Бук, Эмаль, и Экзистенциальность
Тег > _ < нижнее подчеркивание
Тут есть тег https://pikabu.ru/tag/ /hot просто что-то пустое
Тег > _ < нижнее подчеркивание
Тут есть тег https://pikabu.ru/tag/ /hot просто что-то пустое
Живёт в лесу одна девчонка
Она в отрыве от всего
Где возлюбленная кошка
Любит мужа своего
Живут они все очень дружно
Прям как листья на ветру
Какой то школьник учит устно
Лёжа в красочном гробу
Идут животные впритык
Еды у них хоть отбавляй
Когда нибудь наступит пик
И свежий будет каравай
Белка с дерева упала
Птица в небе покачнулась
Нефть с завода всех сьедала
Особь ото сна проснулась
Зверь "народом" нареченный
Вновь пойдет цветы топтать
Мимо леса волк Влеченный
Думает в земле поспать
Волка сразу потощили
Только зверя в нем нашли
За станок садить Решили
И бутылку пить Пошли
Послезавтра на работу
Каждый день за тот станок
Выходного нет в субботу
Дали жертвы Обадок
Пустота - самая страшная болезнь человеческого духа. Да, мы работаем, мы спешим, мы суетимся буквально день и ночь, но в чем же сущность, в чем смысл всей этой спешки и суеты? Не бывает ли так, что мы вдруг на минуту как бы останавливаемся, и вот - тишина вокруг нас, и так ясна становится пустота и бессмыслица нашей жизни. Есть страшный в своей правдивости и простоте стих поэта: «Жизнь прошумела и ушла». И, быть может, мы оттого и глушим себя работой, может быть весь мир вокруг нас так шумит и грохочет, что все хотят скрыть от себя, от других эту бездонную пустоту. Во имя чего? Куда? Для чего? «Жизнь прошумела и ушла…». И вот, углубляясь в себя и вглядываясь в этот - такой короткий - дар жизни, мы жаждем спасения и защиты, избавлния от первоосновы всякого зла: от пустоты, бессмыслицы, от страшной опустошенности души, в которой мы так часто пребываем…
Ищу книгу, там было про немецкого завоевателя который осадил город. Там вроде по тоннелю сбежали монах и девушка. Не помню открыл ли предатель ворота или нет, но основной сюжет идёт в разговоре между монахом, предателем, завоевателем и девушкой о боге и почему он допустил, то что он может уничтожить всех этих людей и есть ли он вообще. В итоге он то ли бросил монетку, то ли ещё, но в итоге он сам решил не уничтожать город потому что поверил в бога. Дальше проходит время он уже не тот завоеватель, а обычный человек который пропивает свою жизнь, люди из какого- то города просят его чтобы он их защитил и он долго думает и соглашается. В итоге он встречает ту девушку которая болеет чумой, а он её обесчестил и она всегда думала о нём( они вроде как друг друга любили) А ещё тот предатель хочет отомстить ему потому что получается он просто так предал своих людей.
Обложка
Дебютная повесть молодого писателя, своеобразный творческий манифест. Понятие абсолютной свободы – основной постулат этого манифеста. Героя этой повести судят за убийство, которое он совершил по самой глупой из всех возможных причин. И это правда, которую герой не боится бросить в лицо своим судьям, пойти наперекор всему, забыть обо всех условностях и умереть во имя своих убеждений.
«Не так страшны воры и убийцы, потому, что они могут только украсть или убить, как страшны равнодушные, именно с их молчаливого согласия совершается все зло на земле» — почему-то после прочтения "Постороннего" мне вспомнилась эта цитата из фильма "Афоня". Сравнивать я эти произведения не буду, но мне кажется, что определённое влияние повесть могла оказать.
Честно говоря, повесть оставила противоречивые чувства, но всё-таки мне она очень понравилась.
Написано просто, но со вкусом, атмосфера у книги тревожная, но не депрессивная.
