Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 103 поста 38 745 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

112

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
21

Мне не стоило браться за эту работу

Это перевод истории с Reddit

Мне не стоило браться за эту работу.

Я говорю это себе часто в последнее время. Не вслух, не перед зеркалом — у меня больше не хватает на это смелости. Но мысль звучит в голове, как сбойная радиочастота, всякий раз, когда я закрываю глаза: тебе не стоило браться за эту работу.

Я был аспирантом со специализацией, которая никого не интересовала: средневековые кодексы, забытые языки, полузабытые переписчики, которые жили и умирали при свечах. Преподаватели говорили, что моя диссертация — из тех, что люди пробегают глазами в сносках и тут же забывают.

А потом пришло письмо.

Частный коллекционер из Новой Англии. Анонимный. Писал, что у него есть нечто «редкое». Что ему меня рекомендовали. Предлагал шесть месяцев тихой работы, наличные.

Мне не нужно было спрашивать, что это. Я уже знал. В нашей сфере знают все.

Рукопись Войнича.

Я ожидал разочарования — качественную копию, очередную подделку, поддерживающую миф. Вместо этого я нашел настоящую. Не за стеклом, не в каком-нибудь климатическом сейфе, а просто в кедровом сундуке, завернутую в лен, пахнущий дымом.

Помню, как у меня дрожали пальцы, когда я ее разворачивал. Телячья кожа была жесткой, но словно живой от вековой жирности. Чернила — острые, темнее, чем им следовало быть спустя пятьсот лет.

И рисунки. Всегда рисунки.

Обнаженные женщины по пояс в невозможных бассейнах. Растения, что никогда не росли на этой земле. Созвездия, которые не совпадают ни с одним небом. Слова, танцующие между ними письмом, которого не должно быть, будто кто-то взял латынь, иврит, греческий и раздавил их вместе, пока смысл не вытек.

Я сказал себе, что не потеряюсь в этом. Что просто сделаю работу, каталогизирую, что смогу, и заберу деньги.

Это было три месяца назад.

Теперь письмо выжжено у меня на веках. Я вижу его в кофейных пятнах, в каплях дождя, в трещинах на потолке. Буквы перестраиваются каждый раз, когда я отвожу взгляд. Мои тетради — кладбище полупереводов, которые не сходятся между собой.

Но иногда… иногда я знаю, что близко.

Есть страницы, которые «не сидят» как надо. Одна — особенно. Раскладная карта, покрытая петлями и воронками, больше похожими не на географию, а на сантехнику. Трубки, ведущие в камеры, камеры — в колодцы, все течет вниз, как вода в слив.

Женщины на тех рисунках не купаются. Они тонут.

Однажды я попытался обвести карту. Поставил ручку в верхнем левом углу и повел линию вниз. К моменту, когда я добрался до центра, мое запястье кровоточило. Ни царапины. Ни пореза. Просто кровь, словно сам акт следования пути вытянул ее из меня.

Я сжег ту страницу. Не стоило. Но сжигание в том и дело, что изображение никогда не умирает по-настоящему. Оно просто меняет цвет. Теперь, каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу карту, светящуюся красным в темноте.

И хуже всего? Кажется, я теперь понимаю кусочки. Только слова. Обрывки.

Сосуд.

Корень.

Костный мозг.

Хранитель.

Рисунки с женщинами — не случайны. Это даже не женщины, не совсем. Это диаграммы. Анатомические. Не человеческая анатомия. Что-то более древнее. Что-то, растянутое через века и содранное заживо в чернилах.

Два дня назад я проснулся и увидел рукопись раскрытой на столе. Я не оставлял ее так. В поле, свежими чернилами, еще влажными на ощупь, было выведено одно слово.

Мое имя.

Не помню, кричал ли я. Помню только вкус крови во рту и ощущение, будто кто-то сидел за моим столом, перо в руке, и ждал, когда я замечу.

С тех пор я не могу отделаться от чувства, что рукопись не описывает нечто. Она зовет меня к нему.

Я начал видеть сны на ее алфавите. Не читать — говорить. Слова сворачиваются с языка так, будто я знал их дольше, чем английский, дольше, чем дыхание. Я просыпаюсь, хватая воздух, с привкусом меди во рту, словно сами звуки режут меня изнутри.

Диаграммы больше не остаются неподвижными. Я смотрю — и чернила сдвигаются, как прилив. Корни тянутся. Воды глубеют. Фигуры опускаются ниже по воронкам, вытягивая руки к чему-то под пергаментом. К чему-то, что всегда было там, ожидая правильной пары глаз.

Два дня назад сосед в три утра забарабанил в стену, ругаясь на мое «бормотание». Я не бормотал. Я спал. Но когда утром проверил диктофон, услышал себя. Сиплый шепот, повторяющий одну и ту же цепочку слов на том невозможном письме.

Мозг. Хранитель. Сосуд. Открой.

Когда я послушал еще раз, медленнее, клянусь, услышал к своему голосу второй.

Прошлая ночь была хуже.

Рукопись лежала на полу, настежь раскрытая, хотя я запирал ее в сундук. Новая страница все еще была там — безликая фигура, скорченная над книгой. Но теперь под ней буквы снова сдвинулись.

Я перевел, что смог. Немного. Всего одна фраза.

Ты уже вписан.

Я захлопнул рукопись. Швырнул ее в сундук. Снес сундук в подвал и завалил мешками с цементом, пока не отнялись руки. Думал, если придавить достаточным грузом, удастся похоронить все, что пытается вытащить меня из меня же.

Но сегодня вечером, когда я поднялся наверх, настольная лампа уже горела. На столе лежала одинокая страница. Не пергамент. Принтерная бумага. Принтер выплюнул ее сам, довольно гудя, будто не сделал ничего плохого.

На меня смотрела та же безликая фигура. Письмо опоясывало ее, как нимб. Но на этот раз буквы стали понятными.

Это была уже не рукопись. Это был мой почерк.

И фраза была не переводом. Не головоломкой. Просто на английском.

Читай вслух.

Я не стал. Не смог. Губы дрожали на форме первого слова, и грудь свело, будто что-то внутри рвется наружу. Я скомкал страницу и сжег ее в раковине. Но дым завился вверх в форме букв, идеальных букв, прежде чем раствориться в потолке.

И когда зола стекала в слив, я понял, что и так знаю эти слова. Каждую слоговую связку. Каждый разрыв. Страница мне больше не была нужна.

Я слышу, как рукопись шепчет из-под бетона. На этот раз не слова. Дыхание. Ожидание.

И мне кажется, я наконец понял, к чему все это вело. Рукопись Войнича — не книга. Это зеркало. Ловушка. Родословная.

Кому-то нужно было удерживать ее живой. Кому-то — нести следующую строфу.

Теперь — мне.

Я знаю, как это звучит. Знаю, какие люди сюда приходят, и знаю, как это будет читаться — очередной полубезумный бред того, кто копнул слишком глубоко в вещь, к которой лучше не прикасаться. Но это не история о призраках и не лагерный байк.

Я пишу это здесь, потому что больше никому не могу доверить. И потому что, если вы тоже начнете видеть эти символы — во сне, в кофейных пятнах, в трещинах на потолке, — возможно, вы узнаете их до того, как станет поздно.

Мне все равно, поверите вы или нет. Важно лишь, чтобы, когда рукопись найдет вас, вы вспомнили: я пытался предупредить.

Потому что, как только слова выучат ваш рот, вы им больше не принадлежите.

Они вырезают себя в самом мозге, пока вы становитесь меньше плотью, чем надписью.

И когда последний выдох покидает вас, книга не захлопывается.

Она просто переворачивает страницу.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
33
CreepyStory

Я перевёз свою семью в безупречно-красивый маленький городок. Теперь я знаю, почему отсюда никто не уезжает. Часть-2

Часть-1

Это перевод истории с Reddit

Остаток той недели… недели, ведущей к Празднику урожая… пролетел смазано.

Хотя стояла лишь первая неделя октября, каждый дом в городе уже утонул в хеллоуинских украшениях. Каждый дом, кроме, разумеется, дома Кёртиса.

Габби днями мучилась, что надеть на школьный хеллоуинский бал. Джексон? Он был Бэтменом. Каждый. Божий. День. У нас с Джулией не было времени на праздничные забавы — комитет тауншипа уже вписал нас добровольцами на Праздник урожая.

Звучало безобидно. Сблизиться с соседями. Вписаться. Меня записали помощником директора игр для детей. Джулия — на кухню.

Фестиваль шёл три вечера. Честно? Не такой большой, как я ожидал, учитывая, как его рекламировали. Еды почти нет — пара лавок. Аттракционов — кот наплакал. Карусель, мини-колесо обозрения и россыпь палаток.

Палатки оказались страннее ожидаемого. «Тыквенное поле» — всего несколько рядов вырезанных тыкв, уже готовых к выбросу, мякоть начинала подгнивать, слегка мягкие. А за столом детских поделок я бы поклялся, что они напевали в унисон сухое, ритмичное поскрипывание — незнакомое, но нервирующее. Когда дети что-то делают и вырываешь это из контекста, они всегда кажутся маленькими крипами. Даже мои.

В первые два дня я был завален играми. В последний — меня посадили в «бассейн для бросков». Но вместо воды местная винодельня залила туда своё «фирменное» красное.

Кажется, должно быть весело. Не было. Вино окрашивало всё, к чему прикасалось, меня обволакивал липкий слой, и к концу дня моя кожа окрасилась, а внутренние стороны бёдер были в мясо стёрты.

Под занавес — Праздничный ужин. Глорифицированный День благодарения под гигантским арендным шатром. Ряды складных столов, буфетные линии, весь город, спрессованный с бумажными тарелками и натянутыми улыбками.

Еда… съедобная. Индейка — особенно. Джулия наклонилась и прошептала, что приправлена она ровно так же, как те «соседские наборы специй», что подарили нам в первую неделю. Мы попробовали их однажды — и сразу выкинули.

Я ковырялся вилкой, когда мистер Хант — пожилой, всегда слишком громкий — отмахнулся шуточкой, когда я попросил бедро:

— Поаккуратнее, — оскалился он, — Кёртис тоже любит тёмное мясо.

Стол расхохотался.

Я — нет.

Впервые меня по-настоящему кольнуло: может, Кёртис холоден не потому, что одиночка. Может, он просто не любит меня. Не любит нас.

И мысль эта вдавилась под рёбра.

Неужели мой сосед ненавидит меня, потому что я чёрный?

Ужин свернули рано — погас свет. Отключение на всей сети. Большинство разошлось. Дуган с родителями подвёз детей; мы с Джулией остались помочь прибирать шатёр ещё минут сорок пять, а потом поехали, пока небо темнело.

По дороге домой мысли снова возвращались к Кёртису. Он отмечал все галочки подозрительности самыми тихими, скучными способами. Я твердил себе, что параноик, что позволяю сплетням формировать мнение. Но шутка Уилла о жене, самодовольная ухмылка мистера Паркса, как город будто сомкался, стоило упомянуть Кёртиса… что-то было не так.

Когда мы въехали, флажок на почтовом ящике торчал. Один пустой конверт… без обратного адреса. Я пожал плечами: — Наверное, реклама. — Открыл по привычке. — Ага. Кровельщики. — Дома бросил его на кухонный остров.

Мы с Джулс смыли винные следы и включили «Крик» 1996 года на iPad, развалившись на диване. Я показал ей этот фильм ещё когда мы встречались, он стал её любимым. Первая сцена у нас культовая. Ирония — мы ведь только что сменили все замки. В итоге досмотрели до фирменной развязки, пока тьма заливала окна.

Свет так и не включили; свечи разлили тусклые лужицы. Легли пораньше.

Но я не мог отпустить. Прокручивал, как люди говорили о Кёртисе. Видел камеру у себя в руке. Сказал Джулии, что обойду периметр и всё проверю. Вместо этого я снова открыл конверт и уставился на послание, пока чернила не поплыли.

Не знаю, почему солгал жене насчёт рекламы кровельщиков. Наверное, хотел, чтобы это было так. Но когда я развернул бумагу снова, там не было купонов. Лишь одна строчка, выведенная так толсто, что пропитала страницу.

Я подошёл к входной двери и вышел.

Датчик движения на крыльце ожил рывком, когда я пересёк дорожку. Через двор, к забору, фонари Кёртиса на верёвках качались и бросали ленивые полосы света на высокие сорняки. Его дверь с сеткой была на крючке. Я негромко позвал пару раз:

— Кёртис?

И не услышал ничего, кроме хрупкого эха собственного голоса. Я бросил камешек на ступени его крыльца; он подпрыгнул — и всё.

Я повернулся идти назад и застыл.

Из темноты выполз звук — знакомый, но неправильный. Стридулация. Сухой скрежет сверчков. Только медленнее, намеренно, как будто кто-то пытался имитировать их ритм. Мягкое карканье прокатилось по двору. В полусвете вдоль стены моего гаража двигался силуэт, плечи на миг задели блики от фонарей во дворе Кёртиса.

— Дуган? — спросил я, щурясь.

Мальчик двигался как марионетка вдоль стены, издавая эту мерзкую «сверчковую» трель, не произнося слов. Этого хватило, чтобы я отступил: — Дуган, прекрати. Это не смешно. Иди домой, а то я…

Его подделка оборвалась ровно в тот момент, когда включилась моя лампа движения. На секунду единственным звуком был гул лампы, а затем… хор насекомых, взмывший вокруг нас. И я увидел их: десятки маленьких белых огоньков через дорогу, мигающих парами, каждый — на тени, притаившейся в кювете и под деревьями. Gryllidae Oval. Наш идеальный район. Стрёкот разнёсся оглушительно, когда лампа на экономии начала тускнеть.

«Хлам», — подумал я.

Я услышал, как запускается двигатель. И дом соседа вспыхнул изнутри. Его генератор.

