Оправдание добра. Нравственная философия (1894-1897)
Часть третья. Добро чрез историю человечества
Глава девятнадцатая. Нравственная организация человечества в ее целом
...Мы остановились на истории центуриона Корнелия не для того, собственно, чтобы возвращаться к особому вопросу о военной службе *, а потому, что находим здесь яркое указание для решения общего вопроса об отношении церкви к государству, Христианства к Империи, Царства Божия к царству мирскому, или, что то же, вопроса о христианском государстве. Если центурион Корнелий, ставши вполне христианином, остался воином и, однако, не мог разделиться на два чуждых друг другу и не связанных между собою лица, то ясно, что он сделался христианским воином. Собрание таких воинов образует христианское войско. Но войско есть и крайнее выражение, и первая реальная основа государственности, следовательно, если может быть христианское войско, то тем самым и тем более может быть христианское государство. Решение вопроса историческим христианством именно в этом смысле есть факт несомненный. Рассуждению подлежит только вопрос о внутренних основаниях этого факта.
* См. выше, в главе «Смысл войны».

...Разве с появлением христианства, с возвещением Царства Божия исчезло для нас царство животное, растительное, минеральное? Если они не упразднены, то почему же должно быть упразднено воплощенное в политической организации царство природно-человеческое, которое в историческом процессе есть такая же необходимость, как те — в космическом? Мы не можем перестать быть животными, а должны будто бы перестать быть гражданами! Можно ли придумать более вопиющую нелепость?

...«Выедет крестьянин в поле землю пахать, наскочит на него половец, самого убьет, коня угонит; придут потом на село половцы толпою, всех крестьян перебьют, дома сожгут, жен уведут в полон, а князья в это время своими усобицами занимаются». — Жалость к этим крестьянам, чтобы не ограничиваться одними чувствительными словами, должна была естественно перейти в организацию крепкой и единой государственной власти, достаточной для защиты крестьян от княжеских усобиц и половецких набегов.
Когда в другой стране величайший ее поэт восклицал с глубокою скорбью, которую он показал не на одних только словах:

Ahi, serva Italia dei dolor' ostello,
Nave senza nocchiero in gran tempesta! *

— та же самая жалость прямо побуждала его призывать из-за Альп верховного носителя государственной власти, установителя общественного порядка, сильного защитника от непрерывных и нестерпимых мелких насилий: и эта сказавшаяся в стольких местах «Божественной комедии» жалость к действительным бедствиям Италии, и это обращение к полновластному государству, как необходимому средству спасения, приняли у Данта форму отчетливого, продуманного убеждения в книге «О Монархии».
Бедствия безгосударственной или слабогосударственной жизни, вызывавшие жалость Владимира Мономаха или Данта, упраздняются или ограничиваются только крепким государством и с его исчезновением возникли бы непременно опять. Чисто нравственные побуждения, внутренно удерживающие людей от взаимного истребления, бывшие явно недостаточными в XII и XIII веке, хотя, может быть, развились и усилились в настоящее время (вопрос спорный), но чтобы они стали теперь вполне достаточными сами по себе — об этом смешно и говорить, и если жители итальянских городов не проявляют свою партийную вражду в ежеминутной резне, то слишком ясно, что этим они обязаны только принудительному строю государства с его войском и полицией. Что касается до России, то, не говоря о княжеских усобицах и о кулачных «народоправствах», те дикие инородческие элементы, которые московское царство и всероссийская империя с таким трудом и постепенностью оттесняли все далее и далее к пределам страны, без сомнения, более покорились, чем переродились, и, если бы на закавказской, туркестанской и сибирской границах штык и пика — избави Боже — исчезли или ослабели, всякому моралисту пришлось бы сразу понять истинную сущность этих превосходных учреждений **.
* Италия — раба, пристанище страданий,
Корабль без кормчаго среди великих бурь
** Моему отцу еще удалось в детстве слышать воспоминания очевидцев о том, как вооруженные толпы инородцев на Волге открыто разбойничали, уводили русских путешественников целыми семьями в плен и всячески мучили. На Волге в настоящее время этого уже не бывает, но на Амуре, как известно, случается и теперь, значит, постоянная военная миссия государства у нас еще не закончилась, и если бы добродетельный центурион Корнелий жил в наши дни в России, то никакой нравственный мотив не мог бы ему препятствовать быть казачьим сотником в Уссурийском крае.

Глава 1: «Мастер и таинственный механизм»

Тусклый свет фонаря за окном мерцал, будто пытался разглядеть сквозь запотевшее стекло, чем занимался старый часовщик в такой поздний час. Леонардо сидел за массивным дубовым столом, склонившись над крошечным механизмом. Его пальцы, покрытые тонкими шрамами от бесчисленных порезов, двигались с привычной точностью, будто сами знали, куда нажать, что подкрутить.

