Диана сжала кулаки, ее разум лихорадочно искал выход, цепляясь за обрывки надежды, но тяжесть увиденного придавливала ее к холодному каменному полу, как невидимые оковы, которые сковывали не только тело, но и душу. Вина сжала ее сердце — она не смогла его спасти, не смогла остановить Тенебрис, когда та вселилась в него, разрушая все, что он любил. Но время на скорбь исчерпалось — нужно было бежать. Покинуть Вальдхейм, пока тьма, не сомкнулись вокруг нее окончательно. Совикус, этот чертов советник с ледяной улыбкой, уже наверняка узнал о случившемся в храме. Его слуги, его магия, его воля — все это было где-то рядом, готовое схватить ее, как загнанную добычу. Оставаться здесь означало сдаться без борьбы, а Диана не собиралась падать перед тьмой, которая медленно поглощала ее город, ее дом, ее прошлое.
Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять дрожь во всем теле. Холодный воздух храма, пропитанный запахом горелого воска, сырости и смерти, обжег легкие, но помог собраться, прояснить разум. «Совикус… это он принес тот проклятый металл», — подумала она, вспоминая, как кузнец рассказывал о странном заказе, о черном металле, тот пульсировал в его руках, как живое существо. Его улыбка, холодная и острая, скрывала тьму, и эта тьма теперь пожирала Вальдхейм. Он был не просто советником — он был слугой тьмы, ее орудием, как и Роберт, пока тот не стал ненужным.
Внезапно снаружи, у входа в храм, раздались тяжелые шаги, и резкий лязг металла разорвал тишину. Диана вздрогнула, ее тело напряглось, как натянутая тетива, готовое к рывку. Кто-то приближался. Она метнула взгляд по залу, ища укрытие. Тени, которые оплетали треснувшие колонны и сгущались в углах, стали ее единственным союзником в этом мраке. Быстро скользнув за массивную колонну у дальнего края алтаря, она прижалась к холодному камню, чувствуя, как его шершавая поверхность царапает плечо сквозь ткань плаща. Дыхание замерло в груди, сердце колотилось так громко, будто его стук разносится эхом по всему храму, выдавая ее, как предательский сигнал.
Звук шагов приближался, тяжёлый и решительный, словно неумолимый рок, чуждый состраданию. Сквозь покосившиеся двери в зал вошли трое стражников, их силуэты вырисовывались в тусклом свете принесенных ими факелов. Шерстяные плащи, пропитанные сыростью осенней ночи, развевались при каждом движении, а алебарды в их руках поблескивали, отражая блики пламени. Они двигались осторожно, озираясь по сторонам, и на их лицах проступали удивление и страх, который боролся с долгом. Один из них, молодой, с редкой бородкой и широко распахнутыми глазами, замер, глядя на алтарь, его рука дрогнула, сжимая древко алебарды.
— Что… что здесь произошло? — его голос дрогнул, выдавая сковавший душу ужас.
— Посмотри на это… Люминор милостивый… — Второй, постарше, с сединой на висках, содрогнулся, подняв факел выше. Свет выхватил из мрака искореженные статуи, чьи лица застыли в крике, их каменные глаза смотрели в пустоту, как будто видели конец света. Кровавые разводы на витражах мерцали, словно слезы самой тьмы, а тела священников лежали там, где их настигла смерть: один распростерся у подножия алтаря, его рука все еще сжимала обугленный символ солнца; другой скорчился в углу, его пальцы впились в камень, словно он пытался спрятаться от неизбежного, но тьма нашла его.
— Нужно сообщить мастеру Совикусу. И поднять тревогу! — резко бросил третий, судя по твердости в голосе, их командир. Его глаза, холодные и цепкие, обшаривали зал, выискивая малейший намек на движение, его лицо было суровым. — Это не людское дело. Тут тьма хозяйничала, и она все еще здесь.
