персонс (отец Трумена Капоте) изображен в форме капитана. Ограниченный тираж Арч заказал в 1943 году на память о былой славе
Первое время молодая мать с удовольствием возилась с младенцем, кормила его грудью, но потом вспомнила обещание Дженни присмотреть за малышом. Лилли Мей сбежала в Нью-Йорк — подальше от мужа, ребенка и своих провинциальных тетушек. Все это мешало воплощению ее мечты.
До 1932 года Трумен воспитывался старыми девами: властной Дженни, доброй Соук и принципиальной Каролиной, которые когда-то вырастили и его мать. Еще был дядюшка Бад — неженатый молчаливый созерцатель. Не семья — одинокие мечтатели.
Монровилль в штате Алабама оказался лучшим местом для ребенка: Трумен пил и ел вдоволь, тетушка Соук научила его алфавиту, и он рано начал читать. Мальчик с удовольствием плескался в пруду, проводил время с соседской девочкой-пацанкой Нелл (Харпер Ли) и ее братом. Летом ребятня часто играла в домике на платане, обсуждая героев недавно прочитанных книг и комиксов. Трумен любил жевать сахарный тростник и бегать босиком по траве... Все это заложило основу крепкого здоровья, которое писатель годами разрушал алкоголем: мартини, вино, джин, виски. В конце жизни он предпочитал водку с апельсиновым соком. Без нее не жилось и не писалось. Его многолетний друг Джек Данфи вспоминал: «Трумен осознал свою беду задолго до того, как о ней узнали другие. Должно быть для него это сначала походило на звуки далекой канонады, но он чувствовал, что канонада с каждым днем приближается, и нет способа остановить ее. Он относился к пьянству как к яду и ненавидел его. Ненавидел, потому что знал, насколько разрушительным пьянство оказалось для его семьи и друзей. „Я могу писать только, когда я пьян“. Так он сказал, и это были, может быть, самые честные слова, которые он сказал в своей жизни».
У Лилли Мей пристрастие к алкоголю проявилось уже в Нью-Йорке. В отличие от Трумена, она не была «тихой пьяницей». Алкоголь будоражил ее, как и латиноамериканские мужчины. Под парáми она предпочитала выяснять отношения с сыном и вторым мужем — кубинским бизнесменом и ловеласом Джо Капоте.
Лилли Мей Фолк в окружении мужчин: ее обнимает неизвестный господин в шляпе, слева — боксер Джек Демпси, возле ящика в белых одеждах — факир «Великий Паша» Уильям Карриган и его ассистентка Мадам Флозель.
Роман с Джо Лилли Мей закрутила еще в Новом Орлеане, будучи замужем за Арчем Персонсом. В Нью-Йорке их жизненные линии вновь пересеклись, и Джо предложил ей то, о чем она давно мечтала, — безбедную жизнь на Парк-авеню. Муж купил шубу и красивую обувь, он оплачивал посещение салонов и следил, чтобы домашний бар никогда не пустел. По свидетельству того же Данфи, Лилли Мей «везде и всегда появлялась в туфлях на высоком каблуке (у меня были подозрения, что она и в постель в них ложилась), чтобы казаться выше и чтобы ее коленки выглядели не такими толстыми, как на самом деле».
В 1932 году она вышла за замуж за Джо, а в 1935-м подарила сыну новую фамилию. Трумен был совсем не против. С Арчем отношения не сложились, он тоже не оправдал надежд ребенка и вел себя не по-отцовски. Например, выманивал у Трумена карманные деньги, которые давала тетушка Соук, нарушал свои обещания, а когда Трумен стал знаменитым, требовал оплачивать его счета. Годами копившиеся обиды впоследствии выльются в то, что Трумен не приедет на похороны отца и даже не пришлет траурного венка. Зато отчим баловал пасынка, Джо по-своему его любил и смотрел на его шалости сквозь пальцы.
После процедуры усыновления Трумен написал отцу: «Как ты знаешь, моя фамилия Персонс изменилась на Капоте, в связи с чем я буду очень признателен, если впредь ты будешь обращаться ко мне как к Трумену Капоте».
