Николай Васильевич Гоголь — классик русской литературы
1 апреля исполнилось 215 лет со дня рождения писателя.
Когда первую поэму Николая Гоголя раскритиковали современники, он выкупил и сжег весь тираж. Следующее произведение, «Вечера на хуторе близ Диканьки», сделало писателя знаменитым: историями о нечистой силе восхищались Александр Пушкин и Василий Жуковский.
«Ревизор» и «Мертвые души», повести «Невский проспект» и «Шинель» — Гоголь высмеивал пороки и писал о «маленьком человеке». Литератор Сергей Аксаков говорил: «Это истинный мученик высокой мысли, мученик нашего времени».
Рукоделие, стихи и нечистая сила: детство Гоголя
Мать писателя Мария Гоголь-Яновская
Николай Гоголь родился в селе Сорочинцы Полтавской губернии, которая на тот момент входила в состав Российской империи. Его отец, Василий Гоголь-Яновский, был коллежским асессором и служил на почте, но в 1805 году вышел в отставку, женился и стал заниматься хозяйством. Вскоре он подружился с бывшим министром Дмитрием Трощинским, который жил в соседнем селе. Вместе они создали домашний театр.
Дом доктора Трохимовского в Сорочинцах, где родился Николай Гоголь. Великие Сорочинцы, Полтавская область, Украина. Иллюстрация к книге Иосифа Хмелевского «Гоголь на Родине: Альбом художественных фототипий и гелиогравюр». Киев, 1902
Гоголь-Яновский сам писал комедии для представлений на украинском языке, а сюжеты брал из народных сказок. Мария Косяровская вышла за него замуж в 14 лет и посвятила себя семье. Она вспоминала: «Я не выезжала ни на какие собрания и балы, находя все счастье в своем семействе; мы не могли разлучаться друг от друга ни на один день, и когда он ездил по хозяйству в поле в маленьких дрожках, то всегда брал меня с собою».
Николай Гоголь-Яновский в детстве
Николай Гоголь был третьим ребенком в семье, первые двое сыновей родились мертвыми. Будущего писателя назвали в честь святого Николая: незадолго до родов мать молилась именно ему. Позже в семье появилось еще восемь детей, однако в живых остались только дочери Мария, Анна, Елизавета и Ольга. Гоголь много времени проводил с сестрами и даже занимался с ними рукоделием: кроил занавески и платья, вышивал, вязал спицами шарфы. Ольга вспоминала: «Он ходил к бабушке и просил шерсти, вроде гаруса, чтобы выткать поясок: на гребенке ткал пояски». Он рано увлекся и сочинительством. Отец брал его в поля и дорогой давал темы для стихотворных импровизаций: «степь», «солнце», «небеса». В пять лет Гоголь уже начал сам записывать свои произведения. Мать была суеверной и вечерами часто рассказывала детям истории про леших, домовых и нечистую силу.
Спускались сумерки. Я прижался к уголку дивана и прислушивался к стуку длинного маятника старинных стенных часов. Вдруг мяуканье кошки нарушило тяготивший покой. Я никогда не забуду, как она шла, потягиваясь, а мягкие лапы постукивали о половицы когтями, и зеленые глаза искрились недобрым светом. Мне стало жутко. «Киса, киса», — пробормотал я и, схвативши кошку побежал в сад, где бросил ее в пруд и несколько раз, когда она старалась выплыть и выйти на берег, отталкивал ее шестом.
Григорий Данилевский. Собрание сочинений, XIV, 119. Рассказ со слов Гоголя
Когда Гоголю исполнилось десять лет, родители привезли его в Полтаву, к одному из преподавателей местной гимназии. Будущий писатель жил в доме учителя и готовился к поступлению в пансион: занимался арифметикой, читал книги по истории, работал с картами.
Гоголь в гимназии: первая поэма и школьный театр
В 1821 году Николай Гоголь поступил в Нежинскую гимназию высших наук. Он не был прилежным: часто отвлекался на уроках и занимался только перед экзаменами. Преподаватель латыни Иван Кулжинский вспоминал: «Он учился у меня три года и ничему не научился… Во время лекций Гоголь всегда, бывало, под скамьею держит какую-нибудь книгу и читает». Любимыми предметами будущего писателя были рисование и русская словесность. Он восхищался Александром Пушкиным. Когда в 1825 году вышли первые главы «Евгения Онегина», то Гоголь перечитывал их столько раз, что выучил наизусть. Сочинял он и сам. Произведения — поэму «Разбойники», повесть «Братья Твердиславичи» — он размещал в собственном рукописном журнале «Звезда».
Никто не думал из нас, чтобы Гоголь мог быть когда-либо писателем даже посредственным, потому что он известен был в лицее за самого нерадивого и обыкновенного слушателя. <…> Довольно бывало ему сказать одно слово, сделать одно движение, чтобы все в классе, как бешеные или сумасшедшие захохотали в одно горло, даже при учителе, директоре.
Николай Сушков, драматург
Николай Гоголь создал в гимназии театр. Он выбирал пьесы, распределял роли и расписывал декорации. Актерами становились ученики, они же приносили кто что мог в «театральный гардероб». Одной из самых популярных пьес был «Недоросль» по Фонвизину — Гоголь играл госпожу Простакову. Сокурсник писателя Тимофей Пащенко вспоминал: «Все мы думали тогда, что Гоголь поступит на сцену, потому что у него был громадный талант и все данные для игры на сцене».
Эмиль Визель. Нежинская гимназия высших наук. 1830-е
В 1825 году у Гоголя умер отец. Гимназист тяжело переживал потерю. Его мать вспоминала: «Я детям не могла писать о нашем несчастии и просила письменно директора в Нежине приготовить к такому удару моего сына; он в таком был горе, что хотел броситься в окно с верхнего этажа». После смерти отца начались проблемы с деньгами: мать не умела управлять хозяйством. Тогда Гоголь сначала предложил продать лес, который по завещанию принадлежал ему, а потом и вовсе отказался от наследства в пользу сестер.
Экземпляр «Ганца Кюхельгартена» с дарственной надписью Николая Гоголя историку Михаилу Погодину. 1829
В 1827 году Гоголь сочинил поэму «Ганц Кюхельгартен» о юноше, который отверг любовь ради мечты о Греции. Спустя год писатель окончил Нежинскую гимназию и решил отправиться в Петербург. Он писал дяде Петру Косяровскому: «Признаюсь, меня не берет охота ворочаться когда-либо домой, особливо бывши несколько раз свидетель, как необыкновенная мать наша бьется, мучится, иногда даже об какой-нибудь копейке. <…> Я с своей стороны все сделал, денег беру с собой немного, чтобы стало на проезд и на первое обзаведение».
«Совершенно встречал одни неудачи»: жизнь в Петербурге
В декабре 1828 года Николай Гоголь приехал в Петербург устраиваться на службу. Он вспоминал: «Петербург мне показался вовсе не таким, как я думал, я его воображал гораздо красивее, великолепнее. <…> Жить здесь не совсем по-свински, то есть иметь раз в день щи да кашу, несравненно дороже, нежели мы думали. <…> Это заставляет меня жить как в пустыне. Я принужден отказаться от лучшего своего удовольствия — видеть театр». Писатель не мог найти работу: выпускника Нежинской гимназии либо не хотели принимать, либо предлагали слишком маленькое жалованье.
