Глобальная проблема в логике коммунистов, также как и украинцев, что они спорят с цифрами, а не фактами.

Написал Солженицын что по вине Сталина погиб триллион русских людей? Они спорят с цифрой и на этом основании называют его лжецом и пособником запада. Но даже сто человек замученных, расстрелянных, сосланных или забранных в шарашки - это сто перечеркнутых человеческих жизней напрямую, тысяча искалеченных жизней их родственников и десятки тысяч нерожденных детей. А счет шел не на сотни и не на тысячи жизней.

Ровно также украинцы аргументируют, что на Донбассе от их рук последние годы умирало не так много людей, детей, чтобы из-за этого начинать СВО. Но это ровно тоже самое, каждая жизнь бесценна, и суммарно все погибшие после начала СВО с обеих сторон - никогда не перевесят на весах справедливости даже одной жизни, отнятой до начала операции.

И, возвращаясь к Солженицыну, даже если в его книгах 99,99% лжи (что весьма спорное утверждение), то те 0,01% чистой правды про зверства кровавых палачей времен Сталина, которые подсветили эту жуткую страницу нашей истории, навсегда внесли его имя в золотой фонд русской литературы. Просто потому, что ложка хороша к обеду, и если его неказистый литературный стиль все же привел к тому, что общество массово заговорило о нем, его творчестве, выделенной им проблематике - значит он попал в нужную точку, а детали - уже неважны.

Деревянная изба стояла на отшибе, в самой чаще леса, на большой поляне и как только издалека кто либо из людей начинал подходить к жилищу Самуила, начиналось создание иллюзии хорошей, доброй и светлой территории, заманивая и обманывая путников и будущих жертв.

Да и сам Самуил тут же превращался в благообразного старца с посохом, всегда готовым оказать помощь, указать дорогу, накормить и предоставить ночлег тем, кто в этом нуждался, тем самым все глубже заманивая в свой капкан. Но не только Самуил постоянно находился в этой, казалось бы, жизнерадостной обители - его верными, хоть и весьма своеобразными, помощниками были пауки - мутанты, порожденные его темными экспериментами. Внутри избы царил всегда запах горячего воска, трав а по стенам, потолку и даже по мебели вились толстые, липкие паутины, переливающиеся в ярком свете вечных факелов, которые Самуил зажигал одним движение руки. Эти паутины были не просто ловушками для неосторожных насекомых а были частью сложной, живой системы, управляемой существами и каждое из этих существ было чудовищным порождением природы и магии.

Но самое жуткое было их "лицо".

Вместо привычной паучьей головки, у них было нечто, напоминающее искаженное человеческое лицо - с деформированными чертами, глазами и телами с длинными, тонкими лапами, способными бесшумно скользить по любой поверхности. А рот, иногда без губ, иногда с тонкими, острыми зубами, мог издавать странные, шипящие звуки, которые всегда имели смысл для Самуила.

Они были его глазами и ушами в лесу, его руками, когда требовалась ловкость и скрытность, приносили ему редкие травы, пойманных зверьков для его зелий, и даже, по слухам, заблудившихся путников, не говорили на человеческом языке, их общение с колдуном было бессловесным, основанным на телепатической связи и тонких вибрациях паутины.

Один из них был главным помощником Самуила, с именем "Зид", мог плести паутину такой прочности, что она могла удержать даже медведя, его прикосновение было холодным, но его присутствие успокаивало колдуна, когда тот погружался в свои темные ритуалы.

Другой был самым быстрым и ловким, способным проникать в самые узкие щели и подслушивать самые тихие разговоры.

Были и другие - способные видеть в полной темноте, с лапами заканчивающимися острыми, как бритва, когтями, способными разрезать камень, паук живущий только зимой и уходящий в спячку с весны до осени с человеческим черепом в миниатюре вместо головы и множество других, каждый со своим уникальным обликом и способностями.