«Если они доберутся до Совикуса, мне конец», — мелькнула мысль в голове Дианы, холодная и острая, как лезвие ее кинжала, который лежал в ее покоях, теперь недосягаемый. Она сильнее вжалась в колонну, ощущая, как камень холодит кожу даже через плотную ткань плаща. Стражники двинулись глубже в зал, их шаги гулко отдавались от стен, смешиваясь с треском факелов, их пламя шипело, как змеи. Молодой с бородкой обошел алтарь сбоку, оказавшись в опасной близости от ее укрытия. Диана затаила дыхание, сливаясь с тенью, ее пальцы невольно сжались в кулаки, готовые к рывку или удару. Она не собиралась повторять судьбу священников, чьи тела лежали перед ней, как немые свидетели всего произошедшего здесь.
Факел в руке солдата затрещал громче, бросив отблеск туда, где она пряталась. Свет скользнул по колонне, осветив ее край, и Диана замерла, чувствуя, как холодный пот стекает по шее, оставляя липкий след. Ее капюшон, темный и плотный, скрывал лицо, а тень колонны укрыла остальное, но каждый миг казался вечностью, растянутой до предела. Стражник остановился, его взгляд задержался на месте, где она пряталась, и ей показалось, что он вот-вот заметит ее — тень дрогнула, как будто выдала ее. Но мрак сыграл ей на руку — он нахмурился, покачал головой и прошел мимо, пробормотав что-то невнятное, похожее на проклятие или молитву. Диана медленно выдохнула, ее грудь сжалась от напряжения, а легкие горели от сдерживаемого воздуха.
Командир, остановившись у алтаря, махнул рукой, его голос был резким, как удар хлыста:
— Уходим. Тут ловить нечего — все мертвы. Надо звать подмогу, пока не поздно, пока эта тьма не пошла дальше.
Стражники развернулись и медленно направились к выходу. Они бросали настороженные взгляды на руины, словно ожидая, что тьма оживет и набросится на них из углов, их шаги были тяжелыми, но торопливыми. Диана не шевелилась, пока их силуэты не растворились в проеме дверей, а тяжелая створка не закрылась с протяжным скрежетом, отрезав ее от внешнего мира. Она выждала еще несколько ударов сердца, прислушиваясь к тишине, повисшей в зале, тяжелой и гнетущей, как предвестие бури, которая уже собиралась над городом. Только тогда она решилась выбраться из укрытия, ее ноги устали от напряжения, но разум был ясен, холоден и остёр: теперь каждая минута была на счету. Ей нужно добраться до конюшни, где ждал Ворон, и выбраться из Вальдхейма, пока Совикус не перекрыл все пути, пока слуги Моргаса не нашли ее.
Выйдя из храма через боковой проход, Диана ощутила, как осенний ветер хлестнул ее по лицу. Холодный и резкий, пронизывающий до костей, он нес с собой запах сырой земли и увядающих листьев. Сумерки опустились на Вальдхейм, окрасив дома и мостовые в тревожные темные тона — серый, багровый, черный, — они сливались в мрачной симфонии упадка. Церковная площадь, некогда полная голосов торговцев, смеха детей и света фонарей, теперь лежала в зловещем безмолвии, ее камни блестели от росы, как слезы давно покинутого мира. Где-то вдалеке завывал ветер, раскачивая одинокий фонарь, чей скрип звучал как предсмертный стон, а его слабый свет отбрасывал длинные тени, извивающиеся, как щупальца тьмы.
Но прежде, чем направиться к конюшне, Диана замерла, ее взгляд метнулся к темной громаде замка, возвышавшегося над городом, как молчаливый страж, чьи стены хранили ее прошлое. Кинжал. Тот самый кинжал, который подарил ей Роберт, с узором из листьев, вырезанным на рукояти, лежал в ее комнате, в резном сундуке у окна. «Оружие — это для защиты, принцесса», — снова в памяти звучали его слова, теплые и твердые, как сталь из его кузницы. Она не могла уйти без него. Этот кинжал был не просто оружием — он был частью ее, частью Роберта, частью света, и этот свет она должна была нести в этой тьме. Оставить его означало предать его память, его жертву. Решение вспыхнуло в ее груди, как искра в ночи, и она, пригнувшись, скользнула в тень ближайшей улочки, ведущей к замковому двору.