Неизвестный художник. Портрет Николая Гоголя (фрагмент). 1850-е
В 1829 году Гоголь написал стихотворение «Италия» и без подписи отправил в журнал «Сын Отечества». Произведение опубликовали, и это придало уверенности литератору. Он решил напечатать и гимназическую поэму «Ганц Кюхельгартен» под псевдонимом В. Алов. Однако в этот раз книга не расходилась: сочинение раскритиковали за наивность и отсутствие композиции. Тогда Николай Гоголь выкупил весь тираж у книгопродавцев и сжег. После неудачи он пробовал стать актером и был на прослушивании у директора Императорских театров Сергея Гагарина. Но писателя не взяли. Гоголь вспоминал: «Мысли тучами налегают одна на другую, не давая одна другой места. <…> Везде совершенно я встречал одни неудачи и — что всего страннее — там, где их вовсе нельзя было ожидать. <…> Какое ужасное наказание! Ядовитее и жесточе его для меня ничего не было в мире». Летом 1829 года он уехал в путешествие по Германии.
Петр Геллер. Николай Гоголь и Василий Жуковский у Александра Пушкина в Царском Селе (фрагмент). 1910
Осенью 1829 года Николай Гоголь вернулся в Петербург. Денег не хватало, и он устроился помощником столоначальника в департамента уделов. Писатель был коллежским асессором — самый младший чин в Табели о рангах. Гоголь писал матери: «После бесконечных исканий, мне удалось, наконец, сыскать место, очень, однако ж, незавидное. Но что ж делать?» Литератор принимал жалобы, сшивал документы и выполнял мелкие поручения начальства, а в свободное время сочинял повести об украинской жизни. За помощью Гоголь обратился к матери: «Сделайте милость, описуйте для меня также нравы, обычаи, поверья… какие платья были в их время у сотников, их жен, у тысячников, у них самих, какие материи были известны в их время, и все с подробнейшею подробностью». В 1830 году в журнале «Отечественные записки» писатель опубликовал повесть «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купалы». Текст сильно отличался от оригинала: издатель Павел Свиньин отредактировал произведение на свой вкус.
Натан Альтман. Николай Гоголь в Санкт-Петербурге (фрагмент). Иллюстрация к «Петербургским повестям» Николая Гоголя. 1934
Постепенно Гоголь все больше писал для журналов. В 1831 году в «Литературной газете» вышли материалы «Несколько мыслей о преподавании детям географии» и «Женщина», а в альманахе «Северные цветы» появились главы исторического романа «Гетьман». Владельцем обоих изданий был Антон Дельвиг. Поэт ввел молодого автора в литературный круг и познакомил с Василием Жуковским и Петром Плетневым. Писатели помогли найти Николаю Гоголю новую работу: он стал учителем в женском Патриотическом институте, а в выходные давал частные уроки детям знатных дворян. Параллельно литератор работал над серией повестей об Украине.
«Необыкновенное явление в литературе»: известные произведения Гоголя
В 1831 году вышла книга Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки», куда вошло четыре рассказа: «Сорочинская ярмарка», ранее опубликованный «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь, или Утопленница» и «Пропавшая грамота». Действие книги происходило на родине автора, в Миргородском районе Полтавской губернии. Героями были жители украинской деревни, а в сюжете повседневная жизнь смешивалась с мистическими мотивами, которые были в ходу у селян. Сборник сразу же стал популярным и получил хорошие отзывы читателей: автора хвалили поэты Александр Пушкин, Евгений Баратынский, Иван Киреевский и многие другие. Баратынский писал: «Еще не было у нас автора с такою веселостью, у нас на севере она великая редкость… <…> Слог его жив, оригинален, исполнен красок и часто вкуса». А Пушкин в письме Александру Воейкову оставил такой отзыв о Гоголе:
Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Мне сказывали, что… наборщики помирали со смеху, набирая его книгу.
Николай Гоголь. «Миргород. Повести, служащие продолжением Вечеров на хуторе близ Диканьки». Часть вторая. Санкт-Петербург: Типография Департамента Внешней Торговли, 1835
Уже в 1832 году Гоголь выпустил второй том «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Туда вошли еще четыре повести: «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» и «Заколдованное место». Новая книга повторила успех. Гоголя приглашали на все литературные вечера, он часто виделся с Александром Пушкиным. Летом 1832 года писатель решил проведать родных и по пути впервые побывал в Москве, где познакомился с публицистами Сергеем Аксаковым и Михаилом Погодиным, актером Михаилом Щепкиным. Из дома Гоголь писал: «Приехал в имение совершенно расстроенное. Долгов множество невыплаченных. Пристают со всех сторон, а уплатить теперь совершенная невозможность».
В 1834 году писателю предложили место адъюнкт-профессора на кафедре всеобщей истории в Санкт-Петербургском университете. Николай Гоголь согласился. Днем он читал лекции о Средневековье и периоде Великого переселения народов, вечером — изучал историю украинских крестьянско-казацких восстаний. Все свободное время писал. В 1835 году вышел еще один сборник Гоголя под названием «Арабески», который объединил произведения разных жанров. Одной из самых популярных в книге стала статья «Несколько слов о Пушкине». В ней Гоголь проанализировал его творчество и назвал Пушкина первым русским национальным поэтом. В «Арабесках» напечатали и первые петербургские повести Гоголя: «Портрет», «Записки сумасшедшего» и «Невский проспект». В сборнике также были статьи на историческую тематику: «Взгляд на составление Малороссии», «О преподавании всеобщей истории», «Ал Мамун» и другие.
Борис Лебедев. Критик Виссарион Белинский и Николай Гоголь (фрагмент). Открытка из серии «В.Г. Белинский в рисунках Б. Лебедева». Москва: Искусство, 1948
Через месяц после сборника «Арабески» у Гоголя вышла еще одна книга — «Миргород». Это было продолжение «Вечеров на хуторе близ Диканьки»: писатель использовал элементы украинского фольклора, а само действие происходило в Запорожье. В «Миргород» вошли повести «Старосветские помещики», «Тарас Бульба», «Вий» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Во время работы над произведениями Гоголь использовал свои научные наработки. Так, «Тарас Бульба» был основан на материале о крестьянском восстании 1637–1638 годов, а прообразом главного героя стал атаман Охрим Макуха.
Весь тираж сборников «Арабески» и «Миргород» быстро раскупили. Критик Виссарион Белинский писал: «Его талант не упадает, но постепенно возвышается. <…> Новые произведения игривой и оригинальной фантазии г. Гоголя принадлежат к числу самых необыкновенных явлений в нашей литературе и вполне заслуживают те похвалы, которыми осыпает их восхищенная ими публика».
Александр Иванов. Портрет Николая Гоголя. 1841
В 1835 году Николай Гоголь начал писать «Мертвые души». Сюжет произведения подсказал Пушкин: во время кишиневской ссылки ему рассказали про помещика, который выдавал умерших за беглецов. Спустя несколько месяцев Гоголь уже читал поэту первые главы произведения. Из книги «Выбранные места из переписки с друзьями»: «Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец, сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Однако вскоре Гоголь забросил работу над романом.
Причина той веселости, которую заметили в первых сочинениях моих, показавшихся в печати, заключалась в некоторой душевной потребности. На меня находили припадки тоски, мне самому необъяснимой, которая происходила, может быть, от моего болезненного состояния. Чтобы развлекать себя самого, я придумывал себе все смешное, что только мог выдумать.
