Р. Ю. Белькович – Кровь патриотов. Издательство "Владимир Даль", 2020 г
Введение в интеллектуальную историю американского радикализма.
Революция и реакция
...Свою позицию в отношении проблемы сецессии Линкольн отчетливо сформулировал в двух известных речах. Первая — послание 4 марта 1861 г., произнесенное им в Вашингтоне в рамках процедуры инаугурации после избрания его президентом 6 ноября 1860 г. К моменту инаугурации семь южных штатов уже объявили о выходе из состава США. В связи с этим речь Линкольна практически полностью посвящена вопросу сохранения территориальной целостности Союза. Вторая речь — послание конгрессу 4 июля 1861 г., в котором Линкольн убеждает конгресс выделить финансирование на ведение воины с Югом. Несмотря на свой формальный и практический характер, оба эти послания тем не менее содержат важнейшие теоретические постулаты, совокупность которых в достаточно полной мере раскрывает суть идейного переворота, осуществленного в политической культуре США Линкольном. Еще в 1825 г. Уильям Рауль, президент общества аболиционистов Пенсильвании (старейшей аболиционистской организации в США) и один из ведущих американских конституционалистов, писал, что отрицание права сецессии «несовместимо с принципом, на котором основаны наши политические режимы, а именно, что у людей всегда есть право решать, как ими следует управлять». Однако уже в 1861 г. Линкольн заявляет: «Ни один из штатов не вправе сугубо по собственной прихоти выйти из Союза...
Принимаемые с этой целью решения и постановления не имеют юридической силы, и акты насилия в пределах любого штата или штатов, направленные против власти Соединенных Штатов, носят, в зависимости от обстоятельств, повстанческий или революционный характер».
Если Линкольн полагал, что сам по себе акт сецессии носит противоправный характер и вследствие этого должен быть запрещен, то он с необходимостью должен был бы распространить этот тезис и на саму Американскую революцию, породившую в конце концов Соединенные Штаты. Это приводит к абсурдному выводу о том, что Линкольн защищал территориальную целостность государственного образования, легитимность которого он одновременно отрицал. Возможный тезис Линкольна, конечно, может звучать так — нельзя нарушать территориальную целостность фактически существующих государств независимо от легитимности их исторического возникновения. Однако это означало бы прежде всего то, что Линкольн вообще принципиально отказывается от всех тех идей, которые лежат в основе американской государственности и в первую очередь — отраженных в Декларации независимости. Ибо если фактически существующее государство является неприкосновенным, а его территориальные границы незыблемыми, то вести речь о правительствах, черпающих свои законные полномочия из согласия управляемых, совершенно невозможно. Однако Линкольн никогда не заявлял о своем отрицании ценностей, отраженных в Декларации независимости. Таким образом, проблема заключается в том, что аргументы, приводимые Линкольном, могли быть адресованы и отцам-основателям, — и в этом отношении он, конечно, наследует традиции федералистов, немедленно после Революции вставших на реакционные этатистские позиции.
Линкольн говорит: «Я считаю, что с точки зрения универсального права и Конституции Союз этих штатов вечен. Вечность, даже если она не выражена прямо, подразумевается в основных законах всех государственных форм правления. Можно с уверенностью утверждать, что никакая истинная система правления никогда не имела в своих основных законах положения о прекращении собственного существования». Прежде всего, с юридической точки зрения, Линкольн либо утверждает не имеющую никакого значения банальность, либо невероятно преувеличивает роль и функции нормативно-правовых актов. Так, слова Линкольна можно понять просто в том смысле, что в тексте Конституции США отсутствует указание на срочный характер Союза. Но этой чертой (бессрочностью действия) Конституция США мало отличается от подавляющего большинства нормативных актов. Однако отсутствие указания в акте на временный характер его действия не означает, что его содержание составляют «вечные нормы», порождающие «вечные институты». Это лишь означает, что нормы не утрачивают своей силы вследствие истечения определенного срока. Но сторонники сецессии, естественно, оправдывали выход из состава США вовсе не истечением срока действия Конституции. Наоборот — если Линкольн обращается к юридической стороне вопроса, то проблема как раз и состоит в том, что, с точки зрения Юга, право на сецессию носит конституционный характер, и в таком случае действие Конституции никак не может ему противоречить. С другой стороны, утверждение Линкольна можно истолковать в том смысле, что составители Конституции США, не указав на возможность прекращения Союза, связали тем самым и себя, и все последующие поколения нормативным пространством Конституции. Однако в таком прочтении высказывание Линкольна еще более абсурдно. Идея о том, что с помощью нормативного акта можно в такой мере ограничить политическую волю населения, вряд ли могла быть принята всерьез теми, кто помнил слова Томаса Джефферсона, писавшего: «Ни одно общество не может создать вечную конституцию или вечный закон. Земля всегда принадлежит живущему на ней поколению. <...> Каждая конституция, следовательно, и каждый закон естественным образом утрачивают свою силу по истечении девятнадцати лет. Дальнейшее их действие будет основано не на праве, но на принуждении».
...Таким образом, взгляды Линкольна на сецессию продиктованы совершенно иным, авторитарным пониманием самой природы государственности, не имеющим ничего общего с идеями 1776 г. Это ярко проявляется в следующем его тезисе: «Ясно, что центральная идея сторонников сецессии — это, в сущности, анархия. Единственным истинным сувереном свободного народа является большинство, которое удерживается в определенных рамках посредством конституционных сдержек и ограничений и всегда легко и взвешенно меняется вместе с изменениями мнений и чувств народа. Всякий, кто отвергает это, неизбежно скатывается к анархии или деспотизму. Единодушие невозможно».
Линкольн здесь затрагивает сразу несколько важных тем. Прежде всего, он постулирует теорию правления большинства как единственно возможную. Однако, с точки зрения Юга, категория «большинство», понимаемая как большинство населения США, имела смысл до тех пор, пока население Юга желало быть частью населения США. Акт сецессии как раз и демонстрирует отсутствие такого желания, а значит, и бессмысленность самой категории большинства в этом контексте. В соответствии с логикой Линкольна американские колонисты должны были в 1776 г. выяснить мнение большинства населения Британской империи, прежде чем объявлять независимость от метрополии. Таким образом, Линкольн создает еще одну воображаемую структуру — это народ Соединенных Штатов, существующий вне воли составляющих его индивидов. Искусственность этой структуры была доказана числом жертв самой войны, которая унесла примерно столько же жизней (около одного миллиона человек, примерно 3 % населения), сколько все остальные войны США вместе взятые. В свете этой статистики трудно сделать вывод о братском единстве народов Севера и Юга. Цицерон определял республику как «достояние народа», под которым он понимал «не любое соединение людей, собранных вместе каким бы то ни было образом, а соединение многих людей, связанных между собою согласием в вопросах права и общностью интересов». Американская республика, чьи отцы-основатели в значительной степени опирались на взгляды римского философа, к 1861 г., безусловно, уже не соответствовала этому определению.
...Война за независимость XVIII в. создала материальные условия для реализации идей свободы, равенства, самоопределения. Война Севера и Юга, в свою очередь, создала материальные условия для совершенно иных трансформаций. К числу последствий победы Севера в войне относится не только сохранение территориальной целостности США. Посредством обвинения Юга в измене официальная пропаганда приобрела возможность объявить преступными все те ценности, на стороне которых выступал Юг, и прежде всего идею минимального вмешательства государственной власти в жизнь общества. Именно эта война повлекла за собой беспрецедентное разрастание влияния федерального правительства на штаты. Сопротивление Юга и его поражение в войне имеют как минимум две самостоятельных плоскости смыслов. Первая связана с противоречием между онтологически равными цивилизационными проектами, в течение более ста лет сосуществовавшими на территории Северной Америки. В этом контексте поражение Юга не сводится к изменению баланса политических сил в структуре властной организации (как это представляет нам идеология сторонников Линкольна). Оно становится частью проекта ликвидации культурного многообразия, экономического и политического плюрализма, свертывания границ возможностей, по отношению к которым вопрос разделения сфер ведения между федеральным центром и штатами оказывается сугубо процедурным. Ликвидация южного пути развития в глобальной исторической перспективе нанесла удар не только по жителям соответствующих штатов — она оказалась очередным ударом по самой идее о безусловном праве людей на самоопределение и сохранение своих представлений о мире (цицероновского «согласия в вопросах права и общности интересов»). Капитализм северного образца уничтожал в лице Юга традиционное многополярное общество, мешавшее неограниченному развертыванию нового типа товарно-денежных отношений.* Капитализм, переходивший в свою империалистическую стадию, с неизбежностью ликвидировал не только экономическое, но и культурно-политическое многообразие. Особое значение триумфа Севера состояло именно в том, что этот колонизаторский по своей сути проект осуществлялся в рамках США — республики, сама история возникновения которой была живым воплощением ценности самоопределения. Иначе говоря, разрушая Юг и принуждая его стать частью трансконтинентального союза капитализма и национального государства, Север тем самым отрекался от своей революционной истории. В этом смысле тем более циничными выглядят интерпретации войны Севера и Юга как «второй Американской революции». Освобождение чернокожего населения становится бесконечным кредитом доверия, который государство нового (во всяком случае, для США) типа выдает само себе.
