Со временем реалии жизни меняются, слова и явления уходят в прошлое. В результате современному читателю могут быть непонятны многие нюансы, шутки и даже целые сюжетные линии в произведениях классиков. В качестве примера давайте взглянем на рассказ Н. В. Гоголя «Невский проспект» глазами современников писателя и оценим забытый юмор (далее комментарии к тексту будут курсивом, чтобы отделить их от авторского текста).

Нет ничего лучше Невского проспекта, по крайней мере в Петербурге; для него он составляет все. Чем не блестит эта улица — красавица нашей столицы! Я знаю, что ни один из бледных и чиновных ее жителей не променяет на все блага Невского проспекта. Не только кто имеет двадцать пять лет от роду, прекрасные усы и удивительно сшитый сюртук, но даже тот, у кого на подбородке выскакивают белые волоса и голова гладка, как серебряное блюдо, и тот в восторге от Невского проспекта.

Уже в начале появляется интересный штрих: упоминание усов. Изначально для чиновников было чёткое правило: они не могли иметь ни усов, ни бороды. Позже добавилась вольность, разрешили отращивать бакенбарды. Если взглянуть на портрет молодого Гоголя, то можно увидеть: он тоже брился, ведь он был чиновникомУсы он отрастил позже, когда полностью сосредоточился на писательстве. . Крестьяне и выходцы из деревень часто носили усы, но деревенские усы обычно дополнялись бородой. Зато усы без бород могли иметь офицеры. Но офицеры обычно ходили в мундирах, даже в свободное от службы время. То есть 25-летний парень с усами и в диковинном сюртуке – с большой долей вероятности нигде не служит.

Здесь единственное место, где показываются люди не по необходимости, куда не загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург. Кажется, человек, встреченный на Невском проспекте, менее эгоист, нежели в Морской, Гороховой, Литейной, Мещанской и других улицах, где жадность и корысть, и надобность выражаются на идущих и летящих в каретах и на дрожках. Невский проспект есть всеобщая коммуникация Петербурга. Здесь житель Петербургской или Выборгской части, несколько лет не бывавший у своего приятеля на Песках или у Московской заставы, может быть уверен, что встретится с ним непременно. Никакой адрес-календарь и справочное место не доставят такого верного известия, как Невский проспект. Всемогущий Невский проспект! Единственное развлечение бедного на гулянье Петербурга!

Во времена Гоголя Гороховая была важной транспортной артерией города, поэтому по ней действительно летали экипажи. Застроена она была недорогими доходными домами и лавками – не самое лучшее место для прогулок. Под Морской, вероятно, имелась в виду Большая Морская улица. Во времена Гоголя это была престижная улица, где селились богатые люди и располагались дорогие магазины. Литейная улица тоже считалась весьма престижной, там строили солидные особняки. Мещанская улица была наоборот не престижной. Там располагались дешёвые лавки, сдавались меблированные комнаты, а ещё там часто селились женщины с пониженной социальной ответственностью. Гоголь тоже там когда-то жил. Пески и Московская застава – далёкие окраины.

Какая быстрая совершается на нем фантасмагория в течение одного только дня! Сколько вытерпит он перемен в течение одних суток! Начнем с самого раннего утра, когда весь Петербург пахнет горячими, только что выпеченными хлебами и наполнен старухами в изодранных платьях и салопах, совершающими свои наезды на церкви и на сострадательных прохожих.

Раньше пекари действительно начинали работать очень рано, чтобы утром горожане могли получить свежий хлеб. Профессиональные попрошайки тоже начинали работать с самого утра. Салоп –  верхняя женская одежда, широкая длинная накидка с прорезами для рук или с небольшими рукавами, скреплялась лентами или шнурами. В начале 19 века это была модная вещь среди дворянок, в 1830-х – уже нет. Салоп стал одеждой бедных мещанок. Появилось даже презрительное слово «салопница».

Тогда Невский проспект пуст: плотные содержатели магазинов и их комми еще спят в своих голландских рубашках или мылят свою благородную щеку и пьют кофий; нищие собираются у дверей кондитерских, где сонный ганимед, летавши вчера, как муха, с шоколадом, вылезает, с метлой в руке, без галстука, и швыряет им черствые пироги и объедки.

Голландские рубашки – из голландского полотно. Это тонкая льняная ткань, которая шла на хорошее белье, скатерти в дорогих ресторанах и т. д. Ганимед – в данном случае шутливая отсылка к красавцу-виночерпию, сыну троянского царя Троса в «Илиаде» Гомера. Здесь ганимедом назван слуга.

По улицам плетется нужный народ: иногда переходят ее русские мужики, спешащие на работу, в сапогах, запачканных известью, которых и Екатерининский канал, известный своею чистотою, не в состоянии бы был обмыть.

Екатерининский канал (сейчас канал Грибоедова) считался очень грязным, в том числе, потому что местные жители в то время часто сливали туда отходы своей жизнедеятельности. При Александре II его даже хотели засыпать как рассадник инфекций.

В это время обыкновенно неприлично ходить дамам, потому что русский народ любит изъясняться такими резкими выражениями, каких они, верно, не услышат даже в театре.

А солидные дамы в это время почивали, так что их ушам сквернословие не мешало.

Иногда сонный чиновник проплетется с портфелем под мышкою, если через Невский проспект лежит ему дорога в департамент. Можно сказать решительно, что в это время, то есть до двенадцати часов, Невский проспект не составляет ни для кого цели, он служит только средством: он постепенно наполняется лицами, имеющими свои занятия, свои заботы, свои досады, но вовсе не думающими о нем. Русский мужик говорит о гривне или о семи грошах меди, старики и старухи размахивают руками или говорят сами с собою, иногда с довольно разительными жестами, но никто их не слушает и не смеется над ними, выключая только разве мальчишек в пестрядевых халатах, с пустыми штофами или готовыми сапогами в руках, бегущих молниями по Невскому проспекту. В это время, что бы вы на себя ни надели, хотя бы даже вместо шляпы картуз был у вас на голове, хотя бы воротнички слишком далеко высунулись из вашего галстука, — никто этого не заметит.

