Посмотрите на этого ангелочка. Чистый херувим с церковной фрески: глаза — как у фарфоровой куклы, взгляд — невинный, будто страница молитвенника, которую не запятнать никаким грехом. Кто бы мог подумать, что за этой кроткой улыбкой скрывается душа главной злодейки из дешёвого телевизионного ужастика? Актриса, сыгравшая её, — почти мистическое явление: дитя, воплощённое в трансцендентно-коварной форме, где ласка соседствует со смехом, а смех — с дьявольским оскалом. Будто природа ошиблась, решив, что невинность и апокалипсис могут мирно уживаться в одном хрупком теле.
Но нет, вы только посмотрите, что творит этот ангелочек! В Стэнли-Парке в Ванкувере вспыхивает пожар на ярмарке — пламя сжирает деревянные киоски. Тем временем, в близлежащем детсаде «добрые» детишки издеваются над бедным мальчиком, который боится высоты, а пожилой частный детектив Эрл Найт стоит под строительным краном, чтобы проверить, работает ли гравитация... И вот он, как ракета, взлетает в космос, будто кто-то на его пасхальной открытке небрежно написал: «Гравитация — это всего лишь рекомендация!» Всё это непотребство творится в том самом месте, где когда-то бродил Пеннивайз из культового фильма «Оно». Да, Ванкувер — город с историей. Теперь, кажется, не хватает только медведя с табличкой «Привет из России!» и с балалайкой в придачу.
И тут вы спрашиваете меня, автора этих строк: «Кому вообще в голову пришло перенести этот ад в эпоху Русско-Японской войны?» Отвечаю честно: мне. Мне — идиоту с историческим зудом и неоплаченной подпиской на КиноПоиск. Отказавшись от очередного продления, я решил, что лучше уж посмотреть четвёртый «Омен». И, конечно, посмотрел. Фильм — это телевизионный винегрет 90-х: кристаллы, собаки-убийцы, полузабытый поп-саундтрек и девочка, от которой веет холодом, как от чёрного зеркала, в которое лучше не смотреть по ночам. Но мой мозг, вместо того чтобы взбунтоваться против этой безвкусицы, вдруг прошептал: «А что, если весь этот демонический бульон варился бы не в Ванкувере, а в Петербурге 1904 года? Среди агентов царской Охранки, революционных листовок и полного отсутствия свободы, равенства и братства?»
И тут меня осенило: ведь этот фильм — почти «Лолита», только в богооставленной версии. Если у Набокова объект желания постепенно раскрывает своё демоническое нутро, то здесь — та же история, только вместо литературной метафоры — девочка с губками бантиком, которая нежно обнимает папочку и тут же натравливает собачку на свою няню, чтобы та отправилась в мир иной через окно второго этажа. И если Гумберт вёз Лолиту по Америке, то я, очнувшись после просмотра этой порнографии, решил переселить Делию с её семьёй из Америки прямо в Петербург — на тихую Кирочную улицу. Там, где на стенах домов висят гирлянды керосиновых фонарей, по мостовым крадутся студенты-эсеры, оглядываясь на агентов «Охранки», засевших в закоулках Фонтанки. А где-то в двухэтажной барской усадьбе, в детской за занавеской, сидит маленькая девочка и рисует осьминога с короной — символ, намекающий на бесхребетного царя-батюшку, который, как и няня Джозефина, рано или поздно тоже устремится вниз.
Мой фанфик берёт скелет четвёртого «Омена», натирает его пластиковые косточки добротным петербургским декадансом, заворачивает в политические метафоры и подаёт с маринованными революционными настроениями. В центре сюжета — семья Йорков, американских иммигрантов, покинувших Новый Свет по причинам весьма личным и, скажем так, оккультно-загадочным. Их трое — познакомьтесь. Джин Йорк — юрист, искренне полагавший, что Петербург — это такой Вашингтон с куполами, только клиенты здесь сиволапые и требуют соответствующего подхода. Его жена Карен — бедняжка, всё ещё верит, что крестики, молитвы и своевременные осмотры у терапевта помогут спасти дочку от тьмы. Гувернантка Джозефина — католический скептик и параллельно спиритуалистка — окончательно теряет связь с реальностью, когда в доме заводятся юродивые, медиумы и «консультанты по ауре».