Самуил относился к ним не как к животным а как к своим детям, своим творениям - кормил их, ухаживал за ними и даже разговаривал с ними, хотя их ответы были лишь тихим шелестом паутины и странными, нечеловеческими звуками и видел в их искаженных лицах отражение своей собственной одинокой души, своей одержимости знанием и властью. Иногда, когда Самуил погружался в глубокие медитации, пауки собирались вокруг него, их ужасные морды, освещенные мерцанием свечей, казались почти скорбными, они чувствовали его боль, его гнев, его вечное стремление к чему-то недостижимому. В такие моменты они плели вокруг него защитные коконы из своей самой прочной паутины, оберегая его от внешних угроз и от самого себя. Часть из них охраняла избу Самуила с внешней стороны, раскинув свои паутины по очерченному Самуилом огромному кругу вокруг его жилища, лес вокруг избы тоже был под их контролем, они предупреждали Самуила о приближении незваных гостей и любой, кто осмеливался приблизиться к логову колдуна, рисковал попасть в их липкие объятия, стать добычей или, что еще хуже, частью его жутких экспериментов. Слухи о пропавших путниках, о странных существах, замеченных на опушке леса, лишь подпитывали страх перед Самуилом и его паучьими помощниками.

Они были его творениями и в их странной, чудовищной красоте Самуил находил свое собственное, извращенное отражение и пока он жил уже вторую сотню лет, жили рядом с ним и пауки с человеческими лицами - его верные, жуткие помощники, охраняющие тайны избы в сердце леса. Когда Самуил чувствовал прилив магической силы, его паучьи помощники становились еще более активными, их движения - стремительными, они словно оживали, отражая мощь, исходящую от их хозяина.

Однажды в лес забрёл молодой охотник, заблудившийся в тумане, он был смел и неосторожен и его любопытство привело его прямо к логову Самуила.

Пауки, как всегда, были на страже и охотник был доставлен в избу, где Самуил, глядя на его испуганное лицо, увидел не просто заблудившегося человека а потенциальный источник знаний. Колдун начал свои эксперименты, используя пауков как своих ассистентов, они помогали ему удерживать охотника, подавать ему инструменты. После того, как Самуил извлек из охотника жизненную энергию и знания о редких новых травах, его судьба решалась. Иногда он становился частью следующего поколения пауков-мутантов, его черты искажались и вплетались в их жуткую сущность, в других случаях, если он был слишком слаб, его просто оставляли на съедение другим обитателям леса а пауки лишь наблюдали издалека и оставались невозмутимыми.

Когда Самуил работал над особенно сложным заклинанием, требующим редкого ингредиента, пауки  отправлялись на поиски и находили цветок, который искал Самуил в самой глубине темного оврага, где даже светлячки боялись появляться. Вернувшись, она осторожно подавали ему в руку - Самуил кивал и в его глазах мелькало что то похожее на благодарность. Но не всегда их существование было столь упорядоченным - иногда, когда Самуил терял контроль над своими силами или когда его охватывала безумная ярость, пауки тоже становились беспокойными. Их морды искажались еще сильнее, их шипящие звуки становились громче и они начинали плести паутину хаотично, заполняя избу липкими, бесполезными нитями.

В такие моменты Самуил сам становился пленником своих творений, пока не находил способ успокоить их и себя.

Иногда, когда Самуил читал древние фолианты, его паучьи помощники собирались вокруг него, их многочисленные глаза внимательно следили за движениями его рук и за тенями, пляшущими на стенах и они, казалось, понимали смысл его слов.

Как то на территорию Самуила проник огромный, черный ворон с горящими красными глазами, он был посланником какой то темной силы, желающей свергнуть колдуна. Но пауки были готовы и с невероятной скоростью атаковали птицу - острые лапы разрывали перья и плоть, окружали раненого ворона, плетя вокруг него плотную, липкую сеть.

Когда битва закончилась, и ворон был обездвижен, Самуил подошел к нему, его рука коснулась клюва птицы. Он не искал информации а искал сущность, пауки словно по команде начали плести вокруг ворона кокон, который становился все плотнее и темнее. Вскоре из него начало исходить слабое свечение а затем тихий, но отчетливый шепот - это была душа ворона, пойманная и трансформированная, готовая стать частью нового эксперимента Самуила.