Главный герой личность максимально неоднозначная. Относиться к нему можно по разному. И судят его не за само преступление, а за образ мысли. Ведь в глазах обвинителей он предстаёт бесчувственной сволочью, который способен на любые подлости.
А читатель может выступить в роли адвоката, ведь ему известны все подробности произошедшего. Да и в поступках подсудимого его своя логика. Странная, местами жестокая, но есть.
Так заслуживает ли он столь сурового наказания? Прочтите и решите для себя сами.
P. S. Текст взят из моего телеграм-канала. Если вам понравилась эта запись, то приглашаю вас присоединиться — здесь вас ждет увлекательное путешествие в мир книг, кино, музыки и просто интересных мыслей! Обзоры на фильмы, рецензии на книги, музыкальные новинки и многое другое ждут вас на канале — https://t.me/broadcasting_p. Залетайте, Камрады, будет интересно!
Похоже это обитель токсиков и язвительных высокомерных всезнайкинов.
Всем привет!
Сегодня расскажу о последнем или предпоследнем древнеегипетском произведении в моей подборке. Дальше всё, что касается Древнего Египта, будет, в основном, вышедшим из-под пера (или печатной машинки) авторов ХIХ-ХХ-х веков уже нашей эры. Возможно, кому-то сказки древних не особо зашли, но я уверена, что эта затронет любого, на ней я хочу остановиться достаточно подробно, но для начала традиционно небольшая историческая ремарка.
В прошлый раз я упомянула о Сенусерте I, его сыне Аменемхете и внуке Сенусерте II, а сегодня речь пойдет о временах правнука - Сенусерта III, который совершал походы в Нубию и распространил там египетскую культуру. Египет при нем расцветал и бурно строился. Он стал одним из прообразов мифического правителя Сесостриса, но в остальном особо ничем не прославился. То ли дело его сын - Аменемхет III - тот себе аж две пирамиды построил.
А вот на предполагаемом внуке Сенусерта III - Аменемхете IV - ХII-я династии по мужской линии, по сути, взяла да схлопнулась, по некоторым сведениям ещё при его жизни бразды правления перешли к его предполагаемой сестре - царице Нефрусебек. Правила она около трех-четырех лет и наследников мужского пола не имела, так что на ней на рубеже ХIХ-ХVIII-го веков до н.э. и пресеклась ХII династия. После этого в Древнем Египте начался Второй Переходный период, и страна снова раскололась, чем, возможно, и воспользовались вторгшиеся из Азии гиксосы. Но об этом в другой раз.
Если говорить про события остального мира в ХIХ-м веке до н.э., то в Вавилоне воцарилась аморейская династия, благодаря захватившему его (и не только его) Суму-абуму (1895—1881), которому наследовал сначала его предположительно племянник Субу-ла-Эль, а потом Сабиум, Апиль-Син (да-да, у него забавное имя, и о нем будет позже) и Син-Мубаллит. В том же веке началось долгое правление царя Ларсы Рим-Сина. А около 1800-го года хетты вторглись в Анатолию. Цивилизация долины Инда перешла в позднехараппскую фазу, но о том, чем это закончилось, расскажу в следующий раз. А пока обещанная сказка:
Сказка о потерпевшем кораблекрушение
Время действия: ХIХ век до н.э., время правления Сенусерта III (1872 - 1853 годах до н. э.) или немного позже.
Место действия: Древний Египет (Та-Кемт) и Средиземноморье.
Интересное из истории создания:
От предыдущих произведений это отличает то, что оно было написано примерно тогда же, когда происходили события повествования, и, если верить подписи на папирусе, точно известен его автор – писец Аменаа. Кстати, его подпись была внесена в «Книгу рекордов Гиннесса» (1987) как древнейшая сохранившаяся подпись на папирусе. Египтолог ХIХ века н.э. В. С. Голенищев, который отыскал рукопись и озаглавил сказку как «Потерпевший кораблекрушение», с восторгом отзывался о ней и благодаря отличной сохранности (повреждено лишь предполагаемое начало, но этим можно пренебречь), и за содержание. Сказка составлялась не прозаическим, но стихотворным слогом, отмечающимся ритмикой. Переводчики постарались, поэтому это чувствуется, но полностью слог оригинала, надо полагать, не передает.
