Сейчас же вызов был на какую-то не то строительную, не то ремонтную базу, которая находилась в промзоне. Возле автомойки у дороги стоял мужчина, который, увидев нас, замахал руками, показывая, что надо подъезжать к нему.

— Здравствуйте! Вы вызывали?

— Да, здравствуйте, — ответил он. — Там Сашка у нас упал! Он шёл-шёл и упал! Ноги у него отнялись!

— Где?

— Езжайте за мной, — сказал мужчина и быстро засеменил по дорожке, ведущей на базу.

Мы поехали следом. Примерно через триста метров я увидел нашего больного. Он лежал на животе прямо на пыльной дороге. Мужчине было лет тридцать на вид, был он сам довольно крупных габаритов.

— Вова, я выпрыгну, а ты подъезжай так, чтоб носилки было не так далеко носить, — сказал я водителю. — Мы его в любом случае заберем. Место общественное.

— Понял.

Я выскочил из машины и, надев перчатки, подошёл к больному.

"Мужик крупный, — отмечал я про себя, — а значит тяжелый, зараза. Так что даже хорошо, что на улице его заклинило, а не в квартире, например. Заклинило б в квартире, тащить его пришлось бы гораздо дальше и дольше, да по лестницам да по узким коридорам. Одет опрятно, лицо свежее, не пропитое, зубы стиснуты от боли и, скорее всего, от злости на собственную беспомощность. В глазах страх от предстоящих движений, которые вызовут резкую боль".

— Здравствуйте! Что случилось?

— Да вот, в ноги стрельнуло..., — сквозь зубы процедил он.

— Раньше было такое?

— Да, но не так сильно. Побаливала спина немного, но сегодня вообще. Двинуться боюсь...

— Травма была?

— В смысле?

— В смысле, спиной ударялись?

— А-а.. Не. Колесо от камаза ловил...

И тут я обратил внимание, что дальше по дороге на эстакаде стоял КАМАЗ, у которого было откручено переднее колесо.

— Лежите, не шевелитесь, сейчас посмотрю.

Мышцы поясничного отдела спины больного были сильно напряжены, как каменные, и при пальпации были болезненными.

— Укол сделаем? — предложил я, закончив осмотр.

— Да, давайте.

— А потом в больницу поехать надо.

— Без больницы не отпустит?

"Мужик! Я думаю, что и с больницей тебя не сразу отпустит!" — подумал я.

— Нет. И вы мне что предлагаете? Вас тут оставить, что ли?

— Ну да... Что там у меня может со спиной?

— Может быть грыжи межпозвоночных дисков, может быть протрузии, а может быть и те, и другие, вместе взятые. Рентген надо делать минимум, а лучше компьютерную томографию, чтоб точно знать.

— Поехали, — решился мужик. — Убедил!

Я сделал ему инъекцию обезболивающего препарата. Позвал на помощь еще пару мужиков, чтоб переложить его на носилки, и в лежачем положении отвез в больницу.

Но на этом история с этим больным не закончилась, так как после осмотра и обследования в приемном покое, его направили в соседний районный центр для проведения компьютерной томографии поясничного отдела позвоночника. Так получилось, что в нашей ЦРБ что-то не получилось с томографией. Уж простите за тавтологию. Естественно, раз уж больной лежачий, то на перевозку отправили меня же. Возле каталки, на которой лежал больной, стояла его мать. Она приехала, как только узнала, что сын попал в больницу.

— Здравствуйте, — поздоровался я с женщиной и обратился к больному. — Вот зачем ты его ловил, это колесо? — спросил я, входя в приемный покой.

— И не говори, блин! — ругнулся мужик. — Пусть бы оно летело, да катилось!

— Вот-вот.

— Да я и не сообразил даже. Как открутил, оно падать стало, ну я его и поймал, да положил рядом аккуратненько...

— И сам прилёг..., — добавил я. — Ладно, поехали!

— Слушай, мне эта каталка как родная уже прямо стала, — пошутил он.

— Что-то ты рановато с каталкой-то породнился, — ответил на шутку я.

По результатам компьютерной томографии, как я и предполагал вначале, у него выявились и протрузии, и одна грыжа межпозвоночного диска поясничного отдела позвоночника.