Так жизнь в избе колдуна продолжалась десятилетиями, с вечным круговоротом магии, страха и трансформации. Пауки-мутанты, с их жуткой красотой были не просто помощниками а неотъемлемой частью этого мира - они были отражением самого Самуила, его одиночества, его одержимости, его извращенной любви к своим творениям. Иногда, когда Самуил смотрел на них, то видел в их искаженных чертах не только ужас, но и нечто большее - преданность, которая не требовала слов и понимание, которое не нуждалось в разуме.

Они были его семьей, его единственными спутниками в этом мире, где его боялись и ненавидели, их существование было неразрывно связано с судьбой колдуна, отражая его одиночество и одержимость.

Так, в сердце леса, продолжалась их жуткая, но неразрывная связь навеки ...

Предыдущий пст: А_С 11-1

Надежда Сергеевна Павлова лежала в коконе лазарета. Кто-то стоял рядом, медсестра, скорее всего, Прошин видел тень, самого человека не видел. Наденька кивала в такт словам медсестры, выслушивая наставления, и Прошин отметил, как округлилось и похорошело лицо его жены.

Тут он остановился: жены? Ты уверен парень? - и сам себе ответил: жены. Да. Точно.

- Это твой друг? – спросил мальчик.

Иван вздрогнул. Он, оказывается, всё забыл, и где находится, и что вообще с ним происходит.

- Да, — ответил он. – Друг. Больше чем друг.

- Да, — ответил мальчик. – Так бывает. Я понимаю.

Он почему-то не удивился обритой наголо девушке – а может, принял за кого-то или видел что-то такое…

Прошин уставился на небо.

С картинкой, светившейся поверх звёзд, происходило что-то странное: изображение Наденьки плыло, словно сигнал шёл с помехами. Прошин пошарил перед собой в поисках верньеров настройки, вгляделся получше в небо перед собой и вдруг понял. Он читал что-то такое: в четвёртом измерении все материальные объекты видятся в развёртке, мол, внутренние органы у человека видны, устройство механизмов до последнего винтика – но тут всё оказалось сложнее, ведь четвёртое измерение играло шутки со временем, двигающемся строго линейно в трёх измерениях. Здесь же Прошин видел не только Наденьку «на момент трансляции», он видел…

Стоп. «Видел» слишком примитивное слово, нельзя сказать, что Ивану показали Наденьку то маленькой девочкой, ждущей маму на «Циолковском», то юной леди в Кок-Тау, то матерью их детей в будущем. Прошин постиг, так будет вернее, постиг, что чувствовала маленькая девочка, ждавшая маму с того злополучного рейда на Титан, постиг – и увидел смешные косички, курносую мордашку, печальные глаза, полные надежды и ожидания, полные слёз – и у Ивана вновь захолонуло сердце. Прошин постиг, что чувствовала девушка, прикованная к поручню операторской на Гиперионе, постиг – и увидел бессильно поникшую голову, покусанные губы, грязные пальцы, судорожно сжатые на поручне. Прошин постиг, что чувствует женщина, ощутившая жизнь под сердцем, постиг – и вновь увидел Наденьку в коконе лазарета, но видел он теперь и кое-что ещё: маленький комочек под сердцем его жены и, будь у него время и желание, увидел бы, как этот комочек становится младенцем, затем худеньким мальчуганом с печальными глазами, затем подростком, юношей... Но Прошин видел также и мерзкую жабу около сердца жены, маленькую и грязную, опасную своим ядом. И он потянулся в небо, застланное изображением, потянулся руками, потянулся всем сердцем, желая схватить мерзкую тварь, раздавить, спасти…

Руки напрасно махнули в воздухе.

- Не получается, — прошептал мальчик. – Ты видишь, но ничего сделать не можешь.

Изображение потухло. На небе ровно светили звёзды. Прошин уселся на песок. Мальчик сел рядом. Мелким песком пересыпались секунды, отмечая мгновения: песчинка здесь – песчинка там, ещё песчинка… Песчинка за людей у чужого корабля, ни живых, ни мёртвых, Прошин просто не знал точно, что там произошло. Может, помощь кому нужна, а он здесь. Песчинка за людей на «Терешковой», бегавших, что твои муравьи туда-сюда, готовясь объявить по всем каналам связи о появлении станции в пределах орбиты Метрополии. Песчинка за Вениково воинство. Песчинка за…

- Звезда, — сказал мальчик.