Путь к замку был опасен — Совикус усилил охрану, его глаза, скрытые в тенях, следили за каждым уголком Вальдхейма. Но Диана знала эти стены лучше, чем кто-либо. Еще ребенком она играла в тайных коридорах, пряталась в заброшенных галереях, где эхо ее смеха звенело под сводами. Теперь эти воспоминания стали ее оружием. Она выбрала старую тропу — узкую, заросшую плющом дорожку, петлявшую вдоль внешней стены замка, где плющ цеплялся за камни, как зеленые когти, скрывая ее силуэт. Двигаясь бесшумно, она прислушивалась к каждому звуку: далекому лаю собак, скрипу ставен, шагам патрулей, которые гулко разносились по мостовой. Ее плащ сливался с мраком, а капюшон скрывал лицо, но сердце колотилось так громко, что она боялась, как бы его стук не выдал ее.
У стены замка, где плющ был особенно густым, Диана остановилась, ее пальцы пробежались по холодному камню, ища знакомый выступ. Там, за завесой листвы, скрывалась потайная дверь — узкая, почти незаметная, ведущая в нижние коридоры замка. Когда-то ее показал отец во время одной из их игр и смеясь говорил: «Даже принцессы должны знать пути отступления». Теперь этот путь стал ее спасением. Она надавила на камень, и с тихим скрипом, заглушенным ветром, дверь поддалась, открыв темный проход, пропитанный запахом сырости и старого дерева. Диана скользнула внутрь, прикрыв за собой створку, и тьма сомкнулась вокруг нее, как объятия старого друга.
Коридоры замка были лабиринтом теней, где слабый свет факелов, висевших на стенах, отбрасывал блики на камни. Она двигалась быстро, но осторожно, ее шаги были легкими, как у кошки, избегая скрипучих досок и луж, блестящих на полу. Ее комната находилась в западном крыле, на третьем этаже, и путь туда вел через старый зал для слуг, где в такое время редко кто появлялся. Но риск все равно был велик — стража Совикуса могла рыскать по коридорам, а его магия, как шептались горожане, видела даже сквозь стены. Диана прижималась к стенам, сливаясь с тенями, ее дыхание было едва слышным, а каждый шорох заставлял ее замирать, вслушиваясь в тишину.
Добравшись до лестницы, ведущей к ее покоям, она остановилась, услышав голоса — низкие, приглушенные, но полные тревоги. Двое стражников стояли у входа в зал, их силуэты вырисовывались в свете факела, алебарды поблескивали, как клыки хищника. Они говорили о храме, о крови, о приказе Совикуса найти девчонку. Диана ждала, пока их голоса не стихли, а шаги не удалились в сторону главного зала. Только тогда она рванулась вверх по лестнице, ее ноги скользили по истертым ступеням, но она не останавливалась, подгоняемая страхом.
Комната встретила ее холодом и тишиной. Лунный свет, пробивавшийся сквозь узкое окно, падал на пол, высвечивая пыль, танцующую в воздухе. Резной сундук у окна стоял нетронутым, его деревянная крышка покрылась тонким слоем пыли — Диана запрещала слугам прикасаться к нему. Она опустилась на колени, ее руки тряслись, открывая крышку. Внутри, среди сложенных тканей и старых писем, лежал кинжал — его лезвие тускло блеснуло в лунном свете, а узор из листьев на рукояти, вырезанный рукой Роберта, казался живым, как воспоминание о его тепле. Она взяла его, ощутив холод металла, но в этом холоде была сила — сила кузнеца, который верил в нее. Диана засунула кинжал за пояс, прикрыв его плащом, и на миг закрыла глаза, шепча: «Я найду тебя, отец».
Ее взгляд скользнул по комнате, и на столике у кровати, в пятне лунного света, блеснуло что-то еще — маленькое круглое зеркало в резной серебряной оправе, подаренное торговцем Сальвио на ярмарке. Его теплый смех, когда он вручал ей этот подарок, звенел в ее памяти: «Оно покажет тебе истину, если ты осмелишься заглянуть глубже». Она протянула руку, чтобы взять его, но снаружи послышались шаги — тяжелые, быстрые, приближающиеся. Сердце сжалось, пальцы замерли в дюйме от зеркала. Времени не было. Она отступила, бросив последний взгляд на мерцающий металл, отражающий ее лицо, искаженное страхом и решимостью. «Прости, Сальвио», — мелькнула мысль, полная горечи, но шаги становились громче, и она не могла позволить себе задержаться.
Диана метнулась к окну, распахнула его и перелезла через подоконник, цепляясь за плющ, обвивающий стену. Холодный ветер ударил в лицо, но она спускалась быстро, ее пальцы цеплялись за лианы, а ноги искали опору в трещинах камня. Зеркало осталось лежать на столике, одинокое в лунном свете — еще одна утрата, которая легла на ее плечи. Добравшись до земли, она пригнулась и растворилась в тенях, ее сердце колотилось, но кинжал, прижатый к боку, был как якорь, дающий ей силы двигаться дальше.
Теперь путь лежал к конюшне. Она нырнула в боковую улочку, ведущую к задним кварталам города, ее ноги скользили по влажной мостовой, покрытой опавшими листьями, но она заставляла себя двигаться тихо, держась теней, сейчас они тянулись вдоль стен, как ее последние союзники.
В этот час улицы должны были опустеть — горожане прятались по домам, боясь ночных патрулей, которые стали строже с тех пор, как Совикус в отсутствие короля захватил власть в свои цепкие руки. Но стража не дремала, их шаги гулко разносились где-то вдали, смешиваясь с криками и звоном металла. Диана прижималась к стенам, избегая открытых мест, где свет фонарей мог выдать ее силуэт, ее плащ сливался с мраком, как часть ночи. Каждый звук — скрип ставни, шорох листвы под ветром, далекий лай собаки — заставлял ее вздрагивать, нервы были натянуты до предела, как струны арфы перед разрывом. Сердце колотилось так сильно, что казалось, будто оно вот-вот разорвет грудную клетку, а холодный воздух обжигал легкие, смешиваясь с запахом сырости и гниющих листьев, устилающих улицы, как ковер смерти.
Она миновала несколько узких переулков, держась подальше от главных улиц, где могли рыскать патрули Совикуса, их факелы мелькали в ночи, как глаза хищников. Ее путь лежал через заброшенные дворы и заросшие тропинки.
Пройдя еще несколько дворов, она приблизилась к центральной улице. Оттуда уже был виден путь к конюшне, примыкавшей к замку, ее деревянные стены высились в темноте, как последний рубеж. До слуха донеслись обрывки голосов — взволнованных, торопливых, полных страха. Всполохи факелов мелькнули на стенах домов, бросая длинные, извивающиеся тени, те казались живыми, готовыми ожить и схватить ее. Диана замерла за брошенной телегой, присев на корточки, ее плащ сливался с темнотой, как часть мрака. Мимо пробежали двое стражников, их плащи развевались на ветру, а хриплые голоса, выдавали их ужас. Она уловила обрывки их фраз: «Храм… кровь повсюду… стража ищет кого-то…» Их шаги стихли, растворившись в ночи, но слова оставили в ее груди холодный ком, и он сжимал сердце, как тиски.