Протрузия — патологический процесс в позвоночнике, при котором межпозвонковый диск выбухает в позвоночный канал без разрыва фиброзного кольца, возникающего при грыже. Чаще всего локализуется в поясничном и реже - шейном отделах.

— Ты точно не симулянт, — резюмировал я, прочитав заключение.

— Что? Всё плохо?

— Ну, бывает и хуже, — сказал я. — Хотя бы переломов нет. Поехали обратно.

В лежачем положении больного я доставил до самой кровати терапевтического отделения.

— Поправляйся, — сказал ему напоследок. — Тебе еще колесо обратно прикручивать!

— Спасибо,— видимо, вспомнив то злополучное колесо, уныло улыбнувшись, ответил он.

Ночь наступила как-то внезапно. Утих ветер, а вместе с ним и дневной шум. Деревья замерли, как будто погрузившись в сон. Вот в это ночное время я и поехал на вызов в захудалый домишко к бабушке восьмидесяти лет. Повод к вызову был "одышка". Возле ворот нас встретил сын больной, - мужик, примерно пятидесяти лет на вид.

— Заберите её в "дурку"! — заявил он, как только я выпрыгнул из машины. —Она надоела мне уже!

"Я сейчас тебя в дурку заберу за такой пошлый базар по отношению к матери, — подумал я. — Даже без осмотра психиатра. А она, несмотря на свой возраст и болезни, тебе, сы́ночке, несчастной кровинушке родненькой, передачки носить будет!"

— Здравствуйте. Что случилось-то? — самым доброжелательным тоном сказал я.

— Здравствуйте..., — смутился мужик, не ожидая, видимо, такой доброжелательности в ответ на свои претензии. — Проходите, пожалуйста, только голову осторожно, у нас тут косяки низкие.

Маленькая, сухонькая бабулька лежала на кровати в комнатке. Одета она была опрятно, взгляд ясный, чистый, но с болью. Кожные покровы чистые, бледные, но одышки я не услышал. Возле кровати стояли костыли, на табуретке рядом лежала раскрытая книга, очки, горела настольная лампа.

Она первая начала разговор.

— Доброй ночи!

— Доброй! — улыбнувшись, ответил я. — Что случилось?

— Ноги болят. У меня "штыри в кости забиты", вот и болят.

— Какие штыри?

— Вот! — вмешался сын. — Я же говорю, штыри у неё какие-то в ноги забиты. Она гонит...

— Подождите, не вмешивайтесь, — резко оборвал я мужика. — Пусть она сама расскажет.

— Как штыри в ноги забиты, — снова сказала бабушка. — Колени совсем не сгибаются.

— А одышка?

— Да вроде бы нет.

— А причём тогда здесь одышка?, — посмотрел я на сына.

— А иначе вы не приехали бы, — ответил мужик.

— Я-ясно, — протянул я. — Ну, давайте, посмотрим ваши ноги.

— Ой-ой-ой, — застонала и часто задышала от боли бабушка, передвигаясь к краю кровати.

— Вот и одышка! — сказал сын.

"Что ж ты меня так злишь-то?" — подумал я.

Коленные и тазобедренные суставы больной были значительно деформированы, движения в них практически отсутствовали. Да и тот мизерный объём движений, что присутствовал, вызывал сильнейшую боль. Такое состояние называется "контрактура", — когда конечность не может быть полностью согнута или разогнута в одном или нескольких суставах, вызванное рубцовым стягиванием кожи, сухожилий, заболеваниями мышц, сустава, болевым рефлексом и другими причинами.

Здесь же причиной являлся, во-первых, возраст больной, а во-вторых, скорее всего, запущенность нелеченных артритов и артрозов, в результате которых и возникла такая деформация.

На основание всего вышеизложенного, возможное лечение здесь только одно — обезболивание, потому как протезирование сустава в таком возрасте с кучей хронических заболеваний вряд ли возможно.

— Укол обезболивающий сделать?

— Ой, пожалуйста, пожалуйста... — взмолилась старушка. — Сделайте укол. Я хоть во двор утром выйду, на солнышке погреюсь, на цветочки посмотрю. А то сижу тут как в тюрьме...

Я сделал обезболивающее.

— Он меня в "дурочку" сдать хочет! — пожаловалась старушка, кивнув на сына.

И вот тут я просто испепеляющим взглядом, но молча и чуть ли не в упор уставился на мужика. Он аж попятился.

— Да я сам после инфаркта..., — стал он оправдываться. — У меня у самого группа третья... А она свое жильё дочери отписала, а дочь её выгнала, вот теперь я с ней мучаюсь...

— Чего это ты мучаешься? — спросил я. — Ты скорую вызываешь на одышку, хотя никакой одышки нет. Это она мучается. Тебе трудно ей таблеток купить обезболивающих? Она болеет!

— Я тоже болею...

— Все болеют! Всем тяжело! Но это мать! Слышишь? Это мать! Она тоже с тобой мучилась! Ты когда с инфарктом лежал, кто тебя в больнице навещал? А?

Мужик опустил голову.

— А ты её теперь в психбольницу сдать хочешь? Совесть у тебя есть вообще?

— Есть...

— Вот и поговори с ней сначала, с совестью своей. Никто против её воли в больницу не заберёт, тем более в психиатрическую.

— Да я бы сама уехала..., — тихо сказала бабушка. — Надоело самой обузой быть...

— Ладно, — сказал я. — Мне надо ехать. Ждите на дом участкового терапевта. Он придёт, посмотрит, назначит лечение. Надо будет это лечение соблюдать. До свидания! Будьте здоровы!

— Вы простите, пожалуйста, — бормотал мужик, провожая меня. — Мне просто правда тяжело...

— Дай ты ей дожить спокойно. Она и так мучается, ещё и ты ей остатки крови сворачиваешь, — с укором сказал я. — Жалеть ведь потом будешь, что вел себя вот так не по-человечески.

Я понимал, что особо я ничего не добился на этом вызове, но, по крайней мере, я сделал всё что мог в тот момент. Больной провел обезболивание, сына призвал к совести. Возможно, что он изменит свое отношение к больной матери и проявит терпение и заботу, так необходимую людям в конце своего жизненного пути.

Источник.

— Долго едете, однако! — громко проворчал он, едва мы поравнялись с ним.

— Залазь в машину, — мрачно указал ему Иваныч, кивнув головой в сторону салона.

Мужчина указывал нам дальнейшую дорогу, не переставая трястись от волнения, и всё время поторапливая.

Лавируя по лабиринтам садового товарищества, мы добрались, наконец, до искомого домика.

Огород сего участка был аккуратным, ухоженным, что сразу бросилось в глаза. Грядки ровные, без сорняков. И посреди этой идеальной красоты, портя её (а может, и наоборот — дополняя), лежала она. Большая, ничуть не меньше по объёму своего упитанного мужа, женщина со свёртком в руках. В свёртке из полотенца был новорожденный. Сама же роженица лежала между грядками развесистых кабачков, ставших офигевшими свидетелями происходящего.

А происходило вот что:

Накануне приехали они с мужем на своей машине (детей оставили дома на попечении старшего) на дачу отдохнуть несколько дней. «Гениальная», конечно, идея, перед самыми родами уехать из города на «Кудыкину гору». Но, надо отдать должное, у сего мероприятия была благая цель — перед родами надышаться свежим воздухом здесь, на лоне природы, среди тех же кабачков и прочих зелёных растений, в тишине, чтобы набраться сил.

Правда, дорога сюда была не столь же прекрасна, как местный воздух и природа (та же самая, по которой ехали и мы). Потрясло малость «малого» в утробе материнской. Ночью начались схватки. Дотерпев до утра, вознамерились они-таки самостоятельно доехать до роддома на своём авто. Но перед этим наша героиня решила сходить в огород, собрать кабачков, пока не поздно (все ж забудут про них, пока она в роддоме будет, а их уж сейчас срезать пора). Рядом, в подтверждение, валялись три ведра с кабачками.

Видимо, до определенного момента все шло по плану. А далее — резкое отхождение вод, а следом и сам «малой» вышел на свет божий. «Стремительные» роды.

— Я еле успела подхватить его! — продолжала рассказывать женщина, пока мы заворачивали оного в стерильный конверт и обрабатывали пуповину.

— Кричу мужу: «Валера!!! Иди Андрея Валерьича принимай!!!»

Муж тоже не растерялся. Подбежав ближе и всё поняв, принёс из дома чистое банное полотенце, куда завернули кричащего новорожденного. Притащил из дома старых зимних курток и тут же соорудил здесь же на грядках подобие матраца, куда и уложил супругу. Благо погода стояла тёплая, я бы сказал, жаркая и сухая.

Ребёнок и роженица, в итоге, были нами обработаны и «упакованы». Оставалось только транспортировать обоих в машину. Принесли носилки из машины, переложили аккуратно пациентку вместе с ребёнком на них. Вчетвером, мы с напарником, водитель и муж, понесли женщину в «Газель». (Хорошо всё-таки, когда мужчин на вызове с избытком. Женщина была весом не менее 100 кг.)

Пока ехали до роддома (муж ехал следом с вещами на своей машине) уже по нормальной дороге, осторожно проехав «плохой» участок, мама-героиня вновь пошутила:

— Первому ребёнку я говорила, что в магазине его купили, второму — что аист принёс, третьему — в капусте нашли. А четвёртому скажу — на грядке с кабачками отыскали. И ведь даже обманывать не придётся!

До роддома доехали благополучно. Все здоровы. Такой вот «урожай».

ЗДОРОВЬЯ И ВАМ! 💖

(При создании текста ни один ИИ не использован. События реальны.)

(Ещё больше авторских медицинских историй и видео в моём телеграм-канале - Истории Чумового доктора, а также в Дзене - Истории Чумового доктора)

Сейчас большой редкостью стало услышать диалектное словечко. Редкой яркой звездочкой сверкнет оно порой при общении с больными, в основном старческого возраста. Оно и понятно: все смотрят телевизор, слушают радио, перенимают нормативную речь. А речь эта пестрит молодежным сленгом, неумеренным употреблением модных американизмов и, как знак прихода криминала во власть, блатной феней.

Одна старушка на вызове, стесняясь, говорила нам: «Простите меня, детушки, что по-деревенски баю». Очень мне жаль, что уходят эти слова, обладающие своеобразной выразительностью. Одна бабулька так описала мне свой обморок: «Обнесло меня, вся я сомлела, да и гепнулась». А недавно от одной молодой женщины, родом из Вятки, услышал я фразу: «Он меня синявкой считает». Как это, думаю, синявкой? Слышал я, что сыроежки кое-где синявками зовут. Спросил. Оказывается, синявка – это беспробудная пьяница. В молодежном сленге есть похожие словечки – синяк, синий.

Учился я в мединституте в Архангельске. Архангелогородцы, так называют себя жители Архангельска, говорили в ту пору, а может и сейчас, не совсем так, как остальные россияне. Спросишь, сколько времени, ответят не без двадцати или без пятнадцати, скажем, три, а без двадцать, без пятнадцать.

Говорят там - не бежит, ревет, а бегит, ревит. В больницу там не кладут, а валят, уколы не делают, а ставят. Про бестолкового человека скажут «пестерь нековырянный». Пестерь - это короб для сбора грибов. Красивый – баской. Любимый - дроля. Большая ладонь – пакша. Шумно есть, чавкая и прихлебывая – сёрбать. Чадить, тлеть – шаять. В этом году – сейгод. Бугор, пригорок - угор. Ведро – бадейка.

Деревянный настил - мосток. Корабль – лодья. Ватрушка – шанежка. Женщин называют жонками, девушек – девками, не в обидном смысле, а не дай Бог сказать «баба», обидятся: «Бабами сваи в землю забивают!». Через слово вставляют в речь междометие «дак». Это в самом Архангельске, а как говорили в глубинке - заслушаешься! В одних районах чокали, то есть вместо «ц» говорили «ч», в других наоборот – цокали.

Сразу после поступления в институт, послали нас на уборку картофеля. Моя группа попала на родину Ломоносова - в Холмогорский район, в деревню Кужгора. Первое время я вообще не мог понять, что мне местные люди говорят, вроде – по-русски, а смысл никак уловить не мог: слова в основном матерные, между ними какие-то знакомые, но применяемые в другом смысле, и вовсе неслыханные мною словеса. Потом привык потихоньку. Причем, не только я один был такой бестолковый, а все, кто не местный.

После четвертого курса пришел я по протекции прежнего жильца – выпускника нашего вуза снимать комнату в частном доме в историческом районе Архангельска – Соломбале. Хозяйка – строгая, как мне тогда показалось, а на самом деле милейшая, редкой души, худая старуха двухметрового роста - Александра Михайловна спросила:

- Как тебя, молодой целовек, звать-величать?

- Марк, - говорю.

- А по батюшке?

- Яковлевич, но лучше без отчества, молодой я еще.

Подробно меня обо всем расспросив, хозяйка подвела итог:

- Ну, цто, Яковлевиц, дак, возьму я тебя, пожалуй, на постой, но только, цтобы девцёнок не водил к ноци.

Жили мы с ней душа в душу, и брала не дорого, и сама подкормить меня старалась, и терпела, когда я, освоившись и осмелев, стал - дело молодое – «девцёнок к ноци» поваживать.

На пятом курсе я женился на коренной архангелогородке. Живем мы с моей благоверной вместе уже тридцатьтретий год, троих сыновей вырастили, до внуков дожили, а на первом году супружества много у нас было недоразумений из-за недопонимания. Скажет, например, жена: «принеси чашку», несу ей чашку, а ей, оказывается, миска нужна, попросит: «купи булку хлеба», приношу булку, а она буханку имела в виду. И сердится - считает, что я специально придуриваюсь, чтоб ее позлить.

Иногда совсем смешные вещи получались. Рассказывает мне как-то она о своем детстве: « Мы рублики собирали. Много их у меня накопилось». «И что ты на них потом купила?», - спрашиваю. « Ты что, опять издеваешься? Что же можно на рублики купить?». Оказывается, рубликами в Архангельске называют фантики от конфет. «А на Новый год, - говорит жена, - мы всегда козюльки ели». «Фу, - говорю,- какой странный обычай!». Это теперь я знаю, что козюлька – архангельский рождественский пряник, покрытый цветной глазурью, в форме фигурок людей и животных, красивый, его на елку вешают вместо игрушки, а дети потом снимают и едят. Вообще слово «козюля» означает – дикая коза, косуля, олениха.

На пятом курсе клинической базой была у нас областная больница. Туда съезжаются больные со всей области, а в каждом районе, а может, и в заброшенной деревеньке - свой говор. Ходили мы на занятия как в этнографический музей. Говорит мне одна больная: «У меня сегодня – гости». «Ну и какие новости в вашей деревне?», -спрашиваю из вежливости, а она смотрит на меня, как на недоумка. Гости, клюква, раненная, на себя, краски - это все названия менструаций в разных местностях.

Был у меня замечательный больной - дед из глубинки. Страдал он деформирующим полиартритом.

- Что, дедушка, болит? – спрашиваю.

- Спеть и передок.

Прошу показать. Показывает лодыжку и носок стопы.

- А чем вас, дедушка, дома лечили?

- Укольцики ставили, впроход укольцики.

- Ну, если в проход, то, наверно, не укольчики?

- Нет, укольцики впроход.

Впроход - это, оказывается, постоянно.

- А в Архангельск вы как добирались?

- Дак, знамо как - поносом!

Поносом - это по течению, как река несет.

Уж больше 30 лет прошло, как слышал я забавные слова эти, а все мне они памятны. Жаль, если совсем из языка исчезнут.

«Байки о «Скорой», Марк Яковлевич Каганцов, 2019г.

Доктор Артемьев всегда был немного странным и не то чтобы он был плохим врачом - наоборот, его профессионализм не вызывал сомнений. Пациенты его любили за спокойствие и уверенность, коллеги уважали за хладнокровие в самых критических ситуациях, но ... была в нем какая то отстраненность, какая то холодная пустота в глазах, которую списывали на усталость от постоянных вызовов, на тяжесть профессии.

Сегодняшняя смена началась как обычно - звонок, адрес, суета, пожилая женщина, сердечный приступ. Артемьев работал быстро, четко, без лишних движений, вводил препараты, слушал, успокаивал, когда состояние стабилизировалось, он отдал распоряжения медсестре и вышел из комнаты, оставив за собой легкий шлейф антисептика и чего-то еще … неуловимого, что всегда сопровождало его.

Следующий вызов - авария, двое пострадавших, один в тяжелом состоянии, Артемьев снова погрузился в работу, видел кровь, видел боль, видел страх и в эти моменты его лицо становилось непроницаемой маской, мог часами говорить о анатомии, о физиологии, о механизмах травм, но никогда - о себе. Поздним вечером, когда город уже погрузился в сон, поступил очередной вызов - молодая девушка, потеря сознания, прибыв на место, Артемьев обнаружил ее лежащей на полу квартиры, бледной, с едва заметным пульсом, начал реанимацию, его движения были отточены до совершенства - но что-то было не так. В его глазах, обычно сосредоточенных на спасении жизни, мелькнул странный, почти хищный блеск - он наклонился ближе, его дыхание стало прерывистым, Артемьев не стал дальше оказывать помощь а изучал - ее тело, ее реакции, ее уязвимость. В его голове проносились не медицинские протоколы а совсем другие, темные мысли, он чувствовал власть, абсолютную власть над жизнью и смертью.

Девушка умирала на его глазах а он просто наблюдал за этим процессом.

Когда приехала еще одна бригада скорой, они увидели сидящего на диване Артемьева с улыбкой на лице и пустым взглядом в пространство, умершую девушку на полу и вызвали полицию. Полицейские приехали быстро, Артемьев уже не был тем спокойным врачом, его глаза горели безумным огнем, он не сопротивлялся, но в его молчании было что то пугающее - просто смотрел на них и в этом взгляде читалось не раскаяние а скорее … разочарование в том, что его игра была прервана.

Слухи поползли по городу, как ядовитый плющ, врач скорой помощи, который, возможно, не спасал а играл с жизнями, играл с болью. Его профессионализм, его спокойствие - все это оказалось лишь маской, скрывающей чудовищную пустоту. Никто не мог понять, как такой человек мог так долго оставаться незамеченным, как он мог так искусно скрывать свою истинную природу. Но теперь, когда правда вышла наружу, каждый, кто когда либо сталкивался с доктором Артемьевым, начинал переосмысливать свои воспоминания, искать в его словах и поступках скрытые смыслы, которые раньше ускользали. Ночная смена закончилась, но для многих она только начиналась, наполняясь тенями и страхом, порожденным человеком, который должен был спасать, но выбрал другой путь, где жизнь и смерть были лишь инструментами в его извращенной игре.

Следствие шло медленно, мучительно - допросы, экспертизы, свидетельства коллег и пациентов, все сходились в одном, что Артемьев был гением своего дела. Но гений, как оказалось, может быть очень опасен, его квартира, обычная, ничем не примечательная, стала объектом пристального внимания. Там не нашли ничего, что могло бы прямо указывать на его преступления, никаких окровавленных инструментов, никаких трофеев, только книги, очень много книг. Медицинская литература, анатомические атласы, но среди них затесались и другие, куда более мрачные тома - трактаты по психологии отклонений, истории серийных убийц, даже старинные гримуары, которые, казалось, были там совершенно неуместны. Его коллеги, те, кто работал с ним бок о бок, были в шоке, медсестра Светлана, которая часто дежурила с Артемьевым, вспоминала его странные, долгие взгляды на пациентов, когда те были без сознания, но списывала это на профессиональное любопытство, на желание понять, как работает организм в критическом состоянии. Теперь же эти воспоминания приобретали зловещий оттенок и она вспоминала, как однажды, после особенно тяжелого вызова, Артемьев долго стоял у окна, глядя на ночной город, и тихо сказал:

- Какая хрупкость … Какая уязвимость ...

Тогда она не поняла, что он имел в виду а теперь ей стало страшно.

Психиатры бились над его личностью, диагноз "антисоциальное расстройство личности" казался очевидным, но не объяснял глубины его извращенности. Артемьев не испытывал раскаяния, не проявлял страха, на допросах он отвечал на вопросы спокойно, с той же отстраненной вежливостью, что и на вызовах, говорил о медицине как о науке, о человеческом теле как о сложном механизме.

Когда его спрашивали о девушке с последнего вызова скорой помощи, лишь пожал плечами и сказал:

- Я делал все, что в моих силах, результат был непредсказуем.

В ходе одного из допросов, когда следователь надавил на него, спрашивая о его истинных мотивах, Артемьев вдруг улыбнулся, но это была не теплая, человеческая улыбка а скорее хищный оскал:

- Вы думаете, я играл с их жизнями? - спросил он и в его голосе прозвучала нотка презрения - я исследовал, искал пределы выносливости, пределы боли, пределы жизни. И иногда я находил их а это было знание, которое не найти ни в одной книге!.

Его слова посеяли новую волну ужаса - если он не просто убивал а "исследовал", то сколько таких "исследований" он провел, оставаясь незамеченным? Сколько жизней было потеряно не из за врачебной ошибки а из за его извращенного любопытства?

Дело Артемьева стало одним из самых громких и пугающих в истории небольшого города, его судили и приговор был суров. Но даже в тюрьме, в своей одиночной камере, он оставался все тем же загадочным и пугающим человеком, продолжал читать и писать. Его письма, адресованные неизвестным получателям, были полны философских размышлений о природе человека, о смерти, о границах дозволенного.

Светлана, уволившись со скорой помощи, пыталась начать новую жизнь, но кошмары преследовали ее, каждый раз, когда она слышала сирену, ее сердце сжималось от страха. Она видела перед собой лицо Артемьева, его холодные глаза и чувствовала, как по спине пробегает дрожь, стала избегать врачей, боялась даже обычного осмотра. Все время вспоминала, как увольняясь и перебирая старые вещи, она нашла небольшой блокнот, который Артемьев оставил на станции. Она никогда не обращала на него внимания, считая его просто рабочим инструментом, но тогда, движимая необъяснимым импульсом, она открыла его. Страницы были заполнены аккуратным, каллиграфическим почерком, сначала там были обычные записи о пациентах, дозировках лекарств, диагнозах, но чем дальше, тем более странными становились записи. Артемьев описывал свои ощущения во время экстренных ситуаций, но не с точки зрения спасения жизни а с точки зрения наблюдения за реакцией организма на стресс, детально описывал, как меняется пульс, дыхание, как расширяются зрачки под воздействием страха или боли.

Иногда в записях появлялись странные, метафорические выражения - "Тело это храм, но иногда хочется увидеть, как оно трещит под натиском", "Смерть это не конец а лишь переход и я помогаю им перейти". Светлана читала и ее охватывал ужас, понимала что эти записи - не просто медицинские наблюдения а дневник его извращенных экспериментов.

В одной из последних записей, датированной днем ареста, Артемьев писал:

"Сегодня я почувствовал, как тонкая грань между жизнью и смертью почти стерлась и это было восхитительно! Но они не поймут, никогда не поймут истинной красоты этого процесса!".

Светлана закрыла блокнот дрожащими руками и поняла, что Артемьев не просто маньяк, он был одержим идеей познания пределов человеческого существования и медицина для него была лишь инструментом для достижения этой цели, его спокойствие и профессионализм были лишь фасадом, за которым скрывался бездонный колодец извращенного любопытства. После она решила передать блокнот следователям, возможно, это поможет им лучше понять мотивы Артемьева и найти других его жертв, о которых они еще не знали. Но даже после этого, Светлана знала, что никогда не сможет полностью избавиться от тени доктора Артемьева, его история стала для нее вечным напоминанием о том, что зло может скрываться под самой обычной маской и что самые страшные монстры могут носить белый халат.

И каждый раз, когда она видела врача, она невольно искала в его глазах тот самый холодный, отстраненный блеск, который навсегда остался в ее памяти ...

Потом ещё просто бабки с давлением пошли, короч пол ночи проездили, а лучше бы наоборот.

Источник.