Николай Гоголь, писатель
«Собрался собрать все дурное в России»: комедия «Ревизор»
Осенью 1835 года Николай Гоголь уволился из университета. Он решил профессионально заняться литературой и попробовать сочинить пьесу. Писатель обратился с письмом к Пушкину: «Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет, хоть какой-нибудь смешной или несмешной, но русский чисто анекдот. Рука дрожит написать комедию… Духом будет комедия из пяти актов, и клянусь, куда смешнее черта! Ради бога, ум и желудок мой оба голодают». Поэт рассказал Гоголю историю о господине, который выдал себя за высокопоставленного чиновника. Она и легла в основу комедии «Ревизор». По сюжету коллежский регистратор Хлестаков проиграл деньги в карты и случайно оказался в уездном городе. Городничий, смотритель училищ, почтмейстер, судья и многие другие служащие приняли его за ревизора. Они старались скрыть реальное положение дел и давали Хлестакову взятки.
Николай Гоголь. Портрет поэта Александра Пушкина. 1830-е
В «Ревизоре» я решился собрать в одну кучу всё дурное в России, какое я тогда знал, все несправедливости, какие делаются в тех местах и в тех случаях, где больше всего требуется от человека справедливости, и за одним разом посмеяться над всем.
Николай Гоголь, писатель
В 1836 году Гоголь закончил комедию и прочитал ее в гостях у Василия Жуковского. Среди слушателей были Александр Пушкин, Петр Вяземский, Иван Тургенев и другие. Писателю посоветовали обязательно поставить пьесу в театре. Однако добиться разрешения на спектакль удалось только с протекцией Жуковского: комедия не проходила цензуру, и поэту пришлось лично уговаривать императора. Спустя несколько месяцев Гоголь приступил к репетициям в Александринском театре в Петербурге. Он рисовал схемы расположения актеров на сцене, давал рекомендации режиссеру и художникам по костюмам. На премьеру комедии в мае 1836 года пришел император Николай I вместе с наследником Александром. Постановка настолько понравилась государю, что он велел в обязательном порядке посетить ее министрам.
Рисунки Николая Гоголя к комедии «Ревизор». Иллюстрация к книге Иосифа Хмелевского «Гоголь на Родине: Альбом художественных фототипий и гелиогравюр». Киев, 1902
«Ревизор» вызвал неоднозначную реакцию зрителей. Гоголь вспоминал: «Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого, когда я дерзнул так говорить о служащих людях; полицейские против меня; купцы против меня; литераторы против меня. Бранят и ходят на пиесу; на четвертое представление нельзя достать билетов. Если бы не высокое заступничество государя, пиеса моя не была бы ни за что на сцене». Через несколько недель комедию сыграли и в Москве. Там ее ставил друг Гоголя — актер Михаил Щепкин.
Петр Каратыгин. Николай Гоголь на репетиции «Ревизора» в Мариинском театре 18 апреля 1836 (фрагмент)
В это же время вышел первый выпуск журнала «Современник», издателем которого стал Пушкин. В номере напечатали повесть Николая Гоголя «Нос» о чиновнике, который в одно утро потерял нос, а с ним и возможность повышения. Здесь же вышло произведение «Коляска». По сюжету вечером помещик Чертокуцкий расхвалил экипаж и пообещал продать его генералу, а утром от стыда спрятался от покупателя: карета оказалась «самой неказистой».
Гоголь за границей: «Мертвые души» и «Шинель»
Вскоре после премьеры «Ревизора» Гоголь срочно уехал в Германию. Свою поездку он объяснял так: «После разных волнений, досад и прочего мысли мои так рассеяны, что я не в силах собрать их в стройность и порядок. <…> Еду за границу, там размыкаю ту тоску, которую наносят мне ежедневно мои соотечественники. <…> Выведи на сцену двух-трех плутов — тысяча честных людей сердится, говорит: «Мы не плуты». Он побывал в Швейцарии, затем переехал в Париж. Там Гоголь продолжил писать роман «Мертвые души», на который у автора не хватало времени в Петербурге. В феврале 1837 года погиб Пушкин. Писатель тяжело переживал смерть поэта. Полковник Андрей Карамзин писал: «Трогательно и жалко смотреть, как на этого человека подействовало известие о смерти Пушкина. Он совсем с тех пор не свой. Бросил то, что писал, и с тоской думает о возвращении в Петербург, который опустел для него». Однако вместо России Гоголь поехал в Италию. Там в 1841 году он закончил первый том романа «Мертвые души» и, чтобы напечатать произведение, через несколько месяцев вернулся в Москву. Писатель поселился в доме у историка Михаила Погодина.
Федор Моллер. Портрет Николая Гоголя (фрагмент). 1840-е
Цензура допустила «Мертвые души» к печати весной 1842 года. Обложку для издания Гоголь оформил сам. История Чичикова, которые ездил по России и скупал у помещиков бумаги на умерших крестьян, вызвала разные отклики читателей. Друг Николая Гоголя Сергей Аксаков вспоминал: «Все слушатели приходили в совершенный восторг, но были люди, которые возненавидели Гоголя… Так, например, я сам слышал, как известный граф Толстой-Американец говорил… что он «враг России и что его следует в кандалах отправить в Сибирь». Всего Гоголь задумывал написать три тома «Мертвых душ». Писатель ориентировался на идею Данте Алигьери: Чичиков, подобно герою «Божественной комедии», во время путешествий должен был измениться и пересмотреть свои понятия о нравственности.
Илья Репин. Николай Гоголь сжигает второй том «Мертвых душ» (фрагмент). 1909
В 1842 году вышло еще одно произведение Гоголя — повесть «Шинель». Действие происходило в Петербурге. Мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин целыми днями переписывал бумаги за маленькое жалованье. Однажды у него порвалась шинель, и служащий стал копить на новую: прекратил пить чай, ходил дома в халате, чтобы не износить другую одежду. Однако, когда он наконец скопил и купил новую шинель, «какие-то люди с усами» отобрали ее на улице.
В июне 1842 года Гоголь снова уехал за границу. Рим, Дюссельдорф, Ницца, Париж — писатель часто переезжал. В это время он работал над вторым томом «Мертвых душ». Гоголь писал: «Критика теперь сама должна отплатить мне за все, что я потерял через нее. А потерял я очень многое; ибо бойкость и оживленный огонь, которые были во мне, прежде нежели мне было известно хоть одно правило искусства, уже несколько лет ко мне более не являлись». В 1845 году у Гоголя случился душевный кризис. В порыве он сжег второй том «Мертвых душ» и все свои рукописи. Практически перестал писать друзьям, а в 1848 году отправился в Иерусалим. Гоголь вспоминал: «Еще никогда не был я так мало доволен состоянием сердца своего, как в Иерусалиме и после Иерусалима. У Гроба Господня я был как будто затем, чтобы там на месте почувствовать, как много во мне холода сердечного, как много себялюбия и самолюбия».
Борис Кустодиев. Иллюстрация к повести Николая Гоголя «Шинель». Акакий Акакиевич в новой шинели идет в департамент (фрагмент). 1909
В 1849 году писатель вернулся в Россию и принялся по памяти восстанавливать утраченный том «Мертвых душ». Однако вскоре он начал жаловаться на припадки тоски. В январе 1852 года умерла давняя знакомая Гоголя, Екатерина Хомякова. Писатель перестал есть, признался духовнику, что его «охватил страх смерти», и прекратил писать. В ночь с 11 на 12 февраля этого же года Николай Гоголь сжег все свои рукописи, включая почти восстановленную версию «Мертвых душ». Последние дни он не выезжал из дома. 21 февраля 1852 года писатель скончался. Его похоронили на Даниловском кладбище в Москве. В 1931 году могилу Гоголя вскрыли и его останки перенесли на Новодевичье кладбище.
