Они везде или Смерть по творческим законам. Часть третья
II
В одномерной стране икон
Люди бьются о стену лбом.
Каждый как колокол: динь-дон,
В башке кутерьма, а в горле ком.
Таковы законы в этой стране –
После затишья девятый вал.
И я вижу, как на белом коне
В город въезжает чёрный генерал.
–И. Анчиполовский
В повести Ольги Кобылянской «Земля» (1901 г.) показан жестокий конфликт двух сельских баб – ленивой Рахиры, полностью подчинившей волю своего любовника Саввы, и работящей Анны. Бездельник Савва убивает возлюбленного набожной Анны, такого же трудолюбивого святошу Михайлу…
С цыганкой Рахирой всё предельно очевидно: подобного типа злобных и напористых женщин среди современных украинок вагон и маленькая тележка с Ириной Фарион. А безгрешная страдалица Анна – нежная и пугливая аки трепетная лань – напоминает персонажа «Грозы» А.Н. Островского Катерину – прямое порождение Святой Руси, плоть от плоти кабаних, феклуш, получокнутых религиозных барынь, философов-мудаков из народа кулигиных. Приведу пару выдержек из ключевого в этом смысле диалога Катерины с Варварой (действие 1-е, явление 7-е):
«И до смерти я любила в церковь ходить! Точно, бывало, я в рай войду, и не вижу никого, и время не помню, и не слышу, когда служба кончится. Точно как всё это в одну секунду было. Маменька говорила, что все, бывало, смотрят на меня, что со мной делается! А знаешь: в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идёт, и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют. А то, бывало, девушка, ночью встану – у нас тоже везде лампадки горели – да где-нибудь в уголке и молюсь до утра. Или рано утром в сад уйду, ещё только солнышко восходит, упаду на колена, молюсь и плачу, и сама не знаю, о чём молюсь и о чём плачу; так меня и найдут». Как говорится, и псилоцибиновых грибов не надо.
«Я жила, ни об чём не тужила, точно птичка на воле. Маменька во мне души не чаяла, наряжала меня, как куклу, работать не принуждала; что хочу, бывало, то и делаю. Знаешь, как я жила в девушках? Вот я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключок, умоюсь, принесу с собою водицы и все, все цветы в доме полью. У меня цветов было много-много. Потом пойдём с маменькой в церковь, все и странницы – у нас полон дом был странниц да богомолок. А придём из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату золотом, а странницы станут рассказывать: где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют. Так до обеда время и пройдёт. Тут старухи уснуть лягут, а я по саду гуляю. Потом к вечерне, а вечером опять рассказы да пение. Таково хорошо было!». Заметьте: не на ключ – на ключок она, сука, ходила! «Отчего люди не летают так, как птицы?» – да злобную прожжённую Варвару выворачивало, небось, от такого инфантилизма.
Православный предприниматель Дикой о русском народе и Кулигине, изобретателе и прогрессивном радетеле за общее благо (действие 4-е, явление 2-е): «С этим народом какому надо быть человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть кого в грех введёте! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно, рассердил-таки. Чтоб ему (Кулигину – Т.М.) провалиться!».
Не хотел бы – не разозлился. Во всём, видите ли, русня у него, делового русича, виновата.
По поводу связи «маменька работать не принуждала» с инфантилизмом процитирую Владимира Ланцберга (1948 – 2005), поэта, барда, одного из крупнейших практиков и теоретиков неформальной педагогики и коммунарского движения:
«Не удивлюсь, если узнаю, что мы – страна самых великовозрастных детей» [12].
«…Я их (детей – Т.М.) ненавижу. Всю свою псевдо-, квази- и просто педагогическую деятельность посвятил истреблению их как вида. Они меня «достали» – своими криками, капризами, своей концептуальной истеричностью…
Я из-за них плохо живу. Они ничего не знают, не умеют, не могут, ни за что не отвечают, но хорошо плодятся и быстро растут. Самое страшное, что они везде. Я всё время утыкаюсь в них и от них завишу. Один (в униформе крысиного цвета) меня шмонает как лицо зулусской национальности и знать не желает, что этого делать нельзя. Другой (в кабинете крысиного цвета) не хочет мне что-то разрешить, потому что какой-то папа не сказал ему, что это можно. Третий повырубал всю защиту и разогнал реактор до кипения – покататься хотел, что ли? Теперь все наши куры о двух головах и тощие, как геральдические орлы.
Поэтому, пока дети ещё маленькие, их надо изводить. Потом поздно будет: им понравится быть детьми.
А пока что большинство из них мечтает стать взрослыми.
Потому что взрослый, в их понимании, может всё. <…>
А ребёнок однозначно слаб, неумел, беспомощен и бесправен. И шансов никаких.
Тогда он начинает беситься – курочит школьные парты и пригородные электрички, плавит зажигалкой кнопки моего лифта и замазывает жвачкой все щели, через которые я дышу. Мстит мне за то, что я, покидая детство, его с собой не взял. Знает, что станет взрослым нескоро, а ждать невыносимо.
И тут появляюсь я. Меня звать – ну, скажем, киллер. Сейчас я начну его убивать.
<…>
Я привожу его в комнату, где есть всё. Ну, не всё, но многое: материалы, инструменты, оборудование. Деньги. И есть я.
Я ему говорю: у тебя есть желания и проблемы. У меня есть возможность решить часть твоих проблем и помочь исполнить часть желаний. Что-то можно сделать легко и сразу. Что-то – сложнее: денег немного, материалы не все и оборудование не всякое. Но какое-то можно изготовить самому, а деньги заработать. Там, где не хватит сил и знаний, я помогу. Не хватит твоих прав – подставлю свои. Не знаешь, чего хочешь; не знаешь, чего вообще можно хотеть, – подскажу.
Но у меня есть несколько условий. Одно – первое, другое – главное.
Первое: мы ничего не делаем для выставок, отчётов и просто так. Мы не делаем моделей или макетов – только настоящие вещи. Мы не играем в игрушки. У нас настоящие заказчики и настоящая ответственность. Качество тоже настоящее. Мы уважаем себя, своё время и свою репутацию. Это, кстати, способ уважать других.
Главное: безопасность. Безопасность мира, в котором живём. Живности и растительности. Другого человека и вообще человечества. Самого себя» [13].
«…В пять ты уже можешь учиться вышивать и фотографировать, паять и гвозди забивать, да мало ли ещё чего. Ну и, конечно, читать, писать, считать.
В шесть, если захочешь, будешь выдавать самую настоящую товарную продукцию, и заказчик, взрослый дяденька, будет приходить не к директору школы, а к тебе и вести с тобой переговоры в уважительном тоне.
<…>
Тебе шесть лет, ты пишешь печатными буквами (так красивей, правда?) инструкцию для заказчика: «В сеть не включять!» <…>
И тебя в 10 лет уважают как взрослого. И в классе все по очереди командиры – и ты в том числе. И все важные решения принимают сами ребята – и ты в частности. И к 10 годам у тебя уже солидный стаж руководящей работы, а к 17 тебя «пасут» все начальники отделов кадров района – чтобы ты пошёл именно к нему, а не к другому.
Так и быть, ты пойдёшь к нему, но попросишь часок обождать. И совершишь прощальный обход, и в кабинете директора узнаешь селектор, сделанный тобой в шестом классе: в школе, где половина оборудования сделана тобой, никогда ничего не ломается.
<…>
Идиллию моего заведения нарушает зав. РОНО. Сам пришёл. Интересно, зачем я ему понадобился?
Как ни в чём не бывало, достаёт из своего «дипломата» огромных размеров ключ. Похоже, из чистого золота.
?
Я по поручению, так сказать, прогрессивно настроенной части педагогов школы твоего, Вова, посёлка. Они просят тебя пойти к ним директором.
А монтировки в Вашем чемоданчике нет?
?
По поручению, так сказать, традиционно настроенной части. Равно как и родителей… Всё же – привычный порядок, какие-то гарантии, всё ясно-понятно…
Чего ты хочешь?
Чтобы в одном посёлке были две школы, и в одной всё как положено, а в другой – как во сне. И пускай «клиент» голосует ногами.
Ну, брат, знаешь ли…
И растворяется в воздухе» [14].
«…Я тогда вёл в посёлке детский клуб, и ребята в него съезжались, бывало, и за тридцать километров. Некоторые при этом действительно «уходили» – ко мне, к нам, в нашу клубную компанию.
Клуб был коммунарский, и мы носили галстуки. Обыкновенные, массового образца, из отдела канцтоваров. Правда, носили со смыслом. Так вот, была девочка, из приличной и заметной семьи, которая не то чтобы «уходила», она к нам «убегала». Узнали мы об этом из рассказов сторонних людей о том, какие побои ожидали её при каждом возвращении домой. Отец-партиец запрещал ей носить пионерский в общем-то галстук!» [15]
Так, может быть, вы, святой отец, партийный? – А то!
«Мы помним лагерь «Орлёнок» начала 60-х, этот энтузиазм, творческий накал, песни и разговоры, светлые лица… Помним коммунарское движение и сотни клубов по всей стране. Мы, пятидесятилетние, помним. Сорокалетние – уже не очень: на их глазах завершался разгон этого разгула. Но ещё теплились отдельные компании. В самом «Орлёнке», искорёженная и стерилизованная, умудрялась работать методика, пространство которой дети покидали, плача. Где-то до сих пор можно увидеть «орлятский» круг, услышать «орлятские» песни. Этот организм убить оказалось труднее всего, настолько он получился жизнеспособным. Прочность фундамента определялась адекватностью и конструкции, и материалов. Поразительно: в государстве со сказочной экономикой, с противоестественной идеологией (не той, к какой призывали, а той, какую давали) – возникла и устояла педагогическая система с нормальными характеристиками и параметрами, посылками и результатами. Требовалось – не мешать.
Но менялись времена и начальники. В конце 80-х «Орлёнок» заполонили странные люди. Они навезли дикое количество дикой масс-культуры, для которой пришлось освобождать место. Педагогические потери оказались невосполнимыми; от этого нашествия лагерь не мог оправиться много лет.
И это – «Орлёнок»! Ординарное же «профсоюзное» пастбище – это настольный теннис, «1-й отряд из воды, 2-й в воду!», привес-прирост-понос и тихая лирика жизнелюбивых вожатых по ночным кустам – дополнительное образование для особо одарённых школьниц» [16].
Поразительно: совковые начальники-сервилисты прогрессивной педагогической системе смертельно опасной помехой не были, но в «перестройку» пришли начальники-либералисты и понеслось. Сегодняшние детские оздоровительные лагеря (заявлю это как бывший педагог дополнительного образования с почти 10-летним стажем) – рассадники педерастии.
Думаете за что катеринофил Н.А. Добролюбов со своим знаменитым «Лучом света в тёмном царстве» стал кумиром у высокоморальных совков? Да совки при помощи таких радиоактивных «лучей» превратили послесталинский Советский Союз в квазирелигиозную теплицу по выращиванию инфантилов: будущих наркоманов, бомжей и прогоревших вкладчиков «МММ». ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