Российское общество в начале 19 века
Согласны, всё так и было? Или нет?
Согласны, всё так и было? Или нет?
Политическая записка 1878 года
Закон 19 мая 1871 г. *
(Из воспоминаний судебного деятеля)
...Будущий историк современного состояния России, всматриваясь в ее жизнь за последние пять-шесть лет, будет, без сомнения, удивлен тем внутренним противоречием, которым отличаются некоторые из сторон этой жизни.
Он невольно должен будет остановиться на, по-видимому, трудно объяснимом явлении, представляемом, так называемыми, политическими процессами и отношением к ним русского общества.
С одной стороны, историк найдет массу указаний, и притом официального характера, на то, что с 1873 года в России развилась пропаганда самых крайних противообщественных начал, покрывшая всю страну сетью тесно сплоченных кружков, состоящих из людей, открыто объявивших себя врагами существующего порядка **, причем плодом неустанной борьбы с ними правительственных органов является почти непрерывная деятельность особо организованного, специального суда и постоянное снабжение отдаленнейших уездов Европейской России и даже Сибири «неблагонадежными» людьми, высылаемыми административно.
С другой стороны, он тщетно будет искать указаний на отвечающую заявлениям правительства деятельность общества, семьи и отдельных групп людей, заинтересованных спокойным развитием родины. Семья, по-видимому, не хочет или не может становиться передовым и ближайшим защитником общественного порядка, коего она есть основание; слово порицания и отрезвления как будто замирает на устах преданных ему людей, и общество, в своей совокупности, молчаливо, безучастно, а по временам и не без оттенка злорадства присутствует, как зритель, при борьбе правительственных органов со злом, которое, по официальным сведениям, представляется столь обширным и неотступным.
Где же причина такого отношения общества к задаче, которую преследует правительство?
Грубая, беспочвенная анархия и случаи кровавого произвола, до которых додумались некоторые из крайних последователей этой теории, у всех перед глазами.
Ужели общество может сочувствовать стремлениям, которые ничего общего с истинною свободою не имеют, которые, служа на пагубу молодого поколения, ополчают его против исторически, сложившихся начал гражданственности и в мутных волнах анархии побуждают его потопить то, что выработано умом, сердцем и трудом лучших людей земли Русской.
Конечно, нет! Русское общество в годины нравственных и материальных испытаний неоднократно доказало, что в нем не иссякла светлая струя здравого рассудка и верного понимания своих потребностей. Отчего же оно безмолвствует? Почему бездействует? И если будущий историк, стерев официальную окраску, посмотрит на предмет своего исследования в его настоящем виде, он найдет ответ на этот роковой вопрос.
...Понятие о пропаганде, вопреки юридической логике, было расширяемо до чрезмерности. Всякая передача книги запрещенного содержания, кем бы и кому бы то ни было, признавалась пропагандою. Забывалось, что пропагандою может по закону считаться лишь передача книги с явною целью распространения вредного учения, в ней заключающегося, и притом передача такому лицу, которое по своему неразвитию, молодости или подчиненности авторитету передающего не может сознательно и критически отнестись к содержанию книги. Таким образом, передача книги запрещенного содержания для простого удовлетворения любопытства между людьми, равными по развитию, воспитанию, летам и общественному положению, стала носить грозное название пропаганды и влечь за собою весьма тягостные последствия. С другой стороны, всякое чтение запрещенной книги совместно несколькими лицами было признаваемым за несомненное доказательство существования между ними тайного кружка или преступного сообщества, несмотря на то, что самое чтение было нередко поводом к горячим спорам и разногласиям между читавшими или слушателями чтения.
Простое, даже случайное знакомство с лицом, оказавшимся впоследствии «политически неблагонадежным», влекло за собою привлечение к дознанию; та же участь нередко постигала и тех, чей адрес, на их несчастие, каким-либо образом попадал в записную книжку или бумаги привлеченного по обвинению в политическом преступлении.
Наконец, целый ряд лиц, преимущественно из учащейся молодежи, был привлекаем к дознанию за отсутствие с их стороны деяния, которое едва ли удастся кому-либо примирить с основными свойствами молодой неиспорченной совести: за недонесение о том, что товарищи читают запрещенные книги или «сочувствуют революции»...