Как видим, в это время просто гуляющей публики не было. Пестрядевый – из пестряди – грубой домотканой ткани из нитей разных цветов, обычно в клетку или полоску. Пестрядевые халаты обычно носили сельские жители, и речь шла не о домашней одежде, а верхней, типа плаща. В данном случае в таких халатах бегают «мальчики», которых из деревень отправили на заработки в столицу, «в люди».

В двенадцать часов на Невский проспект делают набеги гувернеры всех наций с своими питомцами в батистовых воротничках. Английские Джонсы и французские Коки идут под руку с вверенными их родительскому попечению питомцами и с приличною солидностию изъясняют им, что вывески над магазинами делаются для того, чтобы можно было посредством их узнать, что находится в самых магазинах. Гувернантки, бледные миссы и розовые славянки, идут величаво позади своих легеньких, вертлявых девчонок, приказывая им поднимать несколько выше плечо и держаться прямее; короче сказать, в это время Невский проспект — педагогический Невский проспект. Но чем ближе к двум часам, тем уменьшается число гувернеров, педагогов и детей: они наконец вытесняются нежными их родителями, идущими под руку с своими пестрыми, разноцветными, слабонервными подругами.

Кстати английские воспитатели для детей были самыми дорогими. Нанимали их в основном богатые столичные семьи, так как «англомания» была преимущественно столичным явлением. Быть «слабонервными» среди столичных дам было даже модно.

Мало-помалу присоединяются к их обществу все, окончившие довольно важные домашние занятия, как-то: поговорившие с своим доктором о погоде и о небольшом прыщике, вскочившем на носу, узнавшие о здоровье лошадей и детей своих, впрочем показывающих большие дарования, прочитавшие афишу и важную статью в газетах о приезжающих и отъезжающих, наконец выпивших чашку кофию и чаю; к ним присоединяются и те, которых завидная судьба наделила благословенным званием чиновников по особенным поручениям. К ним присоединяются и те, которые служат в иностранной коллегии и отличаются благородством своих занятий и привычек. Боже, какие есть прекрасные должности и службы! как они возвышают и услаждают душу! но, увы! я не служу и лишен удовольствия видеть тонкое обращение с собою начальников.

В газетах печатали информацию о приехавших и уехавших, и особенно важно было писать про уехавших. Об этом информировали, чтобы человек не наплодил долгов и не сбежал незамеченным. Чиновники по особым поручениям состояли при министрах, губернаторах и других начальниках. Гражданская служба была менее престижна, чем военная, а среди чиновников самой престижной считалась Коллегия иностранных дел, куда можно было попасть только при наличии соответствующих связей. Насчёт тонкого обращения начальников – это ирония, так как существовала жёсткая субординация, и начальники с подчинёнными не церемонились.

Все, что вы ни встретите на Невском проспекте, все исполнено приличия: мужчины в длинных сюртуках, с заложенными в карманы руками, дамы в розовых, белых и бледно-голубых атласных рединготах и шляпках. Вы здесь встретите бакенбарды единственные, пропущенные с необыкновенным и изумительным искусством под галстук, бакенбарды бархатные, атласные, черные, как соболь или уголь, но, увы, принадлежащие только одной иностранной коллегии. Служащим в других департаментах Провидение отказало в черных бакенбардах, они должны, к величайшей неприятности своей, носить рыжие. Здесь вы встретите усы чудные, никаким пером, никакою кистью не изобразимые; усы, которым посвящена лучшая половина жизни, — предмет долгих бдений во время дня и ночи, усы, на которые излились восхитительнейшие духи и ароматы и которых умастили все драгоценнейшие и редчайшие сорты помад, усы, которые заворачиваются на ночь тонкою веленевою бумагою, усы, к которым дышит самая трогательная привязанность их посессоров и которым завидуют проходящие.

Как видим, многие трепетно относились и к бороде, и к усам. Помадами называли всю косметическую продукцию кремообразной текстуры. Веленевая бумага – дорогая писчая бумага (то есть для письма, а не технических нужд). Посессор – владелец.

Тысячи сортов шляпок, платьев, платков, — пестрых, легких, к которым иногда в течение целых двух дней сохраняется привязанность их владетельниц, ослепят хоть кого на Невском проспекте… А какие встретите вы дамские рукава на Невском проспекте! Ах, какая прелесть! Они несколько похожи на два воздухоплавательные шара, так что дама вдруг бы поднялась на воздух, если бы не поддерживал ее мужчина; потому что даму так же легко и приятно поднять на воздух, как подносимый ко рту бокал, наполненный шампанским.

Пышные рукава были в моде, а автор описывает их утрированно ещё более пышными. Их иронично описывал и Пушкин в «Барышне-крестьянке».

Нигде при взаимной встрече не раскланиваются так благородно и непринужденно, как на Невском проспекте. Здесь вы встретите улыбку единственную, улыбку верх искусства, иногда такую, что можно растаять от удовольствия, иногда такую, что увидите себя вдруг ниже травы и потупите голову, иногда такую, что почувствуете себя выше адмиралтейского шпица и поднимете ее вверх…  Есть множество таких людей, которые, встретившись с вами, непременно посмотрят на сапоги ваши, и, если вы пройдете, они оборотятся назад, чтобы посмотреть на ваши фалды. Я до сих пор не могу понять, отчего это бывает. Сначала я думал, что они сапожники, но, однако же, ничуть не бывало: они большею частию служат в разных департаментах, многие из них превосходным образом могут написать отношение из одного казенного места в другое; или же люди, занимающиеся прогулками, чтением газет по кондитерским, — словом, большею частию всё порядочные люди.

Многие современники высмеивали стремление к субординации во всём, особенно среди чиновников. Чтобы определить, кто перед ними, люди пытались оценивать одежду и обувь. Фалды –  удлинённые задние концы фрака или мундира. Их дизайн часто менялся, они были то длиннее, то короче, то заострённые, то закруглённые. Одежда стоила дороже, чем сейчас, поэтому постоянно следовать моде было довольно накладно. Глядя на фалды (в комплексе с другими деталями одежды) можно было определить, давно ли пошита одежда (и, соответственно, водятся ли у хозяина деньги)

В это благословенное время от двух до трех часов пополудни, которое может назваться движущеюся столицею Невского проспекта, происходит главная выставка всех лучших произведений человека. Один показывает щегольской сюртук с лучшим бобром, другой — греческий прекрасный нос, третий несет превосходные бакенбарды, четвертая — пару хорошеньких глазок и удивительную шляпку, пятый — перстень с талисманом на щегольском мизинце, шестая — ножку в очаровательном башмачке, седьмой — галстук, возбуждающий удивление, осьмой — усы, повергающие в изумление. Но бьет три часа, и выставка оканчивается, толпа редеет.

Во времена Гоголя перстни-талисманы были в моде, и некоторые щёголи действительно носили их на мизинцах. Такой перстень был, например, у Пушкина.

В три часа — новая перемена. На Невском проспекте вдруг настает весна: он покрывается весь чиновниками в зеленых вицмундирах. Голодные титулярные, надворные и прочие советники стараются всеми силами ускорить свой ход. Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари спешат еще воспользоваться временем и пройтиться по Невскому проспекту с осанкою, показывающею, что они вовсе не сидели шесть часов в присутствии. Но старые коллежские секретари, титулярные и надворные советники идут скоро, потупивши голову: им не до того, чтобы заниматься рассматриванием прохожих; они еще не вполне оторвались от забот своих; в их голове ералаш и целый архив начатых и неоконченных дел; им долго вместо вывески показывается картонка с бумагами или полное лицо правителя канцелярии.

Присутствие – присутственное место – госучреждение, место, где работал чиновник. Чиновники продвигались по службе, опираясь на табель о рангах. Существовало 14 классов, где 14-й – самый низший.

С четырех часов Невский проспект пуст, и вряд ли вы встретите на нем хотя одного чиновника. Какая-нибудь швея из магазина перебежит через Невский проспект с коробкою в руках, какая-нибудь жалкая добыча человеколюбивого повытчика, пущенная по миру во фризовой шинели, какой-нибудь заезжий чудак, которому все часы равны, какая-нибудь длинная высокая англичанка с ридикулем и книжкою в руках, какой-нибудь артельщик, русский человек в демикотоновом сюртуке с талией на спине, с узенькою бородою, живущий всю жизнь на живую нитку, в котором все шевелится: спина, и руки, и ноги, и голова, когда он учтиво проходит по тротуару, иногда низкий ремесленник; больше никого не встретите вы на Невском проспекте.

Повытчик – служитель канцелярии, должностное лицо, ведавшее делопроизводством в суде Русского государства в 16—17 веке. Во времена Гоголя слово использовалось в ироничном значении, и с человеколюбием оно точно не ассоциировалось. Фриз – грубая шерстяная ткань, из которой шили верхнюю одежду. В старой фризовой шинели ходил гоголевский Акакий Акакиевич. То есть тут речь о бедном человеке, ставшем жертвой судебного произвола или равнодушия фемиды. Демикотон – тоже дешёвая грубая ткань, из неё шили сюртуки и не только. Талия на спине – ироничное указание на то, что одежда очень старая. Когда-то в моде была завышенная талия, но в 1830-х эта мода давно прошла.
Но как только сумерки упадут на домы и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь, а из низеньких окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показаться среди дня, тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться.

В то время фонари зажигались и гасились вручную. Эстамп – гравюра, оттиск изображения.

Молодые коллежские регистраторы, губернские и коллежские секретари очень долго прохаживаются; но старые коллежские регистраторы, титулярные и надворные советники большею частию сидят дома, или потому, что это народ женатый, или потому, что им очень хорошо готовят кушанье живущие у них в домах кухарки-немки. Здесь вы встретите почтенных стариков, которые с такою важностью и с таким удивительным благородством прогуливались в два часа по Невскому проспекту. Вы их увидите бегущими так же, как молодые коллежские регистраторы, с тем, чтобы заглянуть под шляпку издали завиденной дамы, которой толстые губы и щеки, нащекатуренные румянами, так нравятся многим гуляющим, а более всего сидельцам, артельщикам, купцам, всегда в немецких сюртуках гуляющим целою толпою и обыкновенно под руку.

В 19 веке добропорядочные дамы в вечернее время одни не ходили. Те, у кого была возможность, обычно даже в дневное время брали с собой слугу. В дневное время идущая по улице женщина ещё могла просто  спешить по своим делам. В вечернее время фланирующие по улице женщины обычно были проститутками. Далее у автора лиричное описание молодого романтичного художника, который заинтересовался незнакомкой, шёл за ней до её дома, а там оказался бордель.

— Стой! — закричал в это время поручик Пирогов, дернув шедшего с ним молодого человека во фраке и плаще. — Видел?— Видел, чудная, совершенно Перуджинова Бианка.— Да ты о ком говоришь?— Об ней, о той, что с темными волосами. И какие глаза! Боже, какие глаза! Все положение, и контура, и оклад лица — чудеса!— Я говорю тебе о блондинке, что прошла за ней в ту сторону. Что ж ты не идешь за брюнеткою, когда она так тебе понравилась?— О, как можно! — воскликнул, закрасневшись, молодой человек во фраке. — Как будто она из тех, которые ходят ввечеру по Невскому проспекту; это должна быть очень знатная дама, — продолжал он, вздохнувши, — один плащ на ней стоит рублей восемьдесят!— Простак! — закричал Пирогов, насильно толкнувши его в ту сторону, где развевался яркий плащ ее. — Ступай, простофиля, прозеваешь! а я пойду за блондинкою.

В итоге Пискарёв оказался в притоне на четвёртом этаже (чем выше этаж, тем дешевле жильё), откуда с ужасом сбежал. Затем дома ему приснилось, что незнакомка – на самом деле дама, которая просто так хотела развлечься.

Все откинувши, все позабывши, сидел он с сокрушенным, с безнадежным видом, полный только одного сновидения. Ни к чему не думал он притронуться; глаза его без всякого участия, без всякой жизни глядели в окно, обращенное в двор, где грязный водовоз лил воду, мерзнувшую на воздухе, и козлиный голос разносчика дребезжал: «Старого платья продать». Вседневное и действительное странно поражало его слух.

Скупкой старого платья занимались преимущественно татары, которые не всегда дружили с русским языком. Сначала В лирический герой, чтобы несчастная любовь не мешала спать, отправился к персиянину за опиумом - по-столичному, по-богемному, а большинство обывателей просто напились бы. В конце 19 века уже процветала аптечная наркомания, и добыть наркотики было проще, а во времена Гоголя они встречались намного реже. Далее герой решил, что это ошибка, надо красавицу спасать, вызволив из борделя, чтобы вместе заниматься честным трудом, но ей эта идея «почему-то» не понравилась. Не захотела она быть ни швеёй, ни прачкой. В итоге бедняга наложил на себя руки.

Я не люблю трупов и покойников, и мне всегда неприятно, когда переходит мою дорогу длинная погребальная процессия и инвалидный солдат, одетый каким-то капуцином, нюхает левою рукою табак, потому что правая занята факелом. Я всегда чувствую на душе досаду при виде богатого катафалка и бархатного гроба; но досада моя смешивается с грустью, когда я вижу, как ломовой извозчик тащит красный, ничем не покрытый гроб бедняка и только одна какая-нибудь нищая, встретившись на перекрестке, плетется за ним, не имея другого дела.

Автор описывает похороны состоятельных господ. Для погребальной процессии нанимали факельщиков. Они обычно были одеты в белое, носили цилиндры, несли зажжённые фонари.

Поручик Пирогов тем временем шёл за блондинкой. Эта красавица оказалась более добропорядочной гражданкой.
Итак, Пирогов не переставал преследовать незнакомку, от времени до времени занимая ее вопросами, на которые она отвечала резко, отрывисто и какими-то неясными звуками. Они вошли темными Казанскими воротами в Мещанскую улицу, улицу табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф…
Перед ним сидел Шиллер, — не тот Шиллер, который написал «Вильгельма Телля» и «Историю Тридцатилетней войны», но известный Шиллер, жестяных дел мастер в Мещанской улице. Возле Шиллера стоял Гофман, — не писатель Гофман, но довольно хороший сапожник с Офицерской улицы, большой приятель Шиллера.

Шиллер был пьян и хотел отрезать себе нос, чтобы не тратить деньги на табак. Но Пирогов его отвлёк от членовредительства.

Шиллеру показалось очень досадно, что вдруг незнакомое, непрошеное лицо так некстати ему помешало. Он, несмотря на то что был в упоительном чаду пива и вина, чувствовал, что несколько неприлично в таком виде и при таком действии находиться в присутствии постороннего свидетеля. Между тем Пирогов слегка наклонился и с свойственною ему приятностию сказал:— Вы извините меня...— Пошел вон! — отвечал протяжно Шиллер. Это озадачило поручика Пирогова. Такое обращение ему было совершенно ново. Улыбка, слегка было показавшаяся на его лице, вдруг пропала. С чувством огорченного достоинства он сказал:— Мне странно, милостивый государь... вы, верно, не заметили... я офицер...— Что такое офицер! Я — швабский немец. Мой сам (при этом Шиллер ударил кулаком по столу) будет офицер: полтора года юнкер, два года поручик, и я завтра сейчас офицер. Но я не хочу служить. Я с офицером сделает этак: фу! — при этом Шиллер подставил ладонь и фукнул на нее.

С одной стороны социальный статус Пирогова был значительно выше, чем у немецкого «гастарбайтера». Поэтому хамство пьяного немца ставило его в тупик. Вызвать на дуэль можно было только равного по положению. Поколотить обидчика – задача рисковая, тот не один. Он обращается к нему: Милостиливый государь! Когда-то это было стандартное вежливое обращение, но затем к нему добавился привкус казёнщины, примерно как «дорогой товарищ» и холодной вежливости с привкусом покровительства. Но немец этих нюансов не знал и церемониться не стал. В итоге дон жуан просто решил не связываться с пьяным. Он решил соблазнить его хорошенькую жену и почти преуспел в этом. Однако в шаге от любовных утех его поймали и поколотили.
Я уверен, что Шиллер на другой день был в сильной лихорадке, что он дрожал как лист, ожидая с минуты на минуту прихода полиции, что он Бог знает чего бы не дал, чтобы все происходившее вчера было во сне. Но что уже было, того нельзя переменить. Ничто не могло сравниться с гневом и негодованием Пирогова. Одна мысль об таком ужасном оскорблении приводила его в бешенство. Сибирь и плети он почитал самым малым наказанием для Шиллера. Он летел домой, чтобы, одевшись, оттуда идти прямо к генералу, описать ему самыми разительными красками буйство немецких ремесленников. Он разом хотел подать и письменную просьбу в Главный штаб. Если же Главный штаб определит недостаточным наказание, тогда прямо в Государственный совет, а не то самому государю. Но все это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении. Притом довольно приятный прохладный вечер заставил его несколько пройтись по Невскому проспекту; к девяти часам он успокоился и нашел, что в воскресенье нехорошо беспокоить генерала, притом он, без сомнения, куда-нибудь отозван, и потому он отправился на вечер к одному правителю Контрольной коллегии, где было очень приятное собрание чиновников и офицеров. Там с удовольствием провел вечер и так отличился в мазурке, что привел в восторг не только дам, но даже и кавалеров.

Пирогов действительно оказался перед сложным выбором. Он, конечно, мог бы пойти жаловаться, но обстоятельства дела таковы, что он сам бы был ещё долго предметом шуток.

В конце автор резюмирует, что «он лжет во всякое время, этот Невский проспект».

Больше рассказов о дореволюционном быте в моей книге тут

Показатели основных стран по урожайности на конец XIX века

Россия - 8 центнеров с гектара
США - 12.4 центнера с гектара
Франция - 16 центнеров с гектара.
Англия - 20 центнеров с гектара.
Голландия и Бельгия - 22 центнера с гектара.

Чтобы было понятно - до Гомстед-Акта 1862 года Великие Равнины называли Великими Пустынями, ибо считалось, что они непригодны для земледелия.

Однако уже в 1870-м успехи в освоении были столь значительны, что даже возникла теория Уилбера о том, что "дождь следует за плугом".

Понятно, что теория ошибочна, но "в главном он прав" (с) - основа урожайности в таких зонах - ирригация и орошение почв.

Кстати, у американцев был свой "голод в Поволжье" почти одновременно с нашим - это засуха 1890 года. И выводы там после засухи были сделаны правильные - орошение рулит.

Кстати, идея не нова, ее как бы еще с Древнего Египта культивировали. Эллины в Крыму в своих колониях с помощью ирригации снимали нехилые урожаи, которые кормили всю Древнюю Грецию.

Они правда не знали, что это зона рискованного земледелия, они просто работали и все.

Собственно проблема того же Поволжья (по остальным землям не скажу - не знаю, но предполагаю, что все так же) - в разрушении верхнего слоя почв и как следствие - ухода из почвы влаги. Соответственно теперь землю требовалось орошать для получения приемлемых урожаев. Понятно, что и удобрения (на 19 век конечно же органические) никто не отменял, однако основная проблема как раз в иссушении почвы.

В своем отчете за 1875 год губернатор Самары Бильбасов писал: «Арендованные земли занимают преимущественно купцы и зажиточные крестьяне... Земля является предметом спекуляции, и земледельческая промышленность приобретает чисто хищнический характер, направляется на то, чтобы по возможности скорее выжать из земли больше выгоды, ничего ей не возвращая. Обыкновенно съемщик совсем не занимается хозяйством, а снявши у казны или удела большое пространство за сравнительно низкую плату, раздает землю крестьянам меньшими участками с значительным возвышением арендной платы».

Я уже говорил про полковника Лишина в комментариях к предыдущей записи. Вот добавка. Профессор Санкт-Петербургского университета Веселовский подсчитал, что на долю Самарской губернии приходится в год 16,54 дюйма дождевой воды. 1 дюйм дождевой воды это 22,848 ведра на десятину. Для орошения одной десятины надо 800 ведер. Таким образом, Самарская губерния получает воды в три раза меньше нормы. Отсюда понятно, что по мере увеличения производства зерновых опасность засухи и неурожая будет возрастать. То есть на научном уровне понятие было, и неиллюзорное. Но что делали-то? Масштабные мелиоративные работы на государственном уровне начались только в 1911 году. Видимо к этому времени стабильный раз в 3-5 лет голод в Поволжье задолбал уже даже правительство. Естественно, из-за войны успели сделать далеко не все, доделывать пришлось уже в советское время.

Дурдом был не только у нас, но и у американцев - чего только стоит практика сжигания соломы на полях, чтобы сгорели и сорняки. Правда вместе с ними сгорали и органические вещества, удобряющие почву, а потом фермеры сидели с голым задом и просили помочь из касс взаимопомощи, но когда жгли - их же это не волновало. Не думали.

Плюс, если в Поволжье климат меняется примерно раз в три-пять лет, то есть скажем один год из трех засушливый, неурожайный, то на Великих равнинах он как у Джорджа Мартина - Summer coming! - десяток лет может быть умеренным, с хорошими дождями, а потом бац! - и лет пять постоянных засух!

С 1930 по 1937 год в четыре из семи лет была жестокая засуха. И плюс постоянные ветра, которые никто не отменял.

Это не зона рискованного земледелия, да? Изобата не та? Это как раз время Пыльных Буль (Dust Bowl). В Канзасе и Оклахоме так же люди умирали из-за голода. Ах да, в Америке все толерантно, из-за голода умирать не могут, поэтому умирали из-за недостаточного питания (я не шучу, это официальный американский термин). Кстати, насколько я понимаю, это было одной из причин Великой Депрессии.

А кто спаслись? А спаслись опять-таки те, кто работали. Сажали в тучные годы лесополосы, чтобы от ветра защититься, проводили ирригационные каналы, строили системы орошения. Ничего нового со времен Древнего Египта, при всей непохожести эпох.

https://george-rooke.livejournal.com/522539.html

9 апреля 1916 года начальник ГАУ генерал Маниковский заявил об оборонных заводах Тулы, что "недавно группа инженеров-американцев, посетившая их, оставила о заводах самый блестящий отзыв, ставя их наряду с лучшими заводами запада"... Ну а что говорят нам архивы о возможностях этих самых заводов? Прежде всего по продукции, производившейся только в Туле - пулеметам.

Рапорт
начальника ТОЗа в ГАУ от 3 апреля 1915 года о перевыполнении плана
изготовления пулемётов для армии и невозможности его дальнейшего повышения

Копия
Спешно
Не подлежит оглашению
Согласно приказа Его Императорского Высочества Верховного Главнокомандующего, завод должен был давать от 180-ти до 200-х пулемётов в месяц, во исполнение этого приказания вверенный мне завод сдал за январь, февраль и март сего года 672 новых пулемёта, переделал под русский патрон 26 германских пулемётов и, кроме того, исправил и сдал обратно в склады 140 испорченных пулемётов.
Таким образом, вместо требуемых 200 новых пулемётов в месяц заводом сдано в склад 224 новых пулемёта и сверх того сдано исправленных в среднем около 55-ти, не считая запасных частей, как сданных в склады, так и отпущенных по требованиям войсковых частей.
При тех средствах, которыми обладает вверенный мне завод, дальнейшее усиление ввода пулемётов решительно невозможно, а судя по тому, что до сих пор не удалось сдать частной промышленности приготовление такой сравнительно простой части, как штыки, рассчитывать на помощь частной русской промышленности в деле снабжения армии пулемётами совершенно невозможно.
Подлинный за надлежащим подписал
С подлинным верно:
Столоначальник, коллежский секретарь [Подпись]
ГАТО. Ф. 187. Оп. 4. Д. 12. Л. 24

Итак - в первом квартале 1915 года, Императорский Петра Великого Тульский оружейный завод превысив установленный партией великим князем план на 12%, выходит на уровень 224 пулеметов в месяц. И это - предел возможностей единственного казенного завода. А частник неспособен производить даже штыки...

Проходит полтора года. И мы читаем

Рапорт
начальника ТОЗа в хозяйственный комитет от 29 сентября 1916 года
о плане завода по выпуску оружия на 1917 год

В 1917 году предполагается изготовить около, считая исправление и запасные части:
винтовок . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 792 000
револьверов. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 180 000
пулемётов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 16 000
станков к пулемётам . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11 000
взрывателей 3ГТ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .490 000
взрывателей 4ГТ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .280 000
Металлы и остальные предметы и материалы потребуются ежемесячно
приблизительно равными частями.
Генерал-майор
ГАТО. Ф. 187. Оп. 4. Д. 12. Л. 201.

То есть - планировалось выпускать в месяц 1333 пулемета. То есть - в шесть раз больше, чем считалось возможным весной 1915 года. Это - результат громадных усилий коллектива ИТОЗ. Но вот как это соотносится с возможностями "лучших заводов запада"?

В конце 1915 г. британское правительство согласилось «уступить» России свои заказы на 22 тыс. станковых пулеметов «Максим» и «Кольт» и 10 тысяч ручных пулеметов «Льюис». Генерал Гермониус 29 января 1916 г. сообщал из Лондона, что английским правительством заключен контракт с фирмой «Марлин-Рокуэлл Корпорэйшн» на 12 тыс. пулеметов «Кольт» под русский патрон с поставкой их в мае–сентябре 1916 г. Завод «Марлин» в Нью-Хэвене, штат Коннектикут, выполнял основную часть заказа для России, сама же фирма «Кольт» приняла заказ из России лишь на 10 тыс. пулеметов Максима.

Конец января 1916 года - заключение контракта с российским правительством.

А вот как нарастало производство пулеметов Кольт-Браунинг на американском заводе Marlin.

Marlin пулемёт не производил, а производил вот это, да для охоты со скобой, да револьверный патрон.

Надо было произвести это

После этого в North Haven, Connecticut был возведен новый корпус, выполнен комплект рабочих чертежей пулемета под русский патрон с рантом, выпущен комплект технологической документации, разработан комплект лекал.

В июле 1916 года Marlin поставила первые 50 пулеметов.

По результатам испытаний изменения вносятся уже не в технологическую, а в конструкторскую документацию - ствол становится толще, получает поперечное рифление, что улучшает воздушное охлаждение.

В сентябре Marlin сдала 1150 пулемета, больше, чем в тот месяц ИТОЗ произвел "Максимов".
В октябре - 1900 штук, в полтора раза больше, чем ИТОЗ планировал производить в месяц в следующем году.
В ноябре - 2400 "картофелекопалок".
В декабре - 3050...

Такое вот сравнение возможностей единственного казенного завода с обычным частным заводом.

https://thagastan.livejournal.com/385952.html

Исторический шпионский детектив

Первая серия

Российская Империя. Санкт-Петербург, лето, 1910 год, утро.

Городская улица, вдоль неё неспешно едут кареты и повозки, по краям улицы стоят торговые палатки, полная женщина-цветочница продаёт цветы, мальчик предлагает газеты прохожим:

• Новости! Синема! Вышла новая фильма братьев Люмьер! Покупаем свежую газету!

Внизу экрана надпись:

«Санкт-Петербург, 1910 год».

На площади, у тумбы с наклеенными театральными афишами сидит слепой солдат-инвалид, в военной гимнастёрке с Георгиевским крестом, голова замотана бинтом, лицо загорелое, борода спутана. Он блаженно улыбается небу, глядя поверх голов прохожих, скверно играет на гармони и надрывно поёт:

Вы жертвою пали в борьбе роковой

Любви беззаветной к народу.

вы отдали все, что могли за него,

За жизнь его, честь, и свободу!

Мимо проезжает карета с хорошо одетыми господами: двумя мужчинами и миловидной девушкой с нижними глазами, они улыбаются, разговаривают, но их лица напряжены.

Карета завораживает за угол, «слепой» инвалид вскакивает на ноги, несётся через площадь и прыгает в свободную карету.

Инвалид, извозчику:

• Видал чёрную карету? Давай за ней, живо!

Извозчик - мужик в годах с красным лицом, вытаращив глаза, глядя на инвалида, сипит хриплым голосом:

• Это же чудо божье! Чудо!

Инвалид, подмигивая извозчику:

• Чудо, чудо… поехали! - быстро снимает с головы бинты, натягивает поверх гимнастёрки церковную рясу, вешает на шею большой железный крест и надевает на голову скуфью (чёрную шапку православного батюшки).

На светлом экране появляется лист желтоватой старой бумаги, на котором под стук печатной машинки слово за словом появляется текст.

За кадром низкий мужской голос читает вслух:

«Филер – это агент уголовно-сыскной полиции России конца XIX – начала XX века, в обязанности которого входили проведение наружного наблюдения и негласный сбор информации о преступниках».

На экране печатная машина отбивает надпись:

ФИЛЕРА

первая серия

Санкт-Петербург, лето, 1910 год, утро.

Старинное здание, вывеска «Императорский Банкъ»

Вестибюль банка, по бокам большие колонны, по периметру столы, за которыми сидят сотрудники банка, напротив кресла для посетителей, клиенты банка переговариваются с сотрудниками, заполняют бумаги, ведут расчеты.

В центре зала и у входных дверей стоят полицейские в белой форме, с кобурой и шашкой на боку.

Молодая девушка с синими глазами (которая ехала в карете с двумя мужчинами), сидя на диване перед столом, мило разговаривает с сотрудником банка, тот смущённо улыбается.

Девушка:

• Подскажите, милейший, а если я буду хранить маменькины бриллианты в вашем банке, их не смогут украсть?

Сотрудник банка, удивлённо:

• Ну что вы, мадмуазель! У нас одно из лучших хранилищ в Европе! Английское сейфовое хранилище! Что вы!

Девушка:

• Ну не знаю… стоит ли доверять англичанам…

Сотрудник банка:

• Великобританцы лучшие в деле сохранности! Используют только современные механизмы! Пойдёмте, я вам продемонстрирую!

Девушка и сотрудник банка встают и выходят из вестибюля в большой коридор.

Сотрудник банка подходит к бронированной двери, крутит большие круглые вентили, как на дверях отсеков подводной лодки, открывает засовы, отпирает тяжелую дверь, и, улыбаясь, поворачивается к клиентке.

Девушка улыбается в ответ, и резко подняв правую руку, стреляет ему в лоб из миниатюрного пистолета.

От звуков выстрела в банке начинается крик и паника.

В вестибюль банка врываются двое мужчин в чёрных костюмах (которые ехали в карете), и начинают стрелять в полицейских.

Одного полицейского сразу убивают в упор выстрелом в живот, прямо у дверей.

Второй, раненный в плечо, прячется за колонной и открывает встречный огонь из револьвера. Он слабо свистит в свисток на шнуре кителя, чтобы вызвать подмогу.

