Самая первая антиутопия — Евгений Замятин. Мы
Этот роман считается родоначальником антиутопии в привычном нам виде. И хотя провозвестники жанра встречались ещё в XIX веке (иногда к ним относят даже «Путешествия Гулливера»), именно книга советского писателя-диссидента стала первой действительно значимой антиутопией.
Романом «Мы», написанным в 1920 году и переведённым на английский в 1924-м, вдохновлялись Оруэлл и Хаксли. А на родине он увидел свет только в 1988 году — когда все пророчества Замятина уже выглядели наивными и неактуальными.
Впрочем, вряд ли писатель думал о будущем фантастического жанра, когда создавал «Мы». В его понимании это была сатира - на построение «нового общества» в Советской России, а также на модернистские идеи индустриализации, «научной организации труда», верховенства технологий и объединения всех стран мира в единое государство, в котором наука будет служить счастью человечества. То, что многим современникам Замятина казалось прогрессом, ему виделось опасностью.
Идеальное государство-машина, в котором каждый гражданин счастлив своим вкладом в общее дело, на страницах «Мы» изображено как царство однообразия. Здесь вместо имён - «нумера», вместо одежды - «юнифа» (униформа), вместо семьи - «сексуальные часы» по розовым талонам и строго научное «детоводство», а управляет всем некий Благодетель. Где-то за Зелёной Стеной бушует дикая природа и, по слухам, живут такие же дикие люди, сбежавшие из-под заботливой руки Благодетеля. Но тут, в Едином Государстве, каждый знает своё место - и все работают над новым масштабным проектом: космическим кораблём «Интеграл», который должен нести блага нового общества на другие планеты.
Нам, читателям из XXI века, нетрудно догадаться, что сумятицу в этот кристально ясный и идеально стройный мир внесёт любовь. Главный герой, «нумер» Д-503, встречает загадочную, яркую, ни на кого не похожую 1-330 - и эта встреча переворачивает его жизнь, а заодно едва не переворачивает и Единое Государство.
Читая «Мы» в XXI веке, приходится постоянно себе напоминать, что этот роман был написан до всех антиутопий, которые мы привыкли считать классикой. Большой Брат Оруэлла вырос из замятинского Благодетеля, а сюжетные линии о любви благонамеренного гражданина к экстравагантной революционерке в обоих романах различаются лишь деталями.
Отгороженная стеной дикая природа и социально одобряемая полиамория перекочуют из книги Замятина прямиком в «О дивный новый мир» (хотя сам Хаксли отрицал влияние «Мы» на своё творчество). Уничтоженная на корню культура прошлого как обязательная основа нового общества - постоянный мотив многих антиутопий, от «451 градуса по Фаренгейту» до «Эквилибриума». А эстетика унифицированного мира Единого Государства проникает во все антиутопии, воплощённые на экране: если вы видите стройные шеренги людей в одинаковой одежде и здания со стеклянными стенами - у вас нет сомнений в том, в какой мир вы попали.
Тем не менее читать «Мы» стоит и сегодня - не только ради сюжета (искушённый читатель легко сможет его предсказать), но и ради острого, хлёсткого, выразительного замятинского стиля. И ещё, конечно, чтобы напоминать себе, что расхожая цитата из книги «потому что разум должен победить» в контексте романа на самом деле имеет прямо противоположное значение...
Автор текста: Светлана Евсюкова
Источник: fanfanews
Отменённый писатель — почему Николай Лесков сегодня один из самых актуальных классиков
В массовом представлении это диковинный, немного даже экзотический литератор XIX века – автор «Левши», «Очарованного странника» и «Запечатленного ангела», писавший необычным, затейливым языком.
Однако в сравнении с тем, что Лесков успел сделать за свою жизнь, это представление отражает даже не верхушку айсберга, а лишь малую ее часть.
По справедливости
Часто можно услышать, что Николай Лесков хотя и причислен к классикам, но на самом деле недополучил того признания, которого заслуживает как большой писатель. Так казалось и ему самому, так было и в ХХ веке, и сегодня ситуация не изменилась.
Объяснению причин этого положения и восстановлению справедливости посвящена недавно вышедшая биография Лескова «Прозёванный гений», написанная Майей Кучерской, филологом и популярным прозаиком. Сам за себя говорит тот факт, что это первая книга о Лескове в серии ЖЗЛ за почти целый век ее послереволюционного существования. У этого недооцененного классика нет даже полагающегося ему по статусу полного собрания сочинений: издание 30-томника остановилось пять лет назад на 13-м томе.