Сколько лет было Татьяне Лариной: Версия, перевернувшая весь роман
Почитала отзывы на нового "Евгения Онегина" и поняла, что возраст актеров стал одной из основных претензий к фильму. Решила опубликовать здесь свою старую статью, в которой рассматривается одна занятная версия. Говорить однозначно, что она верна, я, конечно, не буду - вопрос за несколько лет так и остался спорным (кажется! Если у вас есть данные, что он точно разрешился - обязательно напишите, интересно же).
Так вот, давайте предположим, что Татьяне Лариной, когда она писала письмо Онегину, было не 17, а 13 лет.
Именно к такому выводу пришел, внимательно вчитавшись в пушкинские строки, Александр Викторович Котровский - кандидат медицинских наук и сексолог (вот, кстати, его интервью по этому поводу). Данная трактовка разделила читателей на два лагеря: кто-то резко не согласен с «неприличными» взглядами, а кто-то, наоборот, именно такое прочтение находит логичным и соответствующим авторскому замыслу. Разумеется, если принять влюбленную Татьяну за несовершеннолетнюю девочку, то все, происходящее в романе, можно рассматривать совсем с другой точки зрения.
Иллюстрация к «Евгению Онегину» Е. П. Самокиш-Судковской (ок. 1900-го года)
У сторонников 13-летней Татьяны есть несколько важных доводов. Например, если внимательно прочитать «Евгения Онегина», то можно найти такие строки:
…Кому не скучно лицемерить,
Различно повторять одно,
Стараться важно в том уверить,
В чем все уверены давно,
Всё те же слышать возраженья,
Уничтожать предрассужденья,
Которых не было и нет
У девочки в тринадцать лет!
Дальше Пушкин дает очень понятную оценку действий 26-летнего петербургского ловеласа:
Быть может, чувствий пыл старинный
Им на минуту овладел;
Но обмануть он не хотел
Доверчивость души невинной.
По мнению специалиста, много лет занимающегося проблемами пола, такая реакция является нормальной для мужчины, имеющего здоровые взгляды, и, кроме того, сама ситуация тогда более объяснима. Ведь в в начале 19 века 17-летняя девушка уже вряд ли называлась бы «ребенком» или «девочкой» - взгляды на этот вопрос очень изменились за последнюю сотню лет. Вот, например, отрывок из сочинения экономиста С. Друковцева, написанного в конце XVIII века:
«Законное положение для крестьян весьма порядочно сделано - женщине 13 лет, а мужчине 15 к бракосочетанию положено, чрез что они по молодым своим летам, ввыкнув, во-первых, друг ко другу, а во-вторых, к своим родителям, будут иметь прямую любовь со страхом и послушанием».
Именно в соответствии с таким «правилом» в 13 лет выдали замуж няню Татьяны, об этом нам рассказывает сам Пушкин, а затем передает разговор Татьяны, которая интересуется у своей воспитательницы, была ли та влюблена в старину. Ответ старушки – еще один «плюсик» к спорной версии:
И полно, Таня! В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь.
Именно про свой возраст, когда она была «на выданье», и рассказывает няня. А вот что на этот счет в комментариях к роману писал знаменитый литературовед Юрий Лотман:
«В брак молодые дворянки в начале XIX века вступали рано. Правда, частые в XVIII веке замужества 14 - 15-летних девочек начали выходить из обычной практики, и нормальным возрастом для брака сделались 17 - 19 лет. Ранние браки, бывшие в крестьянском быту нормой, в конце XVIII века нередки были и для не затронутого европеизацией провинциального дворянского быта. А. Лабзина, знакомая поэта Хераскова, была выдана замуж, едва ей минуло 13 лет. Мать Гоголя обвенчали в 14. Однако время первых увлечений молодой читательницы романов начинались значительно раньше. И окружающие мужчины смотрели на молодую дворянку как на женщину уже в том возрасте, в котором последующие поколения увидали бы в ней лишь ребенка. 23-летний поэт Жуковский влюбился в Машу Протасову, когда ей было 12. Герой «Горя от ума» Чацкий влюбился в Софью, когда ей было 12 - 14 лет».
Рисунок И. Волкова. «Сон Татьяны», 1891 год
А вот так писал в статье об Онегине Белинский: «Русская девушка не женщина в европейском смысле этого слова, не человек: она нечто другое, как невеста... Едва исполнится ей двенадцать лет, и мать, упрекая ее в лености, в неумении держаться..., говорит ей: «Не стыдно ли вам, сударыня: ведь вы уже невеста!»
То есть, получается, что никто Татьяну в 13 лет замуж выдавать бы не стал, но она вполне могла чувствовать себя достаточно взрослой для серьезных чувств, тем более, начитавшись романов о любви. Такая версия объясняла бы многое: почему, например, Евгений настолько резко отверг влюбленную девушку, да еще и решил читать ей нотации:
«Учитесь властвовать собою; Не всякий вас, как я, поймет; К беде неопытность ведет.»
И еще: почему он не сразу узнал ее, повзрослевшую, на балу – ведь разница тогда была бы более существенной, чем между 17 и 20-ю годами, когда девушки уже не так сильно меняются.
Цесаревич Николай Александрович и Елизавета Фёдоровна в роли Онегина и Татьяны в дворцовой постановке «Евгения Онегина», 1890-е годы
С другой стороны, такая «замена» возраста главной героини должна привести и к другим «пересмотрам». Например, младшая сестра Ольга превращается в данной версии в 12-летнюю девочку. Это может вызвать удивление, ведь у нее уже есть жених – Ленский, но с учетом изложенного выше получается, что такое вполне возможно. Договориться о браке, который произойдет гораздо позднее, можно было и для девочки в столь юном возрасте.
Литературоведы считают, что Пушкин обычно был очень точен в формулировках. Поэтому слова возмущенного Ленского, когда Оля танцевала с Онегиным, можно понять более буквально:
Чуть лишь из пеленок,
Кокетка, ветреный ребенок!
Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!
«Дуэль Онегина и Ленского», Илья Репин, 1899 год
Что же касается самого Евгения Онегина, то получается, что его поведение тоже можно полностью пересмотреть (и даже «понять и простить»). Сам Пушкин говорит о его поступке вполне однозначно:
Вы согласитесь, мой читатель,
Что очень мило поступил
С печальной Таней наш приятель.
Как уверяют сторонники версии 13-летней Татьяны, становится более понятным и эпиграф к четвертой главе (именно в ней происходит объяснение в саду):
La morale est dans la nature des choses (Нравственность в природе вещей)
У противников скандальной трактовки тоже есть доводы. Основной – это упоминание возраста Татьяны в письме Пушкина к Вяземскому. Князь нашел противоречия в признании героини, на что поэт ответил, что это «письмо женщины, к тому же 17-летней, к тому же влюбленной!».
С автором романа спорить трудно, поэтому вопрос о том, сколько же лет было Татьяне, остается «широко обсуждаемым».
Но ее авторы в любом случае настаивают на том, что данная трактовка не имеет ничего общего с безнравственными современными представлениями о «разновозрастных» отношениях.
Первая публикация этой статьи в интернет-журнале Культурология
"Шинель" (Н. В. Гоголь). Повесть, вызвавшая много эмоций и мыслей
Я даже думала, что брошу ее недочитанной. Тяжело читать про настолько несчастных людей...