В дверь постучали.

Леонардо вздрогнул — клиенты в такое время не приходили. Он медленно поднял голову, отложил лупу и потянулся к дверному замку.

На пороге стоял мужчина в длинном черном пальто, его лицо скрывала тень от полей шляпы. В протянутой руке он держал карманные часы на тонкой серебряной цепочке.

— Вам починить? — спросил Леонардо, машинально оценивая взглядом корпус. Старинная работа, вероятно, конец XIX века.

Незнакомец кивнул и шагнул внутрь, не дожидаясь приглашения. Воздух вокруг него был холодным, словно он принес с собой кусочек зимней улицы.

— Они идут неправильно, — произнес он глухим голосом.

Леонардо взял часы и поднес к свету лампы. Циферблат был необычным — вместо цифр мелкие зазубренные черточки, стрелки тонкие, почти невесомые. Он поднес их к уху.

Тик-так.

Тик-так.

Но что-то было не так.

— Они идут назад, — пробормотал часовщик, нахмурившись.

Незнакомец молчал.

Леонардо повернул часы в руках, пытаясь найти заводной механизм. Корпус был гладким, без видимых зазоров, будто время внутри них текло само по себе.

— Это… необычная работа, — наконец сказал он. — Кто их сделал?

— Не знаю, — ответил незнакомец. — Они просто у меня есть.

Леонардо почувствовал легкое головокружение. Воздух в мастерской стал густым, тяжелым.

— Я попробую, — сказал он, хотя внутри что-то протестовало. — Но не обещаю, что смогу исправить.

Незнакомец кивнул, затем повернулся к двери.

— Я вернусь через три дня, — бросил он через плечо и вышел, не попрощавшись.

Леонардо остался один с часами в руках. Он долго смотрел на них, будто ожидая, что они заговорят. Потом осторожно нажал на крошечную кнопку сбоку.

Корпус щелкнул и приоткрылся.

Внутри был не механизм, а… пустота.

Нет, не совсем. Там, где должны были быть шестеренки, лежала лишь тонкая спираль, похожая на застывшую каплю ртути. Она пульсировала, словно живая.

Леонардо провел пальцем по краю.

И мир перевернулся.

Перед глазами вспыхнули образы: берег моря, крик чаек, запах соли. Он стоял на пристани, но это был не он — чужие руки, чужие мысли.

— Прощай, — сказал женский голос.

Он обернулся и увидел ее — темноволосую, с печальными глазами. Она сжимала его руку, а потом отпустила.

Сердце сжалось от боли, которой он никогда не чувствовал.

Леонардо дернулся и уронил часы на стол. Видение исчезло так же внезапно, как появилось.

Он тяжело дышал.

— Что это было?.. — прошептал он.

Часы лежали перед ним, тихо тикая.

Тик-так.

Тик-так.

Но теперь он знал — они отсчитывали не время.

Они возвращали то, что должно было быть забыто.

Глава 2: «Тени прошлого»

Леонардо не спал всю ночь. Часы лежали перед ним на столе, мерно отсчитывая секунды в обратном порядке. Он не решался снова прикоснуться к ним, но и отвести взгляд не мог. Что-то в них цепляло, тянуло, словно они были не просто механизмом, а дверью — и за этой дверью его ждало что-то важное.

Утро застало его за тем же столом. Глаза слипались, но мысли были ясными, слишком ясными. Он помнил каждый миг того странного видения: запах моря, шум волн, лицо незнакомки. Ее голос звучал у него в голове, будто эхо.

— Нужно разобраться, — пробормотал он и потянулся к часам.

На этот раз он действовал осторожнее. Не стал открывать корпус, а просто перевернул их в ладони, следя за движением стрелок. Минутная приближалась к двенадцати, и когда они совпали, мир вокруг снова поплыл.

Теперь он стоял на узкой улочке, залитой золотым светом заката. Под ногами хрустел гравий, в воздухе пахло жареным миндалем — где-то рядом продавали сладости. Он был ребенком, маленьким, босоногим, и в руке сжимал монетку.

— Эй, мальчишка! — окликнул его чей-то голос.

Леонардо (но это был не он, а кто-то другой) обернулся. Из тени выступил высокий мужчина в потертом пиджаке.

— Беги домой, уже темнеет, — сказал незнакомец и положил руку ему на плечо.

И тут Леонардо узнал его.

Это был он сам.

Только моложе, лет на двадцать. Без седины в волосах, без глубоких морщин вокруг глаз.

Видение рассыпалось, как песок сквозь пальцы.

Леонардо ахнул и отпрянул от стола. Сердце бешено колотилось.

— Это невозможно… — прошептал он.