Один из преступников кидает шляпу-котелок слева от колонны, где прячется полицейский, тот инстинктивно стреляет в неё.

Преступник забегает за колонну справа, и в упор убивает раненого полицейского.

Один из нападавших бежит в коридор, где его ждёт девушка, перешагивает через труп банковского работника, и они заходят в хранилище.

Развернув холщовые мешки преступники вытряхивают в них их металлических ящиков деньги и ювелирные изделия.

Один из нападавших, оставшихся в вестибюле, громко кричит лежащим на полу людям:

• Господа! Всем лежать! Будьте благоразумны! И вы прямо сейчас не увидитесь с богом!

В вестибюль заходит батюшка в рясе, он кланяется и крестится.

Нападавший наводит на него револьвер:

• Батюшка, вы точно не вовремя! Идите, Христа ради!

Батюка делает круглые глаза, кивает, разворачивается и медленно идёт к выходу.

Преступник улыбается и опускает оружие.

Батюшка внезапно, не поварачивась, стреляет в преступникам из под локтя, попадая ему в голову, преступника отбрасывает к колонне.

Батюшка, скинув рясу, остаётся в военной гимнастерке, из под которой видна тельняшка. Он подносит ствол «Маузера» к губам, делая знак «Тихо», люди, лежащие на полу кивают, достаёт свисток и свистит ва раза.

Улица, крыльцо у служебного входа в банк.

У крыльца стоит карета, извозчик, услышав свисток, вздрогнул, посмотрел на двери банка, потянулся за револьвером и услышал голос:

• Кавалер, купите цветочки вашей даме сердца! Всего один целковый за букетик! - полная женщина - торговка цветами стоит у его кареты.

Мужчина скривив недовольное лицо, наклонившись к цветочнице прошипел:

• Иди отсюда, пока целая…

Женщина сделала испуганное лицо, а потом неожиданно с размаху ударила его кастетом в челюсть.

Извозчик вылетел из козел кареты на мостовую и потерял сознание.

Помещение банка.

По коридору бегут преступник: девушка и мужчина, их преследует мужчина в гимнастерке. Идёт перестрелка.

Преступники опрокинули тяжелый стол, укрывшись за ним от выстрелов.

Преступник, толкая ногой по полу мешок с награбленным:

• Беги к Семёну, уходите! Я его задержу!

Девушка кивает и скрывается за дверьми.

Преступник, лёжа прислонившись к столу, крутит барабан револьвера:

• Всё! Твоя взяла, сдаюсь! Не стреляй! - он медленно встаёт, подняв руки.

Военный в гимнастерке, держа «Маузер» на готове, подходит к преступнику.

Преступник вяло улыбаясь подпускает военного поближе, резко накидывает ему на кисть цепочку от часов, выворачивает руку, выбивает пистолет и бьёт противника ногой в грудь.

Военный отлетает, ударяясь в шкаф, и разбивая стеклянные дверцы.

Преступник подняв «Маузер» стреляет военному в грудь и скрывается за дверью.

Улица, крыльцо у служебного входа в банк.

Из банка, закрыв лицо, выходит заплаканная девушка с синими глазами, цветочница идёт к ней:

• Милая, не бойтесь…я из сыскного управления…

Девушка убирает левую руку от лица, выпрямив правую, стреляет в цветочницу, та падает на мостовую.

Девушка вытаскивает из дверей банка два мешка награбленного, и тащит их в карету. Подоспевший подельник ей помогает. Они садятся в карету и уезжают.

Цветочница открывал глаза, поднимает голову и держится за простреленное плечо:

• Вот зараза!

Она смотрит на уезжающую карету, одергивает юбку, отстегивает от ноги прикрепленную кожаным ремнём короткую винтовку, становится на колено, прицеливается и стреляет вдогонку уезжающим преступникам.

Мужчина управляющий лошадьми, замирает и падает на мостовую, девушка перехватив вожжи, злобно оглядывается, погоняет коней и скрывается за поворотом.

Из дверей банка, шатаясь, выходит военный, он улыбается и показывает цветочнице большой церковный крест, в котором застряла пуля:

• Глаш, вот если бы я надел наряд помещика, как ты говорила, а не попа, сейчас бы отправился к проотцам! Ядрён якорь!

Глаша, потирая простреленное плечо:

• Петь! Боженька тебя спас, богохульника! Баба ушла, а кренделя я уложила. И вот этот вроде живой.

Петя и Глаша наклонились к оглушённому кастетом преступник.

Петя:

• Вставай, голубь! Сыскная полиция, ты арестован!

Санкт-Петербург, 1910 год, лето, день.

Шатёр городского цирка, рядом стоят повозки-вагончики, клетки с хищникам под холщовым навесом, лошади, жующие сено.

На площадке перед шатром репетируют артисты: жонглёр подбрасывает кольца, девочка крутит обручи.

На самодельной деревянной скамейке сидит огромный артист-силач в полосатом костюме и курит трубку.

Рядом на надувном шаре сидит лилипут и подпрыгивает на нём.

Лилипут:

• Модест Степаныч, что он так прямо и сказал - «катись к чёрту»?

Модест Степаныч:

• Да, Луи, директор явно был не в духе. Зря я к нему с похмелья пошёл…

Луи:

• Модест Степаныч, ну а что такого ты спросил? Ты же только про повышение жалования, так? Ты же не буянил?

Модест Степаныч:

• Ну как…спросил…потом маленько того… вступился за себя, тебя и наших…

Луи:

• Опять зуб ему выбил?

Модест Степаныч, опуская голову, горько:

• Два…

Луи зажмуривается и крестится.

Модест Степаныч смотрит на него:

• Луи! Твою мать! Это тебе не Собор парижской Богоматери! Опять не в ту сторону крестишься! Олух!

Открыв портьеру шатра, выходит директор цирка - толстый и лысый мужчина в сером костюме, злобно глядит на Модеста и Луи:

• Так вы двое! Завязывайте перекур, господа артисты и вон из моего цирка! - он говорит сквозь зубы, приложив к губам платок.

Луи складывает ладошки в мольбе и жалобно смотрит на директора:

• Аполлон Матвеевич! Может, вы нас простите?

Директор, злобно разворачивается и скрывается за портьерой, давай понять, что разговор окончен.

Модест Степаныч вздыхает и опускает голову. Луи, подойдя к нему, успокаивающе гладит его по затылку:

• Ничего, Модест Степаныч! Всё наладится! Такие как мы - всем нужны. Пойдёмте, купим газету и почитаем объявления о найме. Вы можете тяжести таскать, я… помогать буду…

Санкт-Петербург, 1910 год, день.

Управление сыскной полиции, кабинет начальника службы филеров.

За столом сидит начальник отдела филеров - Евстратий Павлович Медников.

Рядом со столом стоит его заместитель - Николай Николаевич Щукин, в форме, с папкой документов.

Напротив стола стоят сотрудники отдела - филёры: Петр и Глафира.

У Глафиры перебинтована рука, они стоят, стыдливо опустив глаза в пол.

Медников:

• Ну что, горе сыщики? Устроили пальбу? Четыре трупа. А главного злодея упустили!

Пётр, виновато:

• Евстратий Павлович, мы всё делали по инструкции! Кто же знал, что их главарь баба?

Медников:

• Женщина, в не баба! Понятно вам, прапорщик Збруев? И очень хитрая при том! Она вас ещё на площади раскусила!

Глафира:

• Мы же маскировались!

Медников:

• Видел я, как вы маскировались! Одна букеты держать не умеет в руках, не дарили что ли ни разу? Второй офицерский крест на солдатскую гимнастерку нацепил, повязку белоснежную и свой Балтийский загар морячка забыл припудрить! А песню какую выбрал! Арестантскую! Скажи спасибо, что тебя городовые в участок не свезли!

Пётр:

• Мы виноваты, конечно, Евстратий Павлович! Но нас всего двоё в отделе осталось. Трое наших в лазарете месяц уже, вы сами знаете. Сложно наблюдение вести вдвоём, так ещё и задерживать надо…

Глафира:

• Нам бы новых людей в помощь! Толковых! Дело бы само пошло!

Пётр:

• Кстати, если задержанного допросить, да по зубам как следует, он на эту их главную и выведет! И трупы бандитов подробно осмотреть надо, может будет какая зацепка! Ядрён якорь!

Медников:

• Так, отставить по зубам! С задержанным работает следователь, трупы на вскрытии. А людей набирать пора, и не только военных, нам артисты нужны, мастера переодевания и Мельпомены! Николай Николаевич, немедленно распорядитесь дать объявление в вечерние газеты, за счёт жандармского управления. Укажите на достойное жалование и престиж сыскного дела. Все свободны!

Медников встал из-за стола, провожая подчиненых, Пётр кивнул головой, потом открепил крест от гимнастерки и положил на стол Медникову со словами:

• Спасибо! Возвращаю реквизит!

Когда все вышли из кабинета, Медников взял Георгиевский крест и подошёл к окну, глядя на мост над Невой, он перевернул крест в руке, к кресту была прицелена маленькая бумажка, Медников развернул её, на ней неровным почерком Петра было написано:

• Кто-то знал об операции. Нас предали.

Санкт-Петербург, 1910 год, лето, вечер.

Небольшой театр.

Сцена, фанерные декорации Вероне Италия, идёт репетиция спектакля «Ромео и Джульетта».

На сцене молодая актриса, играющая Джульетту, парень - Ромео, в суфлёрской будке суфлёр - пожилой мужчина в очках.

Режиссер с ассистентом сидит в зале и смотрит на сцену.

Суфлёр читает, актёры повторяют за ним.

Ромео:

• Им по незнанью эта боль смешна.

• Но что за блеск я вижу на балконе?

• Там брезжит свет.

• Джульетта, ты как день!

• Стань у окна, убей луну соседством!

• Она и так от зависти больна,

• Что ты ее затмила белизною.

Джульетта, обмахиваясь веером:

• Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!

• Отринь отца да имя измени,

• А если нет, меня женою сделай,

• Чтоб Капулетти больше мне не быть.

Ромео, шмыгая носом:

• Откуда-то я слышу запах дыма!

• Неужто над Италией пожар?

Джульетта, делая страшные глаза:

• Ты что такое, говоришь, Ромео?

• Мне не понятны речи про пожар?

На сцену из-за кулис выплывают клубы дыма, артисты кашляют, и смотрят на режиссера, тот спит.

На сцену забегает испуганный, перепачканный сажей дядька:

• Горим! Господа! Горим! Гориииииим!

Санкт-Петербург, 1910 год, вечер.

На мостовой, на каких-то тюках сидят перемазанные Ромео, Джульетта и суфлёр, они смотрят на дымящиеся остатки здания театра. Вокруг бегают пожарные и любопытная публика.

Суфлёр, протирая запачканные сажей очки:

• Как говорил великий Шекспир: «Счастья целиком без примеси страданий не бывает».

Джульетта, в почерневшем парике, нахмурившись:

• Папенька! Мы по миру пойдём! А ты Шекспира цитируешь!

Суфлёр:

• Настенька, ну что же делать, право слово! Будем искать работу!

Ромео, снимая парик, под которым оказались рыжие волосы:

• И правда, Настасья Пална! Павел Сергеич прав! Возможно, это знак самой судьбы…

Настасья Пална, глядя на партнёра с упрёком:

• Господи, Владимир, и вы туда же!

Из толпы вокруг пожарища выбежала маленькая собачка и положила свернутую трубочкой газету к ногам Настасьи Палны.

Санкт-Петербург, 1910 год, поздний вечер.

Старый особняк на окраине Санкт-Петербурга.

На балконе, облокотившись на перила, стоит девушка с длинной сигаретой в мундштуке, у неё те же голубые глаза, но теперь каштановые волосы.

Она смотрит на верхушки соснового бора и выдыхает дым:

• За нами следили, как вы и сказали. Опять филера Медникова. Пришлось действовать быстро, жертвы были неизбежны. Задание выполнено.

Из угла балкона, раздался скрип кресла, из темноты показался силуэт сидящего мужчины в шляпе, в воздух вылетело колечко сигарного дыма, низкий мужской голос сказал:

• Браво, Марлен! Вы как всегда, на высоте! Не волнуйтесь, у Медникова, я слышал, сложности с подчиненными. Следующее дело будет безопаснее.

Конец первой серии.