О чём:
В версии, что читала я, история начинается с того, что посланец фараона на хорошем корабле, рассекающем бирюзовые волны, плывет по морю (вероятно, Средиземному, поскольку именно его звали Великой Зеленью, и там бывают землетрясения и извержения вулканов, после которых могут исчезать целые острова), и погода стояла отличная, но потом налетела буря, корабль попал в жестокий шторм и, как полагал на тот момент рассказчик, потонул вместе со всей командой, за исключением его самого. Так фараонов посланец оказался на загадочном и, как он думал, необитаемом острове, где было много всего и разного. И бедняга приободрился, решив, что смерть от жажды и голода ему точно не грозит, и вот уже готов был преисполниться надежды, как всё задрожало и появился бородатый змей в тридцать локтей (это, на секунду, около 13-14 метров). Понял тут посланник, что это хозяин острова, и справедливо решил, что уж теперь-то ему точно кирдык, а змей приблизился к нему и ласково так спросил: «Кто принес тебя сюда, кто принес тебя, человечек? Кто доставил тебя на пустынный остров, спрятанный в водах Великой Зелени?») Но чел уже был вне себя от паники, поэтому ему показалось, что это было грозно. Заговорил он только тогда, когда Змей уже всерьёз разозлился и пообещал его умертвить, если он, наконец, не ответит на заданные вопросы. Вот тут-то они и разговорились. И, хотя это спойлер-преспойлер, я всё-таки процитирую самый эмоционально насыщенный (во всяком случае для меня) момент.
Отрывок:
«…Выслушал мореплавателя Змей, покачал головой, потом сказал:
— Не бойся меня, человечек, прогони из сердца страх. Ничего дурного с тобой не случится. Ты потерпел кораблекрушение, но чудом спасся и пребываешь на острове, где вдоволь всего, чего душа пожелает. Ты проживешь здесь месяц за месяцем, не зная ни бед, ни забот. И вот на исходе четвертого месяца приплывет по морю корабль. Приведут его моряки, тебе хорошо знакомые. Вместе с ними отправишься ты в Египет и будешь жить-поживать в благоденствии, пользуясь милостью самого фараона, — да будет он здрав, силен и могуч! О своих теперешних злоключениях ты и не вспомнишь. Со мной же случилась беда, которую мне не забыть вовеки.
Змей вздохнул — и с деревьев посыпались листья, второй раз вздохнул и облетели лепестки у цветов.
— Жил я здесь не один, а с дружной семьей, — заговорил он снова. Было нас семьдесят пять Змеев и еще одна Змейка, моя младшая дочь. Она была такая ласковая и веселая, что ее я любил больше других. И вот, когда я уплыл в открытое море, с неба сорвалась звезда и рухнула прямо на остров. Загорелись деревья, запылали кусты. Весь остров стал огромным костром, и спрятаться было некуда. Никто не вышел живым из огня. Резвая Змейка сгорела вместе со всеми.
Из Змеевых глаз выкатились две большие слезы. Они упали на землю и превратились в два золотых самородка.
— Что твое горе рядом с моей бедой? У меня чуть сердце не разорвалось, когда я вернулся на остров и никого там не нашел. Ты обнимешь своих детей и поцелуешь свою жену и увидишь ты свой дом, а это лучше всех вещей.