Прошин глянул на него исподлобья. Ну звезда. Их тут…

- Я такого не видел… ой.

- Что там? – Прошин глянул в небо. Под его взглядом далеко-далеко возле Земли-матери последними отсветами догорала разгонная установка.

- Это не звезда, — сказал мальчик. – Это…

Прошин сразу увидел, что тут не так. Насмотрелся, оказывается, привык к сияющему покрывалу, на котором каждой блёстке-звезде нашлось своё место. А эту будто сорвали и катилась блестящая капелька по ковру, вычерчивая изящную кривую, нацеленную куда-то в их сторону.

- Она к нам летит? – глупо спросил Прошин.

- Это не звезда, — проронил мальчик. Он всматривался в небо, как всматривался бы пилот космической станции, если бы какой-нибудь безумный конструктор сконструировал космический аппарат с иллюминаторами в рубке управления. Прошину показалось, что мальчик вытащит, откуда ни возьмись пульт, такой старый-старый, салатового цвета, усядется поудобнее и примется дёргать рычаги, нажимать кнопки, заставляя сдвинуться блестящие точки на небе. Даже скрип механизмов послышался. Ничего подобного, конечно же, не произошло. Мальчик внимательно смотрел, как растёт в размерах звёздочка, и всё так же сидел, вытянув ноги на песке, только дёрнулся, когда невдалеке явственно послышалось змеиное шипение.

Звёздочка приближалась. Превращаться в огненный шар она не спешила, не ослепляла сиянием протуберанцев, угрожая сжечь всё и вся. Прошин уже решил было, что всё обойдётся – и поторопился. В небе грохнуло, полыхнула зарница на весь небосвод, заставив мальчика и Прошина закрыться руками. Грохнуло ещё раз, да так, что песок под ними заходил волнами; правда, вспышек больше не было, и Прошину ещё почудилось шипение, на этот раз скорее разочарованное. Промахнулась, понял он.

- Кто это? – спросил вдруг мальчик. Прошин увидел, как на чёрном песке корчился человек. Мужчина извивался, пытаясь превозмочь терзавшую его боль. Странное одеяние – серый балахон, перетянутый широкими лентами – шелестело на песке в такт движениям незнакомца.

- Кто это? – повторил мальчик.

- Не знаю, — ответил Иван.

- Ему надо помочь, — мальчик сделал шаг в сторону нежданного гостя.

- Подожди, — сказал Прошин. – Мне это не нравится.

Мальчик оглянулся на него. Нахмурился, во лбу залегла складка – таких не бывает у детей, они ещё не видели всю подлость этого мира. Собрался было что-то сказать – но тут их гость справился с тяготой.

Человек перевернулся на живот. Опёрся на руки, встал. С лёгким шелестом расправились складки балахона. Пришелец глянул на Прошина, перевёл взгляд на мальчика, и глаза его вспыхнули так, что Прошин двинулся вперёд, загораживая собой мальчишку.

- Э, э, ты… — начал он.

Кордал прыгнул. В жилах его ярился боевой коктейль И, да он без коктейля готов был крушить всё подряд, рвать и метать, выдернуть корень зла…

Кордал прыгнул. Будь Прошин без скафандра, он может, и потягался бы с этим фанатиком, но в своей амуниции Иван только и смог, что принять удар на кирасу. Неуклюжая фигура хлопнулась о песок. К звёздам взметнулась туча пыли. Гибкая тень метнулась к мальчишке, замершему в ожидании смертельного удара.

Кнопка сброса. Там куча блокировок, чтобы вдруг чего не остаться голым посреди вакуума, но любой сколь-нибудь опытный космонавт их отключает, эти блокировки, потому что конструкторы не могут предусмотреть все неприятности, какие Вселенная приготовила своим непослушным детям. Оставляют один клапан на липучке, чтобы при случае скинуть эту груду брони – вот как сейчас.

Прошин выметнулся из раковины раскрывшегося доспеха, в два прыжка подскочил к негодяю, нависшему над мальчишкой. Ладонью, ребром, с ходу – н-на!.. Там у тебя должна быть артерия… да по фигу, что у тебя там, только от мальчишки отвали, гость незваный, людоед, сволочь…

Гостюшка подставил под удар плечо. Всё, что смог Прошин – своим плечом сбить людоеда, вытащить мальца, задохшегося, еле дышащего, но – живого, разжать смертельную хватку.