Повесть навела на много разных мыслей. По ходу чтения я часто отвлекалась, чтобы подумать.
Итак, в одном департаменте служил один чиновник; чиновник нельзя сказать чтобы очень замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват, несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица что называется геморроидальным… Что ж делать! виноват петербургский климат. Что касается до чина (ибо у нас прежде всего нужно объявить чин), то он был то, что называют вечный титулярный советник, над которым, как известно, натрунились и наострились вдоволь разные писатели, имеющие похвальное обыкновенье налегать на тех, которые не могут кусаться.
В общем, перед нами типичный несчастненький, созданный для того, чтобы вызывать к своей персоне тотальную жалость либо быть грушей для битья. Человек, которому всегда за что-то прилетает по голове, вне зависимости от того, заслуживает он это или нет.
Что я увидела в этой повести?
1. Для меня эта повесть об ограниченности мышления и умственной близорукости.
В первую очередь мое внимание привлекло то, как главному герою выбирали имя. Я думаю, повесть не зря построена таким образом, чтобы мы могли проследить за историей героя с самого начала.
Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Сессия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. «Нет, – подумала покойница, – имена-то всё такие». Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Трифилий, Дула и Варахасий. «Вот это наказание, – проговорила старуха, – какие всё имена; я, право, никогда и не слыхивала таких. Пусть бы еще Варадат или Варух, а то Трифилий и Варахасий». Еще переворотили страницу – вышли: Павсикахий и Вахтисий. «Ну, уж я вижу, – сказала старуха, – что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий». Таким образом и произошел Акакий Акакиевич.
А за пределами этого календаря с сюрреалистичными именами не было выбора? 🤔 Акакий Акакиевич, кажется, с самого начала обречен жить под стеклянным колпаком, в маленьком, кропотливо созданном мирке.
Я думаю, что человек, привыкший за долгое время к ограниченности выбора и отсутствию попыток взглянуть на ситуацию/задачу под другим углом, умственно деформируется и переучить его будет нелегко. На самом деле это действительно страшно. С таким человеком тяжело разговаривать, он иногда ведет себя так, будто ему физически трудно подумать как-то иначе, услышать другую точку зрения и признать собственную неправоту, даже если он очевидно не прав.
Вне этого переписыванья, казалось, для него ничего не существовало.
Акакий Акакиевич слишком близорук, чтобы увидеть что-либо помимо своей понятной, монотонной работы, не требующей создания чего-то абсолютно нового. Он настолько погружен в свою работу, что она всюду ему мерещится.
Акакий Акакиевич если и глядел на что, то видел на всем свои чистые, ровным почерком выписанные строки, и только разве если, неизвестно откуда взявшись, лошадиная морда помещалась ему на плечо и напускала ноздрями целый ветер в щеку, тогда только замечал он, что он не на середине строки, а скорее на середине улицы.
Он даже не принял повышение и новые обязанности:
Один директор, будучи добрый человек и желая вознаградить его за долгую службу, приказал дать ему что-нибудь поважнее, чем обыкновенное переписыванье; именно из готового уже дела велено было ему сделать какое-то отношение в другое присутственное место; дело состояло только в том, чтобы переменить заглавный титул да переменить кое-где глаголы из первого лица в третье. Это задало ему такую работу, что он вспотел совершенно, тер лоб и, наконец, сказал: «Нет, лучше дайте я перепишу что-нибудь».
2. Шинель в повести мне кажется неким спасательным кругом, которым Акакий Акакиевич не смог правильно воспользоваться. Это новая деталь, оказавшаяся в его привычном упорядоченном мирке, в который он не допускал ничего, что могло бы его изменить.
На самом деле, это очень сложная тема для меня. Лично я очень боюсь закостенеть и перестать адекватно ориентироваться в реальном мире, поэтому стараюсь что-то с этим делать. Но есть и другие люди, оказывающие отчаянное сопротивление каждый раз, когда им пытаешься помочь покинуть их маленький мирок с устаревшими представлениями обо всем. Может, им это не нужно... 🤷🏻♀️ Однажды я старалась помочь человеку, заблудившемуся в мире собственных иллюзий. Я, имевшая похожий опыт, прибежала с полной корзиной аргументов, фактов и разоблачений. В итоге "заблудившийся" выстроил сильный невидимый барьер и отказался от моей помощи. То, что было за пределами его сказочного мирка с удобными законами и зыбкими надеждами на утопическое будущее, страшно и непредсказуемо.
3. Эта повесть как таблетка от жалости к себе. Только глядя на таких маленьких жалких персонажей, понимаешь, насколько важно уметь постоять за себя. Мой жизненный опыт показал, что быть слабым и хрупким опасно для жизни.
Я заметила, что это вообще очень большая удача, если в тяжелый момент или период рядом оказывается тот, кто может вступиться или - хотя бы! - не пытается поддеть и не испытывает терпение.
4. Это о привязанности к какой-то конкретной вещи. Новая шинель преобразила Акакия Акакиевича, сказалась на его самовосприятии и самооценке. И потеря шинели воспринималась им как потеря части себя. Но на самом деле он переживал не потерю вещи, а того, что она в его мирок принесла.
О чем эта повесть для вас❓ Перечитывали после школы❓
Самая первая антиутопия — Евгений Замятин. Мы
Этот роман считается родоначальником антиутопии в привычном нам виде. И хотя провозвестники жанра встречались ещё в XIX веке (иногда к ним относят даже «Путешествия Гулливера»), именно книга советского писателя-диссидента стала первой действительно значимой антиутопией.
Романом «Мы», написанным в 1920 году и переведённым на английский в 1924-м, вдохновлялись Оруэлл и Хаксли. А на родине он увидел свет только в 1988 году — когда все пророчества Замятина уже выглядели наивными и неактуальными.
Впрочем, вряд ли писатель думал о будущем фантастического жанра, когда создавал «Мы». В его понимании это была сатира - на построение «нового общества» в Советской России, а также на модернистские идеи индустриализации, «научной организации труда», верховенства технологий и объединения всех стран мира в единое государство, в котором наука будет служить счастью человечества. То, что многим современникам Замятина казалось прогрессом, ему виделось опасностью.
Идеальное государство-машина, в котором каждый гражданин счастлив своим вкладом в общее дело, на страницах «Мы» изображено как царство однообразия. Здесь вместо имён - «нумера», вместо одежды - «юнифа» (униформа), вместо семьи - «сексуальные часы» по розовым талонам и строго научное «детоводство», а управляет всем некий Благодетель. Где-то за Зелёной Стеной бушует дикая природа и, по слухам, живут такие же дикие люди, сбежавшие из-под заботливой руки Благодетеля. Но тут, в Едином Государстве, каждый знает своё место - и все работают над новым масштабным проектом: космическим кораблём «Интеграл», который должен нести блага нового общества на другие планеты.
Нам, читателям из XXI века, нетрудно догадаться, что сумятицу в этот кристально ясный и идеально стройный мир внесёт любовь. Главный герой, «нумер» Д-503, встречает загадочную, яркую, ни на кого не похожую 1-330 - и эта встреча переворачивает его жизнь, а заодно едва не переворачивает и Единое Государство.
Читая «Мы» в XXI веке, приходится постоянно себе напоминать, что этот роман был написан до всех антиутопий, которые мы привыкли считать классикой. Большой Брат Оруэлла вырос из замятинского Благодетеля, а сюжетные линии о любви благонамеренного гражданина к экстравагантной революционерке в обоих романах различаются лишь деталями.