Плохие дни пройдут, словно сон. Ты достигнешь столицы и будешь жить в ней до конца своих дней среди своих братьев. Ради этого стоит быть мужественным и перенести выпавшие невзгоды…»
Почему стоит прочитать:
Скажу честно, я просто ревела как маленькая девочка. И не только в этом месте, но и в конце. Это мне напомнило мем, который вызвал у меня схожие эмоции, про человека, который жалуется на свои проблемы динозавру, тот выслушал и с грустным видом ответил что-то вроде: «Все, кого я знал(любил) умерли». В общем, ситуация актуальна так же, как и во все другие времена, тут тебе и про экзистенциальное, и про то, что всё можно исправить, кроме смерти, хотя порой кажется, что весь мир рушится, и про то, как тяжело нам порой дается утешение другого, особенно, когда мы понимаем, сколь велико его горе, и что мы бессильны исправить причину этого горя. И всё это в короткой истории на страничку или две. Снимаю шляпу и всем советую тоже ознакомиться с полной версией.
Предыдущие части можно найти тут:
Часть 1 (XXXI-ХХХ вв. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 1. «Листы каменной книги»
Часть 2 (XXX-XXIX вв. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 2. «Миф об Этане»
Часть 3 (XXVIII в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 3. «Сказки сыновей Хуфу»
Часть 4 (XXVII в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 4. «Эпос о Гильгамеше»
Часть 5 (XXVI в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 5. «Путешествие Баурджеда»
Часть 6 (XXV в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 6. «Микерин»
Часть 7 (XXIV в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 7. «Дочери Фараонов»
Часть 8 (XХIII в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 8. «Сказание о Саргоне» и «Проклятие Аккаде»
Часть 9 (XXII в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 9. «Враги Царицы»
Часть 9.1 (XXII в. до н.э.) История нашего мира в художественной литературе. Часть 9.1 "Поэма об Утухенгале"
Часть 10 (XXI в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 10. «Смерть приходит в конце»
Часть 11 (XX в. до н.э.). История нашего мира в художественной литературе. Часть 11. «Странствия Синухе»
А еще получит ачивку в профиль. Рискнете?
От автора, во избежание двояких толкований:
Да, тот самый Нематрос.
Да, это мой текст.
Да, вы вполне могли это читать.
Да, возможно даже здесь. Ибо крепкая копипаста зачастую является знаком качества произведения.
Жить с маленьким хуем возможно.
Жить с маленьким сердцем – преступление против человечества. Эта мысль не дает мне покоя уже пять секунд. Она и сраный столичный трафик.
Тридцать первое декабря. Москва нарядилась, как потасканная шлюха в ожидании праздника.
- Мадам, сколько вам?
- Восемьсот семьдесят пять.
- Кхм, а на вид больше семисот и не дашь…
Уродливыми сталагмитами пялится в небо Москва Сити. Сегодня не должно быть никаких пробок, однако же есть. Трешка стоит – судя по комментариям в навигаторе какой-то мажор с помощью отбойника разобрал свою машину на узлы и агрегаты, проделав то же с несколькими собратьями по потоку. Решил ограничиться этим годом, оставив вечным сюрпризом 2023-й. «Пусть меня запомнят молодым, обдолбанным и мертвым».
Проползаем место аварии. Каждый считает своим долгом остановиться и запечатлеть, чтоб было чем поделиться с родными под елкой.
Мы живем, как шарики для пинбола, причем большую часть проводим в отстойнике, и лишь некоторым везет, они получают «лапкой» под сраку, вылетают в яркий сверкающий мир, мечутся там, собирая бонусные очки, чтоб потом вернуться в черную утробу. Возможно навсегда.
***
Перед глазами все еще стоит бесконечный больничный коридор цвета морской болезни, напоминающий нутро гигантской анаконды, с натыканными вдоль стен лавками, перемежающимися с унылыми дверями, обитыми шкурами жестяных человечков.
Хорошая метафора жизненного пути, где перед тобой закрыты все двери, а в конце, у дальней стены, в огромной кадке ощерился исполинский кактус, на который тебя насадят.
Те, чья жизнь закладывала крутой вираж, как правило, отчетливо хранят в памяти образ, этому сопутствующий. Для меня теперь это утренняя табличка на двери врача «Дададзе Автандил Шотаевич». Неизбежность видится мне огромной черной жопой, засасывающей меня, как смерч.