Эти приемы, употребляемые без строгой проверки данных, дошедших до исследователей нередко и темным путем, и прилагаемые к среде, где молодость побуждает к откровенности и доверчивости, вызвали привлечение целой массы лиц из молодежи, в возрасте не только юношеском, но даже и отроческом, так как, вообще говоря, средний возраст всех привлеченных не превышал 19 лет, причем крайними пределами по возрасту являлись 12-летний крестьянский мальчик и 84-летняя неграмотная крестьянка.
...Так, в 1876 году было освобождено порядком, установленным законом 19 мая, вследствие отсутствия улик и каких-либо оснований для преследования за «пропаганду», около 100 человек, между которыми были 13- и 15-летние; так в 1877 году было прекращено дознание, носившее громкое название дела об образовании в Полтавской гимназии тайного общества, члены которого разделились на «бунтарей», «анархистов» и «государственников», причем 5 человек были подвергнуты административному взысканию, а 16 человек, из коих 10 принадлежали к учащейся молодежи, совершенно освобождены от преследования, а между тем один из них, гимназист 17 лет, содержался в одиночном заключении полтора года. В том же году, за отсутствием признаков пропаганды, освобождены от преследования 5 бывших гимназистов и 1 воспитанник прогимназии, сходившиеся вместе в Житомире с целью чтения для саморазвития, причем, во время дознания, 4 из них содержались в тюрьме. Так, наконец, прекращено дело о 13 воспитанниках Подольской духовной семинарии, привлеченных за образование преступного кружка с целью пропаганды из коих 12 содержались в одиночном заключении от четырех до семи месяцев, и о 5 воспитанниках той же семинарии, привлеченных за недонесение на товарищей.
...Нисколько не содействуя увеличению чувства уважения к монарху, дознания эти, без сомнения, умаляют власть, заставляя ее нисходить до мелочей частной жизни, ее недостойных. Так, ряд таких дел имел типический характер пьяной ссоры между крестьянином и отставным солдатом, причем на заявление последнего, что он «царю служил», следует обыкновенно раздраженный ответ: «Черту ты служил!» Нет сомнения, что здесь нет никакого, хотя бы отдаленного умысла отнестись с неуважением лично к государю или даже к отвлеченному понятию о царе, а весь яд упрека направлен на спорщика, и тем не менее по этим делам производились дознания, жандармский офицер и товарищ прокурора выезжали на место, допрашивали свидетелей и пьяная болтовня принимала очертания государственного преступления. Случалось даже, что при таких и им подобных дознаниях производители их брали под стражу кормильца и работника целой семьи. Можно бы привести ряд примеров неосновательно и явно неразумно возбужденных дознаний такого рода, но достаточно и указаний на такие случаи, как привлечение в качестве оскорбителя величества крестьянина, который, споря с односельцами о хозяйственных делах, сказал: «Эх, Саша! Ошибся ты, рано нам крестьянам волю дал»... или содержание в течение полутора месяцев под стражею «трезвого, деятельного и имеющего семью из 8 человек» крестьянина за непочтительный отзыв об императрице Екатерине I, причем после освобождения его из-под стражи он был, административным порядком, выслан в другой уезд.
...Будущий историк в грустном раздумьи остановится под этими данными. Он увидит в них, быть может, одну из причин незаметного по внешности, но почти ежедневно чувствуемого внутреннего разлада между правительством и обществом. Беспристрастно глядя в даль прошедшего, он пожалеет, быть может, о том,, что существовало время, когда недальновидные и нерадивые, а подчас и нечестные рабочие грубыми руками обламывали целые цветущие ветви родного, дорогого всем дерева...
* Статья «Закон 19 мая 1871 г.», или «Политическая записка 1878 года», впервые опубликована в журнале «Дела и дни» (1920 г., кн. 2). В настоящем издании текст записки сверен с автографом, хранящемся в ЦГАОР (ф. 564, оп. 1, д. 163).
19 мая 1871 г. вступили в силу «Высочайше утвержденные Правила о порядке действий чинов корпуса жандармов по исследованию преступлений». Правила эти вводили новый элемент при расследовании политических преступлений — жандармское дознание.
Дознания должны были проводиться жандармскими офицерами под наблюдением лиц прокурорского надзора. Они начинались, как правило, самими жандармами. Полицейские чины, губернаторы и прочие власти обязывались оказывать жандармам всяческое содействие. Ход дознаний по новым правилам подробно; изложен и оценен А. Ф. Кони. Но он недостаточно заострил внимание читателей на другом, еще более важном нововведении— административное порядке решения политических дел.
По закону 19 мая 1871 г. по окончании дознания прокурор судебной палаты представлял дело министру юстиции, который после обмена мнениями с шефом жандармов делал распоряжение или о начале предварительного следствия (когда принималось решение передать дело в суд) или испрашивал «высочайшее» повеление о разрешении его в административном порядке. Царская резолюция требовалась и для прекращения дела с оставлением его «без последствий». Таким образом, суд, во время которого обвиняемый в государственном преступлении мог защищаться и доказывать свою невиновность, переставал быть обязательной составной частью российского судопроизводства. Привлеченного к дознанию могли еще до суда сослать в Сибирь административно.
На практике административные меры принимались в тех случаях, когда недоставало улик для судебного процесса, но у жандармов и прокурора создавалось «внутреннее убеждение» в виновности обвиняемого. Разумеется, такой порядок представлял большие удобства для властей.. В течение 70-х годов примерно 80% всех политических дел было решено административным порядком.
** Весной и летом 1874 года революционная народническая молодежь предприняла массовый поход в деревню, известный под названием «хождение в народ» (отдельные попытки пропаганды в народе имели место и в 1873 г.). Поход этот явился следствием нового подъема демократического движения, начавшегося с конца 60-х годов и приведшего к образованию многочисленных народнических кружков как в столице, так и в провинции.
«Хождение в народ» не имело единого направляющего центра; в движении участвовали как революционеры-одиночки, так, большей частью, отдельные кружки, иногда договаривавшиеся между собой о некоторых совместных действиях. Разнообразны были и цели, которые ставили перед собой «ходоки в народ». Одни из них шли, совершенно уверенные, что по первому же слову агитатора повсюду запылают крестьянские бунты. Другие — готовились к более длительной пропаганде социалистических идей. Наконец, третьи — думали просто ознакомиться с жизнью и настроениями неведомых им «мужиков».
Так или иначе впервые большое количество революционеров (по некоторым сведениям 2—3 тыс.) предприняли попытку соединиться с народом и поднять его на восстание. Движение охватило в разной степени более 30 губерний. Особенно интенсивно (по масштабам того времени) велась пропаганда и агитация в Поволжье, в некоторых областях Украины и Урала. Революционеров, однако, ждало жестокое разочарование. Не удалось не только вызвать всеобщее восстание, но даже никто не смог взбунтовать хотя бы отдельную деревню. Расчеты на социалистические инстинкты российского крестьянина, на его готовность в любую минуту взбунтоваться оказались неверными.
Слабая организация движения, плохая конспирация привели к массовым арестам пропагандистов и агитаторов. Более тысячи человек бы\о схвачено жандармами. Возникло громадное дело о пропаганде в империи, окончившееся в 1878 году так называемым «процессом 193-х».
Воспоминания о деле Веры Засулич
Отдел четвертый
...Наконец, очень многие были возмущены отрицанием виновности подсудимой при наличности факта преступления и сознания в нем. При полном непонимании, которое существует в нашем обществе относительно судебных порядков и способов отправления правосудия, почти для всех вопрос: «Виновен ли?» — и до сих пор равносилен вопросу: «Сделал ли?». И когда человеку, который сам сознается, что «сделал», говорят: «Не виновен», — то в обществе поднимается крик возмущения неправосудием, крик, в котором искренность недовольства равняется лишь глубине невежества. В деле Засулич был именно такой случай, и почти никто не хотел понять, что, говоря «не виновна», присяжные вовсе не отрицали того, что она сделала, а лишь не вменяли ей этого в вину. Мне рассказывали, что в это именно время в одном из клубов заслуженный генерал, негодуя на исход процесса, кричал: «Помилуйте, да и могло ли быть иначе при таком председателе?! Она говорит сама, что стреляла, а господин Кони спрашивает у присяжных, виновна ли она?! Нет! Как это вам нравится: виновна ли она? А?!»
...И вот те, кто называл Трепова «старым вором», кто удивлялся, как может государь вверять столицу этому «краснорожему фельдфебелю», этой «полицейской ярыге», как его называли некоторые, стали на его защиту и завопили о колебании правосудия и о том, что «если так пойдет, то надо бежать из России...»
...Вечером, в воскресенье 2 апреля ко мне в мое отсутствие являлся адъютант принца Петра Георгиевича Ольденбургского и просил прибыть на другой день к его высочеству ровно в десять часов утра. Во дворце, куда я пришел, запоздав, на лестнице меня встретил встревоженный Алопеус, директор Училища правоведения, где я читал лекции уголовного судопроизводства. «Что такое, зачем меня зовет принц?» — «Ах, вы опоздали, Анатолий Федорович, он уже два раза спрашивал о вас! Идите, идите! Теперь некогда объяснять вам, но такая история, что мы просто не знаем, что и делать, — лепетал мне этот хотя и «прискорбным умом», но не без хитрецы человек. — Там — Таганцев», — прошептал он в [большой] тревоге; и я вошел к принцу, в большой кабинет, окнами на Неву, по которой, озаренный первым весенним солнцем, шел лед...
Феноменально глупый, добрый и честный в душе, с драгоценной для карикатуриста физиономией и наивными голубыми глазами, принц быстро пошел ко мне навстречу и усадил за старинный ломберный стол, против Таганцева, который посмотрел на меня многозначительно, слегка пожав плечами. «Вот, — начал принц, торопясь, сбиваясь и говоря в нос, — и вы! Я очень рад, мы приступим; так, по моему мнению, дело идти не может, и я созвал вас, чтобы вместе обсудить... Приговор об этой девке переполнил чашу моего терпения; теперь уж для всех ясно, что такое суд присяжных; вы оба знаете мой взгляд, мы не раз об этом говорили, помните, а? Помните?» Я наклонил голову в знак того, что помню, и, действительно, я не мог забыть того, как, принимая меня при поступлении моем в Училище, добродушный принц доказывал мне ошибочность моего взгляда на присяжных, объясняя, что этот суд введен в России лишь благодаря коварству такого красного (sic!), как Н. И. Стояновский, и что, вообще, он построен «на эшафотах казненных королей». Когда я напомнил ему, что Людовик XVI осужден конвентом, Карл I — парламентом, а Максимилиан Мексиканский — военным судом, то он замахал руками и вскричал: «Что вы! Что вы! Это все был суд присяжных, это всем известно». Через год, присутствуя у меня на экзамене, он спросил воспитанника, который взял билет об английских судебных учреждениях: «Какой король ввел присяжных в этой стране?» Экзаменующийся (это был Стахович) замялся и взглянул вопросительно. «Он этого не знает, ваше высочество, я им об этом не говорил». — «Отчего же не говорили?» — укоризненно сказал принц. «Да я сам этого не знаю...» Он
выпучил с изумлением глаза, сморщил брови и спросил: «Как! Вам это неизвестно?! Не может быть!» — «Уверяю вас, ваше высочество, до сих пор я думал, что суд присяжных в Англии образовался постепенно, сложившись исторически, путем разных видоизменений и обычаев, как слагались, например, наша община и артель, но, если вы поделитесь со мною сведениями по этому предмету, я буду очень вам обязан...» Он взглянул на меня торжествующим образом и громко сказал: «Суд присяжных в Англии ввел Карл I Стюарт... и сейчас же был казнен», — добавил он вполголоса, наклоняясь ко мне, чтобы не вводить в соблазн воспитанников. «Я всегда говорил государю о необходимости уничтожить это вредное учреждение, — продолжал он свою беседу со мной и с Таганцевым. — Я прямо это говорил; знаете, я всегда прямо, я ведь имею eine gewisse Narrenfrechheit*, — прибавил он с трогательным добродушием. — Вот, теперь это дело. Ведь это ужас! Как можно было оправдать?! Но у себя этого я терпеть не намерен. Я решил, что чины и воспитанники Училища должны подать государю адрес и выразить свое негодование по поводу оправдания Засулич и неправильных действий суда присяжных вообще. Нельзя оставлять отправление правосудия в руках этих сапожников. Я хочу прочесть вам проект адреса, написанный мною сегодня ночью. Вчера еще я приказал Алопеусу и Дорну (инспектор классов), чтобы все было готово к подписанию адреса воспитанниками и преподавателями. Но я желаю знать ваше мнение о редакции. Надо торопиться!» И он пошел к своей конторке, где лежал какой-то исписанный лист... Смущение и тревога Алопеуса, который, сделавшись недавно директором, конечно, не решался возражать принцу, становились понятны. Затеялось и летело на всех парах к исполнению дело бессмысленное и ни с чем не сообразное. Таганцев иронически улыбался и молчал, очевидно, предоставляя мне объясняться с принцем.
* Несомненная дерзость шута (нем.).
...Старик стал теряться, сердиться... «Так вы признаете приговор этих «сапожников» правильным, хорошим, похвальным? Убила человека, и права?! А?» — спрашивал он, волнуясь... Мы стали объяснять ему, что приговор юридически неправилен, но понятен, так как присяжные не могли отнестись с сочувствием к действиям Трепова и, кроме того, видели, что именно «убитого-то человека» и нет в деле, а это всегда действует на строгость их приговора... «Ну, что ж, он высек, — горячился принц, — что ж из этого? Ведь эдак во всех нас станут стрелять!». Мы возразили, что случай насилия над Треповым — случай исключительный и притом связанный с его жестокой и несправедливой расправой, стрелять же в него, принца, искренне любимого всеми за доброту и заботу о благе своих питомцев, может только сумасшедший, так что, ставя себя на одну доску с Треповым, он нарочно забывает ту общую симпатию, которой уже давно и прочно окружено его имя... Но добрый старик, не обидевший сознательно на своем веку муху, упорно стоял на своем. «В меня будут стрелять, — твердил он и, внезапно придав лицу решительное выражение..,— я тоже высек!!!» — сказал он отрывисто и оглянул нас взором человека, представившего неотразимый агрумент... «Но кого? За что? Это не безразлично!»,— спросили мы. «Воспитанника Гатчинского института!.. Такой негодяй! Знаете, что он сделал?.. Он взял в рот бумаги, нажевал ее эдак: м-м-м-м, — и он показал своими губами с комической большой бородавкой, как жевал виновный бумагу, — пожевал и так «пфль»... — и он изобразил плевок — прямо в лицо... Каков?! Я его приказал высечь!» — «И хорошо сделали, — сказал я, едва сдерживая улыбку, но, позвольте узнать, сколько ему лет?» — «Двенадцать лет! Двенадцать... Теперь и он станет в меня стрелять!» — «Да, ведь, это еще ребенок, шалун, а не студент университета», — возразили мы. «Все равно! Он вырастет и будет тогда стрелять, вы увидите!» — волновался наш августейший собеседник... Наступило молчание... «Так вы не можете подписать адрес?» — «Нет, ваше высочество, не считаем возможным».
...Общество показало на деле Засулич, чего от него ожидать в будущем, если не изменить внутреннюю политику. Революционная пропаганда между тем идет, и не приговорами, хотя бы и самыми строгими, остановить ее. Нужно содействие общества. А оно не удовлетворено, раздражено, возмущено. Вспомните, граф, слова Бисмарка: «Силу революции придают не крайние требования меньшинства, а неудовлетворенные законные желания большинства». Общественное мнение, выразившееся по поводу дела Засулич, показало вам, что эти желания не удовлетворены, — и... «a bon entendeur — salut!» *.
* Имеющий yvuu— да слышит! (франц.).
Будущий лидер Кубинской революции Фидель Кастро в Центральном парке Нью-Йорка, США, 1955 год
Телеграм — История Веков
Февральская революция. Солдаты и матросы, перешедшие на сторону восставших в Екатерининском зале Таврического дворца в Петрограде, март 1917 года.
Телеграм — История Веков
Фото взято из открытых источников
Миша Гаврилов никогда и не был пионером, но был внесен в их ряды посмертно в 1920-х годах, вскоре после учреждения организации пионеров.
После начала Великой Октябрьской революции Миша Гаврилов покинул родительский дом, чтобы присоединиться к отряду Василия Ивановича Чапаева, где уже находился его старший брат Иван Гаврилов.
Также подписывайтесь на мою Телегу, там я делюсь своими мыслями об исторических событиях, явлениях и фактах, в общем, буду рад каждому https://t.me/isthistory0
23 июня 1919 года Миша Гаврилов находился на посту дозорного и лишил жизни офицера армии Белых, у которого позднее была обнаружена сумка с важнейшими военными бумагами.
Передав находку в штаб, Миша вернулся к исполнению своих обязанностей. Найденные юношей бумаги позволили отряду должным образом подготовиться к надвигавшейся контратаке белогвардейцев, запланированной на следующий день.
Миша Гаврилов потерпел гибель в сражении 24 июня 1919 года. На момент своего ухода из жизни мальчику не исполнилось и 12 лет.
Жизнь Яна Жижки до начала Гуситского восстания покрыта тайной. Точного жизнеописания этого эпического военачальника мы нигде не найдем. По легенде он был родом из обедневшей дворянской семьи и в юном возрасте отправился на встречу приключениям. Одни говорят, что он был наемником и воевал за польского короля. Другие утверждают, что он был разбойником, как и многие обедневшие рыцари того времени, и не гнушался грабежом. В любом случае, до Гуситских войн, Ян Жижка получил боевой опыт, так как в Гуситском восстании он показал себя самым толковым образом.
Умея пользоваться самыми малыми преимуществами в практически безвыходных положениях, используя возы как главный козырь и умение пользоваться головой, Ян Жижка не проиграл ни одного сражения. Он умудрялся побеждать даже тогда, когда был полностью слеп. Можно сказать, что его методы ведения войны были предтечей военного дела нового времени. Так как армия гуситов не стеснялась пользоваться любыми преимуществами и вывела в открытое поле артиллерию, которая раньше была стационарным оружием, её использование на открытом поле боя вообще не подразумевалась. Использование табора (сцепленных между собой телег) помогло полностью избавится от угрозы конницы, которая в то время была оружием победы.
Надо понимать, что гуситская армия в основном состояла из бедноты и простого крестьянства. Поэтому воевать армия Яна Жижки была вынуждена специфичным образом, используя обозы как укрепления. Такой подход к ведению войны полностью противоречил правилам войны и «этикету», принятому у дворянства. Также он лично занимался рекогносцировкой и руководил сражением, находясь в самой гуще событий, из-за чего, собственно, лишился в бою обоих глаз.
Гуситы воевали практически со всей Европой и не смогли добиться желаемого, так как у них не было четкого плана действия. Тогда еще не знали о классовом антагонизме, поэтому купечество и крестьянство не могло идти одной дорогой. Однако их движение практически убило рыцарство и несмотря на народный характер, немалую роль во всем этом сыграл Ян Жижка.
В 1420 году войско Гуситов под командованием Яна Жижки разбило войско императора священной римской империи Сигизмунда Люксембурга. В том же году Ян Жижка выступил в самом лучшем свете и несколько раз бил войско императора, в результате чего в руках гуситов оказались Моравия и Чехия. В 1422 году при осаде замка Жижка потерял второй глаз, но неугомонного командира и это не остановило, и будучи слепым, он продолжал лично руководить всеми осадами и сам участвовал в битвах. Даже в таком состоянии он одерживал победы и разбил Сигизмунда при Дойчброде.
После побед над Сигизмундовыми крестоносцами в рядах гуситов начались разлад и брожение. Умеренные гуситы (дворянство и купечество) не хотели идти те же путем, что и голытьба, между ними начались конфликты и интриги. Но даже они не сумели сломить непреклонного вождя гуситов. Умер он не на войне, а от чумы в 1424 году.
Ян Жижка – прекрасный образчик и свидетельство того, что талант и гениальность далеко не удел аристократии и элиты. Он, практически безродный рыцарь, в пух и прах бил родовитых королей и высших лордов. За всю жизнь он не проиграл не одного сражения. Став символом народной борьбы, он вселял страх и ужас в своих врагов. Без гуситского движения мировая история вообще не узнала бы о Яне Жижке, так как у него не было бы шанса проявить себя. После его смерти по легенде из его кожи сделали барабан, чтобы наводить ужас на его врагов. До последнего он выступал за народ и его борьбу, став одной из самых ярких фигур всего движения.
Говоря о прогрессивном человечестве, мы обязаны вспомнить такого выдающегося богослова, проповедника, философа и просто человека прогресса как Ян Гус. Родившись во второй половине XIV века в крестьянской семье, он смог выучиться до преподавателя в Пражском университете. Был благочестивым католиком, пока до него не дошло эхо мысли английского богослова Джона Уиклифа. После чего Ян Гус прозрел и сам начал высказывать мнение и критиковать папскую курию и католическую церковь, которая к тому моменту перестала представлять из себя символ света и добра, прогресса и науки.
Так же, как Уиклиф, Ян Гус критиковал церковь за взимание денег с прихожан за таинство. Он в открытую критиковал коррупцию в церкви и продажу церковных должностей, которые без стеснения продавались практически в открытую. Также он призывал не идти слепо по приказанию церкви и призывал в принятии решений к самостоятельности.
Самым страшным за что его ненавидело папство, было обличение их пороков и раскрытие внутренней жизни церкви. Ян Гус призывал к тому, чтобы все в мире было по справедливости, и что аристократия не становится безгрешной на основании того, что у неё есть деньги.
Огромный вклад Ян Гус внес к культуру Чехии, так как по-простому переводил священные писания и провел реформу правописания, чтобы простой человек мог разобраться в нем. Он писал песни, занимался просвещением и проповедовал. А также разоблачал лжечудеса церкви и даже написал об этом труд «Прославление крови Христовой».
Конечно, нельзя сравнивать уровень просвещения сейчас и тогда. Для конца XIV, начала XV века идеи и работы Яна Гуса были революционными и в дальнейшем крайне сильно повлияют на историю человеческой мысли. Во-первых, как прецедент и пример. Во-вторых, показав, что народ невозможно все время держать в страхе и под гнетом.
Если мы видим, как ведет себя церковь сегодня, в XXI веке, и то, как сильно она притесняет уже отвоеванные свободы и права, то можем представить, насколько тотальным контроль был во времена Яна Гуса, который не испугался расправы над собой и вел человечество к просвещению. Как раз такие примеры и вдохновляют нас, показывая, что даже во тьме средневековья было место просвещению и борьбе за всеобщее добро и процветание. Естественно, мышление их было все еще религиозное, но сам фак того, что начались возмущения и поиски решения проблем, были замечательными.
За свои действия Ян Гус получил от одного из пап (да, их на тот момент было несколько, так же, как и теперь патриархов и церквей) буллу (акт) против Яна. Вот только власти Чехии поддержали Гуса и разрешили ему и дальше вести проповеди. Немногим позже его напрямую обвинил в ереси архиепископ, из-за чего под удар встал университет и король Вацлав. Еще больше ситуацию обострило то, что Ян выступил против продажи индульгенций в Праге и горожане его поддержали, за что весь город был подвержен интердикту (интердикт - в римско-католической церкви временное запрещение всех церковных действий и треб). Учитывая какие были религиозные люди в то время, можно только представить, как росли противоречия между церковью и народом, где катализатором выступал Ян Гус.
Из-за выступлений в Праге Яну Гусу пришлось её покинуть, пусть несколько раз он и возвращался, но оставаться там постоянно ему бы не позволили. В своей ссылке он написал труд «Церковь», где призывал христиан вернуться к раннехристианским идеалам.
В 1414 году Яна Гуса вызвали на Константинопольский собор и несмотря на все заверения и гарантии безопасности от германского короля Сигизмунда, его судили. Долго допрашивая и под влиянием требований освобождения Яна Гуса ческой и польской знатью. Но несмотря на предложения отречься от своих от своих убеждений, он этого не сделал.
В последствии подлая казнь Яна Гуса и его взгляды крайне сильно повлияли на чешскую знать, из-за чего в стране началось гуситское движение, которое по праву можно назвать первой неосознанной буржуазной революцией. По итогам гуситское движение давили всей Европой и смогли подавить только из-за неясности конечной цели движения. Смерь Яна Гуса стала причиной Гуситских войн.
Примечательно то, что Яна Гуса до сих пор не реабилитировала папская церковь. Но несмотря на это Ян Гус является народной легендой в Чехии и внес огромный вклад в чешскую культуру. В Праге в центре города ему установлен памятник. Его именем названы улицы в городах, а 6 июля (день сожжения Яна) государственный праздник и официальный выходной день. В этот день жгутся костры в память о Яне Гусе.
Ян Гус прекрасный образчик того, что логика и правда крепко западают в душу народу. То, что казалось в эпоху Яна Гуса невозможным, сегодня обыденная реальность. Тем более нельзя опускать руки теперь, когда человечество столького добилось. Ян Гус не испугался говорить правду и зажег пламя в народе. Его путь – прекрасный образчик диалектического материализма, и не был чудом, так как до него были другие мыслители, философы и богословы. Ян Гус принял смерть как Сократ, которого также приговорили к смертной казни за его взгляды.