Сама Кучерская смотрит на перспективы популярности Лескова в наше время довольно пессимистично, полагая, что для сегодняшнего массового читателя он слишком сложен и прихотлив. И это грустно, ведь Лесков во многом очень современен: и в том, что он писал, и в том, что происходило в его собственной жизни.
Николай Семенович и сancel culture
Едва начав литературную деятельность, Лесков в полной мере ощутил на себе, что такое пресловутая cancel culture (культура отмены). Под эгидой cancel culture сегодня на Западе многие классические произведения искусства объявляются неполиткорректными, порочными, заслуживающими осуждения или даже забвения.
Во времена Лескова термина cancel culture, разумеется, еще не существовало. Но само явление, назови его хоть остракизмом, хоть травлей с привкусом благородного негодования, было хорошо известно. С переменой названий суть не меняется: когда кто-то позволяет себе высказывания или действия, не устраивающие определенную часть общества, эта часть общества наказывает провинившегося тем, что пытается выгнать его из информационного пространства и превратить в маргинала, тем самым как бы отменить (cancel) его существование. Причины могут быть разными: от действительно серьезных проступков до спорных реплик в прессе или соцсетях.
Два ярких примера: британская писательница Джоан Роулинг, автор книг о Гарри Поттере, пошутившая в Twitter о трансгендерах, и голливудский актер Джонни Депп, над которым несколько лет тяготели обвинения бывшей жены в домашнем насилии. Если Роулинг лишь побило градом возмущенной критики со стороны части фанатов и знаменитостей, то Деппа постигли более суровые кары: расторжение контрактов и исключение всех фильмов с его участием из каталога Netflix.
В нашей стране это явление пока еще не так могущественно, как на Западе. Но пример Лескова показывает, что российские интеллектуалы опередили модный тренд на целых полтора столетия.
Он жжет
Что же сделал Лесков, чтобы попасть в подобное положение? Сначала он, начинающий петербургский публицист, опубликовал в газете «Северная пчела» статью, из-за которой получил репутацию мракобеса, реакционера и провокатора. Это при том, что в бумагах начальника столичной полиции того времени Паткуля Лескову и его кругу дана такая оценка: «Крайние социалисты. Сочувствуют всему антиправительственному. Нигилизм во всех формах».
Заметка Лескова, вышедшая 30 мая 1862 года, касалась большого пожара в Апраксином дворе, произошедшего за два дня до этого. С первого взгляда в ней не было ничего крамольного, но журналист в полный голос сказал о том, о чем благоразумные люди предпочитали помалкивать: не исключено, что это был поджог, связанный с политическими студенческими волнениями, и что по городу ходят листовки с призывом к захвату власти, и что, в общем, хорошо бы во всем разобраться и снять тревожное напряжение в обществе.
Так Лесков неожиданно для себя попал между молотом и наковальней. Радикалы посчитали, что он требует расправы над поджигателями и даже подсказывает, где их искать, а власти показалось, что Лесков обвиняет ее в бездействии и дает непрошеные советы. Император Александр II написал на принесенном ему экземпляре «Северной пчелы»: «Не следовало пропускать, тем более что это ложь».
Лесков, еще вчера бывший на плохом счету в полиции как социалист и нигилист, становится изгоем в среде оппозиционно настроенных интеллектуалов.
Примечательно, что буквально за неделю до скандала он напечатал в той же газете текст под названием «Деспотизм либералов» – о нетерпимости оппозиционеров к иной точке зрения. Самоуверенный дебютант резко вступил в полемику с Николаем Чернышевским, который, пользуясь современной лексикой, был одним из главных лидеров мнений той эпохи. Лесков не слишком удачно подобрал термин, подразумевая под либералами радикально настроенных интеллектуалов. Но вот вышла пресловутая «пожарная» статья, и Николай Семенович сам вкусил плодов того деспотизма и собственной неосмотрительности.
Тридцатилетний провинциал, приехавший из Киева покорять столицу, был очень самоуверен – настолько, что не придавал большого значения тонкостям идеологической борьбы и окололитературной политики. Вскоре он попадает в еще больший скандал.
Хуже некуда
Вернувшись из зарубежной командировки, куда его на время опалы отправила «Северная пчела», Лесков публикует своей первый роман «Некуда» (1864) – о русских нигилистах, с которыми он еще недавно был в большой дружбе. Лесков пытается разобраться в явлении и отделить «хороших» нигилистов от «плохих», но в итоге получается памфлет, причем с прозрачными намеками на реальных людей: лидера так называемой Знаменской нигилистической коммуны Василия Слепцова, издательницу газеты «Русская речь» Евгению Тур (Салиас-де-Турнемир) и других.