Пытаюсь отогнать мрачные мысли прочь, и чуть не пропускаю свой съезд.
***
Притормаживаю у кофейни, что в соседнем с нашим офисом здании. Она чудо как хороша. Не кофейня, конечно же, а Джамиля, бариста. Кофейня – говно, и кофе там средний, а про качество обжарки можно сказать только, что студентом я так жарил однокурсниц, пока соседи, вьетнамцы, жарили селедку.
- Добрый день, чего вам? – Джамиля отрывается от телефона. У нее глубокие бездонные глаза, и сморят они с глубоким похуизмом.
Пытаюсь подобрать слова, хаотично разбросанные в голове.
- А вам не кажется, - начинаю я, - что мы в этой повседневности, пожирающей нас, как грибковая плесень, упускаем что-то действительно важное? Что-то восхитительное в своей простоте.
- Чо? – удивляется она, изгибая татуированную бровь. Из ее восточных уст это звучит, как «чё-о-о-о».
- Ну вот вам, например, никогда не приходило в голову что-то поменять в этой жизни? Совершить что-то действительно неожиданное, удивить всех и прежде всего себя.
- Нет. А зачем? – искренне недоумевает она.
- Просто взять, прямо сейчас закрыть кофейню, пойти в туалет и отсосать там совершенно незнакомому человеку, не зная даже его имени.
- Вообще-то, я тебя каждый день вижу, ты Валера, клерк из соседнего офиса, на работу ездишь на метро. Летом в футболке, зимой в пальто.
Понимаю, что минета не будет, но в то же время мой напор не разорвал тонкую нить зарождающейся взаимной симпатии. В иных условиях меня бы это устроило, но не сегодня.
- Ну а если завтра не будет? – настаиваю я.
Она смотрит на меня, как на ебаната. Ничего не имею против. Она тоже не торопится закончить общение – я вполне симпатичный.
- А если завтра не будет, то я, видимо, упускаю шанс всей жизни, - пожимает плечами Джамиля.
- А если завтра не будет только для меня? – совершенно серьезно спрашиваю я.
Она начинает терять интерес. Сторителлинг – не мое.
- Если за пломбы переживаете, давайте без прелюдий. Полипов у вас, надеюсь, нет? – всем своим видом выражаю озабоченность, пытаясь показать масштабность испытываемых чувств.
Кажется, разгадывать шарады она сегодня не намерена. Закатывает глаза, но даже в этом едва уловимом движении целая уйма секса.
Дверь за моей спиной открывается, впуская маленькую снежную завихрень, оторвавшуюся от большой метели. Входит дородная дама, начинает раскладывать сумки за столиком, явно намереваясь плотно покофейничать.
- С праздничком вас! – басит дама. Ее нос красный то ли от мороза, то ли от трех бутылок шампанского.
Я оставляю две тысячи и показываю пальцем на доску, где написано «подвешенный кофе». Доска почета добрых кофейных дел, тут можно оплатить напиток безденежным посетителям, временно оказавшимся на мели или просто охуевшим мудакам, которые любят халяву.
- Все равно не дам, - говорит Джамиля, но купюру берет и рисует на доске шесть больших капучино.
- С новым годом, - бросаю я и ухожу.
- Можно мне два подвешенных, - слышу уже в дверях голос дамы, - хотя два выпью ли? Давайте лучше три, и, если можно, побыстрее, за мной подъехать должны.
Пока иду к машине, пурга успевает прописать мне пару джебов морозной лапой.
Еду пятьдесят метров до шлагбаума. Нам давно пора его автоматизировать и раздать пульты, но руководство свято верит в необходимость создания рабочих мест для хомосапиенсов.
Шлагбаум долго не открывается – человек в черном, с мутным прошлым и туманным будущим изучает списки. Я предпочитаю добираться на работу на общественном транспорте, и моя машина не примелькалась в тусклых глазах открывателей. Наконец в его мозгу все сходится, и усталая полосатая палка ползет вверх.