Отдышавшись, Диана вышла из укрытия и ускорила шаг, скользя по переулкам, ее ноги ныли от напряжения, каждый мускул дрожал от усталости, но она гнала себя вперед, подгоняемая страхом. Мысли ее кружились вокруг одного: успеть к Ворону, не попавшись. Она знала, что Совикус не остановится — его тень уже легла на Вальдхейм, его магия проникла в каждый уголок города, а воля сжимала горожан, как невидимые цепи. Храм Люминора был лишь первым шагом его плана, а она — ключом, который он жаждал заполучить, как Тенебрис сказала той ночью. «Ключ… Но к чему?» — думала Диана, чувствуя, как страх смешивается с гневом. Она ощущала их взгляды — не только Совикуса, но и чего-то древнего, шепчущегося в тенях следовавшего за ней из глубин бездны.
Наконец впереди показалась знакомая изгородь конюшни, ее деревянные балки высились в темноте, как стражи на посту, охранявшие ее последнюю надежду. Ворота были слегка приоткрыты, и сквозь щель пробивался слабый свет фонаря, вот-вот готовый погаснуть. У входа маячила хрупкая фигура, закутанная в потертый плащ, он слабо колыхался на ветру. Диана пригляделась и узнала Гаральда — юного конюха с растрепанными светлыми волосами, которые развевались, как пшеница на ветру. Мальчишка зябко ёжился, обхватив себя руками, и вздрагивал от каждого порыва холодного воздуха, его лицо, бледное и напряженное, выдавало тревогу, но в глазах горела искренняя преданность, тронувшая ее сердце.
Увидев ее, он встрепенулся, глаза его расширились от удивления, и он подбежал ближе, заикаясь от волнения:
— Тсс, Гаральд, — Диана приложила палец к губам, ее взгляд метнулся по сторонам, проверяя, нет ли чужих глаз или ушей в темноте. — Тебя не видели?
Он затряс головой, сглотнув ком в горле, его голос выдал его страх:
— Нет, я один… Но ходят слухи, что в храме что-то страшное. Солдаты бегают по улицам, кричат о какой-то тьме, которая пожирает всё.
Диана горько усмехнулась про себя. Он не знал всей правды — и слава Люминору за это. Гаральд был простым мальчишкой, сыном конюха, он помогал ей с Вороном с тех пор, как научился держать в руках уздечку. Она вспомнила, как он, будучи еще совсем малышом, бегал за ней по конюшне и смеялся, когда Ворон тыкался мордой в его ладони. Его невинность была единственным светлым пятном в этой ночи, и она не хотела, чтобы тьма коснулась его.
— Мне нужно уехать. Немедленно. «Поможешь?» —спросила она, ее голос был тверд, но в нем была нотка отчаяния, и она выдавала ее страх.
Мальчик побледнел еще сильнее, его худые плечи напряглись, но он кивнул, стиснув кулаки, как будто собирая всю свою смелость:
Он повел ее внутрь. В конюшне было теплее, чем снаружи, воздух пах сеном, кожей и лошадиным теплом, оно на миг согрело ее замерзшие руки. Животные фыркали, стучали копытами, их силуэты двигались в полумраке, но Ворон выделялся среди них. Черный как смоль жеребец беспокойно перебирал ногами, бил копытом по доскам, словно чувствовал ее тревогу еще до того, как она вошла. Его грива, блестящая и гладкая, отливала серебром в слабом свете фонаря, а глаза, глубокие и умные, смотрели прямо на нее, как будто видели ее душу. Диана подошла к нему, провела рукой по его теплой шее, ощущая, как напряжение в груди чуть ослабло, как знакомое тепло пробилось сквозь холод страха. Ворон склонил голову, ткнувшись мордой в ее плечо, и она на миг закрыла глаза, чувствуя мимолетное утешение среди этого хаоса.
— Я оседлал его, — тихо сказал Гаральд, теребя край плаща, его пальцы нервно подергивались. — Думал, вы придете сегодня. Он весь день неспокоен, будто чуял беду, рвался из стойла.
Диана благодарно улыбнулась, ее взгляд смягчился, проверяя седло и поводья. Все было готово — уздечка затянута, подпруга подогнана, как будто он знал, что от этого зависит ее жизнь. Она накинула капюшон плаща, скрывая лицо в его тени, и достала из кармана три золотые монеты, тускло блеснувшие в свете фонаря, как последние искры света в ночи.
— Возьми. — Она вложила их в ладонь мальчишки, ее пальцы на миг задержались на его холодной руке, передавая ей свое тепло. — Спрячь. И уходи из города — ты тоже будешь в опасности.
— Спасибо, госпожа, — прошептал он, сжимая монеты так, будто они были его спасением, его голос был полон благодарности. — Езжайте осторожно.
Диана кивнула и уже собралась вывести Ворона за ворота, как снаружи раздался стук копыт по мостовой — тяжелый, быстрый, приближающийся, как гром перед молнией. Она замерла, кровь похолодела в жилах, ее рука невольно сжала поводья до боли, оставляя белые следы на коже. «Солдаты?» — мелькнула мысль, острая и холодная. Прятаться было поздно, тени конюшни не укроют ее от глаз Совикуса. Она вывела коня во двор, сердце заколотилось быстрее, ее взгляд метнулся к темноте, откуда доносился звук. Перед ней возник отряд — три всадника в темных доспехах, их кони фыркали, пар от дыхания поднимался в холодном воздухе, как очертания призрака. Но один из них, заметив ее, подавил улыбку, и Диана прищурилась, различив знакомые черты под шлемом.
Это был Дмитрий — широкоплечий воин с рассеченной бровью, чье суровое лицо она знала с детства, когда он служил ее отцу, Всеволоду, на учениях и в походах. За ним следовали двое его товарищей — старые гвардейцы короля, чьи шлемы скрывали усталые, но верные глаза, которые еще не угасли под давлением Совикуса. Их преданность Всеволоду была ее спасением в эту ночь, как маяк в бурю. Дмитрий подъехал ближе, понизив голос до шепота, его взгляд метнулся по сторонам, проверяя, нет ли чужих глаз:
— Принцесса, — он оглянулся еще раз, его голос был тихим, но твёрдым, как сталь его доспехов. — Мы слышали о храме. Там тьма и кровь. Вас видели, когда вы шли туда. Совикус приказал найти вас и привести. Город закрыт — никого не выпускают.
— Я знаю, — Диана сжала зубы, ее пальцы крепче стиснули поводья, голос дрогнул от гнева и страха. — Но я должна уйти, пока он не… пока тьма не забрала меня, как Роберта.
Она не договорила, но Дмитрий понял, его взгляд стал твердым, как клинок на его поясе. Она вспомнила его голос, отдающий команды на учениях отца, его руки, которые поднимали ее с земли, когда она упала с коня в детстве. Теперь он рисковал всем ради нее, и от этого ее сердце сжалось.
— Следуйте за нами, — велел он негромко, его голос был спокоен. — Мы выведем вас.
Стражники развернули коней, окружив ее плотным кольцом, их движения были быстрыми, но точными. Один из них, с длинным шрамом на щеке, жестом указал ехать между ними, его глаза под шлемом сверкнули верностью. Это был риск, но и лучший шанс, что у нее был. Они выехали на ночную улицу, держась уверенно, словно конвоируя пленницу, их доспехи звенели в тишине. Если кто-то из горожан или патрульных заметит, вряд ли заподозрит подвох — Дмитрий и его люди выглядели как часть машины Совикуса, исполняющие его приказ, их лица были суровы, как у тех, кто давно привык повиноваться. Диана опустила голову, позволяя капюшону скрыть лицо, и доверилась их плану, ее сердце билось в такт стуку копыт.
Так они добрались до городских ворот — тяжелых, обитых железом, которые возвышались над дорогой, как стражи последнего рубежа, их темные силуэты вырисовывались на фоне звездного неба. На стенах маячили тени часовых с луками, их фигуры вытягивались в свете факелов, бросая зловещие узоры на камни, как когти тьмы. Обычно у ворот дежурили люди Совикуса — холодные, безжалостные, с глазами, которые признавали только его силу, его власть. Но этой ночью их, видимо, отозвали в город для поисков, оставив лишь двоих новичков — молодых, неопытных, растерянных, чьи руки нервно лежали на рычагах механизма ворот, а взгляды метались, как у загнанных зверей.
Увидев отряд во главе с Дмитрием, они не стали задавать вопросов, их лица побледнели от страха перед его суровым взглядом. Один из них, худощавый парень с веснушками, кивнул и потянул за цепь, его руки с силой с силой нажали на механизм. Ворота заскрипели, их ржавый стон разнесся в ночи, как крик умирающего зверя. Створка медленно отворилась, открывая путь в темноту за стенами, где звезды мерцали, как далекие маяки надежды. Диана затаила дыхание, ее пальцы сжали поводья Ворона, готовясь к рывку, а тело напряглось, как перед прыжком.
За воротами пахнуло свежестью полей, ночное небо раскинулось над головой — ясное, холодное, усыпанное звездами, они сияли, как осколки света в бесконечной тьме. Ворон шагнул вперед, его копыта глухо стукнули по земле, и Диана оказалась за чертой Вальдхейма, ее грудь сжалась от облегчения и тревоги. Стражники выехали следом, но лишь на несколько сотен метров, их кони остановились у края дороги. Дмитрий развернул коня, его взгляд встретился с глазами Дианы, и он тихо произнес:
— Прости, принцесса, дальше мы не можем. Вернемся, чтобы не навлечь подозрений. Пусть свет хранит вас, как хранил вашего отца.
— Спасибо… всем вам, — выдохнула Диана, чувствуя, как горло сжимает от благодарности и горечи, ее голос дрогнул. Она посмотрела в глаза Дмитрия, затем на его товарищей, и в их взглядах увидела ту же верность и жажду жизни, какая когда-то сияла в глазах Всеволода, ее отца, чье имя было ее надеждой.
Стражники поклонились, их силуэты растворились в темноте, оставив ее одну на дороге, как только топот копыт стих. Она оглянулась: вдали над стенами Вальдхейма мерцали огни факелов, похожие на темно-рыжие звезды, горевшие в ночи, но над городом витала грозная тень — Моргас и его слуги уже начали свою игру, их когти впивались в каждый уголок, каждую душу. За спиной послышался шорох — не ветер, а что-то живое, крадущееся в темноте, шепот теней, которые следовали за ней. Диана знала: они не отпустят ее так легко. Но она вернется. И тогда битва за этот мир начнется по-настоящему.
Пока же она была свободна. Свободна, чтобы найти отца и тех, кто встанет с ней против тьмы, которая пожирала все, что она любила. «Отец… где ты? Говорят, Моргенхейм пал под тенями. Теперь такие же тени поглотили храм. Если Моргас добрался до тебя, я должна тебя спасти», — подумала она, ее решимость вспыхнула, как огонь в ночи. Ворон, ощутив ее волю, фыркнул и рванулся вперед галопом, его копыта загрохотали по земле, как барабаны войны, зовущий вперед. Холодный ветер хлестал по лицу, врываясь под капюшон, но в глазах Дианы горел огонь — огонь надежды и мимолетной свободы, и он давала ей силы для грядущей битвы.
Она уносилась прочь, оставляя позади руины храма и отголоски ужаса, цепляющиеся за ее разум, как когти. Но в глубине души она чувствовала: тени не отступят. Их шепот проникал в ее мысли, их когти ждали момента, чтобы схватить. Скоро ей придется встретиться с Совикусом, а также силой, сломившей Роберта и поглотившей свет Люминора. И эта встреча определит судьбу не только ее, но и всего Альгарда — королевства, которое уже трещало под натиском тьмы, как корабль перед штормом, не знающим пощады.
