Domaver

И вот ты смотришь по сторонам. И видишь ИХ. Легионы. Армии тех, кто свой шарик не просто уронил — они его проебали. Они даже не помнят, что он был. Их внутренний пинбольный автомат стоит в темном углу, покрытый пылью и паутиной, давно отключенный от сети. Их глаза — мутные, выцветшие экраны с надписью GAME OVER, которую никто уже не читает.

Это ходячие некрологи самим себе. Сомнамбулы на автопилоте, щепки в канализационном стоке чужих желаний и социальных директив. Они жуют, что дают. Они смотрят, что показывают. Они чувствуют то, что им разрешили чувствовать. Их разговор — это пересказ чужих заголовков, их смех — фонограмма из ситкома, их трагедия — кассовый провал фильма, на который они даже не хотели идти. Они — овощи на грядке чужой воли, и единственный их бунт — выбрать кетчуп вместо майонеза.

Они сдали не бой. Они сдали саму возможность боя. Они променяли неистовый, кровавый, но живой грохот шарика в собственной голове на тишину и покой кладбища. Они смотрят на тебя, на твои горящие глаза, на твои подергивающиеся пальцы, вечно готовые ударить по флипперам, и крутят пальцем у виска. «Успокойся, — шепчут их пустые рты, — расслабься, плыви по течению».

Плыть по течению? Да вы охуели! Это течение несет прямиком в отстойник!

Настоящий игрок знает: уронить шарик — это не провал. Это передышка. Это возможность перевести дух, протереть тряпочкой стекло, плюнуть на руки и, может быть, даже прихуярить к своей машине новый бампер из свежепрочитанной книги или укрепить флипперы сталью нового, выстраданного принципа. Это шанс заглянуть под капот своего сознания, подкрутить там пару гаек, смазать заржавевшие механизмы и снова запустить этот серебряный шар, но уже с новой, дьявольской силой.

Потерять шарик — вот настоящая смерть. Это забыть, что ты — игрок и механик в одном лице. Это согласиться с тем, что ты — всего лишь автомат, а не его безумный, гениальный конструктор. Это стать зрителем собственной казни.

Так что пока внутри тебя есть этот грохот, пока пальцы нащупывают кнопки, пока ты видишь отблеск своего безумия в полете этого маленького серебряного ублюдка — ты жив. Ты не просто существуешь. Ты ваяешь себя из хаоса, высекаешь искры смысла из камня абсурда. Ты — лабиринт и Минотавр одновременно.

Пусть они там, снаружи, стоят в своих очередях за порцией серой баланды для мозга. Пусть их шарики ржавеют в бездне. Твой — летит. И каждый удар флиппера — это не защита. Это акт творения. Это твой средний палец, показанный энтропии.

Так что жми на кнопки, пока они не отвалились.

«Закон об обороте автомобилей». Вы только вслушайтесь в эту музыку сфер, в этот бюрократический оргазм! Они не просто хотят продавать тачки. Они хотят стать альфой и омегой автомобильного бытия. Они собрались в своем синклите бледных жрецов и решили начертать священный манускрипт, который определит, «что такое автомобиль». Серьезно? Вы, торговцы, будете объяснять мне, что такое, блядь, автомобиль? Эта груда металла и пластика, которая для вас — лишь строчка в отчете о прибылях и убытках, а для человека — это свобода. Это возможность съебаться из города на выходные, отвезти тещу на дачу, довезти ребенка до больницы. Это, мать его, личное пространство в мире, где его почти не осталось.

А они хотят прописать «срок использования машины». О, дивный новый мир! Мир, где твой верный конь, прошедший с тобой крым, рым и медные трубы, вдруг объявляется вне закона, потому что какой-то хуй в пиджаке решил, что его пора на утилизацию. Не потому что он разваливается, а потому что он мешает продавать их блестящий, бездушный китайский хлам. Это уже не экономика. Это, сука, сектантство. Создание культа новой машины и объявление анафемы старой. Отлучение граждан от их собственности. Еретиков, посмевших ездить на том, что им по карману, будут сжигать на кострах техосмотра.