Дуган рванул сбоку.

Он налетел на меня с мокрым, рваным дыханием, наполовину всхлип, наполовину рык, пытаясь укусить, зубы лязгали друг о друга в пустых щелчках. Я оттолкнул его из захвата, и мой ботинок врезался ему в грудь. В тот миг щёлкнул металл — передёрнули затвор, — и раздался один единственный оглушительный БАХ.

Тёплая влага брызнула мне на лицо и шею. (Пауза?)

Я поднял взгляд и увидел: Дуган… или то, что было Даганом, — плечо и половина шеи снесены, плоть дёргается и извивается там, где должны быть кости. Кёртис выстрелил ещё раз. Дробь прошила бедро, завернув его и бросив на траву.

А потом это раскрылось.

Спина «Дугана» разошлась, как молния, прямо от макушки до ключиц. Выпёрлась мембрана — влажная, блестящая, выскальзывающая изнизу черепа, проталкиваясь сквозь мышцы и сухожилия шеи. Из позвоночника распустились шесть тонких, как лапша, щупалец. Сущность внутри выскользнула, используя отростки, чтобы швырнуть себя по траве к задней части дома, потом прыгнула в кусты, оставив после себя то, что когда-то было крашем моей дочери.

Грохотала стрельба. Я дёрнул головой, пытаясь понять, что происходит. Кёртис стоял на крыльце, ружьё бухало в ровном ритме, срезая силуэты, несущиеся через дорогу. Воздух разорвал хор насекомых — визгливый, оглушительный.

Потом Кёртис включил крыльцевой свет.

Не жёлтый. Не белый. Фиолетовое свечение прочесало его двор, как гребень. Под ним твари замерли, их тела дёрнулись в растерянности. Кёртис дотянулся до столбов, отцепил петли, на которых висели фонари. Нейлоновые линии лопнули, и фонари упали, разбиваясь о каменные плиты.

Маленькие взрывы вспыхнули, как светошумовые. Огонь вспух в траве по колено, и пятеро наших «соседей» вспыхнули разом — визжа, мечась.

Я хотел закричать «браво».

На один безумный миг мне показалось, что он может победить. Просто старик, в одиночку на своём крыльце, держащий оборону против всего района огнём и ружьём. Самоубийственно. Невозможно. И всё же, на долю секунды, я поверил.

Но это не продлилось.

Стрельба, насекомий гул, пламя… всё разом обрубилось. Крыльцевой свет погас. Генератор захрипел и стих.

В красном свете горящей травы я увидел, как они лезут. Фигуры скреблись по моему двору. Тени выплывали из заднего двора Кёртиса, где стоял генератор.

Мистер Рейн, мужчина, который всегда хвалился своим газоном, бросился на Кёртиса. Грянул выстрел, и грудь Рейна распахнулась — рёбра вылетели у него из спины. Кёртис перезарядил с нечеловеческой скоростью, патрон зажат между пальцами, пока что-то не зацепило его.

Бледная рука поддела его левое плечо и дёрнула. Рука вырвалась из сустава с мокрым хлопком, вывернувшись за спину в чудовищный угол.

Кёртис не дрогнул. Опустившись на одно колено, он стукнул прикладом о бедро, передёрнул затвор одной рукой и ткнул большим пальцем в спуск.

Последний выстрел прогремел в тот же миг, когда Уилл кинулся с другой стороны.

Дробь превратила голову Уилла в фонтан хрящей и мозгов. Но инерция Уилла не остановилась. Его раскрытая ладонь хлестнула Кёртиса по лицу. Когда Кёртис рухнул, его голова была повернута почти на две трети не в ту сторону.

И вот так — хороший сосед исчез.

Прошло всего мгновение, и я понял: каждая оставшаяся пара глаз вцепилась в меня. Одни — на дороге, другие — во дворах. Все — застыли. Я сделал шаг к крыльцу. Они — шаг. Я ускорился. Они — тоже. Я развернулся и сорвался в бег. К хриплому, насекомому хору добавился грохот ног: удары по асфальту, сапоги, рвущие газон.

Я захлопнул дверь и закинул засов. Секунду — тишина, затем первое тяжёлое тело врезалось в дерево, выдав удар под дых. Мне надо было к Джулс и детям. Надо было их спасти.

Но, пробегая мимо острова, я остановился. Конверт лежал там, где я его оставил. На этот раз слова врезались:

«Не дай паразиту плодиться. Сожги его урожай».

Я понял. Слишком поздно, но понял.

Я включил все газовые конфорки на кухне на максимум, все десять, и развернулся. Тёмно-алое сияние скользило вниз по лестнице, окрашивая дом, как предзнаменование. Каждая дверь дрожала от ударов. Но от моей семьи — ни звука. Я рванул наверх. Удары внизу слились в непрерывный металлический барабан.

Я ворвался в комнату Джексона. Пусто. В комнату Габби. Пусто. В нашу спальню. Распахнул — и застыл.

Джулия — была не сама. Её удерживали Габби и Джексон, издавая хриплый гул, и тело Джулии было сложено, как бумага, в немыслимые для человека формы: ноги закинуты вверх и поверх плеч, стопы упираются по бокам головы, руки раскинуты и дёргаются, рот распахнут. Глаза закатились; звуки из горла — мокрое карканье, не крик, который я ожидал, а нечто, впивающееся в зубы.

На страшный миг я видел, как верх её черепа стягивается и натягивается обратно; кожа на темени морщилась, будто затылок только что закончил зашнуровываться. Глаза вернулись в орбиты и встретились с моими. Из губ вырвался влажный клокочущий шип. Хруст костей и отвратительное щёлканье суставов наполнили комнату, когда её спина начала распрямляться, скрипя, как сломанная петля. Я схватил ручку и захлопнул дверь.

Что-то изнутри тоже ударило в ответ. Прижавшись спиной к двери и удерживая ручку, я чувствовал, как сердце взлетает, в груди остро распускается тревога. При всём абсурде — я контролировал дыхание, но с осознанием, что мою семью распороли и заразили этими тварями… моторика начала сдавать. Ещё удар в дверь. Треск дерева. Я отпустил ручку и сорвался к лестнице.

Не добежав до конца коридора, я увидел, как дверь выбил Джексон, влетел в стену и, оттолкнувшись, побежал, как марионетка, ко мне. За ним — Габби, из горла — вибрирующее воркование, таща искривлённое запястье матери. Миг — и всё было медленно, вразнобой, но стоило мне сделать последний, шаткий шаг к лестнице — щёлкнул тумблер.

Пахло газом, я сиганул вниз, Джексон и Габби били пятками по стенам позади, их маленькие ступни барабанили по коридору. Раздался хруст — разлетелась створка задней стеклянной двери, когда я обогнул перила — вошёл на кухню. Десяток тел пролезло через пролом, скользя и бросаясь по осколкам, сталкиваясь с моей семьёй, как только они вывернули следом за мной у лестничного пролёта.

Я влетел в угол стены между гостиной и кухней, оттолкнулся от него и перелетел через спинку дивана в темноте.

Эркеры гостиной и столовой взорвались внутрь; свет и силуэты хлынули на пол. Я на четвереньках пополз к двери подвалa. Краем глаза заметил зарево в холле. Один из «соседей» горел, шатаясь по крыльцу, таща за собой пламя, как факел. Другой, у которого верх уже пылал, перепрыгнул через окно столовой, ковёр чернел под ногами. Огонь Кёртиса не спешил, но делал своё.

Через мгновение я захлопывал дверь подвала, засов, спиной к ней, лёгкие горят, как будто я промчал весь округ. Я ждал, что удар с той стороны швырнёт меня вниз по ступеням.

Жужжание. Темнота. Паника.

И я понял: они не шли так плотно, как казалось. Те, что впереди, были скорее отвлечением, чем угрозой. Дверь в подвал — дубовая, крепкая, но не непробиваемая.

Тело грохнулось о неё. В ту же секунду наверху вспыхнуло что-то крупное. Рёв вспышечного пожара прокатился по дому. Визги взметнулись — звериные, пронзительные, тела корчились в огне. Шипение. Потрескивание. Потом — крики.

Человеческие.

Жара прижала к двери. Существо снаружи перестало давить. Последний толчок закончился мокрым скольжением — мясо жарилось о дерево, сползая вниз.

Я был не в безопасности. Края двери уже светились. Я не знал, сколько их снаружи, но нужно было выбираться.

Быстро. Пока огонь не пошёл вниз. Пока воздух не кончился.

Я нащупал перила и кинулся в тёмный подвал, сердце молотило, как отбойный молоток в груди. Единственный выход — маленькое прямоугольное окно под задней террасой. Я вцепился в защёлку, рванул дешёвые петли. Сверху крики превращались в чудовищный рёв. Наконец петли сдались.

Пролезть — был отдельный кошмар. Я подтащил складной стол под окно, встал на него и просунул сначала левую руку. Голова — на левое плечо. Правая рука вывернута за спину, пальцы на левом бедре, пытаюсь сузиться хоть как-то. Я подпрыгнул, оттолкнувшись носками от качающегося стола. Он грохнулся из-под меня в тот миг, когда верхняя терраса вспыхнула. Жар давил на шею, будто она трескалась, и тёмное пятно — не помню. Секунд пять, словно провалился.

Очнувшись, я царапал вперёд одной рукой, ноги распластаны о стену, стонал, дёргаясь. Пальцы нащупали стойку террасы, я потянулся. Правое плечо хрустнуло, как пенопласт, рвущийся на излом. Боль замедляла, но я рвал до тех пор, пока правое плечо не протиснулось. Как только верхняя часть тела вышла, я швырнул травмированную руку вперёд, ухватился обеими за стойку и выволок остальное.

Над головой шипел огонь. Фигуры шатались по террасе, их силуэты дрожали в свете пожара. Я пополз к краю, держа голову как можно ниже под раскалённым настилом. Протиснувшись сквозь кусты в холодный ночной воздух, всем нутром хотелось снова нырнуть в горящий дом ради укрытия.

Вместо этого я прижался к кромке леса и добрёл до сарая. Лунный свет серебрил всё вокруг, я держался теней, пока обугленные тела слонялись вокруг дома, прежде чем валиться. Я присел, прокрутил кодовый замок и проскользнул внутрь.

В сарае пахло маслом и старой травой. Я защёлкнул хлипкие шпингалеты, понимая, что они ничем не помогут. Всё равно накинул на себя тент и забился за газонокосилку.

И вот я здесь. Девять часов. Печатаю это.

Периодически выглядываю в крошечное окошко. Пожарных так и не было. Дом Кёртиса и мой — исчезли, сложились в чёрный пепел.

А тела?

Тел исчезли тоже.

Не сами.

В пять утра те соседи, кто не сгорел, вышли из своей гипнотической дремы и молча пошли по домам. Некоторые — без обуви. Некоторые — без супругов или детей.

Вскоре подъехали два немаркированных грузовика. Мужики в комбезах упаковали трупы, загрузили в фургоны и уехали. К шести притащили контейнеры. Бригада до сих пор тут, сгребает остатки наших домов в стальные ящики.

И десять минут назад у меня завибрировал телефон.

бззз

Вакансия на должность, на которую вы недавно подавались, снова открыта. Хотите подать заявку ещё раз? Аналитик жизненного цикла продукта — Nylatech.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
26
CreepyStory

Я перевёз свою семью в безупречно-красивый маленький городок. Теперь я знаю, почему отсюда никто не уезжает

Это перевод истории с Reddit

Когда я принял предложение о работе аналитиком жизненного цикла продукта в округе Глиммер-Вейл, мне казалось, что сорвал джекпот.

До объявления я и не слышал о Nylatech, но чем глубже разбирался, тем больше это походило на золотую жилу. Оплаченный переезд для всей семьи. Удалёнка с обязательными одним-двумя днями в офисе в месяц. Их штаб-квартира стояла в самом центре города Глиммер-Вейл, в честь которого назван округ, и мне было достаточно жить в пределах тридцатипятиминутной поездки.

И Nylatech была не какой-нибудь конторой на одну ночь. Правительственный подрядчик, растущий из года в год, с одним из лучших показателей удержания сотрудников в отрасли. Каждая строчка предложения кричала о стабильности.

Переездная выплата была щедрой. Достаточно щедрой, чтобы мы смогли поселиться в тауншипе Дансон — богатом маленьком анклаве на северо-восточных холмах округа. Всё, как обещали буклеты: одна из лучших школьных систем штата, безупречные дома в колониальном стиле, сезонные фестивали и известный ежегодный Праздник урожая, который проводится в октябре в их общественном центре.

Красота. Как открытка Hallmark.

Дом, который мы нашли, выглядел как из журнальной разворотной съёмки. Весь район казался дружелюбным, вежливым, гостеприимным.

Кроме одного, конечно.

Нашего соседа.

В нём было что-то не так. Если не «не так», то неестественно.

Впервые мы столкнулись с ним в ночь переезда.

Когда мы свернули на Хоппер-Стрит, дети спали мёртвым сном уже несколько часов.

Мы с Джулией просто посидели минуту в машине на подъездной дорожке, фары заливали светом наш новый дом. Наше новое начало. Больше никакого городского смога, сирен, заводов. Только Аппалачи, небо, усыпанное звёздами, луна, бросающая на район бледный свет, словно фильтр. Улица была даже без нормальных фонарей, но этого свечения хватало.

Очертания деревьев и холмов были красивее самих красок, как будто мы вошли в почтовую открытку.

Когда мы открыли дверцы, было чувство, будто попали в другой мир. Сначала ударил ночной воздух — прохладный, острый, чистый так, что обжигал в носу. Природная кнопка «сброс». Сверчки стрекотали волнами, мелкие зверьки шуршали в кустах через дорогу, и впервые за тринадцать часов пути я перестал задыхаться.

Джулия увела детей в дом, а я принялся вытаскивать из багажника сумки на ночь и холодильник-термос. Я был снаружи минут двадцать, может меньше, когда услышал это: шипение открывающейся двери, похожее на присос, а затем скрип москитной сетки.

И всё стихло.

Не только шорох в кустах. Сверчки тоже. Исчезли.

Тишина ударила, как грузовой поезд. Знаете, говорят, когда всё замирает, значит рядом хищник? Вот ровно так это и ощущалось. Ещё не мурашки, но то холодное покалывание под кожей, которое им предшествует, то самое шестое чувство, что на тебя смотрят.

Я застыл на подъездной дорожке, прижимая к груди холодильник, уставившись на двор, которого даже не заметил до этого момента. На крыльце света не было. Лишь силуэт в проёме двери, наполовину скрытый бликом от моих фар. Слабое мерцание изнутри, вероятно, телевизор, обводило его колеблющимся сиянием.

— Э-э, — выдавил я, целясь в непринуждённость, но попав куда-то между дрожью и неловкостью. — Прекрасное у нас утро. Я ваш новый сосед, Клинт.

В ответ — ничего, только силуэт головы, кажется, повернулся в мою сторону.

Я попробовал ещё раз:

— Вижу, вы тоже ранняя пташка.

Ответом были не слова. Просто рычок. Потом тяжёлый глухой удар закрывающейся двери и щелчок — сетка хлопнула.

И в ту же секунду сверчки снова застрекотали. Будто ничего и не было.

Я постоял секунду, всё ещё держа холодильник, с ощущением, что провалил какой-то негласный тест. Потом вернулся к разгрузке, выключил фары и закрыл машину. Мы с Джулией перешептались о планах на неделю и довольно быстро вырубились, под убаюкивающий ровный хор насекомых, заползающий через приоткрытое окно. И всё же, когда Джулия уже засыпала, я никак не мог вытрясти из головы неловкую мысль: первое впечатление вышло так себе.

Утро пришло слишком рано. Точнее, «утро» — щедро сказано. Мы въехали в 2 ночи, но детям на детали плевать.

Джексон, шести лет, работающий на чистом хаосе, ровно в 7:00 сиганул к нам на кровать. — Маам, пааап, ну дааавай! Вся наша фигня ещё в машине. Мне скучно. Я уже встал сто лет назад. Ну пошли-пошли-пошли!

Габби ввалилась следом, протирая глаза: — Джексон, я взяла твой DS вчера вечером.

Я не успел поблагодарить: Джексон спрыгнул с кровати. У меня челюсть свела, когда его пятка по пути приземлилась прямо мне в пах. Какая там кофеин — дети эффективнее.

Мы с Джулией включили режим родительского штаба. Она — завтрак. Я — в дом коробки с кухонным минимумом, потом остальное из машины. Если честно, меня такое устраивало: первый взгляд на Хоппер-Стрит при дневном свете.

Днём район был ещё красивее. Называли его Gryllidae Oval. Большое «семейное» сообщество Дансон-тауншипа. Улицы в зелёных аллеях, дома отодвинуты ровно настолько, чтобы чувствовалась приватность. Наш дом смотрел на три лесных участка через дорогу, а дальше, в гуще деревьев, прятались ещё дома. Слева — ещё кусок леса. Справа — сосед.

Тот самый мужчина прошлой ночью.

Его дом не вязался с остальными. Не то чтобы разваливался… просто… другой. Низкий, по пояс, штакетник окружал двор, краска облезла и шелушилась. В высоких островках росли дикие сорняки-цветы, тогда как чужие газоны были коротко и ровно выбриты.

Пара досок сайдинга провисла на фасаде, но само крыльцо было аккуратно организовано. Два крепких столба посреди двора держали роликовые узлы с натянутой нейлоновой леской; на столбах с металлических крючьев свисали фонари, зацепленные за один конец провода. Кормушки для птиц лениво катались по нейлону к крыльцу, где шнуры были привязаны к металлическим петлям на крюках, ввернутых в столбы крыльца.

Если не смотреть на огрехи, — почти мило. Идиллия, даже.

Но не здесь. Не на Хоппер-Стрит. Не в Дансон-тауншипе. Слишком старомодно, против правил ассоциации собственников, и вообще — деревенская эстетика.

Я сказал себе, что, может, мы просто нарушили ему покой ночью. Не из тех он, кто болтает с новичками в два часа. Я уже почти себя убедил, когда увидел, как в окно рядом с портьерой дёрнулась шторка.

Он наблюдал.

И теперь знал, что я заметил это.

Второе впечатление: блестяще.

Большая часть выходных прошла в распаковке коробок и попытках придать дому вид «дома». К вечеру воскресенья мы наконец почувствовали район.

Пара семей зашла с подарочной корзиной и тёплыми улыбками. Печенье, вино — обычные «добро пожаловать». Плюс несколько самодельных свечей и готовые наборы приправ. Народ рукодельный. Они постояли на крыльце, обменялись рекомендациями ресторанов, поболтали. Час, не больше, но было приятно сопоставить лица с именами.

Первыми откланялись Донна и Геролд. Потом Трейси и Дэн. Лиа ушла готовить ужин детям, а её муж, Уилл, задержался, привалился к перилам рядом со мной. Он сделал глоток пива, дал паузе повисеть, потом слегка наклонился.

— Ну, — небрежно спросил он, — как там Кёртис, а?

— Кто?

— Кёртис. Твой сосед.

— А. Э-э… кажется, нормальный. Не выглядит так, будто жаждет общения. Хотя, может, мы шумели при переезде.

— Я не это имел в виду.

— А что вы имели в виду?

Он посмотрел на меня так… наполовину усмешка, наполовину предупреждение: — Кёртису место в тюрьме. Ничего не доказали, но его жена пропала, когда я был ребёнком. Так и не нашли. Весь город знает историю. Псих он. Ни с кем не разговаривает. Я бы на твоём месте держался подальше.

Я, наверное, не скрывал выражения лица, потому что Уилл хмыкнул. Потом выпрямился, будто разговор уже закончен: — Ладно, увидимся.

— Какого чёрта? Вы просто кинете мне такое и уйдёте?

Он обернулся, будто вспомнил что-то в последний момент. Положил ладонь мне на плечо: — О, точно. Прости. Уверен, теперь всё безопасно. Молния дважды не бьёт.

И всё. Он ушёл.

Я стоял на крыльце с этой фразой, звенящей в голове, не понимая — это шутка или худший вид «успокоения». В любом случае по коже пополз холодок.

Потому что, когда гости разъехались и последняя машина уехала, я понял одно:

Сверчков не было весь визит.

Тишина. Тяжёлая и абсолютная.

Точно как в ночь приезда.

И я не мог отделаться от мысли: он где-то там, смотрит?

Знаю, как это звучит. До этого момента, по сути, ничего не произошло.

Кёртис распугивал жуков у меня на участке, ладно. Я даже просыпался ночью и слышал сверчков внутри стен, будто их выгнали на дом. Но кроме этого? Ничего конкретного.

Жизнь была хороша. Работа — лёгкая. Часа три реальной нагрузки в день. Джексон в школе процветал, настолько популярен, что нам пришлось ограничить ночёвки — половина района хотела палаткой в нашем подвале.

У Габби была своя компания — Сидни и Кайла — плюс первый настоящий краш — мальчик по имени Дуган с соседних улиц. Она постоянно просила погулять с ним и его собакой. Джулс быстро сдружилась с местными мамами, проводя дни за знакомством с городом, пока я утопал в таблицах.

Мы вписывались. Идеально, как в картинке. Понимали, что новые всем нравятся, но нашей ассимиляции будто не требовалось усилий.

Именно поэтому то, что я узнал на родительской встрече у Габби, выбило меня из колеи.

Мистер Паркс, её препод по предалгебре, сухощавый мужик с голливудской улыбкой. Я ожидал разбор оценок и домашек. Вместо этого он откинулся на спинку стула и спросил: — Значит, вы взяли тот милый колониальный дом на Хоппер-Стрит.

Странно, что он знает точно, где мы живём, но он быстро объяснил: — В Дансон-тауншипе не так много домов продаётся в год. Никто не любит уезжать.

Я кивнул невозмутимо: — Да, место хорошее. Больше, чем ожидали.

— Ну, — сказал он, — значит, вы взяли его по вкусной цене. С учётом всего.

Джулс нахмурилась: — В смысле?

Он бросил на нас этот взгляд — сразу ясно, он знает то, чего не знаем мы.

— О. Вы правда не в курсе?

У меня в животе всё упало: — Чего не в курсе?

Он замялся, но всего на секунду: — Семья до вас пропала.

Он выдержал паузу, почти театральную.

— А может, уехала. Неясно. Но они всё своё добро оставили, так что я склоняюсь к худшему.

Мысли метнулись к нашему «готовому к въезду» дому. Диваны. Кровати. Все эти «преференции мебели».

Мистер Паркс не остановился: — Полагаю, такое раскрывать и не надо, ведь технически никто в нём не умер.

Тут Джулс сломалась. Глаза наполнились слезами и брызнули, она всхлипнула и нарочно вышла из кабинета стремительным шагом.

Я уставился на Паркса, чувствуя жар на лице, но он лишь поднял руки, как будто это невинная оговорка. Повернувшись, чтобы идти за Джулс, я поймал его отражение в стекле двери. Может, просто блик, но на долю секунды мне показалось, что он улыбался.

Когда я распахнул дверь, бросил последний взгляд. Лицо у него было извиняющееся, руки уже снова поднимались. Я свернул за угол и ушёл к машине.

Дорога домой была короткой, прервалась лишь остановкой в хозмаге. Джулия настояла убедиться, что дом безопасен, так что мы закупились новыми замками и задвижками для всех входов… даже сарай на заднем дворе получил новый шпингалет и кодовый замок.

Я так и не рассказал ей про жену Кёртиса. Не хотел пугать. Да, у нас была переездная выплата, но недостаточно, чтобы сорваться и уехать. Мы были в ловушке, финансово — уж точно, если не буквально. И я твердил себе: может, Кёртис просто озлобленный старик. Не стоит сажать в её голове семена паранойи. Те самые, что глодали меня с переезда. Я пытался поговорить с ним раньше, но давно оставил мяч на его стороне. Не хочет — и не надо.

Вечером я решил установить каждый новый замок. Когда я брал последний, чтобы поставить на заднюю дверь, дети как раз уезжали кататься на великах с Дуганом.

Кёртис тоже был во дворе, что-то привязывал к забору, когда я пошёл к сараю. Он оказался старше, чем я думал. Лет под шестьдесят с лишним. Щетинистая серая борода, голая как кость макушка. Он ни разу не посмотрел на меня, пока я шёл к кромке деревьев. Просто продолжал вязать узлы.

Чем глубже я заходил в вечнозелёные, тем громче становились сверчки. На каждом шаге — сильнее. Их бесконечный гул точил мне мозги уже месяцами. Сначала они были через дорогу. Потом вокруг периметра дома. К октябрю казалось, что пара из них чуть ли не стрекочет в доме каждую вторую ночь. Если я наверху, слышу их на кухне. Если внизу — в подвале или на чердаке.

Я пробовал дымовые шашки. Вызывал службу. Ничего. Слышал их каждую ночь, но избавиться — так и не смог.

Так что, когда я стоял на пандусе сарая на коленях, роняя винты в полумраке, пот уже блестел на лбу, я был на пределе. Гул в ушах, скользкая рукоятка отвёртки, тупое чувство бессмысленности. Я дёрнул пуговицы фланели и швырнул рубашку в кусты, срываясь в рычание. В макушке пульсировала злость. Сам на себя — за то, что не могу собраться.

Постепенно октябрьский воздух остудил меня, и я закрутил последний винт на защёлке. Дверь сарая закрылась гладко, новый замок щёлкнул. Маленькая победа. Я спустился с пандуса и пошёл за рубашкой.

И вот тогда я увидел это.

Тропу. В лес.

Трава примята — не от одного прохода, а от множества. Присевшие пятна на пути, будто кто-то останавливался, приседал, ждал. Много пятен.

И в тридцати футах от кромки… едва различимая в сумерках — лесная камера.

Живот оборвало.

Мне всё осточертело.

Вся моя злость была не из-за чёртовых насекомых. Я живу тридцать восемь лет; я знаю, как звучат жуки. Здесь было иначе. К тому моменту я был уверен: если Кёртис и не серийный убийца, то уж точно мерзкий криповый сосед. Кто ставит камеру, направленную на чужой задний двор?

Я схватил ремень, обхватывающий ствол, нащупал пряжку, и раздражение перешло в тупой, глухой ритм: дёрнуть, выругаться, рвануть. Ремень заскользил. Я выругался громче. Прижал его к стволу, дёрнул изо всех сил, нейлон заскрипел в руках.

— ДА ПОШЁЛ ТЫ. Пошла к чёрту твоя тупая КАМЕРА. НЕ ЛЕЗЬ КО МНЕ!

Ремень лопнул, я швырнул эту дрянь в кусты. Она грохнулась, хрустнули ветки, листья зашуршали. На секунду хруст продолжился, как эхо, — будто белка вспугнулась и дёрнула прочь, может, сразу несколько. И потом — тишина.

Мёртвая.

Злость умерла, как только навалилась тишина. Эта неестественная неподвижность придавила сильнее любого стрёкота.

Я наклонился, поднял разбитую камеру и, озираясь, пошёл к двору.

Кёртис всё ещё был снаружи. Он уже не подравнивал кусты. Он стоял на задней террасе и заливал бензин в генератор.

Я остановился у забора, подняв камеру. Голос вышел жёстким, но дрожащим: — Потеряли что-то?

Он взглянул на меня, потом снова занялся своим.

— ЭЙ. Не игнорируйте. Это ваше? Зачем она была направлена на мой двор?

В этот раз он повернулся. Подошёл к забору. Протянул руку и взял камеру из моих пальцев.

