Мемуары о Польском восстании 1863—64 годов.
1864 год.
...Государь дал обещание, что он сохранит Польше права, данные ей до восстания. Следовательно, по усмирении мятежа он хочет приказать управлять страною путем мягкости и прогресса.
Но ведь и эта система была уже испытана. Что сделано Александром I-м после присоединения герцогства Варшавского? В первые годы все расходы Царства, изнуренного войнами, контрибуциями и континентальною системой, приняты были Россией на себя, тогда как все доходы были обращены на внутренние потребности Царства.
Земледелие, мануфактуры и торговля новоприобретенной страны были предметом самых серьезных попечений нашего правительства. Учреждены банки и кредитная касса, из которой было роздано от 72 до 106 миллионов русских рублей на поддержку польского земледелия; уменьшена до одного процента пошлина с привоза в Россию одних польских сукон, отчего таможенные сборы, бесполезно для нашей промышленности, потеряли в течении пятнадцати лет до 60.000.000 рублей.
Жалованье польских войск превышало вчетверо жалованье русских; оружие, порох и прочее привозилось для польской армии gratis из России. Польский солдат служил всего восемь лет и польская армия постоянно осыпалась наградами, равно как все служившие по гражданской администрации Царства.
Что же вышло изо всего этого?... Польша восстала, как только блеснула ей надежда освободиться из-под владычества России.
И так, обе правительственные системы, консервативная и либеральная, привели Польшу одинаково к революции, только первая с потрясением организма Империи.
Ясно, что причины революций заключаются не в дурной или хорошей системах управления Польшею, а в желании последней быть независимою. Требования волновавшихся поляков в обеих революциях были совершенно тождественны.
В 1830 году посланцы генерала Хлопицкого: Чарторижский, Любецкий, Островский и Лелевель говорили великому князю Константину Павловичу в Вержбне, что conditio sine qua non успокоения Польши есть присоединение к ней западно-русских губерний. В 1863 году тоже самое говорил Замойский; тоже самое, в марте, писал генерал Рыбинский Наполеону III; тоже самое говорит Танский в свое брошюре; тоже самое повторяет каждый повстанец.
Вот к чему стремились, стремятся и будут стремиться поляки; вот обо что разбивались все наши меры и обо что оне всегда и будут разбиваться.
То, что нация повторяет в разные времена, людьми всех политических оттенков, не может быть только плодом раздраженного воображения, мечтою нищего о прошлом богатстве, которого он ждет и в будущем. Такое упорство в требованиях должно иметь свое разумное основание.

...Весьма, следовательно, естественно, что поляки волнуются, как только почувствуют в себе силу. В течении своей столетней борьбы за независимость они приобрели много опыта. Им должно быть понятно, что на иностранную помощь Польша может смотреть только, как на средство второстепенное. Освободиться же собственными средствами из под владычества России она может в том только случае, если предварительно подчинит себе западно-русские провинции. Без Литвы, Подолии и Волыни, без их содействия, Польша не может достигнуть освобождения силой.
Вот где, мне кажется, разгадка того видимого неблагоразумия всех замечательных польских патриотов и их непомерных требований каждый раз, когда Польша обнаруживала конвульсивные признаки жизни.
И так, первое требование всякой польской революции есть присоединение западно-русских областей, как средство для достижения независимого политического существования. Следовательно, борьба России с Польшей происходит не в самой Польше, а в Литве, Волыни и Подолии. Если Россия подчинит их себе окончательно, польские революции будут иметь характер чисто местный и вредное влияние Польши на Россию прекратится.
Генерал Муравьев понял, где идет историческая битва между двумя врагами-соседями. Потому все его меры в Литве носят на себе отпечаток желания не только подавить восстание, но и уничтожить навсегда влияние поляков. Но достигнет ли он цели мерами, применяемыми к Литве в настоящее время? Я верю тому не безусловно.

...Польская национальность представляется в Литве ксендзами, помещиками и чиновниками; русская – православным духовенством и большею частью крестьян.
Я не люблю католицизм с его готовыми ответами на всякий религиозный вопрос, с его законченностью, окаменелостью в формах и подвижностью змеи там, где это нужно.
Католицизм похож на того клоуна, у которого одна половина лица плачет, а другая смеется. Но искусство гримироваться – великое искусство для толпы, неумеющей подчас отличить поддельное от настоящего, красноту румян от красоты. Католицизм верит слепо и в исключительную свою безошибочность и в святость своего прошлого и в величие будущего. Можно ужасаться его фанатизму, но нельзя не удивляться постоянству и твердости его убеждений; можно смеяться над магометанскою нетерпимостью католицизма, но нужно искать причину этой нетерпимости в обширном сравнительно богословском образовании католического духовенства. Вдобавок к этому, католицизм много жил и долго господствовал единодержавно и бесконтрольно. Из своего прошлого он получил все свои недостатки, но вынес и род аристократического noblesse oblige, и твердость воли, и уступчивость, где приложимо и то и другое, одним словом, – вынес привычку управлять.
Ссылка