- Беги!.. – просипел Иван.

- А ты? – умник сраный, говорят, беги…

Уговаривать, упрашивать, орать – не было времени совершенно, недалеко он упыря отбросил. Прошин отвернулся от мальчонки, молясь только, чтобы мелочь эта пузатая не полезла под руку…, и они с Кордалом закружили друг против друга.

Крюч знал всё о драках, Крюч бил всех, Крюч не признавал правил. Обычно медлительный и косолапый, ни на минуту не забывающий о дефекте речи (в драке прикусил язык – в детстве, ещё когда прям всех бить не получалось) и поэтому немногословный – в битве он становился настоящим безумцем, Аркаем из древних саг. Тису привёл к нему Кордала. Гвяч постигал науку боя у Кровососов, тот к совершеннолетию уже ценил хорошую пьянку, крепкую потасовку и задирал юбки придворным дамам, причём чтоб постарше и познатнее. Кордал всё время проводил за книгами. Наставники его нахваливали, стремясь польстить Первому, и вот после одной такой похвальбы Тису поманил сына пальцем: пойдём, мол. И отдал в учение Крючу.

А тот как учил? Зашли в забегаловку. Нашли работягу с фабрик, не очень он и крупный был, да и кулаками-то махал… тьфу. Крюч схватил со стола ближайшую кружку и – в морду ему. И следом – Кордала.

В общем, взял он этого. Вытащил на размен, уклонился от прямого в лицо – а удар-то хорош – хлопнул по уху и добавил ногой, так что мужик улетел под ноги мальчишки, вылупившего свои глазёнки на драку. Кордал рванулся вперёд, готовясь догонять пацана… но тот вдруг присел над телом поверженного друга («Их здесь двое? Обещали одного вроде...») и закрыл своим телом ворочавшегося на песке бойца.

Кордал встал прямо перед мальчуганом. Над маленьким мальчиком, вздрагивавшим всем телом в ожидании удара, нависла смерть.

Владь также дрожал. Добрался до пульта управления реактором, думал… да шхазг заешь, что он там думал, но, когда Кордал влетел на пульт, до взрыва минуты оставались. У него рука не поднялась. Надо было наказать, — а как?.. Он не смог. Рука не поднялась. Выключил что надо, что надо включил, обнял испуганного сынишку и, что-то приговаривая, вынес из операторской на руках.

Кордал сел на песок. Устало взглянул на парочку перед ним. Жена, дети, И, отец, болид – как будто всё сразу навалилось, он ещё не жрамши… месяц, что ли.

- Ну чего вылупился? – сказал он мальчонке, так и пялящемуся на него. – За тобой пришёл, не за этим… баржаком…

Прошин попытался встать на защиту друга:

- Гр-рх… Не-рх… Брп…

Боль в рёбрах не давала ему не то что подняться – вдохнуть нормально, вот он и ворочался, загребая руками песок.

- Что мы тебе сделали? – спросил мальчик.

- Мне? – ощерился Кордал. – Да вы целый мир под лёд убрали!..

Кончилось бы это смертоубийством, но тут у Прошина кровь пошла горлом и Кордал на автомате, даже не отдавая отчёта в своих действиях, схватился помогать.

- Ноги ему подбери, — скомандовал он мальчику, бестолково топотавшему за спиной. Мальчик послушался; тащить хрипящего Ивана стало легче.

Вместе они кое-как запихали Прошина в скорлупу скафандра. Кордал защёлкнул забрало, посмотрел, как загорелся мягкий свет навроде нимба над головой человека, как ползут значки по прозрачному материалу, закрывшему лицо врага. Инопланетная тарабарщина, как и должно быть. Как они понимают друг друга – вот вопрос.

Кордал повернулся к мальчику. Пацан съёжился под его взглядом. Кордал смотрел на него и понимал, что миссия провалена. Убить пацанёнка… Да он ударить его не сможет, потому что Крюч и не хотел, а научил его не бить маленьких и слабых. У Крюча, докера Первопорта, грозы Выселок, народилось трое детишек, и он пальцем их не тронул за всё время, что Кордал столовался у них в маленькой квартирке в районе Хурым. Даже пьяный Крюч, громадный мужик, сгребал детвору в кучу и, хохоча во всё горло, валился на пол, облепленный визжащими отпрысками.