Теперь ему, хотя и скрывшемуся за псевдонимом Стебницкий, достается куда серьезнее. Появляется слух, что этот роман написан по заказу Третьего отделения (политической полиции). Критик Дмитрий Писарев, еще один влиятельный лидер мнений своего времени, предостерегает свою аудиторию в «Русском слове» от какого-либо сотрудничества с автором «Некуда».
Позже Максим Горький говорил: «Это было почти убийство». На многие годы за Лесковым закрепляется репутация врага демократической мысли, ему закрыта дорога в большинство прогрессивных литературных журналов.
Удивительно, как это не сломило начинающего писателя. Возможно, дело в черте характера, на которую не раз сетовал родной брат Лескова Василий: Николай Семенович был упрям и всегда уверен в своей правоте. В истории с «Некуда» он полагал, что его оклеветали, хотя и признавал, что роман был написан впопыхах. А обида, нанесенная его недавним друзьям и благодетелям (Тур была одной из первых, кто публиковал очерки дебютанта Лескова), его, кажется, не смущала.
Вне тусовки
Пример Лескова иллюстрирует популярную теорию о том, что для достижения желаемого успеха важно уметь строить и поддерживать нужные связи и отношения. Проще говоря, нужно быть своим в «правильной тусовке». У Николая Семеновича с этим как-то не складывалось.
Он был энергичным и общительным, но катастрофически не умел маневрировать. Ему недоставало такта или того, что можно назвать социальным инстинктом, который подсказывает человеку, какой поступок может выйти ему боком. Веря в силу слова (он всегда был против искусства ради искусства и считал, что литература преображает мир), он удивлялся, когда его слово било кого-то слишком сильно.
У Лескова не получалось примкнуть к какому-нибудь определенному идейному лагерю, который бы обеспечил ему защиту и продвижение. «Забаненный» демократами, он сближался с консерватором Михаилом Катковым, славянофилом Иваном Аксаковым, но и с ними часто не находил общего языка.
Для консерваторов он был слишком «протестным», слишком много критиковавшим российские порядки. Для социалистов был охранителем, не признававшим революций. Для народников и славянофилов он слишком скептически относился к идее о том, что спасение России придет снизу, от народа.
Народ в его рассказах часто темная, косная сила, привыкшая к плети и не ценящая свободу и человеческое обращение (например, рассказ «Язвительный»). Лесков любил не абстрактный «народ вообще», что свойственно кабинетным идеалистам, а рождающихся в нем самородков, оригиналов, чудаков и богоискателей. В его рассказах они существуют и благодаря, и вопреки окружающей их действительности. Левша, Фигура из одноименных рассказов, Александр Рыжов из «Однодума», герои «Инженеров-бессребреников» и другие. Это не масса, это отдельные бриллианты, те самые праведники, без которых, по пословице, не стоит село. «Ужасно и несносно видеть одну дрянь в русской душе, ставшую главным предметом новой литературы, – писал Лесков, – и пошел я искать праведных».
Неуживчивый Лесков, не примкнувший ни к одному из лагерей, оказался одним из самых свободомыслящих, независимых русских писателей. Не угодил он и советской власти: помня литературно-политические скандалы раннего Лескова, она относилась к нему прохладно.
Бичеватель
Памятник Николаю Лескову в Орле
От полной «отмены» во времена СССР его спасала репутация критика российской действительности при царском режиме, коллеги Салтыкова-Щедрина. Во многом этим он ценен и сегодня, когда чиновники так напоминают персонажей «Истории одного города». Читая рассказы и очерки Лескова, не перестаешь удивляться тому, что, за какой текст ни возьмись, все они актуальны, все про сегодняшний день. Печально только, что все это объясняется не столько прозорливостью писателя, сколько тем, что многие вещи повторяются из века в век.
Вот, например, герой рассказа «Бесстыдник» (1877) некий Анемподист Петрович, характеризуемый третьим лицом как «большого ума человек, почти, можно сказать, государственного, и в то же время, знаете, чисто русский человек: далеко вглубь видит и далеко пойдет». Он был интендантом в Крымскую войну и не только не смущался тем, что хорошо заработал тогда на махинациях, обкрадывая солдат, офицеров и государство, но и даже бахвалился этим в обществе.