На секунду лицо его изменилось. Мелькнула тревога, тут же исчезла. Он едва заметно покачал головой и вложил камеру обратно в мои ладони.

Затем отвернулся.

Что-то во мне лопнуло: — Вы же говорить по-английски умеете, да?

Он не ответил. Я швырнул камеру к краю его клумбы. Она громко брякнулась о плитку.

Он оглянулся ещё раз. Не злобно, не обиженно. Просто… обречённо. Лицо человека, который готовится к неизбежному. Потом закрыл за собой стеклянную дверь и исчез в доме.

Я стоял, чувствуя себя ребёнком, огрызнувшимся не на того взрослого. Но отыгрывать назад не хотел. Вернулся домой.

Внутри пахло одной из тех самодельных свечей из соседской корзины, что нам принесли в первую неделю. Джулс встретила меня улыбкой — довольная, что я всё переложил на новые замки. Сверху слышались быстрые шаги. Настроение оттаяло — я дома, с семьёй.

Я улыбнулся в ответ, но пальцы всё ещё чесались от памяти о камере.

Поздно ночью, когда Джулия и дети уже спали, я снова заметил его — лишь силуэт во дворе, прислонённый к линии забора, словно нёс караул. Он на меня не смотрел. Не махал. Просто стоял лицом к нашему дому и улице, неподвижный, как пугало, пока я не сдёрнул шторы.

Часть-2


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
43
CreepyStory

Моё приложение для продуктивности постоянно фиксирует то, чего я не делал

Это перевод истории с Reddit

Я вообще-то не должен был быть бодрствующим, когда наткнулся на него.

Было 2:14 ночи, я только что бездумно пролистал ленту целый час и снова пообещал себе, что наконец-то налажу режим сна. И тут я увидел рекламу.

«Усиль фокус. Отслеживай жизнь. Не теряй ни минуты».

Приложение называлось Chronicle, и в его слогане было что-то цепляющее. Я уже перепробовал миллион так называемых лайфхаков продуктивности: тайм-блокинг, буллет-джорналинг, ежедневники с милыми стикерами. Ничего никогда не работало.

Но это приложение обещало другое. Оно утверждало, что сможет автоматически отслеживать мой график, даже когда я ничего не записываю. Что оно знает, чем я занят, даже если я ему об этом не говорю.

Звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой… но в два часа ночи, полусонный, я всё равно скачал его.

Оно открылось на гладком чёрном экране с единственным светящимся вопросом:

«Вы согласны позволить Chronicle отслеживать ваши действия?»

Я нажал «Да».

Сначала это было потрясающе. Когда я проснулся утром, Chronicle уже выстроил таймлайн:

7:48–8:16 утра: Душ

8:16–8:34 утра: Приготовление кофе

8:34–9:42 утра: Пролистывание TikTok

Точность была жутковатой. Я не вводил ничего. И всё же каким-то образом он знал, когда я зашёл в душ, сколько возился на кухне, даже чёрную дыру потраченного на TikTok времени.

Самое странное? Меня это… успокаивало. Будто я больше не дрейфую. Будто за моей жизнью наблюдают, её записывают. Даже бессмысленные промежутки вдруг обрели вес.

В следующие несколько дней я начал пользоваться им навязчиво. Chronicle наполнял мою жизнь чёткими маленькими записями, и впервые за годы мне казалось, что, может быть, я не всё трачу впустую.

Потом случилась первая аномалия. В четверг ночью.

Я проснулся вялый, с сухим горлом, и потянулся к телефону. Chronicle уже успел записать ночь:

11:42 вечера–1:11 ночи: Сон.

1:11–2:07 ночи: Стоит у окна соседки.

2:07–6:44 утра: Сон.

Я моргнул в экран. Стоит у окна моей соседки?

Моя соседка, Клэр, женщина в возрасте. Мы едва здороваемся. С какой стати мне стоять у её окна в первом часу ночи?

Я нервно хихикнул и решил, что это сбой. Может, Chronicle что-то неправильно распознал, вроде как я встал попить воды. Я почти удалил приложение, но какое-то тёмное, гложущее любопытство удержало палец от «удалить».

Вместо этого я решил проверить его.

На следующую ночь я нарочно не ложился. Сидел за столом с Red Bull, с тихо играющим в фоне Netflix, стараясь не шевелиться. Около двух ночи я проверил Chronicle.

12:07–1:59 ночи: Смотрит Netflix за столом.

1:59–2:41 ночи: Стоит у окна соседки.

Меня скрутило внутри. Я не двигался. Я даже не подходил к входной двери. Но Chronicle настаивал, что я провёл 42 минуты у окна Клэр.

Я запер дверь. Задёрнул все жалюзи. Пытался убедить себя, что просто паранойя.

В понедельник утром Клэр поджидала меня в коридоре.

— Вы допоздна вчера были, да? — спросила она, хмурясь.

— Нет, — сказал я, с бешено колотящимся сердцем.

— Потому что я была уверена… — Она осеклась, покачала головой. — Неважно. Простите.

Она снова скрылась в своей квартире, но от её взгляда у меня по коже побежали мурашки.

Я снова открыл Chronicle. Запись всё ещё была там. Чёрный текст на белом фоне, будто вырезанный в реальности:

1:59–2:41 ночи: Стоит у окна соседки.

После этого записи становились только страннее.

Суббота:

3:12–3:47 ночи: Копает за общими мусорными баками.

Воскресенье:

2:23–3:02 ночи: Смотрит, как кто-то спит.

Даже не указано, кто. Просто… кто-то.

Каждый раз у меня не было никаких воспоминаний. Я либо спал, либо бодрствовал у себя в квартире. Но Chronicle фиксировал эти пропавшие часы с пугающей точностью.

Я попытался записывать себя ночью на камеру телефона. На кадрах я всю ночь крепко сплю. Ни движения. Ни единого прерывания. И всё же, когда я проверил Chronicle…

1:44–2:19 ночи: Стоит на краю мостовой развязки над шоссе.

Я перестал спать.

Я бодрствовал, пока глаза не размывались, в ужасе от того, что стоит закрыть их — и я проснусь с новой записью… новой жизнью, которую не помню, как прожил. Кожа побледнела. Глаза налились кровью. Кофе не помогал. Алкоголь — тоже.

Но Chronicle не останавливался. Он заполнял мои ночи ужасами, которым я не мог найти объяснения.

2:01–2:53 ночи: Стоит на коленях в парке, шепчет.

3:17–4:02 ночи: Царапает запертую дверь подвала.

1:36–2:11 ночи: Неподвижно стоит на перекрёстке, смотрит на проезжающие машины.

Я показал приложение друзьям, отчаянно надеясь на утешение. Большинство решили, что меня развели, что Chronicle — хитрая ARG или вирусный маркетинговый трюк. Но когда они попытались скачать его, приложение исчезло из магазина.

Однажды ночью я совершил ошибку. Решил пойти на прямое столкновение. Если приложение снова напишет, что я у окна Клэр, я сам туда выйду. Докажу, что это фальшивка.

И когда Chronicle зафиксировал:

1:58–2:41 ночи: Стоит у окна соседки.

Я схватил куртку и помчался вниз.

Ночной воздух был холодным, комплекс апартаментов — безмолвным. Я подкрался к окну Клэр, сердце колотилось. Шторы были плотно сдвинуты, но внутри виднелось слабое свечение её телевизора.

И тут, пока я стоял там, телефон завибрировал. Появилась новая запись.

2:12–2:13 ночи: Наблюдает за собой.

Я застыл. Медленно повернул голову. Через парковку, в тени у контейнеров для мусора, стояла фигура. Высокая. Неподвижная. Моей формы.

Она не двигалась. Просто стояла, держа в руке светящийся прямоугольник.

Телефон снова завибрировал.

2:13–2:14 ночи: Улыбается.

Лицо фигуры расползлось в улыбку, которую я ощутил костями — слишком широкую, слишком знающую.

Я влетел обратно в квартиру, запер дверь и не выходил до рассвета. Это было три недели назад. С тех пор я перепробовал всё.

Удалял Chronicle. Сбрасывал телефон к заводским настройкам. Покупал новый. Ничего не помогает. Приложение всегда возвращается. Без иконки. Без признаков установки. Просто оказывается там, когда я в следующий раз разблокирую экран.

И записи становятся всё хуже.

3:01–3:44 ночи: Тренируется с ножом.

4:11–4:59 утра: Стоит у двери спальни, смотрит, как ты спишь.

2:22–2:58 ночи: Снова копает. Почти готово.

Почти готово — к чему?

Я не знаю, сколько ещё выдержу. Я перестал есть. Не выхожу из квартиры. Друзья перестали навещать — я их отпугнул своим бредом.

Но сегодня… сегодня всё иначе. Chronicle записал то, что я не могу проигнорировать.

1:44–2:13 ночи: Пишет признание.

2:13–настоящее время: Публикует на Reddit.

И пока я печатаю эти слова, телефон снова вибрирует. Последняя запись встаёт на своё место с неизбежностью надгробной плиты:

2:14–Конец: Становится постоянным.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
145
CreepyStory
Серия Темнейший II

Темнейший. Глава 48

-- Мой отец теперь считает меня предателем, – рассказал Вальд. – Из-за тебя.

-- То есть, до этого он считал, что ты по-прежнему на его стороне? Это странно! Он, наверное, дурак.

-- Ты же обещал, что не станешь использовать метод Дверей! И не сдержал слово! – возмущался Вальдемар.

-- Это печально, ведь обычно я стараюсь держать своё слово.

-- Мало того, что ты нарушил обещание, так ещё и явился к Бориславу и Наталье через одну из Дверей! Нарочно? Чтобы унизить меня в их глазах?

-- Это неправда. Они сами вломились в сон к моему командиру. Вмешались в дела моих людей! Мне пришлось их выгонять. Сам я не хотел с ними встречаться, но мне нужно поддерживать связь с командирами, и поэтому мы встретились.

-- Они поняли, что это я обучал тебя сновидчеству. Всему, чему они обучали меня всё это время, считая, что святой не может служить Антихристу!

-- Странно, ведь я сказал им, что это меня научил старец Готам, а не ты.

-- Значит, ты лгал неубедительно. Они тебе не поверили. Ведь иначе ты бы использовал этот метод гораздо раньше!

-- И вправду. Я бы сразу убил князя Искро, и тогда не пришлось бы воевать с Хартвигом и Хмудгардом. И со Святым Престолом у меня оставались бы прекрасные взаимоотношения. Кто знает, как бы тогда повернулась история… И это все «плохие новости», Вальд? Или у тебя есть что-то серьёзное?

-- Теперь я не смогу шпионить для тебя. Вся родня после скандала отстранилась от меня. Больших усилий стоит узнавать, что они задумывают и какие планы строят. Сновидцы не отвечают мне, если я начинаю их расспрашивать. Борислав готов на меня наброситься, а Наталья просто молчит и проходит мимо. Отец во время ужина заявил перед всеми, что хочет, чтобы я убирался в Царство, что он не хочет видеть предателей в своём доме.

-- И это всё?

-- Может, для тебя всё это ничего не значит, но меня всё это сильно задевает! – вспылил Вальд. -- Я, по сути, помог врагу своего отца сделаться очень сильным! Особенно Хартвиг был в бешенстве, когда узнал, что этим способом ты захватил Небесную Гору. Сновидчество сильно само по себе, но в сочетании с некромантией оно становится практически непобедимым! Семья почти возненавидела меня. Даже Карл стал относиться ко мне как-то иначе… Церковь видит в тебе большую угрозу.

-- И поэтому церковники приказали сновидцам вмешиваться в дела Лесной Дали? Они рассказали мятежникам обо всех моих способностях, чтобы те организовали сильнейшую оборону! Это вмешательство непозволительно. Это приведёт нас к войне, которой они так боятся! Так и передай им!

-- Им уже всё равно, -- сказал Вальд. – Это и есть плохая новость.

-- Они готовятся к войне?

-- Они жалеют, что отпустили тебя, а не добили во время той осады.

-- Они бы всё равно не смогли это сделать.

-- Знал бы ты, сколько паники посеяло твоё продвижение по Лунному Герцогству! Но и даже это – мелочь в сравнении с тем, как пала крепость, в которой ты сейчас находишься.

-- Они и за этим наблюдали?

-- Нет. Это они увидеть не успели, потому что думали, что ты пойдёшь на штурм гораздо позднее, когда будут готовы осадные орудия.

-- И славненько.

-- Ходили слухи, что ты потерпишь здесь поражение. Говорили, что мятежники отлично подготовились к войне, что они безошибочно расставили приоритеты в обороне княжества. Наши рыцари были почти уверены, что ты будешь остановлен. Хартвиг был уверен в этом! И эта уверенность обернулась ужасом, когда пришли первые весточки от сновидцев, увидевших развешенные трупы и сатанинские ритуалы на том месте, где ещё несколько часов назад стоял непоколебимый королевский гарнизон. Можно себе представить, какое это произвело на них впечатление!  

-- Я до сих пор не понимаю, почему ты сказал, что явился с дурными вестями, -- смеялся Миробоич. – Лично мне эти новости поднимают настроение!

-- Если иерархи посчитают, что ты представляешь огромную опасность, то жди вторжения – вот к чему всё клонится. Хартвиг ищет способы исправить свои ошибки. Он будет держать своё слово, непременно – ведь он обещал тебе не соваться в твою сферу влияния. Но, думаю, если выяснится, что ты опасный сновидец-некромант, который легко захватывает неприступные крепости за несколько мгновений – они предпримут меры.

-- Я думал, что они надеются на Империю.

-- Вероятно. Святому Престолу вряд ли будет выгодна война с тобой. Но лучшая защита – это нападение. И напасть лучше, когда нападает кто-то ещё. Чтобы уж точно победить полчища нежити.

-- И что теперь? Сдерживать свои силы? Притворяться слабаком? Мне кажется, что лучше показать свою силу в полный рост – и тогда ни у кого не хватит смелости напасть на новое Царство. На слабака же набросятся все, как стая волков – вот тогда будет тяжко! Что ты предлагаешь мне делать, Вальд?

-- Я? Ничего. Ты использовал Двери – вот что меня калит. Теперь меня не будут обучать сновидчеству. И это же играет против тебя – ты ведь не вытерпел несколько месяцев, за которые я бы сумел вытянуть все их секреты.

-- И чёрт с ними, с секретами. Без сновидчества эта война и вправду обернулась бы для меня поражением. Я намерен собрать Царство до начала войны с Империей.

-- У тебя ведь и вправду не было шансов взять эту крепость так быстро. Я ведь тоже немного смыслю в осадах. Что за способы ты применял? Ты ведь не мог вырыть подкоп, как мы с тобой  сделали под Раскрисницей, настолько быстро.

-- Это тайна, -- хмыкнул Камил. – Надеюсь, ты понимаешь, почему я никому не рассказываю, и даже тебе. Враги и без того видят слишком много. Когда сновидцы вынюхали о том, как пала Небесная Гора – люди Завиды Неманича вдруг решили ставить отведчиков рядом с каждым командиром.

-- Хорошо, я понимаю. Тогда не говори. Будет печально, если собственный отец бросит меня в темницу, чтобы выпытать всё, что я узнал. Тогда мне лучше ничего не знать вовсе.

-- Возвращайся поскорей. Когда ты вернёшься? Успевай до весны – у нас будет большой праздник в Серебряном Перевале!

-- Ты намерен закончить войну до весны?

-- Разумеется!

-- Впечатляет. Святой Престол точно будет крайне встревожен. Как и все соседи. Смотри, как бы государства не стали сбиваться в коалиции против тебя, испугавшись твоего могущества.

-- Как нибудь справимся!

-- Я планирую отъезд в ближайшее время. Кратен меня угнетает и навевает тоску.

-- Почему же?

-- Вспоминается раннее детство. Когда всё было по другому, когда эти края были для меня родными. Сейчас же мне родней твоё поместье. Там мои друзья, там те, кто встретит меня с любовью. На родине же... Меня больше не ждут. Да и хотел бы я скорей воссоединиться с тобой, чтобы во всём помогать! Мирная жизнь скучна – всё серое и убогое. Можно сгнить и протухнуть. Совсем другое дело – носиться по лесам вскачь вместе с твоими покойниками. Вот эта жизнь, полная сражений, вполне по мне. У меня чувство, будто я пропускаю всё самое интересное.

-- Тогда поторопись, не то и впрямь пропустишь – грядёт вторжение Империи или поход на Ветроград. А может и то и другое сразу!

-- Надеюсь, ты помнишь наш уговор про Маркуса Лонча?

-- Успел забыть.

-- Тогда и вправду стоит запрягать лошадей и мчаться к Перевалу.

-- Забирай с собой Хельга Крюковича. Этот ублюдок пригодится мне – он отлично делает ловушки, а ещё он мог бы править в Небесной Горе, если Родогор подохнет!

-- Хельг вряд ли захочет иметь с тобой дело. Он тебя возненавидел после того, как ты жестоко казнил его братьев.

-- Они пытались убить меня – Царя. Они – мятежники.

-- Выживших ты изгнал в монастырь, а Родогора – поработил. Думаю, Хельг не отказался бы от мести, даже несмотря на то, что он один из самых спокойных известных мне людей. Ты для него теперь то же, что и для тебя был князь Искро. Может, даже хуже, ведь даже князь не перебил столько же твоей родни!

-- Печально. Что ж, пусть этот поросший мхом дикарь слоняется по Кратену, подлизываясь к Карлу! Из этих двоих выйдет милая парочка. Передавай ему приветствие. Скажи, чтобы не возвращался в мои леса – его ждёт здесь смерть, если он явится с желанием отомстить!

-- Насколько же ты переменчив.  

-- Как дела в Престоле? Как Велена и Ладвиг?

-- Нойманны не очень-то признают старушку из захудалого баронства, за которое пришлось ввязываться в глупую войну... Пять сотен мужей сложили свои головы, их жёны и матери в трауре. Ещё хуже тем, кто сделался калекой, отморозив пальцы на руках и ногах – бедняги не смогут держать меч и служить в войске, и не смогут работать ремесленниками и даже возделывать землю. Кто не относится к богатым семьям, вынужден побираться в подворотнях до конца своих дней.

-- Захватчики это заслужили. Мне их нисколько не жаль.

-- Велена чувствует себя в Кратене одиноко, высший свет не принимает её, а поэтому она пытается найти опору во мне, -- Вальд поёжился. – Ладвиг растёт по дням…

-- Интересно, сколько ещё протянет старуха? Надеюсь, она не будет долго обременять тебя своими обвислостями. Если что – могу спровадить её в загробный мир! Хочешь?

-- Нет.

-- Я знаю – хочешь. Но не стану этого делать без твоего позволения… Как там поживают Ведагор и Орманд?

-- Орманд всё так же – бунтует. А Ведагор знает больше слов, чем может показаться на первый взгляд, -- сказал Нойманн. – Как-то я возился с ним одним из вечеров, и он спросил меня «где мои папа и мама?». Вопрос этот загнал меня в угол. Я никогда ещё не слышал от него чего-то настолько связного. Я ответил, что папа остался дома, а вот насчёт матери… Предпочёл сказать всю правду – что она умерла.

-- И как Ведагор отреагировал на это?

-- Мне пришлось объяснять ему, что значит «умерла»... Я спросил Ведагора, хочет ли он вернуться домой. На это он сказал, что ему всё равно – только маму жалко. Вообще, мы тогда поговорили с ним довольно обстоятельно. Он задавал вопросы, но реагировал ли он? Ведагор холоден. Он показывает эмоции, но не похоже, что испытывает их.

-- Изнанка изуродовала его, -- вздохнул Миробоич.

-- Он гораздо умнее и взрослее, чем я думал. Всё это как-то прошло мимо меня, поэтому я и удивился разговорам. Няньки говорят, что он с ними почти не общается. Со стражниками – и подавно. Ведагор стал говорить только со мной. Он понимает, что я – твой друг. Будет жаль покидать его, оставляя в Кратене. Он останется совсем один.

-- Я и сам не заметил, как он вымахал. Скоро Ведагору будет три года, и я всё это время был занят. С ним возилась Лиза…что ж, хорошо, что он хотя бы не сильно печалится по ней.

-- Он пытается изображать эмоции, потому что видит, как люди реагируют на разные вещи. Но получается у него неискренне, и иногда от этого бывает не по себе. Будто чудовище притворяется человеком. Недаром церковники боятся его – сына Антихриста. Они считают его дьяволом.

-- Мне и самому любопытно, кто из него вырастет…

-- С одной стороны, он может быть жестоким и безжалостным – он пытается разделать кошек, когда те попадают к нему в ручки. С другой стороны, он вряд ли делает это из злобы, а чтобы творить настоящие жестокости – нужны эмоции. И в самом деле – любопытно, каким он станет.  

-- Кем станет Ведагор, искажённый Изнанкой – мы узнаем только через двадцать лет. Но вот как стал беспросветным ублюдком ваш драгоценный Конрад фон Нойманн, родившись при этом в семье фанатичных христиан – вот этот вопрос куда интереснее. Знаешь ли ты Конрада? – спросил Камил. Вальдемар скривился лицом.

-- А что такое? Тебе довелось повстречаться с этим проходимцем? Я слышал, мятежники наняли его сброд – насильников и грабителей.

-- Конрад теперь со мной. Он был ранен и пленён, но я его зачем-то спас. Конрад неуправляем. И при этом не спешит рассказывать мне о своём прошлом. Кто он? И за что его изгнали из Престола? Должно быть, твой отец Хартвиг не рад подобному родству?

-- Конрад – мой дядя. Младший брат моего отца. Непутёвый брат…

-- Насколько непутёвый?

-- Настолько, что я предпочёл бы забыть о его существовании. Он – позор нашей семьи. Клеймо. Отребье. Плешивая собака.

-- Не томи – рассказывай подробно. Мне приходится иметь дело с этим «позором».

-- Я не так уж много о нём знаю – лишь из редких разговоров родни. Конрад с малых лет был неуправляем. Говорят, он убил своего воспитателя в восемь лет – за то, что тот не позволял ему шляться по улице ночью.

-- Я тоже недолюбливал своих учителей.

-- Бурхард, мой дедушка и, соответственно, его отец, пытался воспитывать Конрада. Но тот сначала не слушался, а потом, когда научился махать кулаками, вовсе дал отпор. Кажется, ему было всего десять. Он побил своего отца – видного рыцаря – ещё будучи мальчишкой. Он, говорят, был силён.

-- Он – богатырь.

-- Сверстники сильно страдали от него. Командир Мейнард, может помнишь его, едва не лишился жизни во время драки с ним… Конрад, вроде бы, водился с оборванцами-беспризорниками – аристократы ему не нравились, потому что ценили больше ум, чем грубую силу. Да и Конрад был слишком дерзок – манерности ему недоставало.

-- Это уж точно.

-- Ему не было суждено унаследовать земли – всё уходило к моему отцу, как к первенцу, а учёба и стремление к высшему свету Конраду было неинтересно. Он воровал и грабил, как какой-то бандит, будто ему не хватало золота в нашей сокровищнице, и при этом пользовался неприкосновенностью, какую ему предоставлял любящий отец.

-- Выходит, притеснённый младший брат. Что ж, я тоже – младший.

-- И если Конрад не любил аристократов, то любил аристократок. Последней его ошибкой было домогательство до красивой баронессы, ночевавшей в нашем родовом замке, как гостья. Конрад тайно проник в её покои, а затем взял силой. Её стража сбежалась на крики, но Конрад всех перебил – и снова взялся за своё грязное дело. Его, разумеется, всё-таки взяли. Он силён, но не всесилен. Бурхард в ярости велел палачу высечь сынка кнутом, что значило гибель, но Конрад пережил наказание, зарастив свои раны в темнице. Тем временем баронесса понесла от него, но решила покончить собой – не пережила позор. О свадьбе не могло идти и речи. Родственники баронессы требовали жестокого наказания.

-- Но Бурхард снова выгородил своего сынка?

-- Не совсем. До этого Конрада вызывали на дуэль. Насколько я помню – его вызывал святой воитель – тайный ухажёр баронессы. И всё равно Конрад сумел того убить. Не знаю, правда ли это – может ли вообще человек убивать симбионтов?

-- Если этот человек – Нойманн. Да и я отправил на тот свет немало рыцарей. Ты же видел штурм? Симбионты тоже состоят из плоти!

-- Возможно. Во всяком случае, Бурхард не стал мириться с позором. Это событие отбрасывало тень на всю семью. Чтобы как-то откреститься от злодеяний своего отпрыска – он отрёкся от Конрада и, чтобы тот не мозолил глаза, отправил того в Дикую Тайгу, сторожить подступы к вампирскому Краю. Правда, и там Конрад долго не протянул.

-- И чем он провинился в гарнизонах?

-- Этого я, увы, не знаю. Никто не знает. Это было далеко, и спрашивать нужно у тех, кто с ним служил в этой глухомани – тебе ведь как раз по пути. Всё закончилось тем, что Святой Престол объявил за голову дядюшки награду. После того, как Конрад унёс жизни нескольких святых рыцарей.

Они провели в разговорах немало времени и могли бы провести ещё больше, но Камилу следовало вести войско мёртвых по реке-Смородине и при этом беречь свою сонливость – иначе он проведёт во сне слишком много времени, тело отдохнёт и придётся прибегать к отварам.

-- Не помочь ли тебе? – спросил Вальд. – Всё-таки, я твой подданный.

-- Не осложнит ли это тебе жизнь в Кратене?

-- Меня до сих пор считают за святого, пусть и помогающего некроманту. В этом, пожалуй, главная странность церковников – если есть нимб, то человек считается святым, и они отказываются признавать обратное, ведь тогда их догмы рухнут. Благодаря этому, однако, меня научили некоторым вещам, ведь они думали, что пусть я и твой подданный, но в первую очередь – святой. А святые не могут помогать некроманту и раскрывать перед ним все свои секреты.

-- Кажется, скоро они во многом разочаруются. Нет, Вальд. Твоя помощь мне понадобится чуть позже. Сейчас я не хотел бы никого посвящать в свои задумки. Встретимся позже.

-- Тогда до встречи, друг.

Камил ушёл прямиком через Зазеркалье и проник во сны дружинника-добровольца на уже далёкой ладье. Смеркалось. Речная флотилия постепенно приближалась к крепости Лисичей и за полдня пути она забралась достаточно далеко. Дружинники управляли судном днём, а Камил перенимал управление ночью – и тогда мертвецы управляли парусами и без устали гребли многочисленными вёслами, тогда как сова кружила в небе, высматривая препятствия впереди.

Ладьи развивали неплохую скорость и поддерживали высокий темп. К следующему полудню они придут к крепости Вуичей, преодолев три сотни вёрст.

За очередным изгибом реки Камил увидел несколько парусных лодок, пришвартованных к берегу, на котором королевские кондотьеры разбили лагерь. Не больше тридцати человек. Лодки были загружены провиантом – наёмники везли продовольствие к крепости Лисичей и ещё не знали, что их ждёт впереди.

Мертвецы ступили на берег.

**

Спасибо за поддержку штанов!)

Юрий Владимирович 1000р "Щёлк. Достойно. уровня Пратчета, Спасибо!" Ответ: спасибо!

Фио Замаж 1000р "на разбан Димки"

Сергей Лукьянчиков 500р

Алексей Владимирович 500р "За подъём темы о пользе ретрансляторов!" Ответ: хехе

Константин Викторович 300р "темнейшему"

Темнейший на АТ: https://author.today/work/442378

Показать полностью
3

" Большие, черные мухи приснились? Хочешь знать, что будет?"

А вы верите, что сны бывают пророческими? А я поверила...

Буквально месяцев 7-8 назад мне одна знакомая рассказала свой сон, о том, что она видела себя спящую. Над ней летала кучка огромных черных мух. Вид у мух был жуткий. Они отличались не только размером от обычной мухи, но и силой жужжащего звука, который мухи издавали. Они назойливо кружились и пытались приземлиться на спящую, которая в свою очередь, мотала руками, пытаясь их отогнать. Сон был настолько реальный, что, открыв глаза, знакомая продолжала отмахиваться руками и кричать от ужаса. Она так и не сообразила, что это просто сон, пока ее муж не включил свет. После этих событий прошло всего несколько дней и от болезни, в больнице, умерла ее бабушка.

Сон моей знакомой, некоторое время не давал мне покоя. Я все не могла понять, что это было: предупреждение или совпадение? Но время шло. Вместе с ним уходили насущные проблемы и переживания по поводу мух, приснившихся моей знакомой. Они тоже забылись... Но ненадолго...

Однажды ночью я увидела очень странный сон:

Я стою у себя во дворе и вижу, как белая, густая туча накрывает мой двор. Она была похожа на взбитый крем, с сероватым отливом." Похожа на снежную"- подумала я и решила понаблюдать, что будет дальше. Но откуда взяться снегу, ведь сейчас лето? На деревьях зеленая листва, цветы на клумбах радуют своим разнообразием и изобилием.

Я позвала супруга. Он подошел ко мне и остановился рядом. И вот первые огромные снежинки запуржили, закружили... Радость какая-то. Снег среди лета! А муж толкает меня- "Посмотри! Это же мухи!" И действительно- между белыми снежинками кружатся огромные чёрные мухи. Они садятся на меня. Я их стряхиваю... стряхиваю... Мухи падают мне под ноги. Муж хватает меня за руку и тянет домой. А я как посмотрела... Весь двор засыпан снегом вперемешку с мухами! Единственная радость- они уже не живые...

Когда приснился мне этот сон, мой супруг был на работе далеко от дома. Через несколько дней я заболела... Четыре дня дома с температурой до приезда мужа, а когда он приехал, то настоял обратиться в больницу. Все как во сне - «... взял за руку и потащил в дом». Если бы он этого не сделал, то навряд ли я сейчас была жива...

Для себя я сделала вывод, что мухи снятся к смерти и к тяжелой болезни. Проверено!

Показать полностью
146

Серая Гидра

Когда меня пригласили на экспедицию в эту пещеру, я уже был наслышан о ней.

"Серая Гидра" прославилась своей необычной особенностью, которая манит и пугает одновременно. Зимой, когда всё вокруг сковано морозом, из нескольких расщелин на склоне горы поднимается тёплый пар.

Местные стараются не приближаться к пещере, говоря о нечистой силе, злых духах и даже о вратах в преисподнюю.

Как бы там ни было, у такой аномалии может быть несколько причин, которые нужно учитывать при подготовке. Поэтому наше и без того немалое снаряжение пополнилось противогазами, дозиметрами и газоанализаторами. Если в пещере есть геотермальная активность, нужно максимально обезопасить себя.

И вот, спустя долгие четыре месяца подготовки мы, наконец, стояли у входа в Серую Гидру, собираясь отправиться в её неизведанные глубины.

— Итак, слушайте внимательно, — громко произнёс Пётр Иванович, лидер экспедиции, опытный спелеолог. — Мы не знаем, что там внутри. Каски и перчатки не снимать. Противогазы держать наготове. Друг от друга далеко не отходить. И если кому-то почудится шёпот в темноте — не молчите. Нам не нужна лишняя паника из-за акустических обманов.

Он обвёл взглядом нашу маленькую группу, собравшуюся перед чёрным провалом входа. Его глаза на мгновение задержались на каждом из нас:

— Сергей, — кивнул он топографу. — Помни, что ты — наши глаза. Каждый поворот, каждый колодец — на карту. От тебя зависит, найдём ли мы обратный путь, если всё полетит к чертям.

Сергей молча постучал костяшками пальцев по планшету в водонепроницаемом чехле. Пётр перевёл взгляд на меня:

— Витя, ты ответственный за снаряжение. Первая же страховка, которую ты недокрутил, может стать для кого-то последней. Дважды проверяй каждую точку крепления. Если что-то покажется тебе ненадежным — говори. Твоё чутьё важнее любой экономии времени.

Я молча кивнул, непроизвольно коснувшись разгрузки, с которой свисали карабины и стропы.

— Саша, — Пётр повернулся к медику. — Следи за состоянием каждого. Если скажешь "надо возвращаться", я не стану спорить. Самая большая опасность в пещере — это высокомерие.

Александр, самый молодой в группе, но уже с серьёзным опытом работы в экстренных ситуациях поправил сумку с красным крестом.

— Понял, — уверенно ответил он.

Пётр Иванович глубоко вздохнул, глядя в черноту пещеры, которая, казалось, поглощала свет.

— И последнее, — он показал в сторону двух других участников нашей команды, стоявших неподалёку, и посмотрел на меня. — Михаил и Олег остаются на дежурстве. Витя, ты отвечаешь за катушку. Порвётся кабель — считай, мы похоронили себя заживо. Надеюсь только на эту древнюю советскую железку и твои руки.

Я слегка двинул плечом, чувствуя вес катушки с кабелем. Мне предстояло протягивать его вглубь пещеры и тащить вместе с ним "железку" — старый советский полевой телефон. У входа в пещеру двое наших товарищей будут дежурить возле второго такого же, ожидая наших звонков.

— А я буду принимать решения, — он пристально смотрел в темноту. — Тяжёлые, если придётся. Вопросы?

Повисла тишина, нарушаемая лишь шипением порыва ветра в расщелинах.

— Тогда пошли, — Пётр направился вперёд, включив прикреплённый к каске налобный фонарь.

Его мощная фигура растворилась в темноте за считанные секунды. Следом, не оглядываясь, зашёл наш топограф Сергей, а после него настала моя очередь. Александр, как медик, будет замыкать группу и следить за состоянием идущих впереди.

Первое, что я ощутил внутри — это тишина. Не просто отсутствие звуков, а гулкая, давящая глухота. Весь шум вокруг словно потерял объём. Звук гасили мягкие, пористые стены, поглощавшие его почти целиком.

Глаза постепенно привыкали к темноте, и очертания пещеры становились чётче. Луч фонаря здесь был жалкой соломинкой, тонувшей в непроглядной черноте. Он выхватывал из темноты причудливые формы. Стены были не гладкими, а бугристыми. Состоящие из серого известняка они были испещрены глубокими вертикальными бороздами. Местами виднелась влага, которая, сверкая в лучах фонаря, отражала свет.

Спёртый воздух пах сыростью, старой пылью и чем-то едва уловимым, металлическим. Противогаз висел на груди, но пока дышалось нормально, разве что слегка тяжелее, чем снаружи.

Мы прошли метров 20 по широкому, почти круглому тоннелю. Пол под ногами был неровным, усыпанным щебнем и скользкой глиной, что заставляло идти осторожно и постоянно смотреть под ноги. Я то и дело проверял, как ложится кабель связи, стараясь не зажать его между камней.

Пётр, шедший впереди, поднял руку, и его луч фонаря упёрся не в стену, а в уходящую вниз темноту.

— Внимание, начинаем спуск, — его голос прозвучал приглушённо, но чётко в этой аномальной тишине.

Тоннель плавно уходил вниз под ощутимым углом. Ноги сами по себе напряглись, тело инстинктивно наклонилось назад, противодействуя скольжению. Подошвы спелеоботов врезались в глину с глухим, влажным чмоканьем.

Спуск не был слишком крутым, но постоянный уклон градусов в 10 делал своё дело. С каждым шагом вниз тяжесть на плечах становилась ощутимее. Я беспрестанно нащупывал опору краем ботинка, цепляясь за выступы известняка.

Звуки нашей группы — шарканье подошв, металлический лязг карабина, тяжёлое дыхание — не улетали вдаль, а застревали рядом, словно мы были в каком-то приглушённом звуковом коконе. Кабель связи мягко шуршал за мной, ложась на наш след, как путеводная нить.

Спустя какое-то время уклон вдруг сменился на ровную горизонтальную поверхность.

— Стой. Площадка, — бросил Пётр.

Я сделал последний шаг с наклонного участка и выпрямился. Спину уже немного начало ломить от переносимого груза и напряжения при спуске.

Мы оказались в небольшом, но высоком зале. Под ногами был не щебень, а странно ровный, почти отполированный пол, словно покрытый инеем из мельчайших белых кристаллов. Они хрустели под нашими ботинками, почти как снег. Лучи фонарей выхватывали из тьмы свод, терявшийся где-то в вышине.

— Здесь ровно и сухо, — голос Петра отдавался коротким эхом. — Можем сделать передышку, проверить связь. Сергей, замеры. Витя, осмотри стены.

Мы скинули рюкзаки, но расслабляться было рано. Я прошёлся по периметру, постукивая по выступам. Казалось, всё прочно.

В этот момент из глубин пещеры донёсся далёкий низкочастотный гул. Как будто где-то далеко проехал поезд по туннелю.

По спине прошёл лёгкий, холодный ветерок — сквозняк, которого секунду назад не было. А потом произошло самое страшное.

Раздался оглушительный глухой удар, от которого содрогнулся пол, а мелкие кристаллики под ногами подпрыгнули. Это был не грохот, а именно тяжёлый, давящий удар. И он прогремел как раз с той стороны, откуда мы пришли.

Потом сюда ворвался другой звук. Сначала он слышался, как шелест, затем — шуршание, и наконец — неумолимый, нарастающий рёв.

— Вода! — закричал Сергей, и это был не крик страха, а констатация приговора.

Из темноты наклонного тоннеля неслись не просто струйки, а пенный грязный поток с обломками камней и щебня в нём.

Вода быстро подступала к нашим ботинкам. Путь назад был не просто завален. Он был затоплен.

Внутри меня всё похолодело. Ноги слегка подкосились от осознания ужаса.

— Всем тихо! — голос Петра Ивановича прозвучал резко, но без истерики и паники. — Обвал! Путь назад отрезан. Затопление. Сергей, отметка на карте: точка невозврата. Витя, оценка скорости прибытия воды. Саша, проверь всех, нет ли травм.

Я, не подходя к краю, направил луч на бегущую воду.

— Ты в норме? — послышался за спиной голос Саши, а затем короткий ответ Сергея:

— В порядке.

Вода пребывала, но не с катастрофической скоростью. Это была не стена воды, а медленное неумолимое затопление.

В самом проходе виднелась осыпавшаяся груда камней, похожая на гигантскую могильную плиту. Из-под неё сочились десятки мутных мелких ручьёв. Вода вымывала оттуда мелкий щебень, создавая шелестящие, хлюпающие звуки. Пути назад больше не существовало.

— Рюкзаки, — скомандовал вскоре Пётр. — Свет, вода, верёвки. Всё лишнее бросаем.

Полевой телефон и катушка с кабелем останутся здесь, а вот все запасные батареи для фонарей нужно обязательно забрать.

Через несколько минут наши рюкзаки стали примерно вполовину легче, а уровень воды за это время поднялся на пару сантиметров.

— Внимание. Вариант один — вперёд, — громко произнёс Пётр. — Ищем высокий участок, любой ход, ведущий наверх. Движемся быстро, но не бежим. Никакой паники. Витя, ты замыкающий. Следи за водой. Всё понятно?

Мы молча кивнули. Не было ни криков, ни упрёков. Мы были отрезаны, но не сломлены. Мы больше не исследователи, мы — беглецы, пытающиеся выжить.

Звуки наших шагов, тяжёлое мерное хлюпанье, было единственным, что нарушало гнетущую тишину. Лучи фонарей метались по стенам, словно ища спасения.

Метров через 50 наш главный проход упёрся в стену, в которой зияло три почти одинаковых прохода. Все три уходили вверх под небольшим, но обнадеживающим уклоном, градусов на 5-10, расходясь в разные стороны.

Мы остановились, и луч фонаря Петра медленно переводился с одного хода на другой.

— Критерии, быстро, — его голос был сдержан, но в нём чувствовалось напряжение. — Тяга воздуха, звук воды, геология.

Вода медленно, но верно поднималась, отрезая путь к отступлению. Ошибка в выборе означает, что мы упрёмся в стену, а вернуться уже не сможем — этот зал затопит и, возможно, перекроет все три прохода. Второй попытки может уже не быть. Никогда.

— Правый... чувствуется сквозняк, — доложил Сергей, держа перед собой мокрую ладонь.

— В левом его нет, — добавил я, приложив ухо к стене. — И тишина.

— Центральный... Тяги воздуха нет. Тоже тихо, — заключил Пётр.

Мы обменялись взглядами. Выбор был очевиден, но от этого легче не становилось. Пётр подошёл к правому ходу и достал из рюкзака тонкую нитку. Она слегка покачивалась в едва заметном сквозняке.

— Правый. Пошли, — наконец, скомандовал он.

Мы сделали шаг в выбранный тоннель, и мрак сомкнулся за нами. Теперь только вперёд.

Прошло несколько минут, в течение которых мы продвигались по выбранному тоннелю. Уклон наверх стал значительно меньше, но вода нас уже вряд ли догонит, по крайней мере пока.

С каждым шагом вперёд сырой запах пыли и влажного камня менялся. К нему примешался новый неприятный "аромат" — затлхый, землистый с горьковатым оттенком.

— Чем это пахнет? — пробормотал Сергей, идущий впереди меня.

— Газов нет, — Пётр держал в руке небольшой газоанализатор, он был размером с кнопочный телефон. Мы не стали их бросать для безопасности, как и противогазы.

Однако запах усиливался. Воздух стал казаться гуще, тяжелее.

И тогда лучи наших фонарей, скользившие по стенам, начали освещать уже не просто серый известняк.

Сначала это были отдельные бархатисто-чёрные пятна, разбросанные тут и там. Но чем дальше мы шли, тем гуще они становились.

Теперь уже целые участки стен и свода тоннеля были покрыты сплошным ковром пушистой, неестественно чёрной субстанции. Она висела клочьями, напоминая гнилую вату или мех какого-то гигантского зверя.

— Стой! — резко скомандовал Пётр, замирая на месте. Луч его фонаря застыл на особенно густом скоплении, с которого свисали длинные, похожие на волосы, нити.

— Плесень, — голос Саши, нашего медика, прозвучал профессионально, но в нём ощущалось некоторое беспокойство. — Или грибок. Вид не знаю, но масштабы... Просто так она расти не будет. Для такого количества биомассы нужно много органики.

— Органики? — спросил я.

— Может, летучие мыши или что-то ещё. Но это не главное, — Саша взялся руками за противогаз. — Мы сейчас дышим спорами. Неизвестно, насколько они токсичны.

— Всем надеть противогазы, — чётко прозвучал голос Петра. — И проверить посадку. Саша, проследи.

Тишина пещеры наполнилась шелестом резины и шорохом стяжек. Стеклянные глазницы исказили обзор, но зато эта мерзкая сладковато-горькая вонь наконец отступила, сменившись на запах фильтров.

Я посмотрел на остальных. Теперь мы были похожи на солдат, готовящихся к химической атаке.

Газоанализатор, который проверял Пётр, не показал, что здесь есть споры, потому что этот прибор не умеет их определять, он расчитан только на газы.

— Пошли, — прозвучал приглушённый и слегка неразборчивый голос Петра из-под маски. — Не касайтесь стен.

Мы снова тронулись в путь, но теперь каждый наш шаг вглудь этого чёрного, пушистого чрева отдавался в ушах оглушительной тишиной и собственным дыханием.

Вскоре в правой стене тоннеля показалось новое ответвление.

Из него, клубясь и переливаясь в лучах наших фонарей, валил густой белый пар. Он стелился по полу нашего основного хода, словно жидкий дым, затягивая проход пеленой. Воздух стал влажным и тёплым, как в бане.

— Стой, — Пётр поднял руку. — Смотрите.

Он направил луч фонаря в сторону ответвления. Пар был настолько густым, что свет едва пробивался сквозь него, создавая жутковатое, размытое свечение. Мы с Сашей осторожно подошли к самому краю проёма и заглянули внутрь.

Новый проход был невысоким и через пару метров сужался, превращаясь в подобие трубы, уходящей под крутым углом вниз, в непроглядную черноту. Именно из этой дыры с едва слышимым шипящим звуком и вырывался горячий пар.

Но самое страшное было не это.

Лучи наших фонарей, пробиваясь сквозь пар, выхватывали из полумрака стены и пол этого грота. Они были сплошь усеяны плесенью. Той же чёрной пушистой, но здесь её слой был в разы толще и пышнее. Она покрывала всё, как бархатный ковёр, настолько плотно, что за ней не видно было даже саму поверхность.

— Чёрт возьми, — тихо выдохнул я в противогазе. — Её здесь море.

— Да, — ответил Саша. — Тепло и влага. Идеальные условия для плесени. Спор здесь должно быть в десятки раз больше.

Пар, омывающий наши костюмы, был обжигаюче горяч. Стекла противогаза запотели, и мне пришлось протереть их рукавом.

— Идём дальше по основному ходу, — скомандовал Пётр, уже двигаясь вперёд. — Но будьте осторожнее. Если здесь есть одна такая "парилка", то могут быть и другие.

Мы продвигались дальше, и этой чёрной растительности вокруг нас становилось всё больше. Она была не только на стенах и потолке, но и под ногами.

И это была не просто пыль на камнях, а плотный упругий слой, поглощавший звук наших шагов и пружинивший под тяжестью ботинок. Идти по нему было жутко не из-за скольжения, а из-за ощущения, что ты идёшь по чему-то живому. Спелеоботы вязли в этой пушистой массе с тихим влажным хлюпаньем, будто мы топчем гигантскую гнилую массу.

Луч моего фонаря метался по полу, выискивая хоть кусочек твердой поверхности. И вот в одном таком пятне света я разглядел не просто однородную черноту. Из-под ворсистого покрова белело несколько предметов. Я пригляделся, и по спине пробежали ледяные мурашки. Это были кости.

Мелкие, похожие на птичьи или, что ещё хуже, на фаланги пальцев небольшого животного, они были неестественно чистыми. Будто их тщательно обглодали, и теперь плесень медленно, но верно поглощала их, просовываясь сквозь пустые глазницы.

"Наверное, это останки летучих мышей," — подумал я.

В этот момент Сергей, сосредоточенно изучавший карту на планшете, не заметил неестественно бугристый ком плесени. Его нога соскользнула в сторону, он попытался удержать равновесие, резко взмахнув руками, но было поздно. С глухим мягким звуком, как будто пол был покрыт губкой, он рухнул на колено, а затем и на бок в густой слой чёрной субстанции.

— Чёрт! — вырвалось у него приглушённое противогазом ругательство.

Мы все замерли, глядя на него.

— Всё в порядке? — прозвучал голос Петра.

— Да, кажется, — Сергей пытался подняться, отталкиваясь от пола рукой.

Тогда я заметил маленькую, но неприятную деталь. В момент падения рукав куртки Сергея задрался вверх, обнажив незащищённый участок кожи его запястья. Вместе с другой частью руки это место было прижато к влажной пушистой поверхности плесени.

— Стой! Не двигайся! — это крикнул не Пётр, а Саша. Он быстро подошёл к Сергею, который замер в полусогнутой позе. — Рукав задрался. Ты коснулся плесени.

Сергей взглянул на своё запястье через запотевшие стёкла противогаза.

— Всем не мешать. Пётр Иванович, светите сюда, — голос Саши стал собранным и жёстким. Он снял рюкзак и достал оттуда аптечку. — Руку, Сергей.

Пётр направил фонарь на запястье топографа, на котором не было ни покраснений, ни волдырей, только несколько мелких чёрных ворсинок, прилипших к коже.

— Витя. Пакет для мусора, быстро, — бросил мне Саша, не отрываясь от руки Сергея.

Пока я рылся в рюкзаке, медик взял из аптечки бутылёк с водой и стерильную салфетку. Он обильно полил запястье, смывая ворсинки, а затем тщательно протёр кожу салфеткой.

— Антисептик, — Саша сменил салфетку и обработал участок кожи жидкостью из другого флакона. Запах спирта на мгновение почувствовался даже через противогаз, слабый, но отчётливый.

Я подал прочный пакет, и Саша бросил в него использованные салфетки.

— Утилизация, — он застегнул пакет и убрал его в специальный карман своего рюкзака.

— Всё? — спросил Сергей, в его голосе слышалось облегчение.

— Всё, что мы можем сделать сейчас, — ответил Саша. — Но за местом контакта нужно наблюдать. Малейший зуд, покраснение — говори сразу.

Сергей молча кивнул, натягивая рукав и проверяя, плотно ли он теперь прилегает к перчатке.

— Будьте бдительнее прежнего, — Пётр окинул взглядом всех нас. — Саша веди наблюдение. Пошли.

Мы шли дальше, и с каждым шагом мерзкий пушистый ковёр под ногами становился всё толще. Он словно поглащал свет и звук, отчего наше продвижение по тоннелю становилось ещё мрачнее.

— Стой, — твёрдо скомандовал Пётр, внезапно остановившись. Лучи наших фонарей, как по команде, сошлись в одной точке.

Среди бесконечных чёрных зарослей виднелось яркое оранжевое пятно. Это была непромокаемая куртка, почти такая же, как наши. Она лежала на боку, вздувшаяся, будто набитая чем-то внутри. Чуть дальше была ещё одна — синяя.

Присмотревшись, я заметил, что из-под расстёгнутого ворота оранжевой куртки, прямо на бархатной черноте, лежал череп. Он был неестественно белым, словно отполированным. А из его глазниц густо проростали чёрные клочья плесени. Они колыхались в едва заметных потоках воздуха, отчего было ощущение, что они шевелятся.

Металлические карабины на разгрузке куртки покрылись ржавчиной, а ткань вокруг них истлела, превратившись в бесформенные остатки. Рядом, чуть в стороне, валялся рюкзак с порванным дном, откуда тоже поросли чёрные волоски плесени. Тут же лежала и каска вместе с какими-то приборами, окружёнными жутким пушистым "мехом".

Саша медленно подошёл ближе. Луч его фонаря скользил по останкам.

— Оказывается, мы здесь не первые, — пробурчал он. — Снаряжение современное. Скорее всего они тут недавно.

— Недавно? — переспросил Сергей, и его голос показался мне хрипловатым. — От них только кости остались.

— Это не естественное разложение, — Саша жестом показал на всё вокруг. — Эта дрянь постаралась.

— Ничего не трогать, — резко сказал Пётр. — Идём. Быстро.

Мы продолжили свой путь, оставив жуткую находку позади. В голове начали появляться мысли о том, что мы можем стать следующими, но я всеми силами отгонял их.

Прошло ещё минут десять, а потом царившую здесь тишину нарушил сухой сдавленный кашель.

Сергей сгорбился больше обычного и громко кашлял в своём противогазе.

— Сергей? — окликнул его Саша. Мы все остановились.

— Ничего, — буркнул топограф. — Просто сухо в горле.

Саша без лишних слов посветил на запястье его руки, осторожно оттягивая рукав. Даже с расстояния в пару метров я увидел воспалённую розовую кожу, покрытую мелкой сыпью, как от крапивы.

— Фигня, пройдёт... — начал Сергей, но снова сдавленно закашлял. Его дыхание в противогазе стало слышно отчётливее. Вздохи были тяжёлыми и хриплыми.

— Покраснение, отёчность, — констатировал Саша. — Кашель, возможный отёк дыхательных путей. Вероятно, аллергическая реакция. Сейчас дам тебе антигистаминное.

Саша быстро начал доставать аптечку, а Сергей стоял, опустив голову.

— Нужно быстрее найти выход, — на удивление тихо произнёс Пётр. — Будем надеяться, что средство от аллергии поможет. Саша, следи за ним. Если станет хуже — говори.

Мы снова тронулись в путь, но теперь беспокойство в команде нарастало с каждым приглушённым кашлем. В мыслях постоянно всплывал образ черепа с торчащими из глазниц волосками чёрной плесени.

Пётр, как всегда, был впереди. Его мощная фигура была нашим ориентиром в этом аду.

И внезапно этот ориентир исчез.

Раздался возглас сквозь противогаз, послышался приглушённый шорох, а затем тишина. Луч света его фонаря, который только что скользил по стенам, сменился непроглядной тьмой.

Мы застыли на месте, ещё не понимая, что произошло.

— Пётр? — первый нарушил тишину Саша, но ответа не последовало.

— Пётр Иванович! — громче, с ноткой нарастающей паники, крикнул я.

— Стоять на месте! Ни шагу! — голос Саши прозвучал резко, пробиваясь через очередной приступ кашля Сергея. Он медленно проверял каждый сантиметр пола перед собой.

Луч света выхватил из тьмы края идеально круглого провала. Он был похож на чёрную пасть. Его стены были густо оплетены длинными, похожими на волосы, нитями, маскируя дыру и делая её почти незаметной.

Саша рукой в перчатке раздвинул эту завесу и посветил вниз. Луч терялся в пустоте, не достигнув дна. Там не было ничего, кроме всё тех же бархатисто-чёрных стен, уходящих в бездонную, зияющую темноту. Ни тела, ни обломков, ни звуков.

— Ничего не видно, — тихо произнёс Саша, и в его голосе прозвучало отчаяние. — Глубина... 30 метров? 70? Дна не видно совсем.

В этот момент раздался резкий, захлёбывающийся кашель. Сергей, держась за стену, судорожно пытался сделать вдох.

— Я... Я не могу... — он хрипел. Его слова прерывались спазмами. — Не могу дышать... Надо снять его...

Он схватился руками за свой противогаз.

— Нет! — я быстро отдёрнул его руки. — Ты с ума сошёл? Вдохнёшь споры и точно задохнёшься!

— Слушай меня! — Саша схватил его за плечи и тряхнул, заставляя сосредоточиться. — Отёк усиливается, ты паникуешь. Дыши медленнее. Вдох... Выдох...

Он пытался успокоить Сергея, но его собственные руки дрожали. Пётр пропал, Сергей умирал, а мы были в ловушке.

— Витя! — Саша обернулся ко мне, скидывая с плеч рюкзак. — Я должен попробовать. Я не могу оставить его там.

— Саша! Дна не видно! — пытался возразить я, но он не слушал.

Мы организовали страховку. Я лёг на пол, упираясь ногами в выступы, пока Саша, пристегнувшись начал медленно спускаться в чёрную пасть. Он исчез из вида, лишь скрежет карабина о скалу говорил, что он ещё жив.

Прошло несколько бесконечных минут.

— Верёвка кончается, — его голос было едва слышно. — Пётр! Ты слышишь?

В ответ только мёртвая тишина.

Спустя какое-то время Саша появился, выбираясь наверх. Он был весь в чёрных ворсинках.

— Ничего, — выдохнул он. — Дна я так и не увидел. Чёртова бездна. Его там нет.

— Что теперь? — тихо спросил я.

— Выживать, — Саша взял в руки скальный молоток. — Будем проверять каждый шаг перед собой. Бьём по полу, ищем пустоты. Понятно?

Мы шли, и наш мир сузился до трех лучей фонарей, бьющих по бесконечному чёрному бархату, и двух звуков: моего проверочного удара молотком об пол и хриплого, прерывистого дыхания Сергея. Его кашель со временем начал становиться реже, и я радостно подумал, что, возможно, симптомы аллергии начали ослабевать.

В один момент слева на стене я заметил ещё один проём. Не тоннель, по которому можно идти, а идеально круглое отверстие размером с канализационный люк. Оно было усеяно теми же длинными нитями плесени, которые свисали внутрь, словно занавес.

— Смотрите, — произнёс я, указывая на проём. Саша только молча кивнул, и мы осторожно двинулись дальше.

Буквально через несколько метров мы увидели на противоположной стене точно такой же проём. А потом третий.

Они были повсюду: на стенах, на потолке, мы обходили их под своими ногами. Одни были диаметром с футбольный мяч, другие достигали метра, а то и двух. Заглянув в один из таких проёмов, я увидел, что он резко заворачивал в сторону и извивался.

Плесень не просто росла в них — она была их неотъемлемой частью, будто они из неё и состояли.

Из некоторых отверстий, особенно тех, что были побольше, сочился тот самый горячий пар. В таких местах покрытие из плесени было особенно густым. Под напором пара волоски двигались и были больше похожи на мерзкие щупальца.

Я посветил наверх, где был ещё один небольшой круглый проход, и холодный пот пробежал у меня по спине.

Из него торчала человеческая рука, больше похожая на обтянутый кожей скелет. На её фалангах пальцев и суставах поросли мелкие чёрные ворсинки. Рука внезапно слегка двинула пальцами и втянулась наверх с неприятным шорохом.

— Господи, — непроизвольно вырвалось у меня, а сзади послышался сдавленный кашель.

Но это был не Сергей.

Саша стоял, упершись руками в колени, его плечи судорожно вздрагивали. Кашель был глубоким и сильным, не давая нашему медику даже сделать вдох.

— Саша, — тихо позвал я его и понял, что он мог задеть телом плесень, когда спускался вниз для поисков Петра.

Я перевёл взгляд на Сергея и ужаснулся. Он стоял неподвижно, глядя на корчивовшегося от кашля Сашу. Дыхание Сергея теперь стало очень частым, но хрипов в нём наоборот было ещё больше.

— Сергей. Ты как? — с беспокойством спросил я его, но он не ответил.

Он медленно повернул голову в мою сторону. Его глаза за стёклами противогаза были неестественно широко раскрыты. В них не было ни страха, ни паники — взгляд был пустой.

— Сергей, — в моём голосе промелькнули нотки паники. А он всё не отвечал и вообще не двигался, лишь продолжал очень часто дышать и сверлить меня взглядом.

— Я тоже где-то подхватил эту гадость, — Саша выпрямился, перестав кашлять.

Сергей в этот момент начал быстро снимать с себя каску, а затем противогаз.

— Ты что творишь? — Саша двинулся к нему, но тот уже держал маску в руке.

Лицо Сергея было усеяно мелкой сыпью. Он стоял с улыбкой до ушей и широко открытыми глазами смотрел на медика.

— Надень назад, — Саша подошёл к нему, и тут Сергей набросился на своего товарища.

Топограф схватил Сашу за куртку и прижал его к заражённой плесенью стене.

— Какого хрена?! — вскричал медик и, вырываясь, толкнул Сергея изо всех сил. Тот потерял равновесие и стал падать в зияющую рядом круглую пропасть, но ухватился за ногу Саши, потянув его за собой.

Спустя пару мгновений я уже стоял совсем один в этом жутком месте. Вокруг была давящая тишина. Двое членов моей команды только что исчезли в бездонной пасти Серой Гидры.

— Саша! — крикнул я, посветив в отверстие, но уже знал, что ответа не последует. — Сергей!

Пробыв в ступоре пару минут, я пошёл дальше. У меня ещё остались резервные батареи для фонаря, но и им рано или поздно придёт конец.

Вокруг была только эта чёрная дрянь и расходящиеся во все стороны круглые извилистые проходы.

Я всё топал по бесконечному тоннелю, всегда проверяя пол под ногами. Я потерял счёт времени, но продолжал надеяться на спасение.

Может, прошло пару часов. Может, день или два. Сложно было сказать.

Мне казалось, что я слышу голоса в этих узких проёмах. Пётр, Саша и Сергей звали меня и просили пойти с ними.

Мне начало казаться, что я вижу лица в этой чёрной субстанции. На стенах, на потолке. Они выглядывали на меня с улыбками и приветливо советовали остановиться.

Но я не останавливался.

До меня не сразу дошло, что плесень вокруг постепенно стала отступать. Её становилось меньше, пока в итоге последние её следы не остались где-то позади.

Теперь это была обычная известняковая пещера, которая не пыталась меня убить или забрать к себе.

На улицу я вышел, как в тумане. Голова плохо соображала, мне было как будто всё равно.

Я плёлся по какому-то лесу и, наконец, вышел на яркую поляну. В глазах начало темнеть, а ноги подкосились. Последнее, что я смог услышать, перед тем, как потерять сознание, это звуки вертолёта где-то вдалеке.


Я пришёл в себя под монотонный звук кардиомонитора. Яркий белый свет больничной палаты резал глаза, привыкшие к вечной темноте. Первое, что я осознал — я дышу чистым, сухим воздухом, без противогаза.

Через минуту кто-то зашёл в мою палату.

— Доброе утро, Виктор, — услышал я спокойный голос. Возле койки стоял немолодой мужчина в белом халате. — Я — врач-реаниматолог Макаров. Как вы себя чувствуете?

— Мои... друзья, — прохрипел я, уже боясь услышать ответ.

— Вас нашли одного, — его голос был спокоен. — Очень истощённого. Сейчас вам нужен покой.

Он сделал укол, и я снова провалился в сон.

Когда я пришёл в себя в следующий раз, то увидел, что в палате кроме врача был ещё один мужчина в строгом костюме.

— Виктор, я — майор юстиции Мельников, — он представился без лишних эмоций, показав удостоверение. — Я следователь. Доктор Макаров разрешил задать вам несколько вопросов. Вы в состоянии сейчас говорить?

Я кивнул, чувствуя, как комок подкатывает к горлу. Взгляд следователя был тяжёлым и внимательным. Врач молча стоял у изголовья кровати, скрестив руки на груди.

— Вы единственный, кого нашли, — Мельников говорил чётко и медленно. — В состоянии крайней степени истощения, обезвоживания. Скажите, что вы помните?

<продолжение в комментариях>

Показать полностью
50

Пашкин этаж

Есть у меня в запасе одна жуткая история... Рассказал мне ее старый приятель Серёга, с которым мы когда-то вместе работали, а потом сдружились. В общем, сбежал однажды он с одного места, продал квартиру практически за бесценок, лишь бы оттуда ноги унести.

Пашкин этаж

И до сих пор, как выпьет, его прорывает на рассказы.

Речь пойдет об обычной коммуналке. Знаете, это такие серые места, где все вроде друг друга в лицо знают, но не каждый ваше имя вспомнит. Дворик-колодец, потрескавшийся асфальт, одна чахлая березка и скрипучие качели, на которых по ночам собирается бухать всякая шваль.

До 2015-го года жизнь там текла своим чередом. Бабки на лавочках, мужики в гаражах, детвора носится по двору. Да, бывали мелкие кражи у кого-то аккумулятор с машины скрутят, кто-то велосипед из подъезда умыкнет.

А потом завертелось. Пропадет у кого-то телефон, оставленный на подоконнике. У кого-то из кармана куртки в общей прихожей вытащат пару сотен. Жильцы пожимали плечами, грешили на залетных наркоманов, но тревожный звоночек уже прозвенел. Доверие, которое всегда склеивало этот маленький мирок, начало давать трещины.

И вскоре виновника нашли. Им оказался Пашка из 34-й комнаты.

Тринадцатилетний пацан, тихий, щуплый, с вечно испуганными глазами. Раньше за ним такого не водилось. Рос в приличной, хоть и совсем небогатой семье. Мать – медсестра в поликлинике, отец – работяга на заводе. Но в последнее время Пашка связался с какой-то дурной компанией со старшаками из соседнего района. Пошли слухи про «соли» и «закладки». Эта дрянь меняет людей до неузнаваемости, превращая их в бездушных, лживых тварей, готовых на все ради дозы.

Его ловили еще несколько раз. То он пытался вскрыть почтовый ящик, то шарился у чужой двери. Но что с него взять? Ребенок же. Его стыдили, грозили отцом, отпускали. Серега, мой приятель, как-то застал его у себя в комнате. Вернулся за забытыми документами, а этот шкет уже ковыряется в ящике комода. Серёга тогда его не стал бить, просто схватил за шкирку, вытряхнул из карманов пару мелких купюр, глядя в его пустые, стеклянные глаза. И прошипел: «Еще раз увижу – ноги переломаю». Пашка молча кивнул и испарился.

Развязка наступила в один мерзкий, дождливый октябрьский день. Валентина Петровна из 37-й, бабка злющая, вернулась из магазина раньше обычного. Заходит в свою конуру, а там Пашка, стоит посреди комнаты и сжимает в кулаке ее пенсию, которую она только утром получила.

Вот тут-то плотину и прорвало! Бабка вцепилась ему в ухо мертвой хваткой и потащила через весь двор к его подъезду, изрыгая проклятия. На ее крик сбежались соседи. Зрелище было жуткое. Пашка, маленький, жалкий, пытается вырваться, а она тащит его, как нашкодившего щенка. У самой двери их встретила Пашкина мать. Увидев смятые деньги в руках сына и услышав вопли соседки, она словно обезумела. Время унижений, безденежья, а теперь еще и этот позор… Она начала хлестать его по лицу наотмашь, прямо там, на глазах у всех зевак. Она била и плакала, а он стоял, опустив голову, и молчал. Даже не всхлипнул.

Вечером должен был вернуться с работы отец. Мужик он был суровый, рука тяжелая. Пашка это прекрасно знал.

Когда мать, вконец обессилев отпустила его, он шмыгнул в их комнату и заперся изнутри. Как раз вернулась из школы его младшая сестра. Постучали – тишина. «Паш, открывай!». В ответ – ни звука. Подергали ручку – заперто.

Мать, измученная скандалом, махнула рукой: «Пусть сидит, проветрится. Подождем у соседки, пока отец с работы вернется».

Когда вечером пришел отец, история повторилась. Стучали, кричали, угрожали. Дверь не открывалась. Внутри стояла мертвая тишина. Что-то было не так. Чувствовалось в этой тишине что-то жуткое. Отец попытался выбить дверь плечом, но старая, советская филенка держалась крепко.

Тогда Серёга, который жил этажом выше, предложил: «Дядь Коль, у вас же форточка на кухне не заперта? Давайте я со своего балкона к вам перелезу и изнутри открою».

Сказано – сделано. Через пару минут он уже был на их балкончике. Скользнул внутрь. В комнате было темно и тихо. Только тиканье часов отмеряло секунды до ужаса. Он прошел дальше, включил свет и то, что он там увидел, заставило его закричать от страха.

Посреди комнаты, в свете тусклой лампочки, под потолком медленно вращался Пашка. Он сделал петлю из материнского платка, того самого платка, в котором она часто ходила на работу. Ноги его нелепо болтались в паре сантиметров от стула, который он, видимо, выбил из-под себя. Но самое страшное было не это. Его голова была запрокинута под неестественным углом, а глаза… глаза были широко открыты. И в этих мертвых, стеклянных глазах застыл не страх или боль. В них застыло чистое, незамутненное злорадство. Он смотрел прямо на дверь. Словно с нескрываемым удовольствием ждал, когда ее вскроют.

С этого дня подъезд начал умирать.

Смерть ребенка – это всегда огромная боль. Но самоубийство ребенка – это черная дыра, которая буквально засасывает в себя все вокруг. Сначала в подъезде просто стало неуютно находиться. Лампочка на Пашкином этаже постоянно перегорала, сколько ни вкручивай новую, практически сразу лопалась. Ночью жильцы стали слышать тихий плач в вентиляции. Или быстрый, шаркающий звук шагов по лестнице, когда там никого не было.

А потом все стало намного хуже. Валентина Петровна, та самая бабка, внезапно слегла. У нее развилась жуткая фобия: она панически боялась любых вещей мало-мальски похожих на веревку: шарфы, шнурки и т.д. Она кричала по ночам, что видит в углу своей комнаты темный силуэт мальчика, который протягивает ей платок и шепчет: «Примерь, бабуль, тебе пойдет».

Через несколько недель ее увезли в психушку, где она скоропостижно умерла.

Пашкина семья же, съехала почти сразу после трагедии, в буквальном смысле бросив все пожитки. Комнату долго не могли продать, но потом нашлись какие-то приезжие – муж, жена и двое маленьких детей, мальчик и девочка. Они купились на мизерную цену.

Их хватило всего на три недели.

Сначала их сын, шестилетний пацан, начал разговаривать с воображаемым другом. На вопросы родителей он отвечал, что играет с «грустным мальчиком Пашей», который живет в стене и не хочет выходить на свет. Потом он стал просыпаться по ночам с криками, жалуясь, что Паша садится к нему на грудь и не дает дышать, шепча на ухо: «Тише. Не кричи, а то папа придет».

Кульминационный момент наступил, когда глава семьи возвращался с работы поздно вечером. Он поднялся по темной лестнице. В кромешной тьме, почти дойдя до своей двери он вдруг почувствовал, как маленькая, ледяная детская ручка медленно взяла его за запястье. Он замер от страха, сердце ухнуло куда-то в пятки. И тихий детский шепот раздался прямо у его уха:

— Пап, не бей, я больше не буду…

На следующий день они съехали, оставив в квартире всю мебель.

Сейчас в этом подъезде уже почти никто не живет. Люди бежали оттуда, кто куда мог. Квартиры отдают за копейки, но покупателей на них нет.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!