* В строгом смысле слова речь идет не о капитализме как таковом, а о его конкретной форме, против которой в самих США выступали сторонники Джефферсона в XVIII в., а еще ранее — «настоящие виги» в Англии. Слияние экономических и политических инструментов, приводящее к вытеснению идеи общего блага частными интересами, являлось традиционным объектом республиканской критики еще в Британии — само укрепление государственной власти трактовалось оппозиционными авторами как характерный признак разложения общества. Таким образом, речь вовсе не идет о «чистом рынке», наоборот — капитализм Севера уже приобретал характер совокупности искусственных монополий, нуждавшихся в государстве для своего существования.
...Таким образом, самое важное последствие войны — интеллектуальный переворот, осуществленный Линкольном в отношении понимания природы государства в США. Государство из политической формы социальных отношений, основанных на самоуправлении, превратилось в самостоятельный субъект, осуществляющий власть вне согласия управляемых. Американский философ Альберт Джей Нок по этому поводу писал: «На самом деле, можно сделать вывод о том, что действия Линкольна повлекли за собой радикальные изменения всей системы конституционного “толкования” — с этого времени “толкованию” подвергалась не Конституция, а действия государственной власти».
Анархисты поневоле
...Чаннинг полагал, что объединения людей не могут рассматриваться в качестве самостоятельных субъектов в том смысле, что к ним могли бы предъявляться другие требования, нежели к отдельным индивидам. За институтами в действительности прячутся индивидуальные пороки. Как один человек не может управлять другим, так как они созданы равными, так и группа людей не приобретает такого права. Чаннинг писал: «Суверенная власть в руках одного или многих, принадлежащая королю или конгрессу, лишающая какого-либо человека иммунитетов и привилегий, дарованных ему Господом, является тиранией».
...Чаннинг, считавший, что человек изначально создан склонным к добродетели, полагал, что страх перед беспорядком, который может воцариться, если люди не будут находиться под постоянным контролем, не может являться достаточным основанием для осуществления насилия над обществом: «Когда мне говорят, что общество может поддерживать свое существование только путем лишения людей их прав, мой разум так же противится этому, как если бы его убеждали, что у следствия нет причины или что природа требует от далекой прекрасной реки взбираться вверх по скале или бежать к своему истоку. Учение о том, что насилие, подавление, бесчеловечность являются неотъемлемыми элементами общества, является настолько вызывающим, что, если бы я в него поверил, я предпочел бы, чтобы само общество исчезло, чтобы человек и его творения были уничтожены и чтобы земля была оставлена дикарям. Пусть лучше она достанется дикарям, чем одичавшим. Нет: необходимо быть справедливым, уважать права человека, относиться к ближнему как к самому себе; любая доктрина, враждебная этой, есть порождение Дьявола... Относитесь к людям как к людям, и они не превратятся в диких зверей».
...Чаннинг отмечал: «Человеческая душа... более священна, чем государство, и никогда не должна приноситься ему в жертву». Государство в том виде, в каком оно существует, для Чаннинга было проявлением зла на земле — именно оно подает пример для любого преступника. «Во все времена именно государство являлось главным грабителем, главным убийцей и до сих пор не понесло наказания...» — писал мыслитель. Государство, предназначенное для предотвращения несправедливости и ограничения произвола, с точки зрения Чаннинга, само становится наиболее совершенной формой осуществления насилия.
...Наиболее известным практиком сопротивления государственной власти в США XIX в., пожалуй, является Генри Д. Торо. Его эссе «О гражданском неповиновении» представляет собой апологию индивидуального сознания и чувства справедливости, противопоставленных обезличенной машине государственного принуждения. В 1840 г. Торо отказался платить церковные сборы, заявив, что не желает считаться членом какой бы то ни было организации, в которую он не вступал. А в 1842 г. он перестал платить избирательный налог, за что был на краткий срок помещен в тюрьму. «Я отказываюсь платить не из-за того или иного пункта в налоговой ведомости, — объяснял свою позицию Торо. — Я просто отказываюсь повиноваться требованиям государства и не хочу иметь с ним ничего общего... В общем, я по-своему объявил государству тихую войну...»
...Помимо этого, обращение к воле и силе большинства как способу решения вопросов означает отказ от индивидуальной ответственности за происходящее. Торо указывал на то, что «на одного добродетельного человека приходится девяносто девять покровителей добродетели», участие которых в отстаивании справедливости сводится к «ничего не стоящему голосованию, вялой поддержке и пожеланию удачи».
Он также отрицал и положительную роль человеческих законов: «Закон никогда еще не делал людей сколько-нибудь справедливее; а из уважения к нему даже порядочные люди ежедневно становятся орудиями несправедливости».