Тогда как благородного героя повествования разрывает на части от такой наглости, Анемподист Петрович неожиданно укоряет его в том, что он, дескать, «унижает русских». Герой едва не теряет дар речи от такого оборота, а интендант охотно развивает свою мысль. Оказывается, унижение проявляется в том, что «вы изволите делить русских людей на две половины: одни будто все честные люди и герои, а другие все воры и мошенники», и это, оказывается, несправедливо: «Наши русские люди, мне кажется, все без исключения ко всяким добродетелям способны... мы, русские, как кошки: куда нас ни брось – везде мордой в грязь не ударимся, а прямо на лапки станем; где что уместно, так себя там и покажем: умирать – так умирать, а красть – так красть. Вас поставили к тому, чтобы сражаться, и вы это исполняли в лучшем виде – вы сражались и умирали героями и на всю Европу отличились; а мы были при таком деле, где можно было красть, и мы тоже отличились и так крали, что тоже далеко известны».
Воровство из казны преподносится чуть ли не как возложенная свыше миссия. Такого рода логика и такого рода патриотизм выглядит очень современным.
Опыт
Лесков не зря гордился своим жизненным опытом. Он был у него действительно богатым для литератора того времени. И Достоевского мог упрекнуть в незнании православного быта, и народников – в незнании народа, и социальных критиков – в том, что они плохо представляют, как работают маховики и колеса государственной машины.
До того как стать писателем, Лесков два года проработал писарем в канцелярии Орловской палаты уголовного суда. Через него проходили сотни историй преступлений, больших и мелких. Затем семь лет в рекрутском столе ревизского отделения Киевской казенной палаты. Занимался набором солдат в армию, насмотревшись на истории коррупции и чиновничьего произвола, одну из которых он позже описал во «Владычнем суде». Затем, оставив государственную службу, три года колесил по стране в качестве сотрудника коммерческой фирмы «Шкотт и Вилькенс» (Шкотт – обрусевший англичанин, его родственник). Неудивительно, что многие тексты Лескова оформлены как записанные рассказы того или иного путешествующего чиновника, развлекающего своих попутчиков на постоялом дворе или в какой-то подобной обстановке. Именно таких историй молодой Лесков наслушался за три года работы и потом еще лет 20 строил на них свои произведения.
«Смиренный ересиарх»
Еще один актуальный сегодня круг тем лесковского творчества связан с религиозностью, личной и официальной, с вопросами отношения Церкви и государства. Трудно найти другого русского классика, который так много сил отдал бы этому вопросу и был бы в нем так подкован.
Начав как «друг Церкви» (по собственному выражению) и ее искренний помощник, Лесков закончил полным скептицизмом в отношении официальных структур и отстаиванием идеи «духовного христианства», то есть личного, глубоко осознанного, пусть даже и еретического, по мнению представителей государственной религии (а она в царской России была государственной в прямом смысле слова). Письма любил подписывать так: «смиренный ересиарх Николай».
На Лескова, безусловно, повлияла история его отца, потомка священнического рода, который решительно отмежевался от духовного сословия сразу по окончании семинарии в Севске. Оставшись человеком верующим, Семен Дмитриевич Лесков предпочел уйти в чиновники, но никогда не иметь дел с официальной религиозной структурой.
В многочисленных текстах Лесков пытается осмыслить, как это вообще возможно: из, по сути, самого главного и высокого в жизни человека – веры и духовной жизни – сделать нечто казенное, пустое, отталкивающее.
Репродукция титульного листа к сказу «Левша»
Он автор едва ли не лучшего русского романа о священнослужителях – хроники «Соборяне». И примечательно, что главный герой этого романа, протоиерей Савелий Туберозов, пламенный и честный христианин, оказывается под запретом, страдает за обличение и светского безверия, и церковного формализма, «торговли во храме совестью».
Лесков может быть язвительным, но может показывать явную симпатию к тем, кто искренне ищет Бога, кто честно следует евангельским заповедям. Это могут быть и реальные церковные иерархи, которых он описывает, например, известные своей простотой и добротой митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), недавно причисленный к лику святых, или пермский епископ Неофит (Соснин). Это может быть изгнанный за правду учитель-немец Иван Яковлевич из рассказа «Томленье духа», отец Савва из «Некрещенного попа», старообрядцы, или штундисты (последователи религиозного течения протестантского толка на юге России), о которых он также много писал.
В одном из лучших рассказов Лескова, «На краю света», проводится мысль, что благодать действует вне официальных рамок: подвиг спасения ближнего совершает именно некрещеный «дикарь», а не его крещеные соплеменники.