Отгороженная стеной дикая природа и социально одобряемая полиамория перекочуют из книги Замятина прямиком в «О дивный новый мир» (хотя сам Хаксли отрицал влияние «Мы» на своё творчество). Уничтоженная на корню культура прошлого как обязательная основа нового общества - постоянный мотив многих антиутопий, от «451 градуса по Фаренгейту» до «Эквилибриума». А эстетика унифицированного мира Единого Государства проникает во все антиутопии, воплощённые на экране: если вы видите стройные шеренги людей в одинаковой одежде и здания со стеклянными стенами - у вас нет сомнений в том, в какой мир вы попали.
Тем не менее читать «Мы» стоит и сегодня - не только ради сюжета (искушённый читатель легко сможет его предсказать), но и ради острого, хлёсткого, выразительного замятинского стиля. И ещё, конечно, чтобы напоминать себе, что расхожая цитата из книги «потому что разум должен победить» в контексте романа на самом деле имеет прямо противоположное значение...
Автор текста: Светлана Евсюкова
Источник: fanfanews
Отменённый писатель — почему Николай Лесков сегодня один из самых актуальных классиков
В массовом представлении это диковинный, немного даже экзотический литератор XIX века – автор «Левши», «Очарованного странника» и «Запечатленного ангела», писавший необычным, затейливым языком.
Однако в сравнении с тем, что Лесков успел сделать за свою жизнь, это представление отражает даже не верхушку айсберга, а лишь малую ее часть.
По справедливости
Часто можно услышать, что Николай Лесков хотя и причислен к классикам, но на самом деле недополучил того признания, которого заслуживает как большой писатель. Так казалось и ему самому, так было и в ХХ веке, и сегодня ситуация не изменилась.
Объяснению причин этого положения и восстановлению справедливости посвящена недавно вышедшая биография Лескова «Прозёванный гений», написанная Майей Кучерской, филологом и популярным прозаиком. Сам за себя говорит тот факт, что это первая книга о Лескове в серии ЖЗЛ за почти целый век ее послереволюционного существования. У этого недооцененного классика нет даже полагающегося ему по статусу полного собрания сочинений: издание 30-томника остановилось пять лет назад на 13-м томе.
Сама Кучерская смотрит на перспективы популярности Лескова в наше время довольно пессимистично, полагая, что для сегодняшнего массового читателя он слишком сложен и прихотлив. И это грустно, ведь Лесков во многом очень современен: и в том, что он писал, и в том, что происходило в его собственной жизни.
Николай Семенович и сancel culture
Едва начав литературную деятельность, Лесков в полной мере ощутил на себе, что такое пресловутая cancel culture (культура отмены). Под эгидой cancel culture сегодня на Западе многие классические произведения искусства объявляются неполиткорректными, порочными, заслуживающими осуждения или даже забвения.
Во времена Лескова термина cancel culture, разумеется, еще не существовало. Но само явление, назови его хоть остракизмом, хоть травлей с привкусом благородного негодования, было хорошо известно. С переменой названий суть не меняется: когда кто-то позволяет себе высказывания или действия, не устраивающие определенную часть общества, эта часть общества наказывает провинившегося тем, что пытается выгнать его из информационного пространства и превратить в маргинала, тем самым как бы отменить (cancel) его существование. Причины могут быть разными: от действительно серьезных проступков до спорных реплик в прессе или соцсетях.
Два ярких примера: британская писательница Джоан Роулинг, автор книг о Гарри Поттере, пошутившая в Twitter о трансгендерах, и голливудский актер Джонни Депп, над которым несколько лет тяготели обвинения бывшей жены в домашнем насилии. Если Роулинг лишь побило градом возмущенной критики со стороны части фанатов и знаменитостей, то Деппа постигли более суровые кары: расторжение контрактов и исключение всех фильмов с его участием из каталога Netflix.
В нашей стране это явление пока еще не так могущественно, как на Западе. Но пример Лескова показывает, что российские интеллектуалы опередили модный тренд на целых полтора столетия.
Он жжет
Что же сделал Лесков, чтобы попасть в подобное положение? Сначала он, начинающий петербургский публицист, опубликовал в газете «Северная пчела» статью, из-за которой получил репутацию мракобеса, реакционера и провокатора. Это при том, что в бумагах начальника столичной полиции того времени Паткуля Лескову и его кругу дана такая оценка: «Крайние социалисты. Сочувствуют всему антиправительственному. Нигилизм во всех формах».
Заметка Лескова, вышедшая 30 мая 1862 года, касалась большого пожара в Апраксином дворе, произошедшего за два дня до этого. С первого взгляда в ней не было ничего крамольного, но журналист в полный голос сказал о том, о чем благоразумные люди предпочитали помалкивать: не исключено, что это был поджог, связанный с политическими студенческими волнениями, и что по городу ходят листовки с призывом к захвату власти, и что, в общем, хорошо бы во всем разобраться и снять тревожное напряжение в обществе.
Так Лесков неожиданно для себя попал между молотом и наковальней. Радикалы посчитали, что он требует расправы над поджигателями и даже подсказывает, где их искать, а власти показалось, что Лесков обвиняет ее в бездействии и дает непрошеные советы. Император Александр II написал на принесенном ему экземпляре «Северной пчелы»: «Не следовало пропускать, тем более что это ложь».
Лесков, еще вчера бывший на плохом счету в полиции как социалист и нигилист, становится изгоем в среде оппозиционно настроенных интеллектуалов.
Примечательно, что буквально за неделю до скандала он напечатал в той же газете текст под названием «Деспотизм либералов» – о нетерпимости оппозиционеров к иной точке зрения. Самоуверенный дебютант резко вступил в полемику с Николаем Чернышевским, который, пользуясь современной лексикой, был одним из главных лидеров мнений той эпохи. Лесков не слишком удачно подобрал термин, подразумевая под либералами радикально настроенных интеллектуалов. Но вот вышла пресловутая «пожарная» статья, и Николай Семенович сам вкусил плодов того деспотизма и собственной неосмотрительности.
Тридцатилетний провинциал, приехавший из Киева покорять столицу, был очень самоуверен – настолько, что не придавал большого значения тонкостям идеологической борьбы и окололитературной политики. Вскоре он попадает в еще больший скандал.
Хуже некуда
Вернувшись из зарубежной командировки, куда его на время опалы отправила «Северная пчела», Лесков публикует своей первый роман «Некуда» (1864) – о русских нигилистах, с которыми он еще недавно был в большой дружбе. Лесков пытается разобраться в явлении и отделить «хороших» нигилистов от «плохих», но в итоге получается памфлет, причем с прозрачными намеками на реальных людей: лидера так называемой Знаменской нигилистической коммуны Василия Слепцова, издательницу газеты «Русская речь» Евгению Тур (Салиас-де-Турнемир) и других.
Теперь ему, хотя и скрывшемуся за псевдонимом Стебницкий, достается куда серьезнее. Появляется слух, что этот роман написан по заказу Третьего отделения (политической полиции). Критик Дмитрий Писарев, еще один влиятельный лидер мнений своего времени, предостерегает свою аудиторию в «Русском слове» от какого-либо сотрудничества с автором «Некуда».
Позже Максим Горький говорил: «Это было почти убийство». На многие годы за Лесковым закрепляется репутация врага демократической мысли, ему закрыта дорога в большинство прогрессивных литературных журналов.