Поэтому Кордал не ударил Владя тогда, у реактора. Поэтому он не сможет ударить пацана сейчас.

- Пожрать есть? – спросил Кордал.

Мальчик помотал головой. Потом закивал, мол, есть, у него есть, показал на лежащее навзничь тело. Кордал осмотрел скафандр чужой цивилизации. Космическая техника сделана, чтобы помочь выжить, — вспомнил он. Неважно кому: если этот кто-то способен нажать пару кнопок – он выживет. Тут воздух, тут двигатели – слабенькие, вон какие сопла тонкие – красный крест – что-то важное, хотя почему именно крест? Ладно, у всех свои загоны.

Кордал сорвал упаковку с пачки галет и набил полный рот.

Я жру инопланетную органику. И водой запиваю… инопланетной.

Над мясной консервой пыхнул парок. Это знакомо, саморазогревающаяся упаковка, это мы видели, мясо только откуда? А вдруг из червей каких-нибудь?

Про червей Кордал думал, выскребая ложкой остатки еды из посудинки. Хлебнул воды. А бутылка початая, наверняка пил этот…

Плевать. Между сдохнуть сейчас и сдохнуть потом надо выбирать потом, а насчёт сдохнуть — это мы поглядим.

Желудок унялся, получив своё. Хотелось больше, конечно, хотелось жрать, но после месяца в капсуле полноценный обед убил бы его. Так что ладно. Пока сойдёт.

Кордал уселся на песке. Огляделся по сторонам. Мальчик сидел подле скафандра с инопланетянином (и эти ещё, откуда ни возьмись… как будто своего Земле-матери мало) и перебирал песок между пальцев. Скучно ему тут, подумал Кордал. Хотя вон стена какая-то. Город?..

И звёзды.

- Эй, парень, — позвал он пацана.

Мальчишка вздрогнул всем телом. Покосился на него как на змею. Кордал вздохнул.

- Да не бойся ты, не буду драться. Давай поговорим.

Мальчик кивнул. Вроде понимает.

-Это что за место?

Пацан пожал плечами.

- Не знаешь? Что говоришь?

Мальчик откашлялся.

- Это пустыня, — проговорил он.

- Это я и сам вижу, а где эта пустыня? Шурия? Гарим? Другая галактика? – ради хохмы добавил Кордал, перечислив названия спутников газового гиганта, разбитого Калаа, на которых учёные мужи в лучшие времена мечтали поставить научные базы.

Теперь от лучших времён остались мечты о лучших временах.

- Это пустыня, — повторил мальчик.

- Ладно, — Кордал помотал головой. Псих, шхазг ешь. – А стена вон – это город?

- Это стена, — поднял на него глаза мальчик.

Кордал вздохнул. Ладно, может он и ни при чём, мальчишка этот, надо осмотреться, к стене этой сходить, вдруг там что. Только инопланетянина посмотреть – как он?

Кордал открыл забрало шлема. Прошин смотрел на него в упор.

- Как себя чувствуешь? – спросил Кордал.

- В ушах звенит, — вздохнул Иван. – Пить охота.

Кордал сунулся было за бутылкой – оставил немного – но инопланетянин чуть повернул голову и принялся сосать прозрачную жидкость из трубочки, тянущейся из недр спецкостюма.

- Поговорить надо, — бросил Кордал. – Что тут происходит, откуда ты взялся… Ты ведь не наш?

- Нет, не ваш, — Прошин заворочался, сморщился от боли. – Помоги мне.

- Сейчас.

- Ай!.. Нет, кнопка…

- Где?

Скафандр раскрылся скорлупой. Застёжка хлопнула Прошина по боку, заставив скривиться от боли. Кое-как с помощью Кордала он выбрался из спецкостюма, выпотрошенным крабовым панцирем лежащего на чёрном песке. Мальчик пытался помогать и только путался под ногами. Наконец три человека из разных уголков Галактики сели на песке.