Но он видел это слишком четко, чтобы сомневаться.

Он схватил пальто и выбежал на улицу. Холодный ветер ударил в лицо, но это не помогло привести его в себя. Нужно было найти того человека, который принес часы.

— Простите, — остановил он первого встречного, — вы не видели мужчину в черном пальто? Высокого, в шляпе?

Прохожий покачал головой.

Леонардо обошел весь квартал, спрашивал у торговцев, у почтальона, даже у полицейского на углу. Никто не помнил такого человека.

— Может, вам к старой Марте? — вдруг сказал уличный чистильщик сапог. — Она всякое знает.

— Где ее найти?

— На окраине, возле заброшенной усадьбы Ленских. Только смотрите, туда после заката лучше не ходить.

Леонардо поблагодарил его и зашагал по направлению к реке. Солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая город в багровые тона.

Дом Ленских стоял на холме, полуразрушенный, с пустыми глазницами окон. Рядом, в крошечной лачуге, жила та самая Марта — старая гадалка, о которой шептались местные.

Он постучал.

Дверь скрипнула, и перед ним возникла худая женщина с седыми волосами, собранными в неопрятный пучок.

— Ты зачем пришел? — спросила она хриплым голосом.

— Мне нужна информация об одном человеке, — сказал Леонардо.

— О каком? О том, которого нет? — ее губы растянулись в улыбке без зубов.

Леонардо похолодел.

— Вы знаете?

— Знаю, что часы у тебя. — Она сделала шаг назад. — Заходи.

Внутри пахло старостью и плесенью. На столе горела свеча, отбрасывая тени на стены.

— Они показывают то, что должно было быть, — прошептала Марта, усаживаясь в кресло. — Но кто-то стер эту жизнь. И теперь она ищет путь назад.

— Чья это жизнь? — спросил Леонардо.

Старуха наклонилась вперед, и в ее глазах вспыхнул странный блеск.

— Ты уже видел его. Ты уже видел себя в его воспоминаниях.

Леонардо сглотнул.

— Так чьи же это часы?

Марта медленно покачала головой.

— Ты сам скоро поймешь. Но помни — когда стрелки дойдут до полуночи, назад пути не будет.

За окном завыл ветер. Леонардо почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Он должен был узнать правду. Даже если она окажется страшнее, чем он мог представить.

Глава 3: «Полуночный порог»

Возвращаясь из лачуги Марты, Леонардо чувствовал, как город вокруг него меняется. Фонари мерцали неровным светом, будто вот-вот погаснут, а тени на стенах домов становились длиннее и гуще, чем должны были быть в этот час. Он крепко сжимал в кармане часы, и каждый их тик отдавался в висках назойливым эхом.

— До полуночи...

Эти слова старухи не выходили у него из головы. Что случится, когда стрелки встретятся? Почему он видел себя в чужих воспоминаниях? И кто та женщина, чей голос звучал в его сознании так отчетливо?

Мастерская встретила его холодом и тишиной. Леонардо зажег лампу, и мягкий свет разлился по столу, выхватывая из темноты инструменты, шестеренки, незаконченные работы. Он достал часы и положил их перед собой.

— Кто ты? — прошептал он, глядя на мерцающий циферблат.

Часы не ответили. Они просто тикали, неумолимо приближаясь к полуночи.

Леонардо глубоко вздохнул и осторожно коснулся стрелок.

Мир снова исчез.

Теперь он стоял в узкой больничной палате. Свет лампы над кроватью был тусклым, на столе рядом стоял стакан с водой, и капли конденсата медленно стекали по стеклу. На кровати лежал человек — его лицо было бледным, глаза закрыты, дыхание едва заметным.

Леонардо понял, что это тот самый человек, чьи воспоминания он видел.

И этот человек умирал.

Рядом с кроватью сидела женщина. Темные волосы, печальные глаза — та самая, которую он видел у моря. Она держала руку умирающего, и по ее щекам катились слезы.

— Ты должен помнить, — прошептала она. — Они попытаются стереть все, но ты должен держаться за эти мгновения.

Умирающий слабо сжал ее пальцы.

— Я... не смогу...

— Ты сможешь. Потому что я найду тебя.

Леонардо почувствовал, как что-то сжимает ему горло. Это было не просто видение — это была его боль, его отчаяние. Но как?

Вдруг женщина подняла голову и посмотрела прямо на него.

— Ты видишь? — спросила она.

Леонардо замер.

— Ты... видишь меня?

Но прежде чем она успела ответить, комната начала расплываться. Последнее, что он услышал, был ее голос:

— Мы близко...

Очнулся он на полу мастерской, сжав часы в пальцах. Сердце колотилось так сильно, что казалось, вот-вот вырвется из груди.

— Что за чертовщина... — прошептал он, с трудом поднимаясь.