И, конечно, центр всей этой вихреобразной композиции — Делия. Фарфоровый лик с дьявольским огнём внутри, вырезанный, как кажется, не из девочки, а из ночного кошмара фармацевта-оккультиста. Именно ради неё всё и закрутилось, заварилось, вскипело и пошло по наклонной. С ней и знакомится некий Саша — сын кухарки, мальчик из народа, наш маленький Петя Бачей из «Белеет парус одинокий», ну или Павел Корчагин для тех, кому надо, чтобы имя было из школьной программы. Их дружба — вовсе не банальные «богатая девочка и бедный мальчик», а нечто гораздо более изощрённое: чистый метафизический эксперимент, почти философский симпозиум на тему «можно ли остаться человеком, если ежедневно играешь в классики с Антихристом». Впрочем, Саша показывает себя на диво глупым мальчиком — он не боится спрашивать юную Антихристку о том, откуда берутся дети и как держатся серёжки. Святая наивность! А потом учит барышню правилам игры одесских уличных мальчишек. Ну прям кавалер — всем донжуанам пример!
Кстати, вы знали, что первый «Омен» Ричарда Доннера в 1976 году собрал свыше шестидесяти миллионов долларов при бюджете всего в два с половиной? Это, простите, без интернета, без трендов в ТикТоке и даже без нормальной цветокоррекции! Неудивительно — фильм получился таким атмосферно-адским, что зрители начинали чесать затылки и проверять крестики на шее уже через первые пятнадцать минут, а волосы у особо впечатлительных вставали дыбом без всяких спецэффектов. На съёмочной площадке, между прочим, творились вещи, которые любой современный режиссёр записал бы в графу «непредвиденные обстоятельства»: молнии били в декорации, бабуины сходили с ума (и не потому, что их плохо кормили), а актёры нервничали так, будто снимаются не в хорроре, а в реалити-шоу «Выживание в аду».
А теперь — флешфорвард в 1991-й. Телевизионный «Омен IV: Пробуждение» должен был запустить новую череду ужастиков, но что-то пошло так же криво, как каток по кочкам. При этом продюсер Харви Бернхард с гордостью уверял, что снимет фильм за четыре с половиной миллиона так, что он будет выглядеть «на все шестнадцать». Съёмки, как вы уже знаете, проходили в Ванкувере и были далеки от романтики: морозный месяц подряд, три снежные бури, пожар на ярмарке, который чуть не превратил декорации в барбекю для сатанистов. А через две недели «творческих поисков» Доминика Отенин-Жерара тихо заменили на Хорхе Монтеси, телережиссёра, который, похоже, и сам удивился, зачем его сюда привезли. С Бернхардом вообще было весело: так, стоя напротив церкви с адресом «666», он вдруг прошептал репортёру, что снимать здесь сцену гибели священника — это, пожалуй, уже перебор даже для него. Ну а какие командиры — такие и солдаты: актёры выглядели как люди, которых насильно поселили в доме с привидениями и заставили репетировать сцены с огнём и снегом. Без курьёзов, разумеется, не обошлось: на предвыборных плакатах вокруг «дома Йорков» фамилию York кто-то заменил на Dork, и надпись «Re-elect Dork!» вызвала хохот у репортёров и два с половиной мата у Монтеси.
Единственной, кто с дьявольским упоением таскала за собой прессу по мрачным залам огромного особняка в фешенебельном районе Шонесси, была восьмилетняя актриса с именем, больше подходящим для материка, чем для ребёнка. С наглой улыбкой на миллион страхов она заявляла журналистам, что обычно играет лапочек, и это, мол, проще простого — «надо лишь чуть-чуть улыбнуться, а остальное за меня сделает пёсик Райдер». Ну не наглость ли?! Лапочек, понимаешь, она играет! Работать самой, видимо, западло! И пёс у неё, кстати, был не один, а целых двое — один для «актёрских» сцен, другой для каскадёрских вылетов за пределы человеческой морали и, возможно, для тайного изгнания нянь, которых продюсеры не успели уволить официально. Маленькая «хозяйка ада» с каменным выражением лица поясняла, что няня ей не нравилась, поэтому Райдер и вытолкнул её наружу — «специально для меня!». Репортёр, ошалевший от такой откровенности, только и смог выдавить: «Значит, он хороший пёсик?» — и тут же получил в ответ серьёзный кивок и фирменную полуулыбку. Ту самую, после которой взрослые люди начинают судорожно вспоминать молитвы и на всякий случай проверяют, выключен ли газ на плите, и лежат ли ключи в кармане.