Мое парковочное место находится в углу, недалеко от лифта. Удачно расположенное парковочное место, надо признать. Единственная загвоздка заключается в том, что не я один понимаю выгодность его расположения.
Это в детских или семейных фильмах злые мудаки в конце раскаиваются, переосмысливают, исправляются. В жизни мудаки остаются мудаками.
На меня из угла понуро смотрит огромный черный Рэйндж, как бы извиняясь, и говоря «да, мой хозяин конченое хуйло, но хозяев же не выбирают, да?»
Коробов рулит каким-то бесполезным отделом. Постоянно всем твердит, что нет машины надежней Рэйндж Ровера, притом раз или два в неделю приезжает на работу на подменном авто. А еще он нихуя не понимает, что если это мое место, то не нужно ставить сюда свою колымагу, будь это хоть трижды ближе к выходу. «Старик, - говорит он, - ну оно же все равно пустует». Аргументы, что я не сую член в его голову, например, хотя она тоже пустует, на него не действуют. Вспоминаю, что в боевиках, в отличие от семейных фильмов, мудаков обычно расстреливают.
Подгоняю свою машину, ставя «палочку над Т» по заветам Нельсона. Теперь Коробову чтоб выехать, придется идти на таран или взлететь, потому что сам я обратно поеду на метро. Если поеду, конечно.
***
В офисе праздничный переполох, возбуждение и ажиотаж. Все ходят, поздравляя друг друга, уточняя, когда же нас нахуй распустят. Утверждать, что атмосфера не рабочая, я не могу, потому что в обычные дни все занимаются примерно тем же.
- Привет! Где встречать будешь? – Маринка, бухгалтерша. Не очень красивая, не очень умная, не очень стройная.
- Кого?
Маринка смущается. Она и не страшная в общем понимании этого слова, и отдастся мне по первой просьбе, но с этой просьбой я не спешу. Проебать работу я завсегда готов, поебаться на работе предпочитаю не.
- Новый год, - тише, покраснев, говорит она.
- Думал, в интоксикации, но боюсь, не успею, - чересчур уж зло отшучиваюсь я, бросая взгляд на часы.
- А, ну ладно, - пожимает плечами она и уходит. Насколько я помню, она живет с мамой и бабушкой. Им бы в хату подселить Ринго Старра, и самый охуенный квартет в истории готов.
Мысль уже не остановить, и она выворачивает к моей матери. Отменили урок, мы с другом Гордеем пришли ко мне поиграть в Сегу. Мать с соседом дядей Мишей кувыркались в родительской спальне.
- Глубже! – в исступлении орала она, - глубже!
- Да не могу я глубже, - оправдывался дядя Миша, - итак по самые яйца уже.
- Я, пожалуй, пойду, - сказал Гордей.
Мне захотелось объяснить ему, что они – шахтеры, а не то, что он подумал. Еще захотелось схватить лыжную палку, стоявшую тут же в коридоре, которую, кстати, в прошлом году подарил мне дядя Миша, и проткнуть ей этого тщедушного человечка. Но больше всего хотелось пойти и закрыться где-нибудь в самом темном чулане или утопиться в реке. У нас с соседями был некий ритуал обмена папами на Новый год – оба наряжались дедами Морозами и отправлялись поздравлять. Отец соседей, дядя Миша – нас. Кажется, в этот раз он решил подменить батю не только на Новый Год.
Я тихо прошел в свою комнату и позвонил отцу на работу, сбивчиво объяснив суть происходящего.
- Да. Ебутся… - подтвердил я.
Батя лихо гнал домой знававшую лучшие времена «четверку». На повороте его поджидал столб.
Гордей не умел держать язык за зубами, и назавтра в классе адюльтер был бы главной темой для разговоров, но батя разбился насмерть, и тема смерти перевесила тему любви.