Часы показывали без пятнадцати двенадцать.

Он положил их на стол и потянулся к бутылке с вином, стоявшей на полке. Он налил себе бокал.

— Кто ты? — снова спросил он, глядя на часы. — И почему я вижу твою жизнь?

В этот момент в дверь постучали.

Леонардо вздрогнул. Кто мог прийти в такой час?

— Кто там?

Ответа не последовало, но стук повторился — тихий, но настойчивый.

Он медленно подошел к двери и открыл ее.

На пороге стояла она.

Та самая женщина из видений. Темные волосы, печальные глаза, губы, сжатые в напряжении. На ней было простое платье и легкая шаль, наброшенная на плечи.

— Можно войти? — спросила она.

Голос ее был таким же, каким он слышал его в воспоминаниях.

Леонардо молча отступил, пропуская ее.

Женщина вошла и остановилась посреди мастерской, оглядываясь вокруг. Ее взгляд скользнул по столу и задержался на часах.

— Ты их нашел, — прошептала она.

— Вы знаете, что это? — спросил Леонардо.

Она повернулась к нему, и в ее глазах читалась странная смесь надежды и боли.

— Это не просто часы. Это то, что осталось от него.

— От кого?

— От тебя.

Леонардо почувствовал, как пол уходит у него из-под ног.

— Что вы имеете в виду?

Женщина подошла ближе.

— Ты не просто видишь его воспоминания, Леонардо. Ты помнишь. Потому что это была твоя жизнь. До того, как все изменилось.

Он покачал головой.

— Это невозможно. У меня есть своя жизнь, свои воспоминания...

— Какие? — перебила она. — Вспомни свое детство. Вспомни момент, когда тебе было пять, десять лет. Ты помнишь?

Леонардо замер.

Он пытался вызвать в памяти образы прошлого — но они были размытыми, как старая фотография. Он знал, что был часовщиком, что жил в этом городе, но... детали ускользали.

— Кто вы? — спросил он, чувствуя, как голос предательски дрожит.

— Меня зовут Лара. — Она коснулась часов. — И я обещала найти тебя, что бы ни случилось.

Часы тикали.

Без пяти двенадцать.

— Что произойдет в полночь? — спросил он.

Лара посмотрела на него, и в ее глазах отразилось что-то невыразимое.

— Ты вспомнишь все. И тогда тебе придется сделать выбор.

— Какой выбор?

Но она лишь покачала головой.

— У нас мало времени.

За окном завыл ветер, и стекла задрожали. Леонардо почувствовал, как воздух в комнате стал тяжелым, насыщенным чем-то незримым, но важным.

Часы тикали.

Без трех двенадцать.

Он посмотрел на Лару, затем на часы, и вдруг понял, что боится.

Но больше всего он боялся не узнать правду.

Глава 4: «Человек, которого не было»

Тиканье часов заполнило всю мастерскую, превратившись в навязчивый, пульсирующий ритм. Леонардо стоял неподвижно, чувствуя, как каждая секунда приближает его к чему-то неизбежному. Лара не сводила с него глаз, и в ее взгляде читалось что-то между надеждой и страхом.

— Я не понимаю, — наконец проговорил Леонардо, сжимая виски пальцами. — Как это может быть моей жизнью? У меня есть воспоминания, есть мастерская, клиенты...

— Какие клиенты? — тихо спросила Лара. — Когда к тебе последний раз приходил кто-то, кроме того человека с часами?

Он открыл рот, чтобы ответить, но... не смог вспомнить. В памяти всплывали лишь смутные образы: чьи-то тени за дверью, неразборчивые голоса. Но лиц? Имен? Их не было.

— Это невозможно, — прошептал он, опускаясь на стул. — Я же помню...

— Ты помнишь то, что должно было быть, — сказала Лара, делая шаг вперед. — Но однажды что-то изменилось. Кто-то стер тебя из реальности и оставил лишь тень. Эти часы — все, что осталось от настоящего тебя.

Она протянула руку и осторожно прикоснулась к циферблату. Стрелки дрогнули, замедлили ход, словно не решаясь двигаться дальше.

— Как?.. — Леонардо сжал кулаки, чувствуя, как в голове поднимается буря. Обрывки воспоминаний кружились, как осенние листья, не складываясь в целостную картину. — Кто мог это сделать?

Лара опустила глаза.

— Ты сам.

Тишина повисла в воздухе, густая и тяжелая. Даже часы на мгновение замолчали, будто затаив дыхание.

— Что? — Леонардо поднялся, опираясь на стол. — Почему я... Зачем?

— Потому что было слишком больно, — голос Лары дрогнул. — Ты не смог пережить ее смерть.

Она подошла к окну, отодвинула занавеску. На улице было пусто — ни прохожих, ни экипажей, лишь тусклый свет фонарей, отражающийся в лужах.

— Кто... умерла? — спросил Леонардо, хотя в глубине души уже знал ответ.

Лара повернулась к нему. В ее глазах стояли слезы.

— Наша дочь.

Удар. Громкий, резкий, будто кто-то выстрелил у него в голове. Леонардо схватился за грудь — сердце бешено колотилось, в висках стучало. Внезапно перед глазами всплыл образ: маленькая девочка с темными кудрями, смеющаяся, бегущая по лужайке к нему навстречу. А потом... больница. Тихий плач. Пустота.

— Лилия, — вырвалось у него.

И вдруг все обрушилось на него лавиной. Воспоминания, настоящие воспоминания, не искаженные, не стертые. Он снова увидел себя — настоящего себя — сидящего в этой самой мастерской перед старыми часами, сжимающего в руках пистолет... А потом — странный механизм, шепот заклинания, и мир, переписывающийся заново. Без боли. Без потерь. Без него самого.

— О Боже... — Леонардо упал на колени. — Что я наделал...

Лара опустилась рядом, обняла его за плечи.

— Ты хотел забыть. Но нельзя просто стереть боль, не стерев себя. Ты оставил лишь тень — часовщика, который ничего не чувствует.

Он поднял голову, глядя на часы. Стрелки показывали без двух двенадцать.

— И теперь... что? Если они дойдут до полуночи...

— Ты вспомнишь все. И сможешь выбрать: остаться здесь, в этой выдуманной жизни, или... вернуться.

— Вернуться? Но как? Я же...

— Умрешь, — тихо сказала Лара. — По-настоящему. Так, как должно было случиться тогда.

Леонардо закрыл глаза. Внутри него боролись два человека: один — уставший, израненный, готовый на все, лишь бы не чувствовать; другой — тот, кто помнил запах дочери, помнил, как она смеялась, помнил, что значит любить и терять.

— А ты? — спросил он, глядя на Лару. — Ты настоящая?

Она улыбнулась, и в этой улыбке была вся грусть мира.

— Я — твое последнее воспоминание о нас. Тот, кто должен был помочь тебе вспомнить.

За окном завыл ветер. Часы тикали громче, настойчивее. Без одной двенадцать.

Леонардо поднялся, подошел к столу. Его рука дрожала, когда он взял часы.

— Если я вернусь... ты будешь там?

Лара покачала головой.

— Нет. Там будет боль. И... освобождение.

Он глубоко вдохнул. Стрелки двигались, приближаясь к роковой черте. Еще несколько секунд — и все решится.

— Я не знаю, смогу ли...

— Ты уже сделал выбор, — прошептала Лара. — Ты начал вспоминать.

Полночь.

Часы звонко щелкнули... и остановились.

А потом мир взорвался светом.

Глава 5: «Последний тик»

Белый свет заполнил все вокруг, растворив стены мастерской, стол, даже пол под ногами. Леонардо стоял в пустоте, где не было ни времени, ни пространства — только тишина, густая и бездонная. В руках он все еще сжимал часы, но теперь они были теплыми, почти живыми.

Перед ним возникла фигура.

Сначала — лишь силуэт, затем черты стали четче. Это был он сам, но другой: усталый, с потухшим взглядом, в одежде, которую Леонардо никогда не носил.

— Ты, — прошептал двойник.

Голос его звучал так, будто доносился сквозь толщу лет.

— Кто ты? — Леонардо сделал шаг вперед, но расстояние между ними не сократилось.

— Тот, кем ты мог бы быть. Тот, кто не выдержал.

Двойник поднял руку, и в воздухе между ними вспыхнули образы:

Больница. Крошечное тельце под белой простыней. Лара, рыдающая в углу. Он сам, сжимающий в руках револьвер...

— Нет! — Леонардо зажмурился, но картинки продолжали всплывать перед глазами.

— Я стер себя, — продолжал двойник. — Переписал реальность. Оставил лишь пустую оболочку — тебя. Ты жил, не чувствуя, не помня...

— Зачем ты показываешь мне это?

— Потому что сейчас ты решаешь, быть ли нам снова одним целым.

Тишина.

Где-то вдали, будто сквозь толщу воды, донесся звук — тик.

Часы начали идти снова.

— Если я... если мы соединимся, что будет? — спросил Леонардо.

— Ты вспомнишь все. Боль. Потерю. И... ее. Настоящую Лару, а не тень, которую твой разум создал, чтобы вести тебя.

— А если я откажусь?

Двойник улыбнулся — печально, без радости.

— Ты останешься здесь. В мире, где нет ни горя, ни любви. Где ты просто часовщик, который чинит чужие жизни, но не живет сам.

Тик.

Стрелки сдвинулись еще на секунду.

Леонардо посмотрел на часы. Они больше не шли назад — теперь время текло вперед, к неизвестному.

— Как я могу выбрать? — его голос дрожал. — Это...

— Не выбор, — перебил двойник. — Это принятие.

Тик.

Свет вокруг начал меркнуть. Фигура напротив стала прозрачной.

— Время почти вышло, — прошептал двойник.

Леонардо сжал часы в руке.

— Я...

Он закрыл глаза.

И вспомнил все.

Первое прикосновение к маленькой руке дочери. Лару, смеющуюся на берегу моря. Их ссоры, их примирения. И тот страшный день, когда врач вышел из палаты с опущенной головой...

Боль была острой, как нож. Но вместе с ней пришло что-то еще — тепло, которое он так давно не чувствовал.

— Я хочу помнить, — сказал Леонардо.

Последний тик прозвучал, как выстрел.

Тьма поглотила все.

Утро.

Солнечный свет лился через занавески в маленькой комнате. На тумбочке у кровати стояли часы — обычные, с простым циферблатом. Они тикали ровно, без странностей.

Дверь скрипнула.

— Ты проснулся? — в комнату заглянула женщина с темными волосами. В руках она держала поднос с завтраком.

Леонардо медленно сел.

— Лара?

— Ну конечно, — она улыбнулась. — Кто же еще?

Он оглядел комнату. Фотографии на стене: они с Ларой, море, маленькая девочка с кудрями...

— Лилия...

— В садике, — кивнула Лара. — Когда за ней пойдем?

Леонардо встал, подошел к окну. На улице играли дети. Где-то лаяла собака. Мир был настоящим — шумным, ярким, живым.

Он повернулся к часам на тумбочке.

Стрелки шли вперед.

В заброшенной мастерской на окраине города пыль медленно оседала на старый стол.

Ровно в полночь часы, лежащие среди забытых инструментов, тихо остановились.

И больше не завелись.

© Copyright: Роман Буряков, 2025
Свидетельство о публикации №225090601826

5. 01. 1946 года. Станция Алейская. Домой пришлось добраться с ребятами Романовского НКВД. Сильная пурга не давала возможности делать больше 60 ти километров в сутки. С большим трудом на 5 день, мне пришлось снова,через 4 года, видеть тот же небольшой, стоящий почти на самом высоком месте села, родной сердцу дом. На сарае, заботой матери, была поставлена скирда сена, за изгородью лениво жевали сено 2 коровы, теленок и 3 овечки. В доме все по-прежнему. Эти 4 года войны потрепали здоровье мамаши, постарела, почти нет зубов, но пока еще достаточно сил, чтобы держать небольшое хозяйство, питать себя и давать должное государству. Радости не было конца. Через 3 часа с работы , в руках и карманах с водкой, пришел отец. Волнуясь, не в силах говорить, плача он поцеловал меня. Что- то родное, близкое взволновало меня. Ведь он инвалид. Изверги рода человеческого, немцы, отняли у него последний глаз, оставшись с одним 40 % глазом, трудно будет, особенно, в этот период времени, строить благополучие в жизни. Больше 20 ти суток мела сильная пурга. Насколько помнят старики, это первая зима, принесшая с собой столь много снега. Даже на центральной улице очень трудно проехать даже на лошади. Белые горы снега поднимаются в ровень со зданиями. И только на 24 сутки моего прибывания в родных краях, буран стих, и я тронул в обратный путь. Братишку Геннадия, сестру Валентину, даже Аню встретить дома не пришлось, война постаралась разогнать всех по назначению.Был чуточку огорчен этим, но в основном, был рад происшедшей встрече. Обратный путь был гораздо интереснее. До станции Кулунда, куда направлялся я, пришлось добираться на перекладных, от сельсовета до сельсовета, от колхоза до колхоза. Очень тесно пришлось столкнуться с колхозными порядками, дисциплиной, жизнью. В большей части колхозов осталось 18- 20 лошадей, 50 – 60 голов крупного рогатого скота, 5 -6 саней - вот все, что можно считать за хозяйство. Как не обидно, но народ, особенно колхозное крестьянство, жить стало гораздо хуже. Наряжая подводу до следующего сельсовета, председатель колхоза приходит в затруднительное положение. Нет лошади, нет человека,, есть человек, нет тулупа. Пришедшие демобилизованные зазнались, вышли из подчинения не только колхозных руководителей, но и преседатедей сельсоветов. Крестьянство дошло, но все как один, надеются на будущее, зная, что кровь пролитая на полях войны даст свои результаты. Сидеть и ждать они не собираются. Только своими усилиями с помощью ожидаемой техники, они готовы строить новую жизнь. Нет хлеба, и это - основная причина недовольства. В колхозах с толковым руководством, жизнь поставлена не плохо. В одном Леньковском колхозе имеется: три утепленные фермы, одна из них для лошадей на 300 голов, другая для крупного рогатого скота, третья- для молодняка и для овец.

29 01 1946 года. Сибирь, Завьялово. Родной дом. Дорогие старики, Мама и папаша. Первый период обучения окончен.

5.02. 1946 года. С горем пополам, удалось, наконец, прибыть на станцию. Этой же ночью прибыл в Татарку.

6.02. 1946 года. Пересадка на поезд, следующий до Москвы.

9. 02. 1946 года. Москва. Голосовать пришлось в вагоне, специально оборудованном для этого. Шульга и Шулипа, были моими кандидатами. На территории всей дороги от Сибири до границы с западными странами, как нигде, развито спекулянство, торговля, продажа, перепродажа. Война, в основном, научила жить, но очень многим показала путь к легкой мелкой наживе.. 11.02.1946 года. Киев. Почти не останавливаясь, следуем на Львов.

13. 02.1946 года. Львов. Здесь в этом городе находится сестренка Аня и жаль, очень жаль, что просрочен отпускной билет. Увидеть ее в этот раз, конечно, не придется.

14. 02. 1946 года. Мукачево Это последняя русская станция. Очередного поезда на Будапешт, ждать пришлось ровно сутки. Располагая свободным временем, всей компанией отправились в гостиницу. Собственно говоря, это когда- то, до прихода русских, был дом терпимости. По существу, он только изменил вывеску, на самом деле же остался тем же богоугодным заведением. В номерах грязь, холод. На койках грязные, почти черного цвета, все в пятнах, так называемые простыни. Сбросив последние, на голых матрацах, скоротали ночь. На утро совсем неожиданно набрели на военторг, где к нашему удивлению совершенно свободно и сколько угодно каждый, разумеется офицер, мог взять водки, русской. настоящей. Имея в своем коллнктиве только одного офицера, нам по очереди, надевая его форму, пришлось ходить в военторг таким обпазом достать положенное. Оломнился я только в вагоне. Как, каким путем , дошел до станции- не знаю. Но в общем отметить этот день пришлось неплохо.

15. 02. 1946 года Станция Чоп.( пограничная станция). Взорван мост, через Чехословакию проезда нет. Дорога только на Будапешт. К утру еще раз поверив документы, по шаткому мосту перебрались на ту сторону. В полдень—Будапешт – столица Венгрии. Крытое депо, замечательный железнодорожный мост через Дунай. По городу гулять не пришлось, не задерживаясь, сменившая бригада австрийцев, с бешенной скоростью мчит на Вену.

17 .02. 1946 года. Вена, Северный вокзал, известный мне трамвай номера 60 и 360 и к вечеру та улица, где вот как уже год, нахожусь в стенах школы. Встреча с ребятами, разговоры, шутки, споры и т. д. До 28.02. 1946 года. поджидаем остальных.

28.02.1946 года. Получив назначение на дальнейшее прохождение воинской слежбы, теперь уже на самостоятельную работу, в полдень отправляемся в Баден. Сложный вопрос с квартирой, разрешен неплохо по сравнению с существующим до сего времени положением

1.03.1946.года. Здесь, в Бадене, с гораздо большим успехом, можно проводить свободное время. Почти рядом парк, сразу же за ним Дом офицеров К. А..

14. 03. 1946 года. Соревнования по гимнастике и волейболу между отделами и управлениями штаба. Подготовительной работы к этому мероприятию было проведено, правда, недостаточно, но тем неменее, команда нашего отдела, в которую входил я, заняла первое место по работе на снарядах, (конь, канат, брусья, кольца, перекладина) и вольным упражнениям. По волейболу розыгрыш проводился по олимпийской системе. В финал вышла наша команда и команда « Смерш» В финальной встрече почти с позорным счетом , терпим поражение. Так закончилась первая игра. И только здесь я понял, как еще много нужно работать, чтобы не отставать, хотя бы даже от своих товарищей. Как легко и свободно чувствуешь себя после спортивной тренировки. Добиться того , чего достиг, учась в школе, пока еще не удалось, но чувствую, что с каждым занятием дело движется к лучшему. Начинаю держать стойку на брусьях, бесспорно, это будет большая моя победа.

21.03. 1946 года. Еду в Вену. До Медлинга добираться пришлось попутными , от Медлинга- трамваем. Невыносимая жара, духота вконец измотали меня и только покой и блаженство нашел дома, после возвращения. Тем не менее, с большим удовольствием еще раз воспроизвел в памяти достопримечательности Вены. В городе по- прежнему порядок. Очень много зданий отстроено, много ремонтируется. В районе Карлплац по- прежнему базар, тот же товар, теже люди. Веселая шумная Вена живет тойже, на вид беззаботной, легкой жизнью.