Спустя тринадцать лет это имя прогремит на весь мир. После успеха первого романа «Другие голоса, другие комнаты» (1948) Капоте будет делать все, чтобы его кубинскую фамилию забыть уже не смогли. А в первых интервью он часто разъяснял, как правильно произносить его фамилию: «Как чай на конце — Capo-tea [Ка-по-у-ти]».
Издатели называли его вундеркиндом, а Сомерсет Моэм считал надеждой американской литературы. Школьные учителя почти сразу рассмотрели его талант к сочинительству, и потому Кэтрин Вуд и Джон Лэнгфорд сохранили для потомков ранние рассказы и школьные сочинения юного Трумена. (Некоторые из этих работ до сих пор не изданы.)
Капоте не заканчивал колледж, не учился на курсах писательского мастерства, не работал секретарем у знаменитого автора, но он с детства ходил с карманным словарем, подаренным ему отцом Харпер Ли, записывал в блокнот наблюдения и что-то вечно отстукивал на старенькой печатной машинке. В знаменитом журнале The New Yorker он занимался тем, что сортировал присылаемые художниками карикатуры и разносил их по отделам, расположенным на разных этажах. В 1943 году его приняли на работу только потому, что все ушли на фронт. Главный редактор журнала Гарольд Росс рассматривал глобальный военный конфликт как личное оскорбление. Появление в стенах его редакции мальчика, заканчивающего школу, тем более мужчины, воспринималось как дар небес.
Что тогда, что сейчас, в The New Yorker мечтают опубликоваться многие. Это был социальный лифт, открывающий дверь в большую литературу. Капоте прекрасно понимал: чтобы напечататься в лучшем журнале Америки, нужно понять всю кухню изнутри. На должности рассыльного он быстро сошелся с редактором Барбарой Лоуренс и стенографисткой Гарольда Росса Дэйзи Терри. Он приглашал дам на обеды, преподносил маленькие подарки (например, кофейную чашку из серванта Лилли Мей) и заставлял их слушать свои произведения. Конечно, он позволял им вмешиваться в свои тексты. Ведь они знали формат и понимали, что подойдет The New Yorker, а что отправится в корзину.
Барбара Лоуренс отлично показала себя в деле. Она сократила историю «Я тоже не промах», и Трумен тут же продал ее журналу Story. Она придумала финал рассказа «Мириам», и в 1945 году текст купил журнал Mademoiselle. К моменту его публикации Капоте уже не работал в The New Yorker. (Его уволили за неуважение к поэту Роберту Фросту. На писательской конференции, куда Трумена командировали, он вышел из зала во время выступления пулитцеровского лауреата. Гарольду Россу потом пришлось объясняться с Фростом.)
Выход «Мириам» был подобен взрыву. Это сегодня читатель привык к ошеломляющим концовкам Стивена Кинга, а в те времена Капоте стал одним из первых, кто заставил читателя вскрикнуть, дойдя до последнего предложения. В этом рассказе талант рассказчика проявил себя в полную силу.
«Мириам» открыла дверь покруче The New Yorker. Рассказ заметил редактор издательства Random House Роберт Линскотт и сразу предложил «малышу Т.» контракт на первый роман. Никто и никогда не пожалел об этом сотрудничестве. Random House до сих пор делает деньги на имени Капоте. Причитающиеся автору отчисления регулярно поступают в Фонд Трумена Капоте. На сегодняшний день его капитализация составляет 8 миллионов долларов. Душеприказчик писателя Алан Шварц оплачивает из этих средств стипендии талантливым студентам и присуждает премии в области литературоведения. Например, в 2020 году стипендию на обучение в магистратуре Бруклинского колледжа получила русско-американская писательница Светлана Сачкова (ее книгу «Люди птицы» в том же году выпустило издательство «Эксмо»).
Феномен Капоте состоит в том, что он яркий пример литературного таланта, которому подвластно все: его рассказы называют образцовыми, а повести о детстве и взрослении — подлинными шедеврами. Портретные очерки — иллюстрация удивительной наблюдательности и... феноменальной работы памяти. Над Труменом многие посмеивались, полагая, что он врет (в который раз), но Капоте действительно мог запомнить 90% любой беседы без использования магнитофонной записи. «В 1954 году я начал тренировать свою память, специально для такого рода работы, я учился запоминать разговоры без использования диктофона. Я просил друга читать мне вслух отрывки из книги, а затем записывал их по памяти, чтобы понять, насколько я оказался близок к оригиналу». И это свойство открыло ему путь в журналистику, где главенство факта Капоте разбавил приемами художественной литературы. Подход хоть и не новаторский, но писателю удалось придать этой технике свежее звучание. В очередной раз Трумен продемонстрировал, что талантливый человек талантлив во всем.
Не случайно именно Капоте стал одним из основоположников жанра «невымышленного романа», который сегодня широко используется как журналистами-расследователями, так и маститыми авторами. «Я испытывал художественную необходимость в том, чтобы выбраться из созданного мною же мира, — объяснял писатель свою концепцию. — Мне кажется, что художественным репортажем долго пренебрегали и что он становится особенно значимым в литературе ХХ века. И несмотря на то что этот жанр может быть исключительно привлекательным для романиста, он никогда ранее тщательно не разрабатывался». Своими документальными работами Трумен Капоте действительно расширил границы литературных жанров.
Примечательно, что его репортаж из СССР «Музы слышны» (1956) и «Хладнокровное убийство» (1965) — расследование преступления, потрясшего всю Америку, — сначала были опубликованы именно в The New Yorker. Так что мечта Трумена все-таки осуществилась. Новый редактор Уильям Шон отдавал под его произведения целые номера и восторгался работоспособностью писателя: «Мы счастливы от присланной вами работы и надеемся, что вы еще много напишете для нас».
Травелог Капоте в стиле автофикшн «Местный колорит» (1950) — в некотором смысле опередил время, а страницы неоконченного романа «Услышанные молитвы» с позиции сегодняшнего дня выглядят предвестниками блогинга в социальных сетях, где вся жизнь — напоказ.
Герои нескольких картин, ставших классикой кино, — «Посрами дьявола» (реж. Джон Хьюстон, 1953) и «Вокзал Термини» (реж. Витторио де Сика, 1953), — произносят слова, которые написал Капоте. Эти по-своему странные фильмы будто передают и необычность автора диалогов. Пересматривая картины сегодня, сложно отделаться от ощущения незримого присутствия Трумена по ту сторону объектива. И как ему это удается?
Даже пьесы, написанные Капоте по мотивам своих прозаических произведений, до сих пор не сходят со сцены, особенно студенческих театров. Из них делают мюзиклы и спектакли, заставляющие зрителей плакать. Эти щемящие душу мотивы свойственны всей прозе Капоте. Тихая грусть присутствует даже в самом глянцевом и стильном «Завтраке у Тиффани» (1958) — маленькой повести, ставшей не только визитной карточкой писателя, но и настоящим бриллиантом мировой литературы. Гениальность Капоте подтверждает невероятное количество афоризмов на квадратный сантиметр текста: «Не мечтать — все равно что не потеть: в организме накапливаются вредные вещества», «В этом мире нам ничего не принадлежит. Просто мы и вещи иногда находим друг друга», «На любовь не должно быть запрета», «Джин так же вреден кокетке, как слезы намазанным тушью ресницам»...
Повесть буквально растащили на цитаты. Не зря Норман Мейлер считал, что в этом произведении нет ни одного лишнего слова. И потому Трумен боролся с редакторами за каждую запятую. А когда в Harper’s Bazaar предложили немного сгладить углы перед публикацией в летнем номере, он отказался выбросить хотя бы слово, за что и поплатился. Журнал побоялся печатать «Завтрак у Тиффани» в авторской редакции и уничтожил уже готовую верстку с чудесными фотоколлажами Дэвида Атти. Реакция Трумена была жесткой: «Снова публиковаться у них? Да я с ними с***ть не сяду на одно поле».