А в моём фанфике всё ещё веселее. Вот сидит в Михайловском саду политически неблагонадёжный студент с редкой фамилией Цацырин (стыренной мною у Павла Далецкого, ибо нечего хорошим фамилиям пропадать) — и вдруг встречает Делию, восьмилетнюю Антихристку в облике девчушки-галчушки в дорогой шубке. Эта миниатюрная следовательница по особо важным делам присаживается рядом и с невинным видом спрашивает: «Почему вы против войны?» Цацырин, простодушно пытаясь объясниться, моментально оказывается в её риторической западне: «Тогда всё это — ложь». И девочка уходит, а он остаётся сидеть, будто только что подписал явку с повинной на глазах у прокурора. Чуть позже друг его, Вячеслав Грифцов, даёт выговор в стиле «Ты с кем про политику треплешься, дурак?» А наш герой, сияя, отвечает: «Да это же была птица счастья!» На что получает ледяной приговор: «Птицей смерти является галчушка твоя!» Вот и разбери этих русских студентов образца сто двадцать лет назад — романтики, заговорщики и потенциальные клиенты психиатрической лечебницы в одном флаконе.
В фильме, прости Господи, был такой твист, что я думал, что это был розыгрыш от сценариста, которому накануне выдали зарплату полбутылкой бурбона. Делия, оказывается, не просто зловещая девчушка, а дочь самого Дэмьена Торна и — внимание, держите меня семеро! — «мать» собственного брата-близнеца по имени Александр. Да-да, именно это имя я, как упёртый фанфикер с диагнозом «идейная мания», вырвал для своего Саши Павлова — чтоб, так сказать, преемственность зла шла по фанатской линии без разрывов и пробелов. Но мало им было вот этой генетической солянки с инцестом и метафизикой уровня бульварного романа — они, гады, ещё и всадили в сюжет финт с переселением «зла» в приёмную мать Карен Йорк. И тут, конечно, всё рвануло по полной: Карен, узнав правду, не идёт тихо на исповедь и не садится вязать носки, а врывается в финал, как турецкий сериал в вечерний прайм — сперва шпигует доктора Хастингса скальпелем, потом палит в Лизу Розелли, а под конец, увидев на ладони младенца заветное «666», бахает и себя.
И вот этого фарса, который уже просил унитаза и вечного забвения, им показалось мало — они добили всё финальной «глубиной». Джин и Делия чинно кладут цветы на гроб Карен, уходят по дорожке в форме перевёрнутого креста. Мол, ловите метафору, несите в дом, храните под подушкой. Да, метафора, конечно... такая же тонкая, как лом. Чёрт возьми, даже мой батя, которому я сунул этот фильм чисто ради эксперимента, запомнил только эту сцену — и то потому, что она означала конец его зрительских мучений. Хотя, если быть честным, больше всего он запомнил саму Делию, а потом, пожав плечами, выдал: «Похожа на мою бывшую одноклассницу... Ту ещё стерву!».
Между прочим, «Омен IV: Пробуждение» впервые вышел в эфир аккурат 20 мая 1991 года. А что было дальше? Правильно: «Союз нерушимый» протянул ещё каких-то 220 дней — и 26 декабря того же года, с лёгким шорохом бюрократического протокола и тяжёлым вздохом архивиста, окончательно канул в Лету. От него остались пара строк в Конституции, «тяжёлое наследие» и тихий стон телерадиофонда. Совпадение? Разумеется! Ведь кому в СССР, по-хорошему, было дело до американских телевизионных ужастиков? И всё же не стоит ли спросить: а не был ли этот четвёртый «Омен» мрачным предвестием конца? Подумайте: малобюджетный телевизионный сиквел, снятый в Ванкувере за деньги из кармана уходящего на пенсию продюсера, с фарфоровой девочкой-антихристом в главной роли, появляется на экранах — и через полгода исчезает с карты великая держава.
Никакого апокалипсиса, никакой кометы, ни марсиан, ни ядерной зимы. Только лёгкая полуулыбка восьмилетней актрисы по имени Азия (напоминаю, именно так называется материк, на котором когда-то стоял СССР), две собаки и яркие софиты канадской телестудии. И теперь уже трудно понять: был ли это апокалипсис, фильм ужасов или пилотная серия для передачи «Что? Где? Когда?», где сова вместо вопросов приносит финальные титры. Мой внутренний фикрайтер ликует, звонит в фанатский колокол и шепчет с благоговейным ужасом: «Грядёт интерпретация!» Ведь если этот фильм действительно может быть пророческим, кто мешает нам фантазировать, что дальше? Почему бы не подумать, что пятая часть могла предсказать мировой финансовый кризис, шестая — Brexit, а седьмая — объяснила бы, почему моя личная жизнь летит под откос быстрее, чем флот на Цусиме?
Но вернёмся к нашим ротвейлерам — точнее, к их бесславной истребительной переквалификации. В моём фанфике они стали волками, потому что, давайте честно, искать в царском Петербурге овчарку, готовую по щелчку пальцев сбросить няню с балкона, — это всё равно что купить билет до Порт-Артура без пересадок и ещё попросить чай в вагоне-ресторане, когда он уже сгорел. Волки же — другое дело: универсальное средство художественного устрашения. Их не надо кормить мясом из лавки Беккера, они не просят миску с эмалированной кромкой и не нуждаются в дрессировщике, который клянчит премию. Просто вплёл их в текст, и вот они уже рвут Крейтона в клочья, хрустят его костями, как сухарями, и выли на луну так, что где-то вдалеке у дамы в шляпке дрогнула рука и уронила бинокль. Кто такой Крейтон? Конкурент Джина Йорка, американский бизнесмен с лицом человека, который считает, что Петербург — это не город, а временное неудобство перед подписанием контракта. Он отправился на охоту с джентльменами и вернулся... концепцией. Волки его съели. Всё. Ни траурных речей, ни чёрных лент, ни рюмки водки с кусочком хлеба. А Джин? Джин тихо радуется, как человек, которому только что списали ипотеку, налоги и моральные обязательства перед обществом. Ни панихиды, ни стейков — только философский взгляд на косточки. Морали нет, есть эффективное управление активами: один конкурент минус, а прибыль — плюс.
И вот на этом фоне, под вой метели, хлопанье калитки и сладковатый запах крови, у нас нечто среднее между третьим «Оменом», культовым советским ужастиком «Вием» и «Женитьбой Фигаро» с Андреем Мироновым в роли, которой он никогда не играл, но которую вы уже видите в голове. Вдова Морриса, Лили Крейтон, собирает чемоданы с видом женщины, которой даже сам сатана надоел своим однообразием. Рядом стоит её сын Джером с куклой Молли — его, стыдно признаться, единственной и болезненной любовью. Он держит эту куклу, как прокурор улики, а она — как личный трофей его детской зависимости. И вот в приступе чемоданной истерики Лили хватает Молли и разбивает кукольную голову о край сундука. Фарфор летит, как осколки несбывшихся обещаний, а Джером в этот момент взрослеет лет на десять и становится маленьким макиавеллистом. Он решает мстить. Не лично, разумеется, а чужими руками: через слугу своего покойного отца. Приказ прост — подбросить в дом Йорков прокламацию, а там пусть охранка думает, что с ними делать. Мальчишеский терроризм, замешанный на обиде, — худшее, что можно придумать, но он прячется за спиной взрослых, как за кулисами дешёвого театра.
А в это время на сцену выходит Ной — юродивый на подряде, которого гувернантка Джозефина зачем-то зовёт «очистить» Делию. Он входит, полный уверенности, и получает в лоб взгляд девочки, в котором — вся холодная ненависть мирового зла, приправленная детской скукой. Делия видит его, как таракана на белой скатерти, и одним французским разговорником выбивает из него весь энтузиазм. Он выбегает на улицу в состоянии оскорблённой миссии — и тут же попадает под бричку. Петербургский экзорцизм, как всегда, заканчивается транспортным коллапсом, мокрым снегом и раздавленной гордостью. И после всего этого — без перехода, словно монтажёр решил сделать шутку — Делия сидит в своей комнате и объясняет Саше, что мир полон неравенства, а на другом конце города в трактире «Золотой Якорь» фельетонист Расолько сочиняет нечто между провокационной статьёй и доносом в Охранку. У него нет фотоаппарата, как у Дженнингса из первого «Омена», но есть дар: он способен предсказать несчастья, просто рассказывая анекдоты. Сказал — и всё, человек уже подскользнулся, нога в гипсе, апокалипсис на горизонте. Расолько — это и доктор Живаго, и ведущий ток-шоу, и тот сосед, который знает про всех всё, и ещё немного про князя тьмы.
Мы тут, понимаете ли, не «постепенно погружаемся» в символизм — мы тонем в нём, как в чёрной смоле, густой, тягучей, воняющей креозотом так, что глаза режет. Это не лёгкий намёк, не поэтический штрих — это безжалостный котёл, в который меня пихнули по пояс и держат за шиворот, пока варится. И это не Гоголевская ирония с хлёстким кнутом, нет — это Смирнов, но не Николай Васильевич, а Николай Георгиевич, автор «Джека Восьмёркина — американца», где деревенский мальчишка, повидавший американский глянец и наивно притащивший в родную деревню идеи честного труда, врезается лицом в советскую реальность. Врезается — и зубы летят в сторону, потому что вместо будущего ему подсовывают системную махорку, перемолотую из его же сигар. Он хотел строить — а получил очередь, крики «дайте две!» и кулак под дых.
И у меня всё так же — только махорку заменил фанфик по четвёртому «Омену». Тому самому, снятому в Ванкувере за жалкие пару миллионов, с девчонкой-чертёнком по имени Азия Виейра, которая сыграла так, что даже оператор отворачивался, будто боялся запачкаться. В моём фанфике она появляется камео: взрослая, в аэропорту Нью-Йорка, где Саша, уже седой и уставший посол Советского Союза, по ошибке принимает её за Делию. Она смеётся — легко, холодно — и отвечает: «Вы обознались! Меня зовут Азия, я актриса из Торонто, у меня трое детей». И всё. Занавес. Метамодерн вытащил классику за шкирку, пустил пулю в висок, затолкал труп в чемодан и снял это на телефон для TikTok.
Так что если вам покажется, что мой фанфик чересчур, что это перебор, балаган на костях истории — вспомните, что есть вещи похуже. Вот возьмите «Доктора Живаго» — это рентген эпохи, на котором просвечено всё: нервные узлы интеллигенции, переломы старого уклада, опухоли страстей, которые тогда ещё казались романтикой. Каждый абзац там — как снимок на просвет: тут свет надежды, а там уже тьма и пустота. Или «Джек Восьмёркин — американец» — табачная фреска Советской России, где золото и ляпис заменены махоркой и копотью. Там наивный идеализм не тонет в метафорах — он глохнет в колхозной печи, под треск поленьев и хриплый смех дядьки на завалинке.
А я... Я между ними, на зыбком фронтире. Одной ногой — в Российской Империи, где в окнах горят керосиновые лампы и по набережным бегают волки, другой — в Советском Союзе, где пахнет махоркой и всё строится «на века», но трещит по швам через пять лет. А между ног у меня — вязкая, грязно-серая, как февральская каша на петербургских мостовых, действительность Российской Федерации, где историю продают на магнитах, идеологию — на кружках «Я люблю Россию», а апокалипсис, если и придёт, то не в чёрном плаще, а в виде счёта за коммуналку. Тут любая девчушка-чертенюшка за полгода обзаведётся блогом «666 советов по воспитанию приёмных родителей» и рекламным контрактом с мебельным салоном.
И вот в этой тройной растяжке — одной ногой в позолоченной мифологии, другой — в красной гравюре, а в душе уже слыша дребезг пластиковых окон из девяностых — я и написал этот фанфик. Не чтобы примирить эпохи, а чтобы усадить их за один стол и посмотреть, кто кому первым перегрызёт глотку. И, знаете, я буду первым, кто поставит на стол тушу волка вместо закуски! Если только это уже не было сделано в третьем Сайлент Хилле...
«Знаете, что означает буква „О“ в названии фильма „Омен IV: Пробуждение“? Это символ «п...ды», которую Делия демонстрировала весь фильм, сучка!!!»
William The Koala (thekoalatrarian), Харкнесс, Австралия, 4 октября 2024 г.