20. 04. 1946 года. Совсем рядом, в парке на самом высоком месте, каким- то австрийцем- коммерсантом выстроена карусель. Это по истине интересное занятие. Здесь можно встретить всевозможную публику: русского солдата, офицера, русских девушек, австриек. День и почти всю ночь не умолкают звуки неустанной карусели. Действием электричества какойто музыкальный инструмент на весь парк производит старинные русские песни. Издюбленным весельем многих военных, стало, после пары кружек пива, стало покататься на пару с барышней на этой карусели. Между тем, как изобретательный австриец, входя во вкус дела, вместо положенных пяти минут круга, начинает давать- две с половиной, чем обеспечивает барыш в два раза. Пять тысяч шиллингов в сутки- вот зароботок дельца. Каждый строит благополучие себе так, как ему подсказывакт его ум. Но все это не так уж хорошо. Знает ли этот австриец, что может ожидать его завтра? Конечно нет. Не будь завтра здесь русских, и все это предприятие полетит в трубу. Жить только сегодняшним днем, не очень- то весело, но при таких порядках, при том построении государства иного придумать невозможно, да и незачем. Нужна пронырливость, быстрота и нахальство. Вот только это обеспечит жизнь. ( имею ввиду только ,австрийцев) Идет страшная конкуренция. Спустя пять суток, другой делец, видя большие прибыли этого нехитрого занятия, выстраивает рядом с указанной каруселью нового типа- с люльками карусель, но такого успеха, какой имела первая, она не приобрела и теперь уже вынуждена была стоять не получая больше ста шиллингов в сутки. Вот они затраченные средства, вот она бесплановая работа, вот она конкуренция. Риск, говорят, благородное дело, но риск этот здесь необходимо сочетать с умением и качеством задуманного.

1.05..1946 года. У друга, бывшего разведчика, устраиваем небольшую компанию в честь Первого Мая. Как- то вспомнился коллектив родной роты и, кажется, никогда так дружно, сплоченно как жили в роте, не будешь. Какая- то особая сливала там всех вместе. Один за всех, все за одного- было золотым правилом разведчиков. Кааждый готов был треснуть, чтобы сделать приятное товарищу, коллективу, роте. Там был отец, там была одна цель. В одиннадцитом часу идем в парк, почти все гуляющие- пьяны. В 12.00 фейверк, который мне, к великому моему огорчению, увидеть не пришлось. Нечистая сила, если можно так выразиться, занесла меня в отдел, где на мягком диване, скоротал ночь.

23- 30. 08. 11946 года. Полевое учение штаба фронта (Ц Г В), В районе Шарвар ( Венгрия). Это полевое учение, по истине, принесло большую пользу не только командованию, но и рядовому и сержантскому составу. Солдаты, не только сознательно штурмовали тот или иной укрепленный узел обороны, тот или иной населенный пункт, или неоднократно переходя в контратаки, или без паники, по плану отступав, или делая прорыв обороны противника во взаимодействии с танками, авиацией, они кроме того, после учений получали от своих начальников обстоятельный разбор своих действий, а также разбор в целом всей игры. Игра была тщательно продумана и тактически правильно выполнена. Над полем боя все эти дни висели аэростаты с главными наблюдателями от ставки верховного командования, которые дали хорошее заключение о действиях живой силы, техники, разумной действиях начальников и вообще о всей проведенной игре в целом. Огонь артиллерии почти весь был имитирован, что придавало еще больше красочности в игре, заинтересовывало солдат и лучше ориентировало командиров. Игра прошла в живом и приподнятом темпе. Также бесперебойно работала связь, также ползали минеры, ставя на танкоопасных направлениях минные заграждения, также как в настоящем бою, артиллерийские разведчики корректировали огонь, также действовала пехота, танки, такой же стоял шум, неустанный гул моторов в воздухе и на земле. Каждый был патриотом своей части, Каждый болел не только за себя, болел за товарищей, за свое соединение в целом. Было, правда, не без промахов, но ведь с этой целью, собственно, и была организована, по своему замыслу очень широкая и довольно интересная полевая игра. Выяснилось очень четкое взаимодействие родов войск. В точно назначенное время и точно назначенные места бомбила авиация, рвались вперед танки и с криком « УРА» бросалась пехота. Все это была игра, но только такая или подобная ей игра могла дать нужное понятие при действии в настоящей боевой обстановке. Лично на меня это полевое учение произвело огромное впечатление. Первый раз мне пришлось быть в роли начальника отдела ( по своей части ). Я отвечал за свою работу по- настоящему и был горд и рад этому. Ровно через 7 суток вернулся в Баден.