Удивительно, как это не сломило начинающего писателя. Возможно, дело в черте характера, на которую не раз сетовал родной брат Лескова Василий: Николай Семенович был упрям и всегда уверен в своей правоте. В истории с «Некуда» он полагал, что его оклеветали, хотя и признавал, что роман был написан впопыхах. А обида, нанесенная его недавним друзьям и благодетелям (Тур была одной из первых, кто публиковал очерки дебютанта Лескова), его, кажется, не смущала.
Вне тусовки
Пример Лескова иллюстрирует популярную теорию о том, что для достижения желаемого успеха важно уметь строить и поддерживать нужные связи и отношения. Проще говоря, нужно быть своим в «правильной тусовке». У Николая Семеновича с этим как-то не складывалось.
Он был энергичным и общительным, но катастрофически не умел маневрировать. Ему недоставало такта или того, что можно назвать социальным инстинктом, который подсказывает человеку, какой поступок может выйти ему боком. Веря в силу слова (он всегда был против искусства ради искусства и считал, что литература преображает мир), он удивлялся, когда его слово било кого-то слишком сильно.
У Лескова не получалось примкнуть к какому-нибудь определенному идейному лагерю, который бы обеспечил ему защиту и продвижение. «Забаненный» демократами, он сближался с консерватором Михаилом Катковым, славянофилом Иваном Аксаковым, но и с ними часто не находил общего языка.
Для консерваторов он был слишком «протестным», слишком много критиковавшим российские порядки. Для социалистов был охранителем, не признававшим революций. Для народников и славянофилов он слишком скептически относился к идее о том, что спасение России придет снизу, от народа.
Народ в его рассказах часто темная, косная сила, привыкшая к плети и не ценящая свободу и человеческое обращение (например, рассказ «Язвительный»). Лесков любил не абстрактный «народ вообще», что свойственно кабинетным идеалистам, а рождающихся в нем самородков, оригиналов, чудаков и богоискателей. В его рассказах они существуют и благодаря, и вопреки окружающей их действительности. Левша, Фигура из одноименных рассказов, Александр Рыжов из «Однодума», герои «Инженеров-бессребреников» и другие. Это не масса, это отдельные бриллианты, те самые праведники, без которых, по пословице, не стоит село. «Ужасно и несносно видеть одну дрянь в русской душе, ставшую главным предметом новой литературы, – писал Лесков, – и пошел я искать праведных».
Неуживчивый Лесков, не примкнувший ни к одному из лагерей, оказался одним из самых свободомыслящих, независимых русских писателей. Не угодил он и советской власти: помня литературно-политические скандалы раннего Лескова, она относилась к нему прохладно.
Бичеватель
Памятник Николаю Лескову в Орле
От полной «отмены» во времена СССР его спасала репутация критика российской действительности при царском режиме, коллеги Салтыкова-Щедрина. Во многом этим он ценен и сегодня, когда чиновники так напоминают персонажей «Истории одного города». Читая рассказы и очерки Лескова, не перестаешь удивляться тому, что, за какой текст ни возьмись, все они актуальны, все про сегодняшний день. Печально только, что все это объясняется не столько прозорливостью писателя, сколько тем, что многие вещи повторяются из века в век.
Вот, например, герой рассказа «Бесстыдник» (1877) некий Анемподист Петрович, характеризуемый третьим лицом как «большого ума человек, почти, можно сказать, государственного, и в то же время, знаете, чисто русский человек: далеко вглубь видит и далеко пойдет». Он был интендантом в Крымскую войну и не только не смущался тем, что хорошо заработал тогда на махинациях, обкрадывая солдат, офицеров и государство, но и даже бахвалился этим в обществе.
Тогда как благородного героя повествования разрывает на части от такой наглости, Анемподист Петрович неожиданно укоряет его в том, что он, дескать, «унижает русских». Герой едва не теряет дар речи от такого оборота, а интендант охотно развивает свою мысль. Оказывается, унижение проявляется в том, что «вы изволите делить русских людей на две половины: одни будто все честные люди и герои, а другие все воры и мошенники», и это, оказывается, несправедливо: «Наши русские люди, мне кажется, все без исключения ко всяким добродетелям способны... мы, русские, как кошки: куда нас ни брось – везде мордой в грязь не ударимся, а прямо на лапки станем; где что уместно, так себя там и покажем: умирать – так умирать, а красть – так красть. Вас поставили к тому, чтобы сражаться, и вы это исполняли в лучшем виде – вы сражались и умирали героями и на всю Европу отличились; а мы были при таком деле, где можно было красть, и мы тоже отличились и так крали, что тоже далеко известны».
Воровство из казны преподносится чуть ли не как возложенная свыше миссия. Такого рода логика и такого рода патриотизм выглядит очень современным.
Опыт
Лесков не зря гордился своим жизненным опытом. Он был у него действительно богатым для литератора того времени. И Достоевского мог упрекнуть в незнании православного быта, и народников – в незнании народа, и социальных критиков – в том, что они плохо представляют, как работают маховики и колеса государственной машины.
До того как стать писателем, Лесков два года проработал писарем в канцелярии Орловской палаты уголовного суда. Через него проходили сотни историй преступлений, больших и мелких. Затем семь лет в рекрутском столе ревизского отделения Киевской казенной палаты. Занимался набором солдат в армию, насмотревшись на истории коррупции и чиновничьего произвола, одну из которых он позже описал во «Владычнем суде». Затем, оставив государственную службу, три года колесил по стране в качестве сотрудника коммерческой фирмы «Шкотт и Вилькенс» (Шкотт – обрусевший англичанин, его родственник). Неудивительно, что многие тексты Лескова оформлены как записанные рассказы того или иного путешествующего чиновника, развлекающего своих попутчиков на постоялом дворе или в какой-то подобной обстановке. Именно таких историй молодой Лесков наслушался за три года работы и потом еще лет 20 строил на них свои произведения.
«Смиренный ересиарх»
Еще один актуальный сегодня круг тем лесковского творчества связан с религиозностью, личной и официальной, с вопросами отношения Церкви и государства. Трудно найти другого русского классика, который так много сил отдал бы этому вопросу и был бы в нем так подкован.
Начав как «друг Церкви» (по собственному выражению) и ее искренний помощник, Лесков закончил полным скептицизмом в отношении официальных структур и отстаиванием идеи «духовного христианства», то есть личного, глубоко осознанного, пусть даже и еретического, по мнению представителей государственной религии (а она в царской России была государственной в прямом смысле слова). Письма любил подписывать так: «смиренный ересиарх Николай».
На Лескова, безусловно, повлияла история его отца, потомка священнического рода, который решительно отмежевался от духовного сословия сразу по окончании семинарии в Севске. Оставшись человеком верующим, Семен Дмитриевич Лесков предпочел уйти в чиновники, но никогда не иметь дел с официальной религиозной структурой.
В многочисленных текстах Лесков пытается осмыслить, как это вообще возможно: из, по сути, самого главного и высокого в жизни человека – веры и духовной жизни – сделать нечто казенное, пустое, отталкивающее.
Репродукция титульного листа к сказу «Левша»
Он автор едва ли не лучшего русского романа о священнослужителях – хроники «Соборяне». И примечательно, что главный герой этого романа, протоиерей Савелий Туберозов, пламенный и честный христианин, оказывается под запретом, страдает за обличение и светского безверия, и церковного формализма, «торговли во храме совестью».
