Лисы в ноябре. Глава 1. Крыши Красноярска
"Здравствуй, Сестра, я, как и ты,
здесь никому не нужна,
Просто, северный ветер погнал меня дальше.
Если спросят, я бы многое могла рассказать,
Но - нельзя. Я всегда должна улыбаться..."
(с) Кошка Сашка
"Мы пойдём с тобою дикими степями,
И никто нас не узнает,
И никто о нас не вспомнит,
И никто нас не поймает никогда..."(с) Ягнята Бродвея
Марго всегда поднималась на крышу перед закатом.
Старый дом на улице Ленина, в самом центре, со стёртыми ступенями и облупившейся краской на стенах. Дверь на чердак не запирали — замок сломали ещё лет десять назад, и никто не удосужился починить. Через чердак, пахнущий голубиным помётом и старой пылью, по шаткой металлической лестнице — и ты наверху. Над городом.
Сегодня она поднималась в последний раз.
За плечами рюкзак с самым необходимым. Смена белья, две толстовки, джинсы, зарядка для телефона, блокнот, ручка. Гитара в потёртом чехле висела на левом плече и стукалась о рюкзак на каждой ступеньке. Пятнадцать тысяч рублей в кармане пальто. Всё, что она смогла унести из дома, не разбудив родителей.
Ветер на крыше был резкий, ноябрьский, пах снегом, который ещё не выпал, но уже висел где-то в низких облаках над Енисеем. Марго прошла к самому краю, туда, где оцинкованные листы крыши переходили в дождевой отлив, и села, свесив ноги. Внизу, на шесть этажей ниже, текла улица — редкие машины, спешащие люди, автобус, тяжело выдыхающий на остановке.
Красноярск раскинулся перед ней, разрезанный надвое тёмной лентой Енисея.
Она помнила этот город таким всегда — огромным, холодным, чужим. Правый берег, левый берег, мосты между ними, как нити, связывающие два мира, которые на самом деле не хотят быть связанными. Панельные многоэтажки на окраинах — серые, одинаковые, бесконечные. Сопки на горизонте — Караульная, Николаевская, Афонтова — тёмные силуэты, которые зимой сливались с небом.
С крыши всё казалось почти красивым. Почти.
Солнце садилось за Столбами — далёкими каменными исполинами, к которым Марго всегда мечтала поехать, но так ни разу и не решилась. Родители обещали свозить её туда, когда она была маленькой. Но потом всегда находились дела поважнее: отец готовил лекции, мать работала в две смены, а она росла тихой девочкой, которая не просила лишнего.
Небо окрасилось в медь и розовое золото. Енисей внизу стал ртутным, почти чёрным, с бликами заходящего света. Коммунальный мост зажёгся подсветкой — голубые огни, отражающиеся в воде. На правом берегу загорались окна в панельках — тысячи квадратных светлячков, за каждым — чья-то жизнь.
Марго закрыла глаза и попыталась запомнить этот момент. Ветер, холодный и чистый. Запах реки, долетающий даже сюда. Далёкий гул города — машины, сирена скорой, чей-то смех внизу, на улице. Это уходило. Всё это — уходило.
Она открыла глаза и посмотрела на свои руки. Пальцы покраснели от холода. На левом запястье, под рукавом толстовки, она чувствовала старые шрамы — тонкие линии, которые она наносила лезвием два года назад, когда не знала, как ещё выпустить боль наружу.
Катя. Всё началось с Кати. Кейт, как называла она себя на английский манер, или Кэти, как ласково звала её Марго.
Они сидели за одной партой в десятом классе. Катя — высокая, с длинными рыжими волосами и россыпью веснушек на носу, смеялась громко и легко, и будущая жизнь представлялась ей путешествием, сулящим много открытий. Марго завидовала этой лёгкости. Сама она всегда была слишком серьёзной, слишком тихой, слишком запертой в своей голове.
Они стали друзьями постепенно. Марго давала списывать алгебру, Катя помогала с сочинениями. Вместе ходили в библиотеку, пили чай в кафе на Мира, где подавали дешёвые пирожки и официантки не гоняли школьников. Катя рассказывала о парнях, которые ей нравились, о ссорах с родителями, о мечте поступить в театральный, куда она ходила на подготовительные курсы.
Марго часто бывала у Кати дома — небольшая двушка на Взлётке, где мать Кати, фельдшер скорой помощи, почти не бывала из-за смен. Они делали уроки на кухне, пили чай с печеньем, смотрели сериалы на ноутбуке, закутавшись в один плед на диване. Читали по ролям пьесы. Несколько раз Марго отпрашивалась у родителей остаться на ночь — «готовимся к контрольной», «доделываем проект». Родители разрешали, доверяли.
Эти ночёвки были сладкой пыткой.
Они ложились спать в Катиной комнате — Катя на кровати, Марго на раскладушке рядом. Перед сном Катя переодевалась, стаскивала джинсы и свитер, оставаясь в майке и трусах, потом натягивала пижаму. Делала это легко, естественно, не стесняясь. Для неё Марго была подругой, почти сестрой.
А Марго смотрела — украдкой, сквозь ресницы, делая вид, что листает телефон. Смотрела на изгиб Катиной спины, на длинные ноги, на кружево бюстгальтера под майкой. Чувствовала, как внутри всё сжимается, как становится трудно дышать. Хотела прикоснуться — просто коснуться рукой плеча, провести пальцами по руке. Но не могла. Боялась.
Что, если Катя поймёт? Что, если увидит этот взгляд, это желание, которое Марго пыталась спрятать? Что, если испугается, отстранится, перестанет быть подругой?
По ночам Марго лежала на раскладушке в темноте, слушая Катино дыхание в метре от себя, и думала: «Я ненормальная. Со мной что-то не так». Пыталась заставить себя перестать, забыть, но эти мысли, эти чувства не уходили. Только крепли.
А Марго слушала и чувствовала, как что-то внутри неё медленно, мучительно ломается.
Она влюбилась где-то между октябрём и декабрём. Не заметила как — просто однажды поняла, что думает о Кате постоянно. Что ждёт её сообщений. Что хочется касаться её руки, когда они сидят рядом. Что когда Катя смеётся, мир становится чуть менее страшным.
Несколько месяцев Марго жила на грани. Дружба, которая была чем-то большим — для неё. Только для неё. Катя ничего не замечала, продолжала говорить о мальчиках из театральной студии, и каждое такое упоминание было как занозой под кожей.
В марте, после школы, они сидели в парке на скамейке. Снег уже почти растаял, весна была в воздухе, и Катя рассказывала, что они будут ставить "Бурю" Шекспира, и ей нравится парень, играющий роль Алонзо.
Марго слушала, смотрела на её профиль, на веснушки, на изгиб губ — и вдруг сказала. Просто сказала, не подумав, не взвесив: «Знаешь, Кэти? Мне кажется, я влюблена в тебя. За время нашего знакомства ты стала мне больше, чем просто подругой. Давай встречаться?»
Тишина после этих слов длилась с полминуты, показавшиеся Марго вечностью.
Катя была ошеломлена, но сумела взять себя в руки. Она глубоко вдохнула, задержала дыхание, выдохнула.
Взяла руки Марго в свои. Посмотрела глаза в глаза.
«Марго, ты очень дорога мне. Но - только, как подруга. Мне нравятся парни, прости. Нам лучше не общаться какое-то время. Я знаю, тебе будет больно. Но, оставаясь рядом со мной, тебе будет больнее во сто крат», - Катя встала. - «А сейчас мне... мне нужно идти».
И ушла, быстро, почти бегом.
После этого они больше не разговаривали. Катя избегала её взгляда в классе, пересела за другую парту, перестала отвечать на сообщения. Не рассказала никому — Марго была благодарна хотя бы за это. Но молчание Кати было хуже любых слов.
Марго полосовала себе лезвием бритвы руки в ванной, зажав полотенце в зубах, чтобы не кричать. Пыталась вырезать эту боль, вытащить её наружу, сделать хоть что-то с тем, что разрывало изнутри.
Носила кофты с длинным рукавом, чтобы родители не заметили шрамы. Когда родители заметили, повели к психологу.
«Это пройдёт, — говорила психолог, женщина лет пятидесяти с усталым лицом и профессиональной улыбкой. — Подростковый кризис. Гормоны. Нужно просто переждать».
Марго тогда кивала, соглашалась, говорила то, что от неё хотели услышать. А потом, в отчаянии, призналась. Сказала, что её не интересуют мальчики. Что она думает о девушках. Что влюбилась в подругу. Что, наверное, она... такая.
Психолог перестала улыбаться. Позвонила родителям. «Нам нужно поговорить».
После этого начались визиты к другим специалистам. «Корректирующая терапия», как это называлось. Разговоры о том, что она «запуталась», что это «влияние интернета», что «все через это проходят». Отец водил её к священнику — хотя семья никогда не была религиозной, вдруг вера должна была помочь. Священник говорил о грехе, о покаянии, о правильном пути.
Марго сидела, смотрела в пол и думала: «Я не могу быть неправильной. Я просто не могу».
Но с каждым днём становилось яснее: она не та, кем хотят видеть её родители. Не та дочь, которую они растили. Не идеальная отличница с правильными желаниями и предсказуемым будущим.
Последний разговор случился неделю назад. Мать плакала на кухне, закрыв лицо руками. «Мы так старались, — повторяла она сквозь слёзы. — Дали тебе всё лучшее. Образование, музыка, книги... А ты...»
Она не договорила. Не нужно было.
Отец стоял у окна, отвернувшись, и молчал. Это молчание было хуже любых слов.
Марго поняла тогда, что они любят не её. Они любят образ — идеальную дочь, которая выйдет замуж, родит внуков, станет врачом или учителем, будет приходить на семейные обеды по воскресеньям.
Её настоящую они не хотели знать.
Солнце почти скрылось за сопками. Небо потемнело до фиолетового, и первые звёзды пробились сквозь городское свечение. Холод стал нестерпимым — Марго поднялась, отряхнула джинсы, сунула замёрзшие руки в карманы.
Красноярск внизу жил своей жизнью, равнодушный к тому, что она уходит. Город не заметит её исчезновения. Никто не заметит — кроме родителей, которые найдут записку утром.
«Простите. Я не могу быть той, кем вы хотите меня видеть».
Она написала эти слова ещё вчера, несколько раз переписывала, пытаясь найти правильные. Но правильных слов не было. Были только эти — честные, страшные, окончательные.
Марго развернулась и пошла к люку, ведущему вниз, на чердак. Подняла рюкзак с крыши, где он лежал рядом с ней всё это время, закинула на плечи — тяжёлый, но не неподъёмный. Взяла гитару. Не оглядывалась. Если оглянуться — можно передумать. Если оглянуться — страх победит.
Спустилась по лестнице, прошла сквозь чердачный полумрак, вниз по лестничным пролётам. У парадной остановилась, поправила лямки рюкзака, перехватила гитару поудобнее.
Последний взгляд на подъезд, на облупленные стены, на почтовые ящики с выцветшими фамилиями.
Потом — шаг наружу, в ноябрьскую темноту.
Автобус по Северному шоссе до трассы М-53, а дальше автостопом. Встать на освещённую фонарями обочину, вскинуть руку, поймать легковушку, или, если повезёт, дальнобойную фуру, и - на запад. Оставляя за спиной тёмную ленту Енисея, потом, по левую сторону, залитые ночными огнями взлётные полосы аэропорта, в сторону Ачинска, и дальше, всё дальше, пока Красноярск не останется где-то позади, в прошлом, в той жизни, которая больше не её.
Санкт-Петербург был в четырёх тысячах восьмистах километрах.
Марго шла к остановке, чувствуя, как сердце бьётся часто и больно. Страшно. Невыносимо страшно. Но возвращаться было ещё страшнее.
Город прощался с ней холодным ветром и редкими снежинками, которые начали падать откуда-то сверху, из чёрного неба. Первый снег в этом году.
Марго подняла воротник пальто и пошла дальше, в ночь, в неизвестность, туда, где, может быть, она сможет, наконец, стать собой.