Температура наших с матерью отношений замерла на отметке «Оймякон». За окном был благоухающий апрель моего восьмого класса. Летом я подал документы в Суворовское училище. Следующим летом стукнет тридцатилетний юбилей моей независимости.
Она периодически писала мне безответные письма, потом совершала неотвеченные звонки, а теперь изредка присылала непрочитанные сообщения.
Получается, что я, не особо желая, многое знал о ней. Она, наоборот, с уверенностью могла сказать только, что я жив.
Праздничного настроения прибавилось с гулким шлепком, как тюремной баланды в алюминиевую миску.
Я смотрю на дверь в конце коридора – мой единственный выход. Кажется, еще не время.
Достаю смартфон, подушкой большого пальца запускаю карусель телефонной книги, чтоб почти сразу остановить на «м» - контактов немного, что говорит о моих навыках коммуникабельности.
«Мать». Ни фотографии, ни особых отметок.
Палец, как жало миноискателя, левитирует над экраном между «написать» и «позвонить».
К разговору я, пожалуй, пока не готов.
Вылезает клавиатура. Эмоджи. Слева вверху куча говна с глазами, как самый используемый смайл и доминирующий компонент моей личности. Буквы выстраиваются друг за другом.
«Привет! Как ты там?»
И это уже немало.
***
Через время - минуту, день или тысячу лет – со спины подходит Коробов и хлопает меня по плечу.
- Старик, пойдем, машину переставишь.
Собираюсь вступить в диалог, но цензурных слов мне недостает, а омрачать праздник матом не хочется, поэтому предпочитаю не обращать внимания.
Коробов вынужден обойти меня и сесть напротив.
- Стари-и-и-ик, - трясет он мое предплечье, - мне ехать надо. Теща ждет.
Я не большой мастер пантомим, но «мне похуй» получается вполне сносно.
- Блядь, да ты издеваешься?! – багровеет он.
Молча киваю.
Он в ответ изображает «закипающий чайник», что с его и без того постоянно красным ебалом выходит довольно убедительно.
Вертит этим самым ебалом по сторонам то ли в поисках поддержки, то ли настенных часов – подчеркнуть важность момента и неумолимость времени для тещи. Делает это мощно, порывисто, обдавая меня затхлым бризом.
Наконец встает, тыкает в мою сторону указательным пальцем, каждая фаланга которого может похвастаться шевелюрой Эйнштейна.
- Я еще вернусь! Никуда не уходи!
***
Я и не собираюсь. Коллеги сворачивают свои тесные рабочие мирки, чтоб довезти их домой и там так же аккуратно развернуть, занять оборонительные позиции в пассивном противостоянии с женами, мужьями, детьми, собаками и хомяком. Уравнение с множеством проигравших.
- С наступающим! Пока! – Маринка улыбается. Улыбка ее не красит, но и не портит.
Она работает на семнадцатом, и ради этого «пока» ей нужно выйти из лифта на пятнадцатом, сделать неслабый крюк, оказавшись рядом с моим рабочим местом. Здесь как нигде уместно сравнение с гландами через жопу.
Ее гланды мне уже не видны – Маринка, не дождавшись ответа уходит – но я успеваю крикнуть в удаляющуюся жопу:
- Давай! Береги себя и печень.
Я никогда не приглядывался к ее жопе, но сейчас она кажется ничего. Уместной, логичной, нужным фрагментом мозаики окружающего хаоса.
Этаж пустеет.
***
Теперь, кажется, все ушли. До меня никому нет дела, но это и неудивительно, мне и самому нет дела до всех. Даже освещение сменили на дежурное. И это тоже символично – я как сущность, как нечто мыслящее и действующее, важен для окружающей действительности, для этого офиса, не больше, чем дуновение сквозняка или сопля, размазанная Кравцовой по тыльной стороне столешницы в момент, когда ее никто не видит. Никто кроме меня.