23 октября 1958 года повесть появилась в 11-м номере Esquire, а спустя пять дней Random House выпустил ее отдельным изданием. Популярность «Завтрака» была такова, что издательство восемь раз допечатывало тираж. Вскоре сценарист Джордж Аксельрод очень вольно обойдется с первоисточником. Когда в 1961 году Трумен увидит в кинотеатре работу режиссера Блейка Эдвардса, он не станет себя сдерживать: «Блевать хочется от этого фильма». Тем не менее именно фильм с Одри Хепберн помог Трумену перейти в высшую лигу богемного Манхэттена. Он стал одним из первых писателей-селебрити. Имя Капоте так или иначе мелькало в светской хронике еженедельно.
Критики справедливо называют Трумена Капоте искусным стилистом, но эти слова мало что объяснят простому читателю. Можно сказать по-другому: он — мастер подтекста. Верхний слой истории кажется довольно незатейливым, но, если прервать автоматизм восприятия текста, вас ждут настоящие открытия. Секреты рассказов «Закрой последнюю дверь» и «Злой дух» раскрываются лишь со второго, а то и с третьего чтения. Впрочем, даже если вы не отыщете ключи к другим голосам и другим комнатам его историй, глубинный смысл считается подсознательно. И он вас не отпустит. Это странное послевкусие, побуждающее мозг искать ответы, и есть особое свойство произведений Капоте. Вы размышляете о прочитанном, даже когда страницы в книге давно закончились.
Звездная жизнь Трумена до сих пор не дает покоя исследователям. Каждый год во всем мире появляется несколько изданий, посвященных разным аспектам биографии писателя. В честь столетия Капоте швейцарская журналистка Анушка Рошани проехалась по США и записала интервью с теми, кто еще помнил Трумена: Кейт Харрингтон (названая дочь), Боб Колачелло (писатель и завсегдатай Studio 54), Гордон Лишь (редактор Esquire), Дон Бакарди (художник, многолетний друг Кристофера Ишервуда), Алан Шварц (адвокат). Получилось своеобразное послесловие к устной биографии Капоте, собранной Джорджем Плимптоном в издании 1998 года. Но в США чужаков не любят — и книга Рошани вышла на немецком языке. На момент написания статьи сведений о том, что ее выпустят на английском, не поступало.
Немеркнущая посмертная слава Капоте — редкий пример для писателя. О нем снимают байопики и документальные фильмы. Его автографы по-прежнему ценятся и стоят недешево. Даже не самый удачный сериал вызвал шквал интереса к нему у широкой публики.
Увы, большинство видит только парадную сторону популярности Капоте. За мировым признанием стоят кровь и пот автора, его попытки справиться с публичным одиночеством, насмешками за манерность и писклявый голос, который журналисты хамски называли «хомяк на гелии». Чего ему стоило всю жизнь прожить под нескончаемый буллинг и хейт? Никто никогда не задумывался, почему этот ломкий голос пубертата так и не мутировал в низкий мужской тембр. А ведь у всего есть своя причина, но раскрывать ее в рамках короткого материала о писателе не имеет смысла. Пусть у Капоте останутся секреты, которые захочет узнать новое поколение читателей...
Трумен Капоте не дожил до своего шестидесятилетия месяц и шесть дней. В августе 1984 года он ушел тихо, во сне, в калифорнийском доме своей давней подруги Джоан Карсон. Он заранее попросил ее не обращаться к медикам. Спасать его не нужно. Он устал жить и что-то доказывать, устал писать и творить легенду о самом себе. Трумен отдался объятиям Смерти, ни о чем не жалея. Это было куда лучше предсказанной самому себе смерти от передоза.
Как истинный гений, Капоте предчувствовал наступление новых времен, в которых ему вряд ли бы нашлось место. В начале 1980-х любимые им пишущие машинки стали вытесняться персональными компьютерами с программным обеспечением для обработки текстов. Спустя всего полгода после его смерти The New Yorker был продан медиаимперии Condé Nast. Время влиятельного литературного журнала тоже пошло на убыль. Теперь, получив свои 15 минут славы, любой идиот мог стать звездой национального масштаба. Однако главным по прежнему оставалось вовремя уйти. И это касалось не только стареющих актеров, но и писателей, разочаровавшихся в мире и людях.
Расчет Капоте сработал. Посмертная слава превратила его в легенду, а его произведения теперь справедливо называют классикой американской литературы. Достойный итог столетнего рубежа.