Официальной церкви деятельность Лескова не нравилась, и шестой том его сочинений (с «Мелочами архиерейской жизни») был сочтен «дерзким памфлетом на церковное управление в России» и запрещен цензурой. В последние годы Лесков был большим поклонником идей Льва Толстого.
Мастер слова
Язык Лескова – то, что в нем замечают в первую очередь. Он предвосхитил модернистскую работу над формой и был примером для Ремизова, Олеши, Платонова, Бабеля, Пильняка и других ярких стилистов ХХ века. При жизни ему этот самый прихотливый язык ставили в укор. Критики писали, что он занимается плетением чудных словес, чтобы прикрыть скудность идей. Или же пренебрежительно приписывали его к этнографическому ведомству, как последователя Владимира Даля.
Но для Лескова это не было украшательством, это была форма, адекватная содержанию. Люди разных профессий, сословий говорят по-разному, и, воспроизводя их речь или внутренний монолог, он добивался правдивости и художественной достоверности. Он был даже не стилист, а полистилист, владевший всей гаммой языка, от канцелярита до диковинного узорочья.
Лесков, наверное, самый русский писатель, ведь его слог невозможно по-настоящему перевести ни на какой другой язык. Читать его – настоящее удовольствие и радость. Возможно, это единственное обстоятельство, которое делает его несовременным. Ведь чтение сейчас перестало быть удовольствием, теперь это поглощение информации. Могучие умы работают над тем, чтобы сделать тексты более доступными и легкоусвояемыми. Могут ли выжить в этих условиях книги Лескова? Одно из самых очевидных их достоинств теперь становится их главным «недостатком». Но Лесков, безусловно, выживет. Должен же кто-то отвечать за настоящую красоту в мире удобного и одноразового.
Автор текста: Александр Зайцев
Источник: postmodernism
Другие материалы:
Заговор против внешнего мира — О комиксе «Черные и белые. Победы и поражения Бобби Фишера»
Классика кинофантастики — «Планета обезьян» (1968), режиссёр Франклин Шеффнер
Пиночет-Дракула. О фильме «Граф» Пабло Ларраина — мистическом байопике чилийского диктатора
Ох, Барби, как же ты страшна! 8 хоррор-версий знаменитой куклы — от Кошмара до Звонка
«Библиотека советской фантастики» — история серии, электронная версия для скачивания (124 книги)
Завтра никогда не наступит — 6 фильмов о временных петлях (помимо «Дня сурка»)
«Бегущий по лезвию 2049» (2017, режиссёр Дени Вильнёв) — запоздалое продолжение, достойное оригинала
Альтист, аптекарь и Шеврикука — фантастика и реализм Владимира Орлова
О С. Рихтере
Имя величайшего пианиста С. Рихтера является олицетворением музыкальной культуры 20 века, а талант по достоинству оценен как на родине, так и за рубежом. В своей особенной пианистической манере он сочетает традиции русской фортепианной школы и новаторские идеи композиторов современников.
Мы восхищаемся его божественной одаренностью: глобальностью мышления, техническим совершенством и яркой индивидуальностью. Его фортепианный репертуар необычайно богат и включает все разнообразие от Баха до Шостаковича. Но что мы знаем о том, каким был этот непоколебимый гений за ширмой большой сцены?
Многие деятели культуры и искусства, знавшие его лично, оставили воспоминания о нем как о человеке поразительной работоспособности:
«Я не перестаю повторять, что талант – это страсть. И Святослав Рихтер – блестящее подтверждение этих слов. В работе над музыкальным произведениями Рихтер действует методом, который я назвал бы «авральным». Он не откладывает трудные куски, а играет их, пока полностью не овладеет. Помнится, Рихтер впервые играл мне Девятую сонату Прокофьева, которую композитор посвятил ему. Одно место там мне казалось особенно сложным.
- Как превосходно оно у вас получается! - заметил я Рихтеру.
- А вы знаете, - обрадовался он, - я просидел над ним несколько часов.» (Г.Г. Нейгауз «Выдающийся пианист современности»)
Из воспоминаний о его «неповторимой способности проникать в самые глубокие тайны музыки» и жажде совершенства:
«Близкие Рихтера передают, что он почти никогда не бывает полностью удовлетворен сделанным. Всегда ощущает какую-то дистанцию между тем, чего он реально добивается на эстраде, и тем, чего хотел бы добиться. Когда после некоторых концертов ему говорят — от чистого сердца и с полной профессиональной ответственностью, — что им достигнут едва ли не предел возможного в музыкальном исполнительстве, он отвечает — столь же чистосердечно и ответственно: нет, нет, я один знаю, как это должно быть...»
Рихтер был потрясающе удивительным не только за роялем, но и прогуливающимся по осеннему парку, прыгающим через лужи, обсуждающим творения Т. Манна.
«Более двадцати лет близко знаю я Святослава Рихтера. На моих глазах из безвестного студента он превратился в пианиста с мировым именем. Но в жизни он остался таким же, каким мы все его знали. Удивительна его непритязательность, его скромность. Никому он не рассказывает о своих успехах, не хвалится рецензиями. Даже привычки у него сохранились прежние, студенческие. По-прежнему любит пешеходные и лыжные прогулки, исхаживая иногда по нескольку десятков километров в окрестностях Москвы. Он честен и принципиален в отношениях с людьми, верен в дружбе, глубоко и безраздельно верен своему искусству.» ( Г.Г. Нейгауз «Портрет Рихтера»)
Рихтер в кругу друзей
Рихтер и бригада Московской Филармонии 1943 г.
Из воспоминаний Ю. Борисова:
«У меня в руках – трехлитровая банка с загустевшим луковым супом. Я обещал Рихтеру, что он будет его дегустировать. Сегодня утром его сварила моя мама, снабдила гренками и тертым пармезаном. Со своей стороны, Рихтер обещал поставить французское вино.
Я стоял со своей ношей перед Его домом и впитывал Брамса. На крыльце появилась Нина Львовна и приветливо сообщила: «Еще четыре минуты!»
Ровно через четыре минуты появился Он. В синем кимоно.
– Как доехали? Здрасьте! Привезли то, что обещали? Говорят, вечером будет дегустация. Это вы сами готовили? Я луковый суп много где пробовал, но знаете, где он самый невкусный? Как раз в Париже… Сейчас я вам покажу комнату, где вы можете располагаться. И ваши черные носки отдам. Они очень меня выручили. Я ведь все забывал: и бабочку, и ноты, и целый чемодан, но чтобы носки…я всегде куда-нибудь опаздываю, вот и в Клин тогда тоже.
Мы вошли в дом. Возможно, он напоминал дом Дмитрия Петровича Силина, героя из любимого чеховского рассказа Рихтера. Возможно и нет. Я знал этот рассказ, и знал, что его любит Рихтер. Первое впечатление было, что дом несколько старомодный и… темный. К тому времени, банка с луковым супом уже стояла в холодильнике. Пройдя первую комнату с большим абажуром, по-видимому, столовую, - очутились в темном коридорчике с веселым японским фонариком. Откуда начали подъем по узкой лестнице на второй этаж.
– Здесь ваша келья. Можете отдыхать. Между прочим, я ее больше люблю, чем свою, потому что здесь нет рояля! (напевает басом: «И в келии святой душою отдыхали»…) Откуда это? Это же Пимен в Чудовом монастыре! Нет, отдыхать я вам не дам. Пойдете на прогулку! Нарисую маршрут – он рассчитан ровно на четыре часа. У вас быстрый шаг? Значит, часа на три с половиной. И раньше не возвращайтесь! Мне надо кое-что поучить. Только Брамс мог такое написать – так неудобно.»
Святослав Рихтер – истинный творец. Его постоянным занятием было создание превеликого множества художественных образов посредством звука, но и посредством кисти он тоже создавал образы. Сегодня его работы хранятся в коллекции Пушкинского музея. Некоторые даже предполагают, что если бы он посвятил свою жизнь живописи, то достиг бы в ней той же высоты, какую он достиг в области пианизма. Художник и друг музыканта А.И. Трояновская говорила: «Рисовал он исключительно по впечатлению и по памяти: у него были какие-то словно выработанные понятия о пространстве, об удалении, о перспективе, а чувство тона и цвета было просто исключительным. Но самое удивительное в нем — это инстинкт движения. Это, вероятно, как раз и должно быть свойственно музыканту... Память у него была феноменальная. И воображение тоже. Совершенно ясно, что без невероятного воображения он не смог бы представить себе мысль композитора, над вещью которого он работает».
Игра Рихтера - это игра страсти, откровения и жгучий темперамент, сплетенный с безграничным по своим познаниям разумом! Он вошел в историю не только русской, но и мировой музыкальной культуры! Его имя - олицетворение чистого и самозабвенного служения искусству, великой классике! Он посвятил себя этому делу и до самой смерти не расставался со своим роялем и великими творениями прошлого… На пюпитре, спустя 21 год стоит 10 ор. знаменитых этюдов Ф.Шопена, которые он разучивал в последние дни своей жизни...
Смотрите также:
Александр Сергеевич об интервальном голодании
Не ужинать — святой тому закон,
Кому всего дороже легкий сон.
«Сон», 1816 г.
О Рахманинове…
(Е. Ю. Крейцер и С. В. Рахманинов у разлива реки близ имения Красненькое)
Имя Сергея Рахманинова для русского человека стоит в одном ряду с П.Чайковским и Ф. Шаляпиным, А. Рублевым и М. Нестеровым, С. Есениным и А. Чеховым, … Его музыка до боли родная, живая, настоящая, о русской природе, душе, о ее величии и сомнениях, о терзаниях и любви. Глубина и таинственное притяжение ее кроется в душе самого композитора.
«Музыка прежде всего должна быть любима; должна идти от сердца и быть обращена к сердцу. Иначе музыку надо лишить надежды быть вечным и нетленным искусством». Эта мысль С.В. Рахманинова пронизывает все его творчество как композитора, пианиста, дирижера... Через всю жизнь пронес он твердое убеждение в том, что искренность самое важное в искусстве, без него оно теряет всякий смысл! Его искренность - это мужество, сталь, внешняя непоколебимость, смешанная с бурей страсти огненного темперамента, так характерного для художественного подчерка Рахманинова!
« … Он не делает никаких лишних движений, не поднимает глаз кверху, ища «где-то» вдохновения. Нет… оно в нем самом, в его необычайной собранности, в чувстве меры, в строжайшем ритме, в послушных ему красивых мужественных руках. Все благородно, просто, внешне спокойно. Невольно приходят на ум пушкинские строки:
Служенье муз не терпит суеты,
Прекрасное должно быть величаво…
И льются чарующие звуки, то бурные и страстные, то нежные и грустные, и живешь одним чувством с великим художником до момента, пока не кончится это волшебство и зрительный зал не разразится громом рукоплесканий, а он все еще сидит, уронив руки, потом встает и так скромно, просто благодарит публику, застенчиво кланяясь» (из воспоминаний И.Ф. Шаляпиной).
Как пианист, Рахманинов выделяется своей исключительной исполнительской манерой. «Он не может быть назван иначе, как гениальным. …У него были изумительные руки — большие, сильные, с длинными пальцами и в то же время необыкновенно эластичные и мягкие. Руки его были так велики, что он довольно свободно мог играть двойные терции в двух октавах одной рукой. Его безграничная, несравненная виртуозность тем не менее не являлась главным в его исполнении. Его пианизм отличался необычно яркой, своеобразной индивидуальностью, которой чрезвычайно трудно подражать. Рахманинов не любил в своём исполнении полутонов. У него был здоровый и полный звук в piano, безграничная мощь в forte, никогда не переходившая в грубость. Рахманинова отличали необычайной яркости и силы темперамент и какая-то суровость исполнительского облика. Ритм его был совершенно исключительный; нарастания динамики и ритма ни у одного исполнителя не производили такого неотразимого впечатления, как у Рахманинова». (воспоминания А. Б. Гольденвейзера)
«Рахманинов был создан из стали и золота:
Сталь в его руках, золото — в сердце.
Не могу без слёз думать о нём.
Я не только преклонялся перед великим артистом,
Но любил в нём человека».
(И. Гофман пианист, друг Рахманинова)
Сергей Рахманинов был человеком редких душевных качеств. Его друзья и современники вспоминают о нем как о высоко нравственном, необычайно скромном и исключительно впечатлительном человеке, имеющим прекрасное чувство юмора, открытым и искренним в общении с дорогими ему людьми. « И по истине, тот, кто имел счастье в своей жизни встретить и близко узнать Сергея Васильевича Рахманинова, — не мог не полюбить глубоко этого драгоценного и замечательного человека».
(С дочерьми Ириной, в замужестве Волконской (1903–1969) — стоит, и Татьяной, в замужестве Конюс (1907–1961) на даче в окрестностях Дрездена на Эмзер Аллее ,1924)
«Он был высокоморальным человеком, с настоящим понятием об этике и честности. Требовательность и строгость его к себе были абсолютны. Кривых путей он не прощал людям и беспощадно вычеркивал таких из круга своих привязанностей». (З.А. Прибыткова. « С.В. Рахманинов в Петербурге –Петрограде»)
«Совершенно напрасно многие из нас считают Сергея Васильевича суровым отшельником, каким-то анахоретом, замкнувшимся в свой талант. Замкнутость Сергея Васильевича – не что другое, как скромность, суровая требовательность к самому себе и тонко развитое чувство меры. Натура Сергея Васильевича наполнена до краев здоровой жизнерадостностью. В нем много внимания и ласки к людям. Его юмор искрится и пенится, как шампанское в только что щелкнувшей бутылке, заражая всех окружающих». ( И. И. Остромысленский «С. В. Рахманинов»)
Сергей Рахманинов был трудолюбив, считая, что невозможно достичь каких-либо успехов «без целенаправленной, сосредоточенно-систематической и напряженной работы», «конец работы для меня знаменует конец жизни».
(За работой, Сенар, 1930-е годы)
Судьба Сергея Рахманинова была крайне непростой, он являлся представителем старой России. Дворянского воспитания, он душой и сердцем не мог принять приход к власти большевиков и разразившейся Гражданской войны, охватившей в пылающем огне всю Россию. В конце 1917 года, воспользовавшись пришедшим к нему предложением из Швеции, с женой и дочерями он покидает Россию, вероятно тогда еще не подозревая, что видит родные и так горячо любимые края в последний раз…
Всю свою жизнь, до самой смерти он прожил за океаном. Вдалеке от Родины он невыносимо тосковал по ее безграничным просторам и красоте знаменного распева… Колокола и сирень явились незабвенным символом умершей с кровавым всадником революции, но жившей в глубине русского сердца, Голубой Руси!
Он пронес любовь и гордость, страдание и боль, разлуку и переживания за судьбы своей страны через свое творчество, композиторский гений которого увековечился в лучах бессмертной славы и спустя время стал олицетворением национальной культуры, поющей душой русской земли…
(Со своей собакой Левко на мостках у реки Хопёр близ имения Красненькое ,1899)
«Я — русский композитор, и моя родина наложила отпечаток на мой характер и мои взгляды. Моя музыка — это плод моего характера, и потому это русская музыка».
(В Ивановке за корректурой Третьего концерта ,1910)
Живя вдали от России, он сумел простить и сохранить преданную любовь к ней. В 1943 году, незадолго до смерти, он дал серию благотворительных концертов, средства от которых направил на медицинскую помощь Советской армии. Его тогда не поняли и даже осуждали, но он понимал, что родина – не политическая система, доминирующая в определенный исторический период. Это родные земли, народ и традиции. Передавая собранные средства генеральному консулу СССР в Нью-Йорке: «…Это единственный путь, - писал он, - каким я могу выразить мое сочувствие страданиям народа моей родной земли за последние несколько месяцев…». В марте при отсылке в Москву закупленного оборудования он написал в адрес ВОКСа: «От одного из русских посильная помощь русскому народу в борьбе с врагом. Хочу верить, верю в конечную победу».
В апреле 1943 года на кладбище Кенсико появился каменный православный крест. В зеленом парке, в тени лавровых кустов навсегда упокоился великий гений, сердце которого не перестает биться в распевах, переливах и перезвонах Новгородских колоколов его бессмертной музыки!
Смотрите также:
Спать совсем не хочется, а всему виной А.П. Чехов
А сейчас true story.
Как-то раз я решил отдохнуть от хорроров, как от малой формы, так и от романов. Беру томик А.П. Чехова. Открываю первый попавшийся на глаза рассказ. И, что бы вы думали? Это оказывается рассказ "Спать хочется", как по мне один из лучших представителей хоррор жанра. Отдохнул короче.
"Спать хочется" - это история о том, как 13-летняя Варька осознаёт причину своей усталости, устраняет её и мирно засыпает.
Ах да, причина её усталости - это младенец, за которым она должна следить и которого должна убаюкивать. В конечном итоге она дарует ему вечный покой.
К чему я это всё пишу? А к тому, что хоррор настолько вместительный жанр, что его элементы можно найти даже в творчестве таких, казалось бы, далёких от тёмной литературы творцов, как Антон Павлович Чехов.
Спасибо за внимание. И помните - круто, когда ваши вкусы весьма специфичны.
Я, если шо, ещё пишу в телеге и ВК:
Как же было круто!
Просто обожаю читать. Уже на протяжении лет 15 постоянно читаю что-нибудь. Читаю разные жанры - и романы, и приключения, фантастику. Каждый раз , дочитываю последнее предложение, думаю, что это была лучшая книга. Вот и в этот раз. Не спалось - встал в 4 утра и добил "Поселок". Адреналин зашкаливал, а дочитывал со слезами на глазах. Ни один сериал, ни одно кино не сравнится с чтением. Всем рекомендую!
P.s. Булычева читал впервые. Если есть знатоки его творчества, подскажите что еще почитать.
P.p.s. На очереди 11/22/63 Кинга.