Лесков может быть язвительным, но может показывать явную симпатию к тем, кто искренне ищет Бога, кто честно следует евангельским заповедям. Это могут быть и реальные церковные иерархи, которых он описывает, например, известные своей простотой и добротой митрополит Киевский Филарет (Амфитеатров), недавно причисленный к лику святых, или пермский епископ Неофит (Соснин). Это может быть изгнанный за правду учитель-немец Иван Яковлевич из рассказа «Томленье духа», отец Савва из «Некрещенного попа», старообрядцы, или штундисты (последователи религиозного течения протестантского толка на юге России), о которых он также много писал.
В одном из лучших рассказов Лескова, «На краю света», проводится мысль, что благодать действует вне официальных рамок: подвиг спасения ближнего совершает именно некрещеный «дикарь», а не его крещеные соплеменники.
Официальной церкви деятельность Лескова не нравилась, и шестой том его сочинений (с «Мелочами архиерейской жизни») был сочтен «дерзким памфлетом на церковное управление в России» и запрещен цензурой. В последние годы Лесков был большим поклонником идей Льва Толстого.
Мастер слова
Язык Лескова – то, что в нем замечают в первую очередь. Он предвосхитил модернистскую работу над формой и был примером для Ремизова, Олеши, Платонова, Бабеля, Пильняка и других ярких стилистов ХХ века. При жизни ему этот самый прихотливый язык ставили в укор. Критики писали, что он занимается плетением чудных словес, чтобы прикрыть скудность идей. Или же пренебрежительно приписывали его к этнографическому ведомству, как последователя Владимира Даля.
Но для Лескова это не было украшательством, это была форма, адекватная содержанию. Люди разных профессий, сословий говорят по-разному, и, воспроизводя их речь или внутренний монолог, он добивался правдивости и художественной достоверности. Он был даже не стилист, а полистилист, владевший всей гаммой языка, от канцелярита до диковинного узорочья.
Лесков, наверное, самый русский писатель, ведь его слог невозможно по-настоящему перевести ни на какой другой язык. Читать его – настоящее удовольствие и радость. Возможно, это единственное обстоятельство, которое делает его несовременным. Ведь чтение сейчас перестало быть удовольствием, теперь это поглощение информации. Могучие умы работают над тем, чтобы сделать тексты более доступными и легкоусвояемыми. Могут ли выжить в этих условиях книги Лескова? Одно из самых очевидных их достоинств теперь становится их главным «недостатком». Но Лесков, безусловно, выживет. Должен же кто-то отвечать за настоящую красоту в мире удобного и одноразового.
Автор текста: Александр Зайцев
Источник: postmodernism
Другие материалы:
Заговор против внешнего мира — О комиксе «Черные и белые. Победы и поражения Бобби Фишера»
Классика кинофантастики — «Планета обезьян» (1968), режиссёр Франклин Шеффнер
Пиночет-Дракула. О фильме «Граф» Пабло Ларраина — мистическом байопике чилийского диктатора
Ох, Барби, как же ты страшна! 8 хоррор-версий знаменитой куклы — от Кошмара до Звонка
«Библиотека советской фантастики» — история серии, электронная версия для скачивания (124 книги)
Завтра никогда не наступит — 6 фильмов о временных петлях (помимо «Дня сурка»)
«Бегущий по лезвию 2049» (2017, режиссёр Дени Вильнёв) — запоздалое продолжение, достойное оригинала
Альтист, аптекарь и Шеврикука — фантастика и реализм Владимира Орлова
Произведения школьной программы, которые нужно перечитать во взрослом возрасте. Часть 1
Уже второй год я активно погружаюсь в мир русской классики, и самым интересным в ней было перечитывание школьной программы. Вы не подумайте, я в школе читала, но практически ничего не помню, остались лишь обрывистые воспоминания. Теперь, в мои 30 лет, многие произведения удивляют, влюбляют в себя и, конечно же, начинаешь в них видеть много смысла.
Какие произведения школьной программы я рекомендую перечитать уже во взрослом возрасте:
1. «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевский. Если в школе это история про убийство бабки, то во взрослом возрасте ты видишь весь психологизм произведения. Кроме того, Достоевский показал мысли и поступки убийцы. И это во времена, когда ещё не был развит жанр психологический триллер.
2. «Отцы и дети» И. С. Тургенев. История человека, который не желает прислушиваться к другим, отрицает всё, даже не выслушав аргументы. То чувство, когда начинаешь вставать на сторону старшего поколения.
3. «Война и мир» Л.Н. Толстой. История, которую все боятся со школы. Четыре тома, большой объём, огромные описания, военные действия. Во взрослом возрасте, ты понимаешь масштаб исторических событий, а также видишь, какие разные семьи показал Толстой и как воспитание в семье влияет на ребёнка.
4. «Бесприданница» А.Н. Островский. Не любила пьесы в школе и вообще их не понимала, но эта пьеса прекрасно показывает, как относились к женщинам в то время. Женщины были товаром, за который можно поторговаться.
5. «Олеся» А.И. Куприн. В школе книга казалась историей про любовь. Однако сейчас я понимаю, что Куприн показал общество, и то, как оно относится к людям, которые хоть как-то отличаются от него.
Это только часть произведений, которые я переосмыслила во взрослом возрасте. Хотите вторую часть подборки?
А вы перечитывали школьную программу?
Ответ на пост «В какой литературный персонаж вы были или до сих пор влюблены?»
Решила я тут перечитать “Отцов и детей”. Не поверите – из-за Базарова, моей главной школьной любви. Мне было интересно, жива она или нет. Он же был моим крашем. Книжным бойфрендом. Да к чёрту – никакой модный англицизм не выразит нежности, страстности и глубины моего тогдашнего восхищения Базаровым.
Он же был бунтарь. Он был про высокое. Только у него сердце было живое, настоящее. Только он видел смыслы. А не вот это вот всё ваше бренное – сибаритства эти, что бы они ни значили. Он был стремлением, борьбой. Прям молния, я не мужик. Одно его столкновение с любовью по драматичности было мощнее, чем целые жизни всех остальных. Он был как Шекспир на фоне фантика от жвачки.
Ну так, значит, я прочитала.
Я в 36 против меня в 16.
Спойлер: Любовь мертва. Базаров – глупый хлыщ.
“Господи, Женя, – думала я про Базарова, – тебе, что, нечем заняться?! Ты же страдаешь, как долбанная мадам Бовари. Мозги свои нащупай, наконец. Ты не пуп земли, Женя. Если тебе вдруг кажется, что ты один умный, то тебе кажется, Женя. Перекрестись. Берёзы, блять, стоят Женя, вместе с Россией. Они до тебя стояли сотни лет и после тебя будут сотни лет стоять. Ты – прыщ на корке бытия. Прыщ, который больше пользы бы принёс, если бы пошёл и сортир протёр. Умные парни вот так вот от тифа не умирают, Женя. И от любви они тоже не умирают. Умные парни делом занимаются, а не сопли себе утирают в катарсисе философских пиздостраданий”.
В общем, Базаров ввёл меня в состояние сильного негодования.
Забавно, как ты меняешься с возрастом. Как меняются твои ценности и представления о жизни. И они ведь и дальше будут меняться. И ещё через 20 лет, если буду жива, я, вероятно, буду говорить что-то новое – совсем другое. Может, в 56 я снова влюблюсь в Базаровский идиотизм нигилизм?
Сейчас я почти не читаю русскую классику. Всё больше современную литературу – хохмлю или бомболю потом про неё в свой гномский бложик. Но опыт с Базаровым был настолько захватывающим, что меня так и подмывает повторить. Я только не помню, кого я ещё так сильно любила… Онегина? Вот прям жопой чую, сейчас я больше его не люблю.