Как следует поднапрягшись испускаю громогласный пердеж. Самый верный способ выяснить, остался ли в офисе кто-нибудь еще. Пердю я раскатисто и достаточно звонко, чтоб звук добил до крайних уголков этажа, но недостаточно для того, чтоб он вернулся ко мне эхом. Ни возгласов возмущения, ни восторженных аплодисментов.
Наверное, так звучит одиночество.
***
Делай, что должен, и будь что будет. В последний раз под этим девизом я насрал старшине в котелок, а в предпоследний спиздил три ведра колхозных яблок.
Медленно иду по коридору свою «последнюю милю». Должно быть так шагал среди остальных петрашевцев Достоевский по Семеновскому плацу морозным декабрем полных сто семьдесят лет назад.
Моя рука не дрожит, ухватывая холодный хром дверной ручки. Десятилетия онанизма дают о себе знать. Распахиваю дверь и смотрю своему страху в лицо.
Так же твердо страх смотрит в лицо своему мне.
Первым отвожу глаза. Процедура подготовки не сложная и не требует времени. Она требует железной выдержки и несгибаемой воли, а я этим не богат.
Боль накрывает даже не волной, а каким-то лоскутным одеялом.
- А-а-а-а-а, блядь! – кряхчу я сквозь стиснутые зубы.
***
- Да ну не волнуйтесь вы так, - успокаивает меня доктор Дададзе и вгоняет в мою залупу зонд.
- Это просто мазок на флору, - улыбается медсестра.
- У-у-а-а-э-э-э! – контраргументирую я. Выяснилось, что мазок – это не только главное отличие Моне от Мане или пенальти Баджо в 94-м, а уролог так и вовсе не тот чудик, который гоняется за летающими тарелками. Надо валить из этой конторы, где премия по итогам года зависит в том числе от прохождения диспансеризации. Тридцать первого декабря переться на другой конец Москвы, чтоб получить порцию унижения и боли.
- Могли бы и предупредить, - хмуро смотрю я на него исподлобья, надевая штаны.
- Предупреждаю, - не глядя на меня, записывая что-то в мою медкнижку, отвечает Дададзе, - когда впервые после процедуры захотите помочиться, вас ждут примерно те же ощущения.
Лучше бы он молчал. Ожидание смерти хуже самой смерти, равно как ожидание секса хуже самого секса или ожидание зарплаты хуже самой зарплаты.
- А в остальном вы абсолютно здоровы, - улыбается он.
***
Стою, ухватившись за полотенцесушитель, жду, когда сердце успокоится, а последние капли упадут в унитаз.
Я смог, я справился, я пережил.
Громко хлопаю дверью сортира, выходя. Это восхитительный звук переворачивающейся страницы, уходящего в забвение прошлого моей жизни.
Ощущение праздника появляется, концентрируется в воздухе, как аэрозоль из распылителя. Хочется чуда и вискаря.
Вытаскиваю телефон.
«Привет, сын. В порядке. Как ты?»
Вспоминаю свое недавнее «совершить что-то действительно неожиданное, удивить всех и прежде всего себя». Нет, встречать новый год с матерью и ее теперешним в Сургуте после тридцати лет разлуки, я все-таки не готов и вряд ли успею.
«Писаю, мыслю, существую. Завтра созвонимся? С наступающим!»
Тут же в телефонной книге притаилась «Маринка Винни Бух». Стираю «Винни Бух», набираю номер.
- Але, - произносит она. В голосе неподдельное изумление, как если бы она столкнулась лицом к лицу с пролезшим сквозь печную трубу гарантом конституции в одеянии Санты с чумазыми щеками и дожидающимися за окном санями, запряженными переодетыми сотрудники ФСО.
- Слушай, Марин. У меня тут свободная ночь образовалась и так уж вышло, что новогодняя. Вот и подумал – не приютишь? Обещаю не приставать к твоим дамам. Только чур чтоб и они ко мне. Что скажешь?
Если есть желание, некоторое из опубликованного: