История Павловского автобусного завода берет свое начало в 30-ые годы XX века. Тогда предприятие, располагающееся на территории города Павлово-на-Оке, занималось изготовлением автотракторных инструментов и кузовной арматуры. В 1952 году предприятие было перепрофилировано и переименовано в завод ПАЗ.

Автобусы производства Павловского автозавода (ПАЗ) малой вместимости в советское время использовались в основном на селе и в качестве служебного транспорта. Самый же известный советский автобус павловского производства – ПАЗ-672.

История нашего героя, мало чем отличающегося от предыдущего ПАЗ-652, началась в 1957 г. Создатели машины стремились устранить многие недостатки, выявленные в предыдущей модели. В результате кузов автобуса, несмотря на почти неизмененную форму, стал легче, а также были установлены более надежные тормоза. Внешне же 672-й изменился незначительно – новинку выдает лишь обновленная светотехника.

Практически не изменился и салон автобуса. В нем 23 кожаных сидения, а всего внутрь могло втиснуться до 60 человек. Оставались главные неудобства для пассажиров – высокие ступеньки, узкие двери и проход, а также сильный шум. Зато внутри было достаточно светло благодаря окнам на потолке, а мощные печки зимой хорошо прогревали салон.

Кабина водителя, как и у предыдущего ПАЗ-652, была отделена от салона неполной перегородкой. Шоферское место очень простое, единственное удобство – гидроусилитель руля.

Интересно, что в серию ПАЗ-672 удалось запустить лишь через 10 лет после начала проектирования. Виной всему стало использование многих агрегатов от небезызвестного ГАЗ-53, которые в то время только тестировались на горьковских грузовиках. В их числе двигатель объемом 4,25 л и мощностью 115 л. с. и 4-ступенчатая коробка передач.

Как бы то ни было, в 1967 г. из завода в г. Павлово-на-Оке в конце концов выкатились первые серийные ПАЗ-672. Но и тогда потребовались доработки, которые конструкторы уже стали устранять по ходу производства. Окончательная версия автобуса получила индекс ПАЗ-672М и внешне почти не отличалась от первых серийных машин этой модели.

Впрочем, если вспомнить, для чего изначально создавался ПАЗ-672, становится понятно, зачем понадобилось столько переделок. Автобус предназначался для пригородных перевозок, обслуживания сельчан и колхозников, а также использовался как служебный транспорт. Все это предполагает движение по дорогам низкого качества.

Но на базе автобуса создавались и другие модификации, среди которых полноприводный ПАЗ-3201:

Рефрижератор, получивший в народе прозвище «пингвин»:

И передвижная телестанция:

Кроме того, ПАЗ-672 часто шел на экспорт, и в некоторых странах «третьего мира» они встречаются даже сегодня:

Всего же до 1989 г. было выпущено 288 688 автобусов модели 672.

В то же время завод стал выпускать новую модель ПАЗ-3205, которая быстро вытеснила 672-го с конвейера. Вскоре после этого выпущенные ПАЗ-672 тоже стали постепенно выводиться из эксплуатации. Тем не менее, в российской глубинке и странах бывшего Советского Союза их еще можно встретить на дороге:

Все же и эти автобусы рано или поздно заменят. Каким же автобусам действительно повезло – так это тем, которых сохранили для музеев. И вот я в прошлом году, попав в музей ретро-транспорта в Красноярске, познакомился с этим автобусом поближе:

ПАЗ-672 – один из самых известных советских автобусов, который перевез не один миллион пассажиров и обслужил не одну тысячу предприятий. Современные павловские автобусы гораздо комфортабельнее, однако ПАЗ-672 продолжает сохранять в себе особенную энергетику, которой можно пропитаться, если встретить его в музеях.

Остались ли такие автобусы в ваших городах или поселках?

via

Представляю вашему вниманию самый распространенный советский детский велосипед, тиражировавшийся многими заводами на протяжении 30 лет – модель КДВ-2 (Комбинированный Детский Велосипед). Этот экземпляр изготовлен на Тульском Станкостроительном Заводе в 1960-х годах. Велосипед имеет комбинированную конструкцию, то есть его можно эксплуатировать как в трехколесном, так и в двухколесном вариантах. Задняя ось снимается и на ее место устанавливается колесо со звездочкой. Велосипедик имеет фиксированную передачу и не оснащен тормозами. Рама сварная дуплексная, из тонкостенных стальных труб. Колеса классические, с проволочными спицами с ниппелями и имеют резиновые литые шины. Седло с кожаной покрышкой имеет регулировки по высоте и наклону.

Детский комбинированный велосипед - КДВ-2, изготовленный на Тульском Станкостроительном Заводе в 1960-х годах - из коллекции Веломузея Андрея Мятиева.

Детский комбинированный велосипед - КДВ-2, изготовленный на Тульском Станкостроительном Заводе в 1960-х годах - из коллекции Веломузея Андрея Мятиева.

История этой модели довольно интересная и длинная. Первоначально она была сконструирована на Харьковском Велосипедном Заводе в 1948 году и имела индекс Д-2. Выпускали ее там же, но вскоре по приказу Министерства Авто-Тракторной промышленности харьковчан обязали подготовить производственную документацию и передать её на другие заводы, а также помочь с освоением производства. В итоге, эту модель производили на множестве предприятий по всему Советскому Союзу в качестве «изделия ширпотреба». Каждый из заводов, получив документацию, вносил в нее изменения, сообразно со своими производственными возможностями и номенклатурой материалов, из которых предполагалось производить велосипедики. Менялось и название модели – Д-2 на ХВЗ и Московском Заводе Детских Велосипедов, КД-2 на Ленинаканском Велозаводе, КДВ-2 – на Тульском Станкостроительном, В-6 – на Гродненском Заводе Автоагрегатов и т.п.

Примечателен факт, что в технических паспортах, прилагаемых к велосипедикам, не указывалось название предприятия – только адрес Отдела Технического Контроля, несмотря на то, что логотип завода (без расшифровки его названия) размещался на головной трубе рамы. Что поделать – секретность (завод-то был оборонным). Понятно, что для сведущих лиц, (в том числе и из стана «потенциального противника»), этот «секрет» секретом не был, так что сокрытие информации было скорее от «тех, кому лишнего знать не положено». ;-)

Тульский Станкостроительный Завод (ныне - АО «ПО Тульский машиностроительный завод им. Рябикова» (сокращённо «Туламашзавод»)) – крупнейшее в Туле машиностроительное предприятие с длительной историей, имеющее корни еще в середине XIX века. Ведёт свою историю от чугунно-литейного завода, основанного в 1879 году, основанного отставным капитаном Русской Армии Николаем Григорьевичем Дмитриевым-Байцуровым. В обиходе завод именовался «байцуровским». Предприятие в основном выполняло заказы для Императорского Тульского Оружейного Завода. В 1899-м завод переименован в «Механический и сталелитейный завод» и продан бельгийскому акционерному обществу. В 1907 году завод, вместе с другими активами акционерного общества, купил московский Торговый Дом Л.В. Готье. Производство было остановлено, а оборудование законсервировано. В1912-м «Механический и сталелитейный завод» вошёл в состав Тульского Оружейного Завода. На нем организовано производство пулеметов «Максим». В начале 1930-х завод начал изготовление фрезерных станков «Дзержинец». В 1939-м завод выделен как самостоятельное предприятие из состава Тульского Оружейного Завода и получил наименование «Станкостроительный» (приказом наркома вооружения Б.Л. Ванникова от 8 июля 1939 года). Основной продукцией предприятия тогда являлось стрелковое вооружение. В послевоенные годы номенклатура изделий расширяется – осваивается выпуск насосов и машин для нефтяной и угольной промышленности, металлообрабатывающих станков различного назначения и товаров народного потребления. Производство детских комбинированных велосипедов началось в 1953 году и различные модели выпускались до конца 1980-х. В 1956-м освоен выпуск мотороллеров Т-200 «Тула». С середины 50-х до 1995 года Туламашзавод помимо основного оборонного производства успешно занимается изготовлением мотороллеров и мотоциклов различных типов. В 1974 году завод получил имя Василия Михайловича Рябикова, выдающегося руководителя отрасли. Предприятие работает и по сей день, в основном выполняя военные заказы.

via

В лучшие годы в СССР работало 17 часовых заводов. В новейшие времена их число заметно сократилось. Вспоминаем предприятия, оставшиеся в прошлом (а также те, что сменили профиль).

Ударные темпы

Часовое производство в Советском Союзе взялись организовывать в 1920-е. Начали с примитивных ходиков и будильников (собирались на столичном «Авиаприборе»). Впрочем, до настоящей индустрии было еще далеко. Дело пошло в конце десятилетия, когда в Москве заработали два профильных завода – Первый часовой и Второй часовой. Обороты набирались очень быстро: за четыре года (с 1931 по 1935-й) объем выпуска одних только карманных часов вырос почти в четыре раза.

Война ускорила развитие индустрии в том смысле, что крупные столичные предприятия были эвакуированы в провинцию, где в итоге пустили корни. Характерный пример – завод в Чистополе, выросший на базе эвакуированного туда Второго Московского. В 1944-м производство в столице возобновилось, но и в Чистополе не было свернуто – к тому времени там уже год выпускали наручные часы «Кировские». После войны Чистопольский завод прославился часами «Победа», позже – «Востоком» и, наконец, «Командирскими».

Сменить профиль

К 60-м годам часовая индустрия в СССР достигла невероятной мощи: в стране работало полтора десятка заводов, ежегодно выпускалось более 30 миллионов часов. И это был не предел: на пике, в 70-80-е, общий объем составлял до 70 (!) миллионов экземпляров.

У каждого завода имелся свой профиль: в Ереване (предприятие «Севан») и Сердобске выпускали будильники, в Пензе («Заря») и Минске («Луч») – в основном женские часы, в Челябинске («Молния») – модели для военных летчиков, и так далее.

Перестройка и распад Советского Союза ожидаемо внесли свои коррективы. Часовая индустрия начала рушиться, большая часть заводов в итоге была закрыта или сменила профиль. Вспомним некоторые из них.

Первый Московский часовой

В 1992 году 1 ЧМЗ стал акционерным обществом, а пять лет спустя сменил вывеску на «Полет-Хронос». Производство сохранилось, часы – мужские, женские, карманные, настольные и каминные – выпускаются и по сей день.

Владимирский завод «Точмаш»

«Точмаш» выпускал часы недолго, с конца 40-х до конца 50-х. Сначала это были настольные часы «Весна», затем наручные «Победа». В дальнейшем «Точмаш» производил и приборы для автомобилей, и печатные платы, полностью уйдя от часового профиля. Завод существует и поныне, выпуская продукцию для атомной отрасли.

Орловский часовой завод «Янтарь»

Открытый в 1950-м, «Янтарь» выпускал настольные и настенные, напольные и шахматные часы (последние производились в ССР только здесь). Умудрившись пережить девяностые, завод свернул работу в середине нулевых – был признан банкротом.

Ростовский часовой

Еще одно детище послевоенной поры, завод в Ростове был известен будильниками «Витязь». Изменив статус на АО, предприятие сменило и профиль – теперь там делают приборы для беспилотников и разную точную механику.

Сердобский «Маяк»

Специализировался на ходиках и часах с кукушкой, в конце шестидесятых к этому добавилось производство механизмов для электронных часов. Главный хит «Маяка», часы с кукушкой отправлялись на экспорт в десятки стран мира, ежегодный объем выпуска к началу 90-х достигал 15 миллионов штук. Все кончилось в нулевые –завод был закрыт.

НПО «Интеграл»

Завод, прославившийся выпуском первых в СССР электронных часов, работал с 1962 года. Существует он и сегодня, только наручные часы уже не производит – в каталоге «Интеграла» настольные и настенные аппараты. Электронные, само собой.

via

Не все становятся чьими-то родителями, при этом каждый — чей-то потомок.
Очень важно, чей. Не только в генетическом, но и в культурном смысле.
Человек рождается в культурную среду своей семьи, наследует её речь и обычаи, усваивает важнейшие навыки, приобретает характерные привычки, перенимает образ мыслей, симпатии, антипатии и отношение к окружающим; знакомится с добром и злом, в конце концов...

На снимке, сделанном в июне 1950 года, Вольф Шлиомович Высоцкий. Самый старший мальчик в кадре — его родной внук Володя Высоцкий...
...а по ссылке редкий клип, который смонтирован из видеоряда творческой встречи актёров Театра на Таганке с правильной публикой и аудиозаписи с концерта Владимира Высоцкого в Торонто, 1979.

...и о писателе внутри и снаружи.
Евгений Габрилович на рубеже 1920-х—1930-х годов начал делать писательскую карьеру, но в истории остался, в первую очередь, как успешный киносценарист. Кроме крепких фильмов о Ленине и верных ленинцах, за ним числятся очень разные и очень достойные картины: "Два бойца" и "В огне брода нет", "Странная женщина" и "Долгая дорога к себе", "Монолог" и "Поздние свидания". Любители кино — в особенности те, кто постарше — наверняка вспомнят прекрасные роли Марка Бернеса, Бориса Андреева, Инны Чуриковой, Евгении Симоновой, Ирины Купченко, Михаила Глузского...
...а в литературном наследии среди воспоминаний Габриловича есть небольшая заметка о соседе по писательскому дому:

В начале тридцатых годов почти все писатели (малые и великие) селились по коммунальным квартирам. Поэтому, когда вдруг прошел слух, что будет писательская надстройка в Нащокинском переулке, образовалась большая давка. Все бегали по инстанциям с заявлениями и справками. И больше всего мастеров пера толпилось вокруг Матэ Залки, который ходил по строительству с орденом Красного Знамени на груди. Его избрали предправления жилкооператива.
О, если бы я ведал тогда, что настанет время, когда я буду писать о нем сценарий. Нет, я тогда не знал этого и робко, с безмолвной мольбой глядел на него: квартир, подлежащих распределению, было мало, а мастеров пера бесконечно много, и все они хлопотали, настаивали, имели имя. Я имени не имел — одно только заявление, несколько справок да просительные глаза.
И все же свершилось чудо. В моей долгой жизни было всего два-три чуда, так вот свершилось одно из них. Кто-то выпал из списка, и я получил квартиру: пятый этаж, ванная, совмещенная с туалетом, паркет, газ и балкон с видом на двор, сараи и чердаки.
Потаскав по лестницам мебель, переехав и отдышавшись, мы обнаружили, что этот балкон увязан не только с нашей квартирой. Оказалось, что была еще одна дверь, из другой, соседней квартиры, выходившая на тот же балкон. И за этой дверью, среди мебели красного дерева и синих обоев, жил с семьей Михаил Афанасьевич Булгаков.
Я знал, конечно, Булгакова по «Дням Турбиных», он казался мне, по моим тогдашним понятиям, писателем не без возможностей. Даже талантливым. Но в те годы талантливых было вокруг великое множество, и спустя года три выяснялось, что они не очень талантливы, а потом, что совсем не талантливы.
Мы долго жили с М. А. Булгаковым рядом, в Нащокинском переулке, но, как говорится, не встречались домами. Наши жены ходили друг к другу через балкон одалживать лук, сахар, рюмки и вилки. Наши дети дружили. Как соседи с хрупкими стенами тридцатых годов, мы глухо слышали все, что свершалось за этими стенами: пиры и размолвки, смех, пение, назиданья потомству. И чтение вслух. Я много жил рядом с писателями в различных домах и знаю, как они любят читать вслух.
Но, вспоминая теперь это частое, глухое, далекое чтение, я не могу отвязаться от мысли, что, может быть, в этот миг там, за спичечной переборкой, пока я дремал или ужинал, читались те удивительные страницы, которые я в изумлении перелистываю сейчас.
Да, в те годы Булгаков мог только читать свои вещи. Печатать их он не мог. Его тогда не печатали или печатали самое тусклое, однозначное из его писаний. Может быть, потому утвердилось и крепло во мне убеждение, что писатель он средний глазом и голосом, хотя и своеобразный. Правда, на сцене порой давались его пьесы, но каждый раз это кончалось идейным скандалом. Я не видел их.
Он был в беде, на мели. Работал в Художественном театре. Не то литератор, не то режиссер. Среди великих Олимпа тридцатых годов, которых на все лады возносила критика, он был почти безымянен. И как-то исподволь, но фундаментально кристаллизовалось мнение, что он сошел.
Итак, долгое время я жил бок о бок с крупнейшим, но не замечал этого. Встречаясь с Булгаковым на нашем общем балконе и глядя на крыши сараев со скудной листвой в перспективе, мы обсуждали с ним новости, сплетни, пользу пеших прогулок, лекарства от почек, разводы, измены и свадьбы. И только раз я спросил его о том, что он пишет. Всего один раз.
Я всегда удивлялся мемуаристам, которые, встретившись с большими людьми в беде, сразу же примечали их гениальность. Я этого не увидел. Может быть, потому, что был слишком мелок и мал.
Мы слышали из нашей квартиры, как он умирал. Тревожные голоса, вскрики, плач. Поздним вечером, с балкона, была видна зеленая лампа, покрытая шалью, и люди, бессонно и скорбно озаренные ею. Потом однажды, как это бывает всегда, вдруг страшный, бессильный, пронзительный женский вопль. И вынос тела по стертым, узким, надстроечным ступенькам.
Прошли года, дом в Нащокинском повял, одни ушли в мир иной, другие ушли в дома покрасивей, фасад потускнел и словно обвис, как в старости повисают усы. Другие волны, другое время…
Вышел в свет роман «Мастер и Маргарита». Я прочитал его.
И изумился этой работе. Я поразился громаде раздумий, ярости чувств, простору пера, раздолью фантазии, грозной меткости слова. Причудливости прекрасного и ничтожного.
Но больше всего я изумился тому, что, в то время как этот человек писал свою «Маргариту», я жил с ним рядом, за стенкой, считал его неудачником, человеком неполучившимся и, встречаясь с ним на балконе, говорил о том, что кого-то из братьев-писателей обругали, а кто-то достиг похвал, и о том, что Союз писателей мог бы работать лучше, и о том, что кто-то в нашем доме женился, и о дворниках, и о погоде, и далее внушал ему, как надо писать. Как надо нынче писать!
О, эта вздорность утоптанных поучений, эти звезды и прах писательской судьбы!
Ошеломленный, я понял, что там, за моей оклеенной палевым тоном стеной, он писал тогда без всякой надежды быть напечатанным, писал в пропасть, в ничто. Какой же верой в писательство, в бессмертие букв и чернил надо обладать, чтобы доверить все лучшее, что ты принес, линованному листу, который, возможно, так и останется единственным в мире.
И с этим-то человеком я говорил о свадьбах и о погоде!
Я прочитал его роман и прочитал его еще раз, опешив от этой бури неясных и ясных событий, кричащих о спасительности любви, рассказывающих о мнимой и подлинной власти, взывающих к самому сатане, чтобы он сразил подлость; о неизбежном возмездии злу, о людях гордых и людях распятых; о сердце, увязшем в высоком и низком; о силе и страхе.
Я читал эту странную прозу, сраженный тем, что жил рядом с этим, слышал обеды, ужины, домашний ход дня, но не слышал главного и неслышного.
И я вспомнил тот единственный раз, близко к его кончине, когда наряду с разговором о свадьбах, дебошах, писателях, об уличенных или, напротив, отмеченных, я спросил Булгакова и о том, что он пишет сейчас.
— Пишу кое-что,— сказал он, устремив взор с балкона к сараям.— Так, вещичку…