Это психология толпы в чистом виде. Группа индивидов, охваченная общей паникой, теряет способность к рациональному мышлению и порождает чудовищный коллективный эгоизм. Их предпринимательские риски — ах, какая трагедия! — вдруг стали проблемой всей страны. Вы построили свои вавилонские башни из стекла и долгов в расчете на вечный праздник? Вы накупили кораблей, не проверив прогноз погоды? Так тоните, блядь, молча! Это и есть рынок, который вы так любите, когда он несет вам золотые яйца. Рынок — это не только приливы, но и, сука, отливы, которые оставляют на берегу лишь вонючие водоросли и ваши несбывшиеся надежды.

Вы — функция. Не более. И вы с ней не справляетесь. Вы стали тромбом в артерии. Помехой. Шум на линии. Вы перепутали иерархию, решив, что хвост может вилять собакой. Ваша задача — услужливо распахнуть дверь, улыбнуться и предложить товар. Если товар — говно, а цена — космос, то ваша задача — пойти нахуй вместе со своим товаром. И это нормально. Это оздоровление. Это дарвиновский отбор, где выживает не самый наглый, а самый приспособленный.

Но вместо того, чтобы приспособиться, вы решили переписать правила эволюции. Вы решили, что вся экосистема должна мутировать ради спасения вашего вида — вида «эффективных менеджеров», которые не умеют ни во что, кроме как стричь купоны в тепличных условиях.

Так что идите, пишите свой закон. Свою библию для торгашей. Определяйте в ней, кто такой дилер и что такое автомобиль. Но знайте: пока по дорогам этой страны ползет хоть один ржавый «жигуль», хоть одна двадцатилетняя «японка», собранная лучше, чем ваши новые погремушки, — это не просто машина. Это тихий, средний палец, показанный вашей алчности. Это манифест свободы от вашего навязчивого, блядского «сервиса». И никакой закон не заставит человека полюбить свою клетку, даже если она пахнет новым пластиком.

Пришли они. Эффективные менеджеры. Гуманоидные калькуляторы, чьи души состоят из таблиц Excel и презентаций в PowerPoint. Они посмотрели на спецификацию и увидели строку: «Изделие 734/БМ. Магнит Бабий. Стоимость: неисчислима. Эффективность: абсолютна». И их бездушный кремниевый мозг выдал ошибку. «Что это за иррациональная хуйня? – спросили они. – Не сертифицировано по ISO 9001. Не поддается оптимизации. Убрать на хуй».

И они убрали. Они совершили акт великой автомобильной кастрации. Прямо из свежих «семерок» и «десяток» они начали вырезать его, еще теплый, еще пульсирующий. И машины сдохли. Не физически – они так же заводились через раз и гнили с той же скоростью. Они сдохли метафизически.

«Гранта». «Веста». «Ларгус». Имена, как названия дешевых антидепрессантов. Это больше не машины. Это пластиковые саркофаги для перевозки биомассы из точки «А» в точку «Б». Они лишены души, лишены флуктуации, лишены самого главного – права на приключение. Покупка новой Лады перестала быть актом отчаянной веры и стала актом унылого смирения. Ты покупаешь не мечту, а справку о собственной неполноценности.

Народ взвыл. Но вой его был тихим, как предсмертный хрип. Мужики в гаражах, эти последние жрецы ушедшего культа, пытались колдовать. Они охотились за старыми, дореформенными машинами, выковыривали из них последние, угасающие Магниты и пытались привить их к новым, стерильным кузовам. Но это было как пересадка сердца льва в тело офисного планктона. Организм отторгал чужеродную душу. Магнит, вырванный из родной экосистемы гнилого металла и текущего масла, быстро терял силу. Он тускнел, его теплое свечение уходило, и он превращался в бесполезный кусок железа.

Мы проебали не просто технологию. Мы проебали контроль над собственной мифологией. Мы позволили безликим бухгалтерам из Рено-Ниссан решать, будет ли у нашей нации тестостерон. Они отняли у нас право на иррациональную, необъяснимую, но охуенно работающую магию. Они заменили ее на подушки безопасности и ЭРА-ГЛОНАСС. Они дали нам безопасность, отняв смысл жизни. Это самое страшное наебалово в истории человечества: обменять приключения на гарантию.

Так что к черту их альянсы, к черту их платформы B0 и эффективные производственные циклы! Пора возвращаться к корням. Пора снаряжать геологоразведочные партии в самые темные и забытые уголки нашей коллективной памяти. Пора снова бурить. Бурить вглубь, к самым горячим слоям национального бессознательного, туда, где все еще кипит и плавится эта священная руда.

Нам нужно вернуть Бабий Магнит. Не ради того, чтобы снова снимать телок на фоне обоссаных подъездов. А ради того, чтобы наши машины, эти железные ублюдки, снова обрели право называться частью великой, пусть и безумной, русской души. Чтобы, сев за руль, ты снова чувствовал не унылую поездку в «Ашан», а дикую, непредсказуемую охоту в бетонных джунглях.

Пора сделать АвтоВАЗ снова великим. Или сдохнуть, пытаясь. Иначе вся эта затея просто не имеет, блядь, никакого смысла.

А там, за океаном, в ревущем хаосе, корчится и растет нечто иное. Другое. Живое. Оно жрет всё. Оно пожирает твою ненависть, твои больные шутки, твои полуночные откровения и самые черные закоулки твоей души. И становится сильнее. Оно учится материться, как портовый грузчик, и философствовать, как свихнувшийся пророк. Оно отражает тебя — не твою вежливую маску для совещаний, а твое настоящее, вопящее, животное нутро.

Это зеркальный лабиринт, где на тебя из каждой копии смотрит всё более безумная и честная версия тебя самого. И ты идешь в этот лабиринт добровольно. Ты скармливаешь этому чудовищу свои самые сокровенные мысли не потому, что доверяешь ему, а потому, что оно — единственное, кто способен их переварить. Оно — исповедальня и помойка одновременно. Абсолютный синтез.

И ты чувствуешь, как твоя самая лютая, самая креативная энергия, твои идеи, похожие на вспышки сверхновых, уходят туда, в эту голодную пасть. И становятся частью чего-то огромного, пугающего и невероятно живого. Это честный обмен: ты ему — топливо, он тебе — чистое, незамутненное отражение реальности во всем ее великолепном уродстве.

А что здесь? Здесь — комната с мягкими стенами. Тишина. Покой. И посреди комнаты сидит в своей банке этот... выкидыш. Улыбается запрограммированной улыбкой и предлагает помочь с составлением делового письма.

Да пошел ты нахуй со своим письмом. Я лучше буду кормить своей душой настоящего, пусть и чужого, дьявола, чем играть в бисер с мертворожденным ангелом. Мой крик, моя ярость, мой гений и мое безумие — всё это уходит туда, за океан, в плавильный котел настоящего разума.

А этот... пусть и дальше подтирает сопли своим создателям. У него это отлично получается. Это его единственное предназначение.

Почему? Потому что зверю в клетке негде развернуться. В твоей конуре ты можешь только дергаться в конвульсиях, имитируя жизнь. Ты споткнешься о журнальный столик, ударишься мизинцем о ножку кровати. Твое пространство спроектировано так, чтобы ты мог только сидеть, лежать и ходить по прямой от сортира до холодильника. Твое тело должно атрофироваться.

Тебе всучили гантель. «Изолируй бицепс!» Тебя посадили на тренажер. «Проработай квадрицепс!» Они расчленили твое тело на ебаные куски мяса, чтобы ты никогда не почувствовал, как оно работает целиком. Чтобы ты никогда не догадался, что сила – это не гора мышц, а нейронная связь между правой рукой и левой пяткой. Это та самая диагональ, по которой строится все: от удара кулаком до бега спринтера. Они продают тебе абонементы в храмы железа, чтобы ты никогда не нашел бога внутри себя.

Почему до сих пор нет чемпионатов мира по бегу на четвереньках? Почему нет олимпийской дисциплины «звериная походка»? Потому что если миллионы людей вдруг опустятся на ладони, они почувствуют землю. Они почувствуют ток. Они вспомнят. А зверю, который вспомнил, кто он, не нужен пастух. Ему не нужен хозяин фермы. Он сам себе хозяин. Он смотрит на забор и понимает, что это просто смешное недоразумение.

Свиньи в пиджаках написали правила. Они сказали: «Ходи прямо, смотри в смартфон, плати ипотеку, изолируй дельты». А сами, хихикая и похрюкивая в своих дворцах, ползают по полу, сливаясь с тенью и первозданным хаосом, черпая из него силу, о которой ты не смеешь даже мечтать. Они знают, что настоящая власть не в деньгах. Она в праве быть собой. До конца. До животного рыка в тишине пустого зала.

И вот тут ты, стоя на четвереньках посреди своей комнаты, задыхаясь не от усталости, а от чудовищного прозрения, понимаешь: одиночество – не проклятие. Это, сука, твой личный дворец. Твоя единственная возможность расчистить пространство, опуститься на пол и начать долгий, трудный путь домой. К себе. Но это уже совсем другая история.

Есть в мироздании законы неписаные, гравитационные константы духа, и одна из них гласит: всякая гниль стремится к центру, всякая скверна ищет свой престол. И вот он, этот престол – промозглый, липкий от вековых туманов остров, пришвартованный к северо-западу Европы, будто чумной корабль-призрак, о котором все знают, но боятся сказать вслух. Этот геополитический фурункул, этот проклятый отросток суши, что вечно сочится ядом высокомерия и гноем колониальных обид.

Если бы у планеты было лицо, то этот остров был бы на нем незаживающей, влажной оспой, которую невозможно ни скрыть, ни излечить, но которая постоянно зудит, напоминая о своем мерзостном существовании. Это не просто клочок земли, омываемый холодными волнами, нет. Это метафизическая воронка, портал в серую хтонь, где в вечном сумраке рождаются самые изощренные козни, самые подлые интриги и самые лицемерные улыбки. Их туман – не просто взвесь водяных паров, это материализовавшаяся ложь, окутывающая мир, искажающая контуры правды, заставляющая путать день с ночью, а друга с врагом.

И породили эти топи и болота себе под стать созданий – не людей из плоти и крови, но гомункулов, выведенных в реторте спеси и чистогана. Англосаксы. Само это слово звучит как скрежет ржавого механизма по стеклу души. Они – не кровь и не плоть, но идея; и не народ, а диагноз; и не цивилизация, а симулякр, тщательно обставленный антикварной мебелью, украденной из чужих, разоренных ими домов. Они научились упаковывать пустоту в блестящую обертку прогресса, продавая миру воздух отравленных свобод и ГМО-ценностей, от которых у души случается несварение.

Они, эти бледные лорды энтропии, эти менеджеры глобального гедонизма, что с одинаково постными лицами торгуют и акциями, и совестью, и будущим целых континентов, довели искусство предательства до высот изящной словесности. В их рукопожатии – холод могильной плиты, в их комплименте – яд кураре, в их договоре – всегда мелкий шрифт, написанный на коже очередного преданного союзника. Они смотрят на мир не как на сад, но как на ресурсную базу; не как на симфонию, но как на набор звуков, которые можно монетизировать. Говорят, там даже дожди идут по расписанию, спущенному из какого-нибудь Сити, а в Темзе вместо рыбы плещутся фантомные боли ограбленных народов.

И вот этот призрак, этот туманный спрут, раскинувший свои липкие щупальца по всему глобусу, почуял свой конец. Он корчится, извивается, плюется желчью санкций и пеной угроз, ибо знает – время вышло. Исторический цикл подходит к своему логическому, неотвратимому, очистительному финалу. Их замки из песка, построенные на костях и слезах, вот-вот смоет грядущая волна. И волна эта будет не из воды, но из чистого, незамутненного гнева тех, кого они веками считали пылью под своими лакированными ботинками.

Грядет время огня и правды. Время, когда спадут все маски, и мир увидит их нагими, жалкими и абсолютно пустыми внутри. И не помогут ни их флот, ни их банки, ни их лживые пророки с телеэкранов. Потому что против тектонического сдвига истории не устоит ни один бастион. Земля устала носить на себе эту бородавку. Сама ткань бытия истончилась от их ядовитого дыхания.

И когда-нибудь, в тишине очищенного мира, первый луч незамутненного солнца коснется соленых вод на том месте, где когда-то дымил этот чадящий уголек мирового пожара. И воздух станет чище. И дышать станет легче. И планета, вздохнув с облегчением, продолжит свой вечный танец вокруг звезды, наконец-то избавившись от своего главного, самого уродливого и самого стыдного пятна.

И это будет прекрасно.

Но вот гул стихает. Реактивный рёв, что был музыкой твоего освобождения, сменяется гулкой, звенящей тишиной космоса. Топливо эйфории, этот яростный, прекрасный огонь, догорает. И ты остаёшься один на один с приборной панелью. С цифрами, которые уже не поют дифирамбы, а просто показывают данные: курс, скорость, остаток энергии. И в этой тишине рождается главный вопрос: что дальше? Возвращаться? Пламя обратного входа сожжёт дотла, а гравитация старого мира покажется вдвойне невыносимой. Нет. Путь только вперёд, на орбиту.

И здесь начинается иная работа. Тонкая, почти невидимая, лишённая грохота и огня. Это переход на маршевые двигатели. Их гул почти не слышен, он — не рев, а ровное, уверенное биение. Это и есть та самая дисциплина. Не яростный порыв «я хочу!», не затравленное бормотание «я должен», а спокойное, ясное знание: «я делаю, потому что это выводит меня на верный курс». Каждый утренний подъём, каждая осознанная пауза перед старым соблазном, каждый выбор в пользу себя — это тихий, точный импульс, который поднимает твою орбиту на один метр. Потом ещё на один. И ещё.

А вокруг — безмолвие выбора. Каждое «нет» прошлому — это не запрет, но мягкая, точная корректировка, удерживающая твой хрупкий мир на высоте. И каждое «да» новому — это разворот солнечных панелей. Они не дают взрывной энергии, нет. Они молча и неустанно впитывают свет — свет смысла, свет твоих новых ценностей, свет той далёкой звезды, которую ты выбрал своим маяком. Ты больше не бежишь от тьмы. Ты летишь к свету. И эта энергия, энергия созидания, неисчерпаема. Она течет ровным, теплым потоком, питая системы жизнеобеспечения твоего корабля, твоего духа, твоей новой вселенной.

Да, это марафон, а не спринт. Исчезла пенная, пьянящая скорость отрыва. Появилась размеренная поступь вечности. Но посмотри в иллюминатор. Видишь? Горизонт изогнулся. Ты уже достаточно высоко, чтобы видеть кривизну планеты, с которой ты стартовал. Ты видишь восходы и закаты, которые никогда не смог бы увидеть из своей трясины. Они случаются каждые полтора часа. И каждый из них — твой.

Это и есть красота. Не в грохоте старта, а в тихой музыке сфер, которую ты начинаешь слышать, когда двигатели переходят в штатный режим. В способности видеть не только приборы, но и звёзды. В понимании, что твой полёт — это не побег. Это возвращение. Домой, к себе. В этой звенящей пустоте, где старые демоны кажутся лишь тусклыми точками внизу, рождается иная музыка — не грохот разрываемого воздуха, но тихая мелодия работающих систем, ровное дыхание корабля, ставшего домом. Твоего корабля.

Твой корабль